Текст книги "Часть 4. Приполярный Урал. Саранпаульская экспедиция"

В кабинете средних размеров (значительно меньше, чем были кабинеты некоторых начальников экспедиций), сидел человек в голубоватом костюме, возрастом ближе к 50 годам, с сильной сединой, но с абсолютно чёрными густыми бровями, в тонких золотых очках. Под костюмом также просматривалась белая рубашка. Он прочитал письмо, задал мне несколько мелких, уточняющих вопросов – чувствовалось, что он в курсе наших дел. Письмо он подписал без всяких поправок и сказал, чтобы я сам его отвёз на завод с чертежами вместе. Это был знаменитый в будущем Юрий Георгиевич Эрвье – начальник Тюменского территориального геологического управления, в будущем Первый Зам. Министра геологии СССР. О нём, конечно, надо писать отдельно, т.к. руководители геологической службы такого мышления и масштаба дел даже в те времена встречались чрезвычайно редко. Но писать не мне.

Обедать я ходил, как правило, в ресторан "Заря" при одноимённой гостинице. Там можно было очень прилично пообедать и недорого. Брал всегда какую-нибудь холодную закуску из копчёной рыбы – тёша или балык из осётра, солянку по-грузински, бутылку пива. Иногда на второе брал жареного муксуна. Иногда сборную рыбную солянку. Качество и разнообразие хорошей рыбы в те годы было просто потрясающим – с тех пор я нигде такого не видел. Мясо в разных видах также было, и даже экзотическая для меня оленина.

В общежитии жило много молодых ещё неженатых ребят-геологов. Были из Свердловска, Саратова и других мест. Со многими из них мы встречались и в последующие годы, когда разъехались по местам своих работ. Там же, в общежитии, я впервые услышал магнитофонные записи В. Высоцкого, привезённые из Москвы, но особого впечатления они на меня в то время не произвели.

Однако мне понравились магнитофоны, которые использовали ребята для записи и воспроизведения. Вскоре пошёл в магазин и купил себе тоже настольный катушечный магнитофон "Днепр-11" – это была улучшенная модификация 10-го "Днепра", который стоял в общежитии. У него было две скорости – 9 и 4,5. Стандартная катушка на 350 метров, но входила и на 500 метров. По тем временам это был очень приличный аппарат с 4-мя динамиками и хорошей тембровой регулировкой. Стоил он тоже недёшево – 145 рублей. У ребят я переписал целую катушку рок-н-ролла в исполнении оркестра Билла Хейли и ещё некоторых музыкантов. В ближайшую поездку в Североуральск я отвёз магнитофон домой. Весил он около 30 кг, и как я его допёр в Тюмени до вокзала, и как с поезда домой, одному Богу известно.

Однажды, вспомнив Енисейск, я решил попробовать сырой стерлядки. В магазине крупных рыбин почему-то не было. Пришлось взять мелких, замороженных. Оттаял, порезал, посолил. Вкус оказался совсем не тот. Конечно, он напоминал енисейскую стерлядь, но кушать сырой уже не хотелось. Пришлось сварить.

С собой я привёз малокалиберную винтовку. Но моей мечтой оставалась двустволка 12 калибра, особенно курковая МЦ-9. Скоро предстояло возвращение в Саранпауль, и надо было приобретать ружьё. Пошёл по магазинам. Выбора совсем не оказалось. Только и одном из них продавалось бескурковое ИЖ-54 12-го калибра. Пришлось взять его. Прикупил ещё пороху, дроби, гильз, патронташ и т.д.

Но продолжалась дальше и работа. Для горнопроходческих работ надо было ещё изготавливать ряд мелких железок – бадьи, воротки, ендовки, разные крючья и т.д. Всё это дело я нарисовал в эскизах с размерами, написал заявки с нужным количеством, согласовав перед этим с Чепкасовым количество горнопроходческих бригад. С этими бумагами пошёл к Н.М. Морозову. Он взглянул на мои эскизы, а потом сказал мне: "Ты же инженер! Нельзя так принижать свою профессию! Если ты делаешь даже эскизы, то они должны тоже выглядеть соответствующим образом!". Он преподал мне урок на всю жизнь. Забрал эскизы назад. В тот же день всё переделал, и он без замечаний подписал все документы. Работая до этого старшим буровым мастером, я привык давать заказы в мехмастерскую на тетрадных клочках, иногда в спешке, не обращая внимания на качество оформления, и никто не требовал с меня лучшего качества таких бумаг. Здесь же я перешёл совсем на другой уровень общения, и приходилось на ходу учиться и перестраивать психологию.

Сам Морозов Н.М., по отзывам людей, часто с ним сталкивавшимися, был талантливым инженером и на своём посту главного инженера много сделал полезного. Его особый, инженерный "нюх", я почувствовал, когда докладывал ему про насосы. Он до этого был абсолютно незнаком с технологиями проходки шурфов, с водоотливом, но сразу уловил главную суть требуемых насосов – большая производительность и способность качать сильно загрязнённую воду. Года через два его перевели начальником Сургутской нефтеразведочной экспедиции.

Много времени отняло составление годовых заявок, т. к. некоторые позиции надо было обосновывать расчётами. Работа была для меня тоже в некотором роде новая. Пришлось учиться – брал годовые заявки других экспедиций и смотрел там. Часто пришлось ходить к заместителю начальника управления по общим вопросам А.Г. Быстрицкому. Это был уже пожилой человек с седой шевелюрой, небольшого роста, очень подвижный. Беседы с посетителями он вёл весьма активно, т. к. большинство из них хотели получить у него всегда много. За словом он в карман не лез, хорошо знал ситуацию и что у него есть на складах, при случае мог и "красное" словцо ввернуть, но не злоупотреблял.

Это был тот самый начальник Березовской нефтеразведки, на скважине которого в 1953 году ударил неожиданный, первый в Западной Сибири газовый фонтан. Он был настоящий первооткрыватель. Я часто приходил к нему с заявками на получение тех или иных материалов для экспедиции по радиограммам Чепкасова В., который находился в Саранпауле. Приходилось часто ездить на склады управления и самому искать нужные для нас вещи.

Всё руководство относилось к нам в то время хорошо, понимали трудности нашего становления и пытались помочь материальными ресурсами по мере их возможности. Конечно, они ни на минуту не забывали свою основную задачу – поиски нефти и газа. Всё в первую очередь шло туда – транспортная техника, жилые дома, расходные материалы. Нам по нашим объёмам работ доставались просто крохи. Видимо, это была правильная стратегия – сосредоточение всех ресурсов на главном направлении, а не их распыление на решение второ– и третьестепенных задач, к которым могли относиться и работы на твёрдые полезные ископаемые.

Скоро возник вопрос о приёме рабочих в экспедицию. Рабочие часто подходили в отдел кадров управления – оттуда звонили мне, просили переговорить с очередным посетителем. Надо было набирать проходчиков шурфов, промывальщиков проб, воротовщиков, плотников. Тех, кого я соглашался брать, оформляли в управлении, давали небольшой денежный аванс на дорогу и отправляли в Саранпауль на грузовых самолётах, либо рейсовыми.

Вообще категория проходчиков шурфов на талых россыпях чрезвычайно редка – мне удалось подобрать только одного человека. В Тюменской области таких работ не велось. Они проводились только на Урале и на Дальнем Востоке. Подходили проходчики, работавшие в крепких или мёрзлых породах с применением буровзрывных работ. Некоторые из них освоили проходку шурфов в таликах, а большинство так и не сумело, и переучились на другие работы.

Промывальщики проб попадались чаще, потому что в летний сезон почти все геологосъёмочные партии проводили выборочное шлиховое опробование в руслах рек и ручьёв. Самые неквалифицированные шли работать воротовщиками и на прочие подсобные работы. Много из них было бичей, которые выезжали на сезон, чтобы к зиме снова вернуться в тепло. Однако были и люди, которые ехали всерьёз заработать.

Из первой партии принятых мной людей запомнился один – Попик В.. Это был местный коренной житель. Молодой, высокого роста, очень мастеровой мужик. Он нанялся проходчиком вместе с женой – она воротовщицей. Хоть раньше он такие шурфы не проходил, но освоил это дело неплохо. Кроме этого был хороший плотник. Прошёл он много мест и профессий. Мне запомнился его рассказ, как он служил надзирателем в Тобольской тюрьме. Тогда я впервые узнал и удивился, что некоторые заключённые, чтобы попасть в лазарет, глотают свои алюминиевые ложки.

Бумажные дела у меня потихоньку двигались к концу. Сейчас на первое место выдвигалась задача ускорить изготовление сравнительно мелких железок для горнопроходческих работ. Начал чуть ли не каждый день ездить в мехмастерскую Тюменской экспедиции и подгонять с изготовлением бадей, воротков и т.д. Обещали всё мелкое закончить в первую неделю января 1962 года. Одновременно они же делали заготовки для двух насосов "Летестю", но их обещали сделать только к концу первого квартала. На первую декаду января заказал спецрейс самолёта АН-2 на Саранпауль, прикинул вес железных изделий, остальной догруз решил сделать вновь принятыми рабочими. Всё железо, как и обещали, сделали в срок, и, погрузившись с рабочими в самолёт где-то в первой декаде января, через 7 часов мы прилетели в Саранпауль.

Опять Саранпауль. Высадка Хобеинской партии. В. М. Каменев. А. С. Калинин. Катины. Барак, контора, баня. Встреча АТЛ. Росомаха. Возвращение в экспедицию

Жить на первое время я устроился в общежитие ИТР. В комнате нас было три человека – это был обычный деревянный барак. На поиски и разведку золота была вновь организована Хобеинская партия. Назначен и её начальник, который после сдачи своих дел в Тюменской экспедиции должен был вылететь в Саранпауль. Прибытия старшего геолога партии ждали на днях. Я же был назначен и.о. технического руководителя партии. В ближайшее время мне предстояло из имеющихся людей первично укомплектовать состав, одеть, обуть, подобрать инструмент, необходимые расходные материалы, в конце второй декады января произвести вертолётную заброску на место, и начать проходческие работы. Обозначил он и места начала работ. Первая линия шурфов должна была закладываться в месте высадки по всей ширине долины реки, вторая – через 5 км выше по течению и там же надо было вырубать место под посадочную вертолётную площадку. Третья линия закладывалась ещё выше на 5 км – точно в районе шурфа №92, давшего промышленное золото. Сроки были очень сжатые, и, кроме этого, нельзя было упустить никакую мелочь, т.к. это был абсолютно безлюдный район и полное отсутствие дорог до места работы.

Надо отдать должное руководителям экспедиции Чепкасову и Ильяшевичу, которые ежедневно и плотно опекали подготовку к заброске. Чтобы высадить около 30 человек с необходимым инструментом, продуктами и др. требовалось 5 рейсов вертолёта МИ-4. Порядок и очерёдность погрузки и отправки я предусмотрел так, чтобы у первых прибывших было всё необходимое для жизни, и только с последними рейсами отправлялся горнопроходческий инструмент. Расстояние было около 60 км. Во время подготовки я купил себе на складе за наличный расчёт отличный меховой костюм за 84 рубля. Он включал в себя короткую меховую куртку и меховые же штаны почти до груди на лямках. Вместе с моими собачьими унтами получался великолепный тёплый ансамбль. (Кстати говоря, куртку от этого костюма я надеваю иногда и до сих пор).

Рис. 5:Река. Хобею

Заброску в район работ начали 16 января, куда я и вылетел с первым вертолётом, предварительно просмотрев на планшете место будущей высадки. Никаких площадок или открытых мест на берегу р. Хобею не было, поэтому высаживались прямо в долину реки. Вертолёт завис, поднялись тучи снежной пыли, бортмеханик открыл дверцу, и я выпрыгнул прямо по пояс в снег. Отбрёл немного в сторону и махнул руками, чтобы выбрасывали грузы, и выпрыгивали люди. Вся разгрузка шла в режиме висения вертолёта в воздухе – он только слегка касался своими колёсами снега, чтобы командир мог видеть границу снежного покрова и не опускаться ниже. В противном случае это грозило бы аварией с опрокидыванием машины – при посадке вертолёта на мягкую поверхность он кренится и цепляет несущими лопастями за землю.

Когда все грузы выбросили, и люди выпрыгнули, вертолёт тут же приподнялся вверх и, сделав лёгкий крен вперёд, пошёл по долине реки, медленно набирая высоту. Мы начали топтать тропу к берегу в очень глубоком снегу. Высадились же в самых предгорьях, где всегда большие снега. От нашего места до условно равнинной части было около 40 км. Ещё не закончив переноску грузов на берег, вновь услышали гул вертолёта. Люди быстро ушли с прошлого места высадки, и машина опять зависла над рекой. Повторилось всё опять с разгрузкой, и вертолёт тут же ушёл назад. Начали быстро переносить грузы на берег и складировать в одном месте. В январе на тех широтах день очень короткий, и надо было в светлое время успеть оборудовать ночлег.

Быстро расчистили место от снега и начали ставить 10-местную палатку с фланелевой подстёжкой-утеплителем внутри. В центре установили железную печь из 200-литровой бочки, а вдоль двух стен установили общие нары. Пока занимались установкой палатки, быстро закончилось светлое время, а вертолёта всё не было. Я подумал, что по каким-то причинам вылет перенесли на завтра. Мы же продолжали обустраиваться – на нары в палатке настелили хвойного лапника, напилили и нарубили дров. Уже быстро стемнело, затопили печь, зажгли свечу. На улице тоже развели костёр, и повариха на нём готовила еду на всех сразу – это называлось котловое питание. Расход продуктов при этом списывался на всех одинаково, в зависимости от дней посещения кухни каждым едоком.

Морозы стояли не сильные – около 30 градусов. Всё же эта территория была ближе к Гольфстриму, чем Енисейск. Морозы около минус 45 градусов бывали здесь тоже, но не более недели. Нас на 10-местную палатку оказалось 13 человек. Была у нас с собой и вторая такая же, но печь для неё осталась в Саранпауле. Тесно, но все разместились на нарах. Выделили ночного дежурного, чтобы постоянно топил печь. Так как поселились мы фактически среди дров, то последних наш дежурный совсем не жалел. Я вначале быстро уснул от большой усталости, но вскоре проснулся от нестерпимой жары, вылез из спального мешка, попросил дежурного убавить немного огонь, но всё равно так больше уснуть и не мог. Остальной же народ спал и храпел очень даже неплохо. Я вообще с детства плохо переносил жару, и только попав в степи Казахстана, как-то попривык и мне иногда даже стал нравиться жаркий сухой воздух. Влажную жару совсем не переношу. Утром встали, позавтракали и пошли расчищать место для строительства барака под жильё. Решили строить его без всяких выкрутасов, из подручного сырого материала – из леса, который стоял вокруг нас.

У нас была с собой бензопила и бочка бензина для неё, поэтому вальщики леса были работой обеспечены. Однако второй день заканчивался, а вертолёта всё не было. С нами прилетел радист Сергей Боровских с рацией РПМС, совсем молодой парнишка, только что закончивший курсы в Тюмени. Я с утра дал ему человека в помощь для установки радиоантенн, выделил место в углу палатки и велел срочно установить связь с экспедицией. Работа у него двигалась бойко, и уже к обеду стояли все антенны. Всё, что он просил, ему было сделано – не было только одного – связи с экспедицией. В первый день он мне сказал, что связь отсутствует по причине непрохождения радиоволн. Вот в этом я ему совсем ничем не мог помочь. И вот уже второй день заканчивался – ни вертолёта, ни связи. Я со страхом стал думать, что же мне делать во вторую ночь со сном. Я как представил себе опять эту жару! Тогда я велел мужикам недалеко от первой установить вторую палатку, не делая в ней нары. Решил попробовать спать в холодной палатке, без печи. Нарубил елового лапника, застелил мёрзлую землю. Спальный мешок сделал двойным – в большой, обычный затолкал ещё маленький, туристический и лёг в тёплом китайском белье. Застегнулся на все застёжки и дышал внутри этого сооружения. Заснул и спал всю ночь.

Утром проснулся и не могу пошевелить ни руками, ни ногами – все суставы потеряли былую подвижность. Начал очень медленно ими двигать. Где-то минут через 15 они приобрели способность сгибаться–разгибаться. Быстро вылез из мешка и оделся. Впечатление в организме от этой ночёвки было не очень приятное, но выспался и отдохнул. В палатке со мной спал ещё один рабочий, который тоже не терпел жару. И на третью ночь он решил спать в холодной палатке. Я же, после некоторых раздумий, решил не повторять этот эксперимент, посчитав его опасным не только для живого организма, но и для жизни в целом. Конечно, северные народности спят таким образом, и даже в снегу, но при этом на них надета малица, а сверху ещё и кукуль из оленьих шкур, которые во много раз лучше держат тепло человеческого тела и не допускают такого переохлаждения организма, как сон в ватном спальном мешке. Паренёк, который и вторую ночь спал в холодной палатке, тоже в дальнейшем отказался от таких экспериментов.

А вертолёта всё не было. Мои ежедневные разговоры с радистом ни к чему положительному не приводили – связи не было. Он мне постоянно рассказывал про какие-то магнитные бури, показывал на настроечные рычажки рации, говорил, что он всё делает правильно, но толку от этих разговоров не было. Мы ничего не знали. И длилось это неведение около 10 дней – ни связи, ни вертолёта.

Сложившаяся ситуация в то время, насколько я помню, не очень встревожила меня, т. к. спать нам было где, и продукты тоже были. Но вот сейчас, в ретроспективе, понимаешь, что со стороны руководства экспедиции была допущена грубейшая ошибка. Мало ли что могло у нас случиться за это время – могло не оказаться продуктов, печки или палаток, кто-нибудь мог травмироваться. Ведь рассчитывали на 5 рейсов вертолёта и на устойчивую связь с базой. А ведь была середина января, и морозы могли ещё более усилиться. В Саранпауле оставался зам. начальника экспедиции Ильяшевич М. В., и он в тех условиях не только мог, но и должен был направить нам хотя бы оленью упряжку с каюром до появления устойчивой радиосвязи с нами или вертолёта. Чепкасов В.А. в день нашей заброски вылетел в командировку в Тюмень.

Однажды мы чуть не потеряли утеплённую палатку. Вечером, в сумерках, я и ещё один человек решили повнимательнее рассмотреть какую-то деталь на утеплителе. Взяли в руки горящую свечу и поднесли поближе к стенке. В какой-то момент я заметил, что на фланелевом утеплителе появилось тёмное пятно, и оно стало быстро расширяться в стороны. Мы одновременно поняли, что это загорелся утеплитель от пламени близко поднесённой свечи и стали его быстро захлопывать близлежащими тряпками. На наше счастье мы его вовремя стали тушить, но успела выгореть дыра около одного квадратного метра, и, в основном, под нарами, куда пламя успело проскользнуть – выше нар мы успели быстро захлопать. Тогда мне стали понятны причины пожаров в палатках, которые уничтожали их за несколько минут – шансы затушить такой пожар всегда малы. Потеря палатки с вещами могла для нас обернуться настоящей катастрофой.

После 10 дней радиомолчания вдруг прибегает ко мне в лес радостный радист и кричит, что появилась связь с Саранпаулем. Я пошёл к рации, и правда – лежит радиограмма мне, из которой следует, что вертолёт после второго рейса к нам сломался и улетел ремонтироваться, и что через 4 дня ожидают прилёт другого борта. Спрашивают, почему не выходили на связь, всё ли в порядке, есть ли продукты. Продукты, действительно, были на исходе и я, помня о вертолётных поломках, запросил отправить их первым же рейсом. Почему вдруг заработала наша рация – я не знаю до сих пор, но думаю, что неопытный радист в первое время работы допускал какие-то технические ошибки. Через 10 дней, видимо, случайно нажал на какой-то нужный тумблер и вышел на правильный режим работы и больше уже сбоев не допускал. Отработал он у нас до лета, поднабрался опыта и уехал куда-то дальше на Север, в нефтеразведку.

Ровно через 2 недели после первой высадки к нам пришло сразу за 2 дня ещё 5 рейсов МИ-4. Переброшено было всё железо, персонал (кроме руководства). Всего оказалось около 30 человек. Поставили ещё 2 палатки, и началась подготовительная работа к проходке шурфов и расширению работ.

Рис. 6: Миша Катин

Прилетел с женой геолог Миша Катин, выпускник МГРИ, приехавший в Тюмень из Восточной Сибири. Его жена Нэля, техник-гидрогеолог по образованию, совсем крохотная девушка была в положении.

В один из ближайших дней мы с Катиным и топографом Дудкиным вышли на лыжах в район второй линии, чтобы на местности определиться с шурфами и вертолётной площадкой.

Ещё находясь в Саранпауле, купил себе за 30 рублей новые охотничьи лыжи, подбитые лосиным камусом – это очень крепкая шкура с нижней части ног лосей или оленей. Они мне были немного коротковаты, т. к. хозяин, низкорослый манси, делал их для себя. Сделаны они были очень качественно – шкурки камуса приклеены к лыжам рыбьим клеем, и швы почти незаметны. На таких лыжах я шёл впереди, прокладывая путь моим партнёрам, которые использовали обычные лыжи-голицы. Удобство этих лыж я обнаружил при подъёме на горку – они совершенно не скользили вниз и можно было, ничего не опасаясь, подниматься на них прямо в лоб. А вниз они скользили с небольшим подтормаживанием против обычных лыж.

Рис. 7: Дорога в долине Хобею летом

Шли по долине р. Хобею, по левому берегу. Здесь уже были предгорья, и совершенно чётко выделялись первая и вторая террасы. Вдали на западе уже хорошо были видны высокие вершины Уральских гор. Однако за весь путь не увидели никакой дичи, кроме следов белок, куницы. Последних – вообще единичные. Видимо, связано с тем, что в этих краях было очень мало кедра, а отсюда и мало белки, и, соответственно, разрывалась вся кормовая цепочка. На реке было много незамёрзших мест, вероятно, били подземные ключи, да и течение реки было достаточно быстрое. Зато окружающий воздух был настолько чист и прозрачен, что его просто хотелось «пить». Леса вокруг состояли, в основном, из ели и пихты. Сосны попадались редко.

Пришли на место. Дудкин определился и примерно указал расположение линии шурфов. Недалеко же оказался как бы расширяющийся карман на террасе, пригодный по размерам для строительства вертолётной площадки, на котором позднее она и была построена. Пошли назад, на свою стоянку. Ещё через 2-3 дня прилетели начальник и старший геолог партии.

Каменев Вилен Михайлович, начальник партии, до этого работал в Тюменской экспедиции на разведке стройматериалов. Еврей из Винницы. Воспитывался матерью в одиночку. Закончил Днепропетровский горный институт, хорошо знал профессора Эпштейна, одного из немногих в те годы нашего корифея в бурении. Настоящая его фамилия была Резник, но он почему-то её стеснялся и при женитьбе взял фамилию жены – Каменев. Жена его, Серафима Никитична, работала в Центральной лаборатории в Тюмени. У них было уже двое сыновей. Летом и она переехала в Саранпауль и тоже работала в лаборатории экспедиции. Сам он чуть выше среднего роста, возрастом немного больше 30, с начинающей уже лысеть головой. Надо сказать, что несмотря на то, что он раньше россыпным золотом не занимался, активно включился как в производственный процесс, так и изучение геологических особенностей поиска золотоносных россыпей.

Калинин Алексей Семёнович, старший геолог партии, был уже достаточно пожилым человеком 65 лет. Был уже давно на пенсии и много лет жил в Сочи в собственном доме. В начале 30-х годов закончил Промакадемию. Учился вместе с женой Сталина Надеждой Аллилуевой, Никитой Хрущёвым и будущим Министром геологии СССР, а потом заместителем Министра среднего машиностроения, П. Антроповым. Всю жизнь занимался поисками и разведкой золота, но только на ещё большем Севере – в Якутии и Магадане. По его рассказам, в начале 30-х годов геологические партии уходили в поиски сразу на 2 года в очень отдалённые от базы места. Связи никакой не было. Часто бывало, что возвращалось людей меньше, чем уходило вначале – умирали в пути от болезней и несчастных случаев. Никаких смет на производство работ не существовало. Начальнику партии переводили деньги в местные почтовые отделения по маршруту его следования, и он их получал и расходовал по своему усмотрению. Я не знаю, как он попал к нам, но думаю, друзья в Министерстве подсказали ему про новую организацию на поиски золота, а ему, по его словам, всегда хотелось опять попасть на Север. Приехал он к нам даже со своим старым собачьим спальным мешком – это было очень лёгкое и тёплое изделие. Такого качества мешков через 30 лет уже не выпускали, видимо, считалось дорого.

Скоро мы поняли, что жизнь зимой в палатке не сахар, и решили ускорить строительство большого барака из сырого леса вокруг. Барак заложили большой, со сплошными нарами по обеим длинным стенкам и отсеками для семейных пар.

Начали подготовку к проходке шурфов. Геологи согласовали места их заложения по обоим берегам реки и пару шурфов заложили в самом русле на небольшой глубине. На суше шурфы проходились в мерзлоте сначала на "пожог". Расчищали снег и по контуру шурфа клали сухие брёвна, на них сверху сырые и нижние поджигали. Утром приходил проходчик, убирал несгоревшие остатки, кайлом разрыхлял грунт и лопатой его выбрасывал наружу. За цикл оттаивало 20 см и опять надо было класть дрова. У одного проходчика было сразу несколько шурфов в работе. Слой мерзлоты достигал 2-х и более метров. После достижения шурфом глубины более 2-х метров, над шурфом ставился ручной ворот, типа колодезного. Порода на забое складывалась проходчиком в бадью, которую воротовщики поднимали на поверхность, высыпали в определённой последовательности и возвращали бадью опять вниз.

В руслах рек проходка проводилась по иной технологии – на "проморозку". Метод применим только зимой в крепкие морозы. Расчищается лёд на русле по периметру шурфа и производится его выемка на всю глубину, за исключением 6-7 см. Далее лёд оставляется на дальнейшую "проморозку". Через сутки – двое (зависит от крепости стоящих морозов), проходчик опять снимает вновь намёрзший слой. Толщина целика определяется сверлением контрольной дырочки во льду, которая потом забивается деревянным шпунтом. Обычно за сутки – двое промораживалось мало, да к тому же зима уже шла к концу, и шанса закончить шурф на "проморозку" не было. В принципе же, такой метод используется. Для усиления эффекта заморозки можно применять осевые вентиляторы для подачи холодного наружного воздуха на забой и усиления эффекта "проморозки".

Труд проходчика оставался мало того, что физически тяжёл, так ещё и требовал весьма специфических знаний и опыта. Горняки, приходившие к нам из 105-ой экспедиции или с других рудников, как правило, редко осваивали нужное нам ремесло. Даже из 10 человек не оставалось одного. Можно сказать, что из 20 осваивался один, но этот уже становился профессионалом.

Все представляли себе, что по мере углубления шурфов и выходом их забоев на уровень поверхности реки, встанет проблема водоотлива. Мы с Калининым часто обсуждали эту проблему. У него был исторически сложившийся взгляд на это дело из его практики – никаких железных насосов! Это всё химеры! Нужен один хороший плотник и дело будет сделано. В успех применения насосов "Летестю" он не верил. Узнав, что Попик хороший плотник, он договорился с ним об изготовлении деревянного насоса. Тот ему сделал по его эскизам. Но уплатить ему деньги Калинин отказался. Тогда Попик взял топор и порубил насос на части. По этой истории хорошо видно, что Калинин совсем не представлял себе будущих условий работ, что в талых грунтах водопритоки в шурф могут достигать больше 100 кубометров в час. Он же раньше работал только в вечной мерзлоте, где вода появлялась местами, очень редко и очень мало. Там-то его деревянный насос и мог справиться.

Недели через три барак для жилья уже начали накрывать плахами. Впервые я тут увидел, как используются маховые пилы для продольной распиловки вручную брёвен на доски и плахи. Тяжёлый физический труд. Попробовал попилить и сам. Накрыли потолок и засыпали его мёрзлым мхом. Внутри с обеих длинных сторон сделали общие нары, покрыли их все кошмой. На расстоянии одной трети от входа поставили железную печь и все перешли жить в барак, включая и ИТР. Даже семейные. Они просто выгородили своё пространство какими-то занавесками. Жить стало значительно лучше – не было таких диких перепадов температур, как в палатке, да и жары особой тоже не наблюдалось. Правда, первые недели была большая сырость и влажность, т. к. весь материал, из которого построили, был мёрзлый и сырой. Много времени ушло на его просушку. Недели через две после нашего вселения я почувствовал, что по телу ползают какие-то твари – порылся, поискал и обнаружил – вши. То же самое нашёл и Каменев. Всем стало ясно, что надо срочно решать проблему с мытьём людей, т. е. строить баню.

Недавно мы начали закладку строительства нового дома – конторы партии и комнат для жилья ИТР. Пришлось пересмотреть планировку и один край его отвести под баню и прихожку для неё. Опять всё строилось из мёрзлого сырого леса – сухая была только пакля для прокладки швов между брёвнами. Через 3 недели закончили и это здание. В баню поставили железную печку, но всё равно в прихожей – раздевалке на полу стоял лёд. Да и в самой бане на полу было холодно и чтобы не мёрзнуть, надо было ноги поднимать на полку. Кроме этого привезли какие-то препараты для санобработки общежития. Часть людей ушла жить в новый корпус. Все эти мероприятия в сумме дали нужный эффект и вши были полностью выведены. Правда, возникло маленькое неудобство – в дни, когда работала баня, пар из неё через неплотные стыки в капитальной стене просачивался к нам в контору, ну да с этим можно было мириться.

Основная часть персонала, за исключением семейных, питалась из общего котла. Была повариха, которая на всех готовила. Пища состояла, в основном, из консервированных борщей или супов. Если они кончались, то супы варились из сухих овощей – капусты, картофеля и лука. Часто варили каши. Из свежих продуктов всегда была мороженая оленина. Правда, один раз прислали какие-то совсем худые и чёрные по цвету туши. Мы запросили по рации разъяснения. Ильяшевич нам написал, что это мясо 2-го сорта, и оно не имеет товарного вида. От этих разъяснений оно более вкусным не стало. Свежих овощей в питании не было, т. к. их практически негде было хранить. Блюда, приготовленные полностью из сухих овощей, были малосъедобны и напоминали редкостную бяку. Видимо, технология их сушки в те годы полностью уничтожала их естественный вкус и запах. Правда, сухие картофель в фанерных барабанах, а также капуста и лук в бумажных мешках, были очень легки и транспортабельны.