Электронная библиотека » Виорэль Ломов » » онлайн чтение - страница 4

Текст книги "Неодинокий Попсуев"


  • Текст добавлен: 21 марта 2016, 20:20


Автор книги: Виорэль Ломов


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Что ж, по мнению технического руководителя завода, случай с Попсуевым неприятный, но не трагический. Кому-то везет, кто-то становится чемпионом или кандидатом наук, а кто-то остается вторым или кандидатом в кандидаты. Если разобраться, вторых, третьих и т. д. большинство, и что без них первые? Ведь и пан Володыёвский, помнится, не был чемпионом Европы, а «главный механикус отечества» Кулибин – академиком? Так что Попсуев – полный вперед!

В заключение хочу сказать пару слов о Попсуеве-спортсмене. Я слежу за фехтованием, знаю не только известных мастеров клинка, но и интересуюсь растущими талантами. Одним из самых перспективных, на мой взгляд, пять лет назад был Сергей Попсуев. В 19 лет став мастером спорта международного класса, он вошел в обойму ведущих советских саблистов. Тренеры не без оснований ожидали от Сергея серьезных успехов в международных соревнованиях, но на кубковых соревнованиях в Венгрии с ним произошел несчастный случай, едва не закончившийся трагедией. В бою клинок итальянца сломался и, как масло, прошил камзол Попсуева.

Пройди клинок двумя сантиметрами выше, и этой статьи не было бы. Врачи вытащили Попсуева с того света, но после больницы он уже не смог вернуться в большой спорт. Сергей тогда был студентом четвертого курса Московского энергетического института.

Я на время потерял следы Попсуева и вдруг узнал, что по окончании МЭИ он оказался в нашем городе, на «Нежмаше». Мне стало интересно, как сложится его жизнь на поприще инженера. Уверен, что я еще не раз вернусь к нашему герою.

Рубить так рубить

– Читали это? – спросила Несмеяна, протягивая Попсуеву газету.

– Что там? – небрежно спросил он. – Про завод?

Несмеяна ткнула в заголовок ««Признанный спортсмен, непризнанный ученый?»:

– Про вас. Признание в любви.

Попсуев прочел, взглянул на Несмеяну. Та произнесла с насмешкой:

– Видите, чем кончилось? Сколько месяцев убили на эксперименты? Восемь? Десять? Это пустяк, не расстраивайтесь. Не всю жизнь, как Свияжский. Я же говорила: на заводе не шпагой, рельсом надо махать. А для этого надо, Попсуев, не уметь, а сметь. Смелость города берет.

Попсуев стиснул в кулаке газету и, ни слова не говоря, бегом припустил в заводоуправление. Через десять минут он зашел в приемную главного инженера.

– У себя? – хмуро спросил Сергей секретаршу. Та с интересом посмотрела на взъерошенного молодого человека.

– Вам что? – певуче протянула она, припоминая: Попсуев, из третьего.

– Главный здесь?

В Сергее всё кипело. Он понимал, что нарушает субординацию, что еще минута, и его карьера пойдет к черту, но уже не мог справиться со своей злостью на несправедливость судьбы. Справься – понял бы, что судьба всегда благоволила ему, даруя лучший из возможных вариантов. Но нет, нет, нет и нет! Он вновь на дорожке, и еще посмотрим, кто кого! И он не только саблист, но и судья. Душу его наполнял восторг, оттого что он сам «замутил» всё это.

– Борис Григорьевич занят, – певуче произнесла секретарша. Она еще в прошлый раз обратила на Попсуева внимание. Диковат, но хорош. Девушка улыбнулась ему. – О чем доложить?

Сергей направился к двери.

– Я же сказала, Борис Григорьевич занят, – дрогнувшим, но по-прежнему певучим голосом произнесла она с чарующей улыбкой, встав на пути Попсуева. Тот легко поднял труженицу под локотки (она зажмурилась, когда увидела в его глазах бешеные огоньки) и отставил в сторону.

– Это что же получается! – с порога бросил Попсуев, взмахивая газетой как саблей.

