Текст книги "Последние бои люфтваффе. 54-я истребительная эскадра на Западном фронте. 1944-1945"

– Вчера вечером я совершил вынужденную посадку в Буке, – произнес я, прочистив горло.

– Но почему? – с удивлением спросил командир группы.

Я представил свой рапорт. Оба лейтенанта не смогли скрыть молчаливую усмешку, когда с губ Вайсса сорвалось грубое: «Идиот!»

– Да, герр гауптман, – сказал я, глядя прямо ему в лицо.

– О, это не вы, я говорю о командире группы Штайнерте.[48]48
  Гауптман Штайнерт исполнял обязанности командира учебно-боевой группы «Запад».


[Закрыть] Можно было ожидать, что лишь опытный боевой офицер с серебряными крыльями[49]49
  Имеется в виду Знак пилота, на котором изображен орел с расправленными крыльями. Он был бронзовым, серебряным или золотым.


[Закрыть] сможет найти свой аэродром. Это типично, и это тогда, когда мне так срочно требуются пилоты.

Я не удивляюсь тому, что молодые пилоты пугаются, когда впервые участвуют в боевом вылете. Эти глупцы в тылу не делают ничего из того, что необходимо. Все, о чем они заботятся, – так это заполучить все готовое, как на фронте, так и в тылу. Когда пилоты прибывают, то нет никакой возможности повлиять на почтенных «киви»[50]50
  Термин «киви» на англо-американском военном жаргоне означает военнослужащего нелетного состава ВВС.


[Закрыть] из командования Кёльн-Остхейм. Поспешно отправить «ящики» подальше с аэродрома, а действительно ли они готовы к боевым действиям – это уже совсем другой вопрос.

Атмосфера за столом, где играли в скат, начала накаляться. Игроки со стуком бросали на стол карту за картой, так что звенели бокалы.

Зазвонил телефон. Ординарец, сняв трубку, позвал командира группы.

– Пожалуйста, подождите минуту. Нойман, возьмите вы.

– Да, герр гауптман.

Прижав к уху вторую телефонную трубку, Нойман записал на своих картах: «„Свободная охота“ в секторе Эврё – Эльбеф.[51]51
  Эльбеф – городок в 16 км южнее г. Руан, Франция.


[Закрыть] Истребители-бомбардировщики». Это было новое полетное задание.

Глава 3

Фронт вторжения, 20 июля 1944 г.

«Держаться!» – в войска поступил приказ командования. Сражение стало настолько ожесточенным, что о будущем никто не думал, принимались сиюминутные решения, мы жили только сегодняшним днем.

Мои первые «собачьи схватки» остались позади. Везде, где бы мы ни появлялись, превосходство противника было подавляющим. Моя несчастная страна напрасно уповает на немецкие истребители в небе. Если бы вы только знали о том, как безропотно пилоты шли на смерть, выполняя ее приказы. В течение восьми дней я возглавлял 7-ю эскадрилью. За это время мы потеряли 50 процентов наших самолетов и каждого пятого пилота: ожоги, переломы, гибель.

Я закрыл свой дневник. В последнее время я чувствовал себя измученным, под глазами были темные круги, вены на кистях сильно вздулись, выдавая напряженную работу сердца. Нервная система работала на пределе.

Когда за несколько минут до этого пришло известие о попытке покушения на жизнь фюрера, люди очень вяло прореагировали. Я сказал подчиненным то, что должен был сказать, как офицер, связанный военной присягой. В то же самое время я знал, как и любой другой летчик-истребитель, что должен продолжать сражаться за свою страну и летать, даже несмотря на то, что возможность победить в этой войне практически сводилась к нулю.

Безнадежность ситуации превратила многих из тех, кто продолжал сражаться, в наемников. Их нельзя осуждать. В рядах истребительной авиации не было трусов.

Никто не мог предположить, что случится в воздухе через несколько минут: бесполезная и безнадежная дуэль с противником, имеющим подавляющее численное превосходство; короткая «собачья схватка» и стремительная гонка обратно домой, потому что враг приближается со всех сторон и потому что ни помощь друзей, ни самая виртуозная техника пилотирования, ни чрезвычайная смелость не приносили никакой пользы. Просто необходимо было исчезнуть с места боя. Вы должны бежать, хотите этого или нет. Продолжение боя равносильно самоубийству.

И что еще больше переполняло чашу горечи, так это невыполнимые летные задания и недоверие к штабистам, которые безапелляционно посылали нас на смерть из безопасных подвалов или из комфортабельных укрытий вдали от Парижа. С невежеством, а зачастую злым умыслом и предательским вредительством они настойчиво утверждали, что хорошая связь и естественное желание затруднить действия противника или даже сделать их невозможными требуют полета на определенной высоте; в результате чего эскадрилью сотни километров «вели» на высоте 180 метров, в то время как противник, столь же многочисленный, как звезды в небе, и летавший на всех высотах, пикировал на проклятую эскадрилью подобно грифу-стервятнику.

Однако никто не бунтовал! Верность долгу и присяге сплачивала эскадрилью, и командир соблюдал дисциплину так же, как требовал этого от своих подчиненных. Случаев перехода на сторону врага не было, несмотря на все его льстивые речи. Немецкое воспитание и характер препятствовали этому.

Никто из людей, брошенных в бой в эти безумные, последние годы войны, не искал путей спасения. Они повиновались приказам и отправлялись к дьяволу.

Группа спокойно летела северо-западным курсом.

В авангарде «Зеленого сердца»[52]52
  Здесь и далее под этим названием Хейлман имеет в виду только III./JG54. Остальные три группы этой эскадры действовали на Восточном фронте.


[Закрыть] находился командир группы со своим звеном.[53]53
  В каждой истребительной группе люфтваффе было штабное звено, в которое входили командир группы, адъютант группы, офицер по техническому обеспечению и обычно кто-то из унтер-офицеров. В распоряжении командира эскадры также было штабное звено, а порой и целая эскадрилья.


[Закрыть] Я летел позади с 7-й эскадрильей. Выше меня с правого борта – Дортенман, а слева и несколько позади – Фред Гросс с двенадцатью самолетами. В 180 метрах выше летел гауптман Ланг с 9-й эскадрильей – Булли всегда предпочитал работу «наблюдателя». Во втором и третьем эшелоне следовали остальные звенья FW-190. Высоко над нами в утреннем солнечном свете сверкали узкие фюзеляжи Ме-109 – новая модификация с улучшенными характеристиками, разработанная в качестве высотного истребителя. Всего было около 150 истребителей, и казалось, что в район вторжения послали целую армаду.

Ведущим был Rabe Anton. На сей раз мы летели на большой высоте – между 3700 и 5500 метрами – с 250-килограммовыми бомбами, подвешенными под фюзеляжами. Они были предназначены для кораблей, сконцентрированных в устье реки Орн.

Было приказано соблюдать радиомолчание, никаких переговоров между пилотами. По двусторонней связи транслировались последние команды «Примадонны», наземной радиостанции наведения, расположенной на Эйфелевой башне, и команды Rabe Anton. На севере показался знакомый и очень пугающий Ла-Манш.

Летя справа и позади командира группы, я чувствовал высочайшее нервное напряжение, царившее в соединении. Мне необходимо сохранять хладнокровие, хотя сердце сильно колотится, а глаза ищут цель. Вот она! Появившаяся ниже нас справа сверкающая, свинцово-белая широкая воронка устья Орна. Британский флот, находящийся в устье, похож на тонкие черные карандаши, связанные в большие пучки. Толстые, тучные глыбы среди них – транспорты, которые необходимо уничтожить.

Самолеты круто повернули на северо-восток и зашли со стороны солнца, чтобы его яркие лучи при атаке затрудняли действия обороняющихся. Rabe Anton отдал команду: «Выбрать себе цель. Включить подсветку прицелов». Белые круги с перекрестьем четко засветились на экране. Электросистема управления огнем включена, и кнопки спуска готовы к стрельбе.

«Фокке-Вульфы» пикировали на свои цели с высоты 3700 метров. Скорость росла: 640, 720, 800 км/ч. Самолет содрогался, вибрировал и скрипел от испытываемых перегрузок. Позади законцовок крыльев в синем утреннем небе оставались длинные молочные инверсионные следы. Начала стрелять зенитная артиллерия. Трассеры со свистом пролетали мимо кабин дьявольским желто-красным огненным дождем. Расплывающиеся черные дымные шары от разрывов снарядов формировались в огромные кучевые облака. На такой высокой скорости моя кровь бежала быстрее, а глаза вылезали из орбит. Веки начали гореть, а рот был широко открыт из-за недостатка кислорода.

Толстый черный «ящик», появился в прицеле, нужно нажать на кнопку сброса бомбы, чтобы отделение произошло строго над целью. Самолет преследовал отчаянный огонь из всех орудий, наиболее точной была корабельная зенитная артиллерия.

А теперь самое сложное – уйти невредимым из этого дьявольского котла, в который со всех сторон неслись «индейцы»,[54]54
  «Индейцы» – термин из кодового словаря радиопереговоров пилотов люфтваффе для обозначения американских истребителей.


[Закрыть] чтобы защитить суда. Обычно после атаки проще всего уйти на малой высоте, но в данном случае это было невозможно, поскольку район слишком хорошо защищен. В окрестностях Кана был установлен в воздухе плотный «забор» из аэростатов заграждения, и их тросы могли срезать наши крылья. Никто из летчиков-истребителей не захотел бы вступать в «собачью схватку» среди аэростатов заграждения.

Единственное, что оставалось, – так это снова набрать высоту. Я держался близко к командиру группы, мой двигатель работал на пределе. Из услышанных радиопереговоров я понял, что разворачивается большой воздушный бой. Отчаянные крики людей, находившихся в большой опасности, прерывались отдельными спокойными командами командиров эскадрилий. Время от времени раздавался клич «Талли-хо», извещавший о победе в ожесточенной схватке. Когда кто-то закричал: «„Спитфайр!“, „Спитфайр!“ Я не могу оторваться. Помогите мне!», я отключил свою рацию. Я сказал сам себе, что когда наиболее опытные пилоты ощущают страх, то они предпочитают отключать свою рацию. Командир достиг кромки облаков. Прямо под нами Булли собирал свою стаю, и я легко мог разглядеть их желтые номера. Казалось, «зеленые сердца» благополучно выпутались из трудного положения. В задней полусфере, сквозь шквал зенитного огня, я видел дикую карусель «индейцев» и «бандитов»,[55]55
  «Бандиты» – термин из англо-американского военного жаргона, обозначавший вражеский истребитель, то есть в данном случае немецкий.


[Закрыть] круживших друг перед другом, подобно роям шершней, ища брешь, в которую можно прорваться, чтобы сбить противника. Машины пикируют к земле, вспышка пламени… Далеко позади столбы черного дыма над горящими судами, ослепительный свет всполохов огня…

Я дернул ручку управления на себя, нечто темное пронеслось прямо под моим «Фокке-Вульфом». Было чертовски неуютно в этой гряде облаков. Действительно ли это был «Блэк-Видоу», новый черный брат двухфюзеляжного «Лайтнинга»?[56]56
  Имеется в виду американский двухмоторный двух– или трехместный самолет Р-61 «Black Widow», применяющийся как ночной истребитель и истребитель-бомбардировщик и потому чаще всего имеющий черную окраску. Аэродинамическая схема схожа с одноместным двухмоторным истребителем Р-38 «Lightning».


[Закрыть] Жаль, если бы я увидел его на долю секунды раньше, то мог бы сбить. Враг, видимо, тоже испугался и подумал о том же.

Теперь я снова был с эскадрильей. Собрались приблизительно пятьдесят «Фокке-Вульфов». Переворот через крыло… Я пикировал к Сене, которая подобно матери вела своих заблудившихся детей домой.

Три часа спустя…

Срочный взлет! Нас спешно подняли на отражение атаки приближавшейся армады «Лайтнингов» и «Мустангов», выполнявшей штурмовку линий связи между Алансоном и Шартром. Ведущий – лейтенант Дортенман. Я взлетел в составе эскадрильи из шестнадцати «Фокке-Вульфов». Мы поднимались по крутой спирали, преимущество в высоте было залогом успеха в такой атаке. Курс 270°. Мы скоро достигли холмистой местности западнее Шартра. «Внимание», – передал по радио Дортенман, сообщая об «индейцах» позади слева и несколько ниже нас. Мгновение спустя он внезапно оборвал передачу, а я был атакован со стороны солнца. «Не очень любезно», – подумал я. Несмотря на уменьшенные обороты, противник летел все еще слишком быстро, а его заход был слишком крутым.

Мне пришлось прервать мои размышления, автоматически я рванул машину в сторону и совершил резкий разворот. Я увидел инверсионные следы, остающиеся сзади моей машины. Приходилось быть очень осторожным с «Лайтнингами», поскольку они имели в носовой части четыре пушки,[57]57
  Фактически вооружение истребителя Р-38 включало одну 20-мм пушку и четыре 12,7-мм пулемета.


[Закрыть] обладавшие разрушительной огневой мощью.

– Хейлман Дортенману. Атакован сверху.

– «Виктор».[58]58
  «Виктор» – кодовое слово из словаря радиопереговоров пилотов люфтваффе, означавшее «все в порядке», «понял».


[Закрыть] Постарайтесь сформировать защитный круг.

Скоро шесть «Фокке-Вульфов» образовали плотный оборонительный круг; атакующие «Мустанги» не могли его разорвать, если не хотели подвергнуться опасности оказаться в нашем прицеле. В то время как Дортенман с оставшимися десятью машинами старался занять позицию для атаки с превосходящей высоты, снизу на широком развороте с набором высоты появились «Лайтнинги», вызванные «Мустангами» на помощь. Их было около тридцати.

Я увидел, как три «Мустанга» заходят для атаки. Быстрый взгляд назад. Слава богу, белая «четверка» – машина длинного Патта – была на месте. Карусель началась. Трассеры… Мимо… Теперь с правого борта. Горка.[59]59
  Горка – название фигуры высшего пилотажа.


[Закрыть] Разворот на вертикали. Выравнивание. Я сел на хвост «Мустанга». Американец почувствовал опасность и бросал свой разукрашенный самолет из стороны в сторону. Жаль, но мои трассеры не попали в него и исчезли сзади его самолета. Я закладывал все более крутые виражи. Победителем должен был стать тот, кто выполнял развороты с меньшим радиусом. Небо оказалось надо мной, затем с правого борта появились лесистые холмы, раскачивающиеся словно гигантское каменное лицо. Удивительный мир, но нет времени, чтобы им любоваться. Это была борьба не на жизнь, а на смерть. Тот, кто первым начнет стрелять, имеет шансы уцелеть, и в этом жестком состязании на виражах я вынудил «Мустанг» оказаться в моем прицеле.

Новая очередь… Американец отчаянно пытается оторваться, но слишком поздно. Он пролетел через сектор огня моих четырех тяжелых пулеметов и, войдя в штопор, падал к земле, охваченный огнем.

Я еле прохрипел «Талли-хо» своим пересохшим горлом. «Лайтнинг» появился неожиданно и легкомысленно выставил свой яркий серебристый двойной фюзеляж прямо подо мной. Я быстро перевернул «Фокке-Вульф» на спину. От волнения я дернул ручку управления столь энергично, что голова стукнулась о верхнюю часть фонаря. Короткая очередь… Неудачно. «Лайтнинг» заметил мою машину, и снова началось бешеное преследование.

По радио Дортенман передал:

– Gartenzaun. Их слишком много. Возвращение домой на бреющем.

Сманеврировать, чтобы оторваться, не удавалось. Мы непрерывно вовлекались в «собачьи схватки» с превосходившими по численности американцами, которые вцепились нам в хвост. Дортенман потянул свою машину – красную «единицу» – вверх. Что случилось? За ней потянулся шлейф дыма.

– Дортенман, прыгайте. Вы горите, – раздался чей-то голос по радио.

Мимо меня пронеслась белая «десятка» с двумя «Лайтнингами» на хвосте. Это был лейтенант Курт Зибе, который совершил сотню боевых вылетов, но еще не заслужил Железный крест 1-го класса. Нервный, болезненный парень, всегда выходивший целым из сумасшедших «собачьих схваток».

– Хейлман, внимание, – рядом со мной появился долговязый Патт. Он бросил свою машину в сторону. Я последовал за ним.

Два «Лайтнинга» преследовали «Фокке-Вульф». Они оказались в хорошей позиции по отношению к Остро и ко мне. Очередь, затем вторая, и, пока Патт впереди меня докладывал о своей победе, белая «единица» отчаянными бочками и змейками[60]60
  Бочка, змейка – названия фигур высшего пилотажа.


[Закрыть] пыталась сбросить противника со своего хвоста. Еще одна прицельная очередь. «Лайтнинг» перевернулся через крыло и вошел в плоский штопор. Подобно увядшему листу он, полыхая огнем, по широкой спирали падал к земле. Пилот, должно быть, был ранен или, возможно, убит, поскольку парашют не появился.

Я не видел его падения, поскольку на меня с правого борта спикировала целая толпа. Два, четыре, пять – считал я. Резкий разворот вправо, пикирование. Двигатель работал с перебоями и не развивал максимальных оборотов. Теперь я был один. «Лайтнинги» зловеще висели у меня на хвосте.

Я бросил самолет в вертикальное пикирование почти до земли, скорость приближалась к 850 км/ч. Инверсионные следы слева и справа за законцовками крыльев, приближаюсь к земле. «Интересно, что это за металлический лязг и звон», – подумал я с ужасом. Попадания в правое крыло, в его центральной секции образовалось множество дыр, однако худшее было позади.

Полет на предельно малой высоте, моя белая «единица» несется над деревьями. Я безотчетно ныряю под провода высоковольтной линии и затем лечу в юго-восточном направлении. Бросаю взгляд через плечо: три «Лайтнинга» все еще позади и, хотя они еще слишком далеко, чтобы стрелять, не бросают преследование. «Фокке-Вульф» мчится над берегами Сены. Я делаю настолько энергичный правый разворот, что законцовка поврежденного крыла едва не коснулась земли. Выравнивание… Мимо меня промелькнула ферма. Затем я достиг высокой дамбы на Сене. «Фокке-Вульф» летел почти касаясь воды. Полет в этой узкой речной долине с берегами высотой девять метров был вопросом жизни и смерти. Однако это был мой единственный шанс, чтобы стряхнуть со своего хвоста упрямых янки. Они все еще держались сзади, но не рискнули опуститься вниз в долину, а пытались отрезать меня, оставаясь в пределах досягаемости.

Впереди показался мост. Я увидел три широкие каменные опоры. Не имея времени на раздумья, я хладнокровно направил «Фокке-Вульф» под правый пролет. Крутой откос замаячил в опасной близости от крыла, но зато теперь я знал, где нахожусь. Скоро в поле зрения должна появиться Эйфелева башня, а позади этой дамбы налево течет Уаза. Это было мое спасение.

Теперь я практически был в безопасности. Сделав резкий поворот влево, как можно ниже над водой, я совершил «прыжок» вправо над маленьким лесочком.

Посмотрев назад через плечо, я увидел, что наконец остался один. Моя уловка удалась. «Лайтнинги» все еще кружили над долиной Сены.

Вдали появился Сен-Дени,[61]61
  Сен-Дени – северное предместье Парижа.


[Закрыть] и, оставляя Париж с правого борта, я выполнил широкую дугу на юг в направлении аэродрома. Связаться с ним по радио было невозможно, так как я летел слишком низко. Но это не имело значения. Дела шли хорошо, и я был уверен, что свободно найду аэродром. Вскоре я достиг Виллькобле. Два самолета на скорости рулили к капонирам 7-й эскадрильи, которые были скрыты в лесу. Я делаю крен влево, уменьшаю обороты, потом небольшая горка, и шасси вышли и зафиксировались.

Механики уже знали от приземлившихся пилотов, что случилось, и потому не удивились, что их новый командир эскадрильи выбрался из кабины весь мокрый от пота.

Минуту спустя приземлилась белая «семерка». У нее отсутствовали фонарь кабины и половина лобового стекла. Такое с белокурым фельдфебелем фон дер Йехтеном произошло второй раз за последние две недели. Он весело помахал мне, когда я на мотоцикле ехал в штаб с рапортом. Настроение было приподнятым. Группа имела на своем счету двенадцать побед, потеряв лишь двух пилотов. Дортенман выпрыгнул с парашютом около Рандонне.[62]62
  Рандонне – поселок в 10 км южнее г. Л'Эгль.


[Закрыть] Командир группы сейчас говорил с ним по телефону.

Я представил свой рапорт и получил поздравления.

– Так, наш новичок становится самостоятельным, – сказал Вайсс, положив трубку и поворачиваясь ко мне. – Хорошо, продолжайте так же.

Дортенман отсутствовал несколько дней. Он покинул самолет на достаточной высоте, но при приземлении растянул левую лодыжку. Скоро он снова был готов летать.

Против шести «Лайтнингов» и пяти «Мустангов»[63]63
  Интересно, что чуть выше Хейлман упоминает о двенадцати, а не об одиннадцати победах.


[Закрыть] были сбиты два «Фокке-Вульфа». Оставшихся в живых не было.

– Это лейтенант Маркер и ефрейтор Хунгер из вашей эскадрильи,[64]64
  Согласно имеющимся данным, ефрейтор Клаус Хунгер из 7./JG54 погиб 18 июля 1944 г. в ходе боя с американскими Р-51 и Р-38 в районе г. Дрё. В том же бою был сбит и лейтенант Курт Зибе из той же эскадрильи, он получил тяжелые ожоги, но смог совершить вынужденную посадку.


[Закрыть] Хейлман. Они единственные, кто все еще отсутствуют, – вмешался в разговор адъютант.

Штабной писарь принес мне рюмку шнапса.

– Хм-м. Как мило, хотя и довольно крепко. Принесите мне, пожалуйста, еще одну.

Я сел и рассказал свою историю. Командир группы, сидя верхом на одном из кресел, слушал мой рассказ о схватке.

Пилоты называли приятную паузу после приема пищи «заседанием болтунов». Так ее однажды назвал наш командир, и это выражение прижилось.

У нас была удобная и уютная кают-компания – хорошее место для того, чтобы расслабиться. Пилоты ценили это. Офицерская столовая и помещения унтер-офицеров из числа летного состава в самое короткое время были тщательно и с любовью переделаны в симпатичный дом, из-за чего другие рода войск завидовали люфтваффе. Пехотинцы из своего мира грязи и паразитов смотрели с завистью на «легкую» жизнь летчиков.

Правы ли они? Я принимал участие в боевых действиях с самого первого дня войны и получил первое серьезное ранение после четырнадцати дней Польской кампании. Моя левая нога все еще немела, и я испытывал затруднения при ходьбе. Я так же, как и другие солдаты, ругал «воротнички и галстуки»,[65]65
  В люфтваффе была своя, отличная от армейской, форма одежды, предусматривавшая ношение рубашек с отложным воротником и галстуков.


[Закрыть] когда после недель жизни, проведенных в грязи на линии фронта, попал в тыл и мельком увидел это привилегированное существование пилотов.

Теперь я мог сам сравнивать. К своему удивлению, я понял, что один день этой джентльменской жизни мог быть гораздо хуже, чем неделя, проведенная в окопах.

С одной стороны есть пехотинец, который находится в своем окопе. Он иногда отправляется в отпуск или отводится на отдых за линию фронта.

Для него линия фронта – это прощание с жизнью, и слова Данте: «Оставь надежду всяк сюда входящий»,[66]66
  Хейлман цитирует поэму «Божественная комедия», над которой итальянский поэт Данте Алигьери трудился вплоть до своей смерти в 1321 г.


[Закрыть] кажется, висят над его головой в зловещем тумане сомнительного будущего. Проходившие дни и недели изнурительной работы и сражений требовали огромного самопожертвования. Бывали дни, когда наручные часы удачи шли слишком быстро и хотелось замедлить их безумную скорость, и другие дни, когда копившиеся минуты, часы, дни и недели смертельной тоски превращались в мучительную вечность.

На заросшие щетиной и покрытые грязью лица пехотинцев становится неприятно смотреть, белье воняет, а тела целиком покрываются вшами, короче говоря, солдат выглядит не лучше свиньи; чувства притупляются, и состояние безразличия помогает людям хладнокровно выносить свою участь. Реакции притупляются, ощущения мертвы, а кровь просто циркулирует между сердцем и мозгом.

Человек становится послушным инструментом слепой идеи, военной машиной.

И есть пилот, летчик-истребитель, бросаемый со скоростью молнии в новые ситуации, взволнованный и трепещущий, словно чистокровная лошадь на старте. Всякий раз убийственный контраст между комфортной жизнью на земле и смертельными играми в воздухе сказывается на его нервах. Приземлившись после боевого вылета, он идет в уютное помещение кают-компании. На столе стоят чашки с горячим кофе, но некоторые так и останутся нетронутыми, так как пилоты, обычно пьющие из них, не вернулись с боевого задания.

– Не смотрите на это так чертовски серьезно, старина, – засмеялся Гросс.

– Я думаю, на сегодня это все.

– Тогда мы можем позволить себе немного отдохнуть.

– Кто хочет стать третьим? – спросил Нойман. Он старый поклонник ската, для которого ночь порой слишком коротка, чтобы закончить партию. И вот теперь Нойман искал кого-нибудь, чтобы начать игру.

В углу под светильником, сделанным из сломанного пропеллера, обвязанного рафией,[67]67
  Рафия – волокно из наружных слоев молодых листьев нескольких видов мадагаскарских и африканских пальм рафий, которое широко использовалось для плетения различных украшений, шляп и т. п.


[Закрыть] сидели Дортенман и лейтенант Керстен, который три дня назад прибыл в «Зеленое сердце». Они играли в шахматы. Все были здесь, даже Булли Ланг. Вайсс, надев свой лучший мундир, ожидал приезда автомобиля. Он спросил:

– Так, господа, что будем делать? Почему бы нам не пойти и немного не повеселиться в кафе. Скажем, часов в пять вечера, а?

– Хорошая идея, Роберт. Много времени прошло с тех пор, как мы встречались за круглым столом, пользуясь благосклонностью моей подруги. Давайте устроим настоящую вечеринку, – поддержал его Булли.

Нойман прервал свою игру в скат и посоветовал нам принять приглашение командира.

Мы очень обрадовались этому предложению и договорились встретиться в кафе в Версале в пять часов вечера.

Жизнь, к сожалению, диктует свои законы. Я едва успел одеться, как зазвонил телефон. Это был штабной писарь. Он обзванивал весь аэродром, но нигде никого не мог найти.

– Да, здесь есть одна глупая овца, чтобы ответить на ваш чертовски ошеломляющий запрос. Что за спешка? – поинтересовался я.

– Мы только что получили запоздавший приказ на срочный взлет.

– О черт. Где?

– Бой между Версалем и Сен-Жерменом. В воздухе «Тандерболты».

– Когда мы взлетаем?

– Немедленно. Обер-фельдфебель уже доложил о машинах, которые пригодны к вылету.

– Отлично, испортили удовольствие. Взлет в течение пяти минут. По крайней мере дюжина самолетов.

Я быстро надел летный комбинезон поверх своего лучшего мундира. Однажды гауптман Ланг в подобной ситуации вылетел в шесть часов утра в пижаме, а затем вынужден был выпрыгнуть с парашютом… Так, теперь застегнуть ремень, взять компас и пистолет. Выходя, я в гневе хлопнул дверью.

Что можно рассказать о схватке? Все было так же, как и обычно в таких обстоятельствах. «Тандерболты» были слишком заняты штурмовкой дороги между Сен-Жерменом и Эврё, чтобы вовремя заметить немецкие истребители. Четырнадцать «Фокке-Вульфов» разбили их боевой порядок, и незваные гости вынуждены были спасаться бегством. Один – ноль в пользу «зеленых сердец», но я слишком долго оставался в районе боя. К противнику внезапно пришла помощь, и меня атаковали.

Моя белая «единица» загорелась, и я должен был выпрыгнуть с парашютом. Это случилось в пятый раз за три недели. На высоте 1800 метров я болтался над маленьким городком. Это было неприятное ощущение. Сильная нервная дрожь пробегала вверх и вниз по моей спине. Прыжки над открытой местностью были детской игрой по сравнению с этим. В городе купол парашюта мог зацепиться за дымовую трубу, и я должен буду ждать, когда приедут пожарные со своими длинными лестницами, чтобы спасти меня. И это еще не худший вариант, можно также удариться о крышу, в таком случае купол «погаснет» и я переломаю все кости, если упаду на землю с высоты девяти метров.

Народ внизу заметил белый парашют. Начали сбегаться люди, размахивая руками и смотря вверх. Легкий ветер нес меня вдоль широкой улицы прямо посередине между зданиями. Немного удачи! Земля была все ближе, и, осматриваясь вокруг, я увидел открытое место. Последние 90 метров земля, казалось, мчится навстречу мне. Я приземлился с глухим тяжелым ударом, и парашют потащил меня за собой, но рядом уже были люди, помогающие мне отстегнуть его. От изумления я широко открыл глаза и, должно быть, напоминал идиота. На меня, словно я прибыл с другой планеты, уставились Дортенман и Фред Гросс.

Взрыв смеха привел меня в чувство. Красные лица задыхались без воздуха, пытаясь перевести дыхание, головы тряслись от бурного хохота. Я стоял в шаге от кафе в Версале, а часы показывали самое начало шестого.

Долговязый Патт выражал свою радость шумно, и его торчащие уши, казалось, непрерывно покачивались. Он имел необыкновенно комичную внешность, и у него был специфический смех. Смеясь, он хлопал себя по бокам, и вы думали, что находитесь на постоялом дворе в Померании с крестьянами, пьющими шнапс порцию за порцией. Его смех, шедший из груди, подобно гудящим звукам органа, внезапно прерывался, а мышцы лица все еще продолжали непроизвольно сокращаться. Из груди вырывался сухой свист «кхе, кхе, кхе!».

– Замолчите. Я не могу больше. Кхе, кхе, кхе!

Фельдфебель Мёллер, остроумный великан из Пфальца,[68]68
  Пфальц – историческая область на юго-западе Германии вдоль Рейна.


[Закрыть] рассказывал о своем приключении прошлой ночью. Он случайно оказался в кафе и был приглашен командиром составить компанию группе офицеров «Зеленого сердца».

– Да, нас, парней из Пфальца, можно найти в любом месте мира. – И он добавил, лукаво обращаясь ко мне: – Я думаю, что мы станем хорошими друзьями, если вы не будете забывать, что мы в Пфальце все веселые ребята и как только осушим стаканчики, то всегда становимся немного фамильярными.

– Чего вы ждете от бедняги, только что совершившего прыжок с парашютом? Он, вероятно, в подходящем настроении, чтобы напиться.

– Парни, это чертовски хорошо, что вы сегодня больше не должны летать, – сказал Фритц Калувейт, который любил пилотов гораздо больше, чем готов был признаться в этом.

– Вы правы, Фритц. «Старик» будет лечиться от последствий. Как вы думаете? Давайте праздновать наши несколько побед, – предложил фон дер Йехтен. – Формально сегодня нет никаких полетов.

– Отлично! Когда мы закончим это, у мусорщика появится много работы, и он не будет знать, что делать с пустыми бутылками.

Мёллер снял со стены украшенную лентами мандолину, напоминание о довоенных загородных прогулках, и взял несколько аккордов.

 
О, дайте мне блестящий серебристый «Фокке-Вульф».
Вложите ручку управления прямо в мою руку.
 

Грянул веселый хор. Патт подражал скрипке. Фон дер Йехтен барабанил на табурете, Калувейт использовал расческу.

Мои руки обняли воображаемую партнершу, и я начал радостно вальсировать по комнате. Той ночью расположение духа у пилотов было великолепным.

– Обер-лейтенант прелестно танцует, – произнес фон дер Йехтен, а Мёллер добавил свой комментарий:

– Он настоящий жиголо. Только посмотрите, он потерял голову как старый дурак. Если бы «старик» только мог видеть, как этот изящный повеса, одетый в форму, смотрелся в гражданской одежде от Монтебелло.

– Вы абсолютно не правы, – парировал я. – Это лишь часть службы летчика-истребителя, и если вы будете мне надоедать своими разговорами, то будете все иметь дело со мной. Калувейт, чему вы там усмехаетесь, словно осел?

[69]69
  Жиголо – наемный партнер для танцев.


[Закрыть] – О, герр обер-лейтенант, я ручаюсь вам, что это от чистого восхищения.