– Я вас не вызывал. Выйдите!

– Нет уж! Не уйду, пока не получу ответ, почему меня не включили в число авторов статей и почему ваш зять защищает по моим материалам диссертацию?! – Попсуев с грохотом вытащил стул из ряда, упал на него, закинул нога за ногу.

– Вы что себе позволяете? – побагровел главный инженер.

В открытую дверь заглянула половина секретарши. Рапсодов как-то беспомощно взглянул на нее и махнул рукой. Та скрылась, и вскоре появился начальник режимной службы Синьков. Преторианец молчком подошел к Попсуеву и крепко взял нахала за шиворот, захватив клок волос. Сергей отбросил стул из-под себя, перехватил руку Синькова, а второй рукой схватил его за мягкий подбородок и швырнул на стол в направлении Рапсодова. Режимник заскользил, сметая бумаги, а Попсуев покинул кабинет, хрястнув дверью. Синьков, не смея взглянуть на Рапсодова, лазил под столом и собирал сметенные листочки.

Секретарша подскочила со своего места и непроизвольно сделала пару шажков к выходу. Сергей сел за ее стол, взял лист чистой бумаги и размашисто набросал на нем несколько строк. Оставив лист на столе, пошел в общежитие.

– Я его посажу! Он у меня, сукин сын, на рудники пойдет! Он у меня в дурдоме сгниет! – трясся от возбуждения главный инженер, бестолково перебирая на столе документы и письма, понимая, что всё уже свершилось: Попсуев хоть и буян, да герой, а вот он слабак.

Через пять минут о случившемся доложили Чуприне. Передали и заявление Попсуева: «Директору завода т. Чуприне И.М. от старшего мастера цеха № 3 Сергея Васильевича Попсуева. Заявление. Прошу уволить в связи с подлым поведением руководства завода. С.В. Попсуев».

Чуприна вызвал Рапсодова, с искорками в глазах расспросил, что за корриду устроил тот у себя в кабинете. Главный объяснился, протянул газету. Пока директор читал, Рапсодов, не умолкая, грозил Попсуеву всеми мыслимыми и немыслимыми карами:

– Он у меня волчий билет получит!..

– Ладно, Борис Григорьевич, хватит сопли жевать. Сам кашу заварил. Ты заявление читал? А статью? Почитай, почитай! Шибко вы парня обидели.

– Кто кого еще обидел.

– Сам обиделся? Прям унтер-офицерская вдова! Обиду проглоти, радуйся, что не получил, как Синьков. Почему я ничего не знал про это? Что автор Попсуев? Почему этот… Бебеев… украл чужой труд? Кто готовил это?

– НИЛ и главный технолог.

– Передай, чтоб подмылись, через десять минут ко мне. И Берендея позови, но не к началу.

– Иван Михайлович!

– Чего тебе?

– Но я не давал интервью! Я не знаю никакого Кирилла Шебутного!

– Ладно, иди! Не знает он… Знаем мы!

Крылья, как у ангелов, за спиной

Каково было удивление Попсуева, когда в семь вечера в комнату зашел Чуприна. Сергей лежал, закинув руки под голову и задрав ноги на спинку кровати, и размышлял. Пока вся эта утренняя возня никак не откликнулась, будто ее и не было вовсе. Не ясно было, что же теперь делать. Во всяком случае, идти на завод бессмысленно. «Надо ждать. Кто-нибудь сам придет. Смирнов, или Орест, или Берендей. А то и приедут – менты. И поведут под белы рученьки… А за что?!» Раскаяния не было в нем. Он даже представил невообразимое: «Рапсодов вызывает на дуэль. А я ему отвечу, как Арбенин: «Стреляться? с вами? мне? вы в заблужденье».

О Татьяне он не вспомнил ни разу. А вот Несмеянины слова «Надо, Попсуев, не уметь, а сметь. Смелость города берет» не таяли, а словно детские кораблики, качались на волнах памяти. И такая досада брала от них! А тут еще ее немеркнущее насмешливое лицо…

– Лежишь, мастер? – директор, озирая обстановку, стоял в дверях. За ним угадывались сопровождающие. Взглянув на них, Чуприна закрыл за собой дверь. Сцена напомнила Сергею египетскую фреску: фараон и людишки у его ног…

Попсуев поднялся с кровати.

– Да ты лежи. Имеешь право. Я ж пред тобой подлый человек. Чернорабочий или поденщик. Вот только, чтобы знал ты, категорию подлых людей на Руси упразднили еще в одна тысяча семьсот сорок втором году. Мальчишка! Да как смел ты написать мне эту цидульку! – Чуприна достал из кармана свернутый вчетверо листок.

Попсуев молчал, спокойно глядя в глаза директору.

– Погодь-ка, – вздохнул Иван Михайлович, положил ему свою широкую ладонь на плечо, усаживая на кровать. – Я зараз.

Он вышел в коридор, притворив за собой дверь. Пару минут слышалась невнятица голосов, потом удаляющиеся шаги. Зашел Чуприна.

– Вот что, Сергей Васильевич, поехали ко мне, там в спокойной обстановке решим, ху из ху, а кто пи из пи. Не люблю общаг.

Попсуев молча вышел. В коридоре было пусто. Вахтерша поднялась со стула, завидев их.

– Да ты не скачи, Петровна. Как спина-то?

– Да спасибочки, Иван Михайлович, сижу вот.

– Ну, сиди-сиди. Дюже не прыгай. Моя шкуркой лечится.

– Привет ей!

На улице тоже никого не было. Подошли к черной директорской «Волге».

– Свободен пока, Василий, я сам, – сказал Чуприна водителю. Взглянул на часы. – Часика через два позвони.

Директорская квартира располагалась неподалеку в одной из первых городских пятиэтажек элитного 33-го квартала. На просторной площадке второго этажа была еще одна дверь, также обитая черным дерматином.

– Там твой хороший знакомый живет, – ухмыльнулся директор. – Рапсодов. Заходи. Полина Власовна, знакомься, Сергей Васильевич.

Полина Власовна подала руку Попсуеву, приветливо улыбнулась и скрылась на кухне. У Сергея как-то разом снялся напряг в теле и мыслях. Громадная прихожая полногабаритной квартиры с несколькими пальмочками в горшках произвела на гостя неизгладимое впечатление.

– Небось лучше, чем в ночлежке? Тапки обувай, проходи в кабинет. А я пойду, блюда закажу. Не ел, поди? Да и я весь день не трескал. На кухню не приглашаю, извини, погром. Раковины меняю. Вон на диван падай.

Попсуев не удивился, что директор сам меняет раковины. О Чуприне шла молва, что он всего в жизни добился своими руками и даже по дому и на даче всё делает сам.

Сергей сел на огромный кожаный диван, огляделся. В угловой квадратной комнате с высокими потолками и двумя широкими окнами стоял широкий же стол и несколько стульев. Два книжных шкафа забиты книгами. В углу два кожаных кресла, журнальный столик, торшер. Попсуев наклонился к полу, разглядывая празднично-яркий паркет. На светлом фоне выделялись темные волокна, придававшие объемность рисунку. Сергей погладил плашки пальцами.

– Сам укладывал, – с гордостью похвастал Чуприна. – Ясеневый. Плашки не абы какие, селект, два дня отбирал. Как?

– Классно, Иван Михайлович, – искренне похвалил Попсуев.

– Классно, – повторил Чуприна. – Вам всё классно. Высший класс! Один чех обучил в сорок девятом году. Сам-то он мастер по старинным дворцовым паркетам.

– А тут чего делал?

– А тут бетон мешал. Зэк. Руки золотые, но горячие, с кем-то поцапался и сгоряча своротил скулу. А ему еще халтурку левую припаяли… Завод-то мы строили вместе со спецконтингентом в одной зоне. Там и работали, там и спали. Вот, хочешь альбом поглядеть, нигде не увидишь больше, даже в заводском музее.

Чуприна вытащил из сейфа в шкафу толстый в кожаном переплете альбом.

– Подь сюда, – он сел в кресло, перевернул обложку. – Вот так завод начинался, с этой котловины, с этого болота. Я вон тот, худющий. Ты полистай пока, а я Полину Власовну проведаю, что-то она тянет.

На черно-белых фотографиях были запечатлены удивительно простодушные люди, прилежно-строгие или с застенчивыми улыбками и капельками света в глазах, со светлыми лицами, на которых вовсе не было того страха, о котором в последнее время прожужжали уши озабоченные народным счастьем телеведущие. Попсуев почувствовал в себе странную зависть к этим доживающим сегодня свою жизнь людям. С бутылкой «Петровской» водки зашел Чуприна, следом Полина Власовна закатила столик.

– Нам сюда, Поль, в креслах посидим. Падай, Сергей Васильевич.

Чуприна разлил водку, полюбовался на свет:

– Янтарь, искры брызжут. Ну, за консенсус. Помидорки бери, Сергей Васильевич, закусывай, огурки. Сам солил. Тут вишневый лист, дубовый, смородиновый.

Попсуев с удовольствием похрустел терпким огурчиком, с наслаждением высосал сладкий острый помидор и с удивлением осознал, что не чувствует никакой дистанции между директором и собой, хотя отдавал себе отчет, что эта дистанция огромна, больше Скалозубовой.

– Полистал? Как альбом?

– Полистал. Сначала подумал: «Кладбище ушедших мгновений», а потом передумал: «Роддом будущих».

– Правильно передумал. Ты, я гляжу, поэт. На заводе должны работать поэты. Без них развития не будет. Кстати, ты стихи здорово читаешь. В ДК на вечере. Мне понравилось. В кружок ходил?

– В институтском театре играл.

– Всюду успел, – Чуприна помолчал, лицо его разгладилось, и в глазах появилась мечтательность. – Дивишься, поди, глядя на нас тогдашних. Я и сам дивлюсь. Будто и не мы то. У меня в смене Еськов был (помер уже), когда женился, директор Земцов квартиру ему выделил, а тот – куды мне, комнаты хватит. И его тогда все прекрасно поняли, это сейчас за сапоги югославские удавятся. Общий у всех язык был, русский еще. Не знаю, когда вы оглянетесь назад, что увидите. Себя небось не признаете. Так быстро всё меняется, и не к лучшему. К концу, что ли… – задумался Чуприна. – Ладно, соловья баснями не кормят, наливать надо. – Он с добродушным смешком разлил водку. – У нас поговорка на стройке была: думай меньше, бери больше, кидай дальше. Думать – не всегда полезно. Порой лучше брать и кидать, чем лежать и думать.

– Почему же, – возразил Сергей, – можно и с думой кидать.

– Ага, спасибо за подсказку. – Чуприна достал из кармашка заявление Попсуева, развернул его, прочитал, подняв бровь, с заметным удовольствием разорвал пополам и еще раз пополам и кинул обрывки в корзину под стол. Взял в руки рюмку и чокнулся с Сергеем. – За это и выпьем. Кто старое помянет, тому глаз вон. Хороша, сволочь, вот тут так и жгёть. Будем считать, ничего не было. Не тревожься, никто не вякнет, и волос с твоей головы не упадет.

– Да я за это и не беспокоюсь.

– Верю. Синькова ты хорошо покатал. Как по катку. Фехтовал за сборную?

– Да приходилось, – покраснел Попсуев.

– Да ты не смущайся. Это я должен смущаться. Не каждый день за столом с обладателем Кубков сидишь. Знаю про тебя. Среди наших зэков тоже спортсмены были, даже чемпионы. Давай на диванчик присядем, поглядим в альбом.

Они выпили по третьей рюмке и уселись на диван.

– Не торопишься? – обратился он к Попсуеву.

– Нет.

– И я не тороплюсь. Торопиться по жизни – не жить. Вот, гляди. Это промплощадка. Ее сам министр выбирал. Два раза приезжал. Тут везде были болота. А вот под нами, – он похлопал по дивану, – озеро. Утки плавали, охотники охотились. Это я бурю с солдатами площадку, беру пробы грунта для исследования. Чуток пробуришь, вода стоит, грунт-то плывун. Это я на практике под Москвой. Вот принимаю оборудование. А вот в июле сорок девятого вместе с первыми кадрами, я за ними ездил в Воронеж и Ростов, в тех краях моя станица. На Северском Донце. Не бывал? А это моя первая хата.

На пожелтевшей фотографии была небольшая комната, одна к другой семь кроватей, тумбочки, стол в углу, на нем электрическая плитка.

– Тут нас было двенадцать человек.

– Не понял, Иван Михайлович. Кроватей-то семь.

– А чего тут понимать? На двоих одна кровать, спали по сменам. Пока один на смене, другой отсыпается. Седьмая – для больных и командированных.

– А чего потолка не видать?

– Высоко потому что, одиннадцать метров. С нас квартплату поначалу не за квадратные метры, а за кубические брали. Потом разобрались. А вот эти красавцы – зэки. Они на самых тяжелых работах были.

– И что, вот так вместе, не раздельно?

– Тогда в школе мальчики и девочки учились раздельно, а с зэками нет, вместе. Да они нас и не напрягали шибко. Их словно и не было. Двери мы не запирали. Фортки настежь. Воровства не было. Да и чего воровать? Чайник, если у кого, это как ГАЗ М-20 «Победа». А из них треть были рецидивисты.

– И долго жили так?

– Да не очень. С полгода, а потом на поселке дома стали сдавать, семейным комнаты выделять. Там же расселяли и одиноких, человек по пять.

– В основном молодые все, – Попсуев вглядывался в лица, стараясь угадать в них сегодняшних стариков, – вот тут вообще дети. Только чересчур серьезные.

– Молодым везде у нас дорога. – Чуприна закрыл глаза и очень ярко вспомнил заводскую площадку сорок девятого года, «зону». Она была как огромная незаживающая рана, с многочисленными растворобетонными узлами, где день и ночь кипела работа, и как черви копошился подлый люд. Станки под открытым небом. Стены без крыш, зияющие оконные проемы. Снег на оборудовании, вода. Нескончаемый холод, пронизывающий до костей… – Стариков-то и не было тогда, не успели еще состариться. Рабочим шестнадцать лет, мастерам двадцать, начальникам тридцать, ну а конторским под сорок лет, фронтовики. А вот глянь-ка на чумазеньких.

– Шахтеры?

– Мы после смены. Это не уголь и не грязь, снег такой. От сажи всё черное было, вон там паровоз стоял, отапливал корпус. А вот я – начальник смены, с усами, Полину охмурял, устанавливаю забор-«колючку» по периметру завода.

На фотографии Чуприна кувалдой загонял кол в землю. На следующей фотографии Попсуев с удивлением увидел намалеванных на стене голых женщин, мастерски прорисованные мужские и женские гениталии, отборную матерщину, забористые стишки.

– А, это наша Третьяковка, – с усмешкой сказал Чуприна. – Попадались просто асы. Зэки всякие сидели. Но по пятьдесят восьмой ни одного, все уголовники. С нынешними не сравнить. Вежливые, предупредительные, просто нянечки из садика. Когда стали монтировать оборудование, первыми стахановцами были они. Монтаж, кровь из носу, выполняли на сто пятьдесят один процент – за это им сокращали срок. А мы в качестве кураторов проверяли их работу и просчитывали процент выработки. С чехом я тогда и сошелся. Пршимысл звали, не выговоришь. Каюсь, разок-другой завысил, но процентов на пять. Колбасу иногда носил ему, водку. Пару раз задерживали, объявляли выговор. А на мне этих выговоров, как репьев на псе. Это я первого апреля пятидесятого года, видишь, какой гордый стою, подбоченился. А ведь это, можно сказать, после пинка чуть-чуть не вылетел с завода.

– Было такое?

– Да с кем не бывало по-молодому, – подмигнул Иван Михайлович. – Позвонила секретарша директорская, вызывает Земцов. Земцов крутой мужик был, не чета последующим директорам. Не то чтобы струхнул я, а прикинул, зачем я ему сдался «первого апреля – никому не веря», к тому же суббота была, и не пошел. А в понедельник вызывают уже «на ковер». Захожу. Ну, а он меня с порога по матушке: за тобой что, так-растак, конвой посылать?! А я что, я тоже не лыком шит, фронт за спиной, как крылья у ангела. Я ему в ответ. Он мне в три этажа, а я ему еще с мезонином. А сами глаза в глаза, кто кого, как два сверла. Штукатурка сыпалась от матюгов. «Диплом ложь на стол!» – орет. А я ему: «Хрен дам! Самому нужен! Не вы давали, не вам отбирать!» С тем хлобыстнул дверью и к себе ушел.

Чуприна замолчал, вглядываясь в фото. Казалось, в его глазах они оживали.

– А потом? – не выдержал Попсуев.

– Что потом? А, с Земцовым? Помирились. Два мужика завсегда помирятся, если у них крылья, как у ангелов, за спиной. Сам ко мне пришел.

– Иван Михайлович, Василий, – заглянула в кабинет Полина Власовна.

– Ну, что ж, Сергей Васильевич. – Чуприна поднялся. – Рад был с тобой запросто погуторить. Ты мужик, гляжу, хоть и ёрш, да в уме. Неправ Рапсодов. Зятя двигает. Да и завидует, такую работу провернуть! На заводе вряд ли еще кто так сможет. Завтра в цех выходи, Берендея порадуй. Станут забижать – по столам больше кадрами не разбрасывайся, ко мне приходи, жалься. А лучше не жалься. Я не всегда такой добрый. Ладно, ступай.

Попсуев поблагодарил хозяев, обулся, надел пальто и взялся за ручку двери. Ему не хотелось уходить из этого ставшего вдруг родным дома. Он со щемящим чувством подумал, что такой приязни к чужому углу он не испытывал уже почти пятнадцать лет.

– Да, – остановил его Чуприна. – Ты уж извини, в авторы тебя не впишешь, поздно, но и Бебееву кандидатом не быть! Отзовем автореферат. Тебя я отмечу, не сейчас. Эффект, что насчитают плановики для всех этих «авторов», перечислим на детдом. А на свои я еще одну коровенку в Голландии куплю, для нашего совхоза. Есть у меня такая традиция – премиальные на коров трачу, на голландскую породу. У них молоко как сливки, жирность больше четырех процентов! Уж шибко люблю их продукцию. Больше заводской.

Попсуев молча кивнул (ему вдруг перехватило горло) и вышел с теплым чувством в груди. Весь свет показался родным, хоть и была темень на дворе, там, где тянулись рядами гаражи.

Из «Записок» Попсуева

«…только вышел от Чуприны, гляжу, от гаражей навстречу идет мужчина. Поравнялись. Бебеев. «Привет, – говорю. – К тестю?» А он, оказывается, и не мужчина вовсе, шарахнулся от меня как черт от ладана. Невольно захохотал ему вслед, как Мефистофель, и проорал: «Смотри, Робертино: защитишься – убью!» И так легко стало на душе, словно от смертного греха освободился. Главное не в той грязи, что вокруг, а в той чистоте, которая в тебе…»

Вакансии всегда есть

Чуприна вызвал к себе Берендея, дольше обычного расспрашивал о цеховых делах, интересовался нуждами, что-то записывал в своей книжечке, а в конце встречи спросил:

– Ну, что, Никита Тарасыч, кадров, говоришь, тебе не даю? Жалишься всем, что не даю, жалься и мне.

– А чего жаловаться? Бесполезно!

– Почему бесполезно? Небось не вдую. Ладно, Берендей. Тебе сколь мастеров надо? Двух? Будут тебе молодые! Дронов небось уж просветил, пришли на завод. Трех человек хватит?

Берендей просиял:

– Иван Михайлович, конечно!

– Вот и ладно. А одного у тебя зараз заберу. Для компенсации.

– А кого?

– Да тоже из молодых, но трошки обкатанного. Попсуева отдашь?

– Нет, только не его!

– Почему?

– Чего спрашиваете? Нужен. Только стали разбираться с браком…

– Свияжский зарплату получает, пусть разбирается.

– Так нельзя, Иван Михайлович. Только подготовил себе спеца, старшим мастером провел, вы забираете!

– Вот и хорошо, что подготовил. Одного сковал, значит. Сердечное тебе спасибо. Он теперь для другого дела нужен. Всё, не возражай, не порть себе день. Постой-постой, а уж не на место ли Свияжского ты его мыслишь?

– От вас ничего не скроешь, Иван Михайлович.

– А то! Не, мысль дельная. Я тоже, пожалуй, подумаю над ней. Сейчас рановато, но через годик-другой, почему же… Ладно, иди. Да, про футеровку на третьей печи не забудь!

Чуприна тут же вызвал Дронова и велел ему подготовить приказ о назначении Попсуева начальником второго участка вместо Поповой.

– Как? – растерянно поглядел на директора Дронов. – Она что?

– Уходит. Разговаривал с ней. Не хочет, а куда ей дальше? Только вперед ногами. А это не дело – с завода. Ей на днях семьдесят. Она что, тебе родня?

– Нет. Ты ж хотел Попсуева на девятый цех бросить?

– Расхотел. Да ты не переживай! Все уйдем.

– Тебе-то, Иван Михайлович, грех жаловаться.

– А ты, Савелий Федотыч, не квакай. Чего тебе начальником цеха не сиделось? Я тебя не гнал. Вот и сиди теперь в своем болоте и не квакай.

– Да вот квакаю, раз в болоте.

– И не квакай.

Свято место пусто не бывает

Берендей был рад за Попсуева, но больше, конечно, огорчен потерей для цеха. «Раньше времени Серега высунулся, и я не придержал. Чего ж будет теперь?..» Заглянула Попова.

– Примешь, Тарасушка?

– Да заходите, раз уж пришли, – вздохнул Берендей. – Приму, Анастасия Сергеевна. Я как терапевт, сплошные приемы.

– А что так тяжело вздыхаешь? Переел?

– Попсуева забирают.

– Куда?

– Не сказал. – Берендей ткнул пальцем вверх.

– Может, заместо меня?

– Куда заместо тебя?

– Так я всё, Никита Тарасыч, ухожу. Вот принесла заявление.

– Постой-постой. Что за день сегодня? Куда ты уходишь?

– А туда, куда все уходят. На пенсию. Состоялась у меня аудиенция с Чуприной. Поблагодарил он меня за доблестный труд, и как в этой, «Юноне»: «Я тебя никогда не забуду». Ну и про партию с правительством добавил.

– Шутите, Анастасия Сергеевна, да? Мне сегодня не до шуток.

– Да какие уж тут шутки? На полном серьезе, Никита Тарасыч.

– Когда состоялась аудиенция? Я только что от него. Он и словом не обмолвился о вашем уходе.

– А что это ты сразу на «вы» перешел? Уже сразу и чужая стала? Вчера позвонил мне, пригласил. Чаем угостил.

– И когда отходная будет?

– Как и положено. Через две недели юбилей, в отпуск, а потом и вчистую. Уж когда уйду, ты за моей Татьяной пригляди, одна она, сердечная. Мечется, втюрилась в твоего Попсуева, а он как кот с мышкой…

Анастасия Сергеевна говорила вроде как и спокойно, но Берендей за годы работы с людьми научился не только прятаться от их разъедающих как кислота чувств, но и безошибочно их угадывать. Судя по всему, старушка находилась в состоянии сильнейшего стресса, на грани обморока.

Берендей пригляделся к ней. На ее лице трудно было уловить что-то новое. Оно было всё изборождено морщинами, длинный седой волосок торчал из родинки на подбородке, на лбу едва заметно розовело пятно от давнишнего химического ожога, да правая бровь была тоньше и светлее левой. Он перевел взгляд ниже, и ему стало не по себе от ее дрожащих рук. Анастасия Сергеевна судорожно сунула их под стол на колени.

Берендей нажал кнопку, заглянула секретарша.

– Надя, организуй нам с Анастасией Сергеевной чаек. И никого не пускай.

– Да спасибо, Никитушка, пойду я. Дел невпроворот…

– Не дури, Сергеевна! На хрен дела! Поговорим.

Больше часа Никита Тарасыч говорил ей непонятно зачем общие слова про то, что им обоим было понятно без всяких слов. Говорил про дачу, про отдых и лечение, про то, что пенсионный отдел ежегодно будет выделять ей путевку в санаторий. Про то, что она наконец-то походит по театрам и почитает книжки…

Берендею было очень стыдно говорить ей всё это. По большому счету, утешать могла и должна была она – это было ее выстраданное право, и больше ничье. Но при этом он испытывал почти инстинктивную потребность высказать Анастасии Сергеевне всё доброе, что накопилось у него в душе не только к ней, а и ко всем ветеранам, которые сделали его таким, каким он стал, которые донесли его жизнь до сегодняшнего дня, не замутив и не расплескав…

Когда Попова ушла, Берендей позвонил Чуприне.

– Иван Михайлович, у меня новость.

– Знаю. И не одна.

– А какая вторая? – насторожился Берендей.

– Попсуева готовь на ее место.

Из «Записок» Попсуева

«…как теперь подойти к ней? Похоже, она догадывается о моих отношениях с Таней. Строга, холодна, льдина. Пробовал с шуткой подходить, цветами, стихами, вызвал лишь недоумение. Такое ощущение, что она не от мира сего. Может, и впрямь из другого? А может, для нее этого мира нет?..»

Напоминание о главном в жизни

Прошло две недели. Попсуев сдержанно упивался славой, но та, ради кого он и совершил свой «подвиг», избегала его. Всё это время Сергей, подменяя заболевшего мастера в своей бывшей бригаде, провел еще один цикл измерений. Несмеяну он встречал лишь на диспетчерских и ни разу не поговорил с ней. Он не раз задумывался, что делать ему в этой обычной, но для него необычной ситуации двусмысленности. Когда он думал о Татьяне или был с ней, он непременно вспоминал о Несмеяне, но когда находился рядом с Царевной или просто думал о ней, то начисто забывал Таню! Вот и весь сказ, от которого было не по себе.

Как-то в начале ночной смены в конце коридора Попсуев увидел женщину в белом. Светланова шла ему навстречу, остановилась, поздоровалась с ним, а он вдруг взял ее за руку.

– Что-то хотите сказать мне, Сергей Васильевич?

– Нет, просто давно не виделись.

– Да, три дня уже… А у меня вот есть что сказать. Рекламация поступила. Завтра едем с вами на комбинат. Не помогли, Сергей Васильевич, ваши эксперименты. Прошел брак.

– А куда смотрит ОТК?

– В светлое будущее. Билет на автобус возьмете?

– Чего ж не взять? Места рядом возьму, чтоб локоток ваш ощущать.

– Мы завтра едем, а послезавтра Берендей и остальные. Он передал, чтобы вы домой шли, а за себя Смирнова оставили. Деньги есть?

– Найдутся.

«Целый день одни, в гостиничном раю!» – ликовал Сергей.

До отправления автобуса оставалось пять минут, а Светлановой всё не было. Сергей направился к остановке троллейбуса, и тут увидел берендеевские «Жигули». Из машины вышли Никита Тарасыч и Несмеяна.

– Привет! – Берендей протянул руку.

– Привет, Никита Тарасович. А я уж беспокоиться стал, не опоздает ли Несмеяна Павловна.

– Со мной не опоздает, – в добродушно-снисходительном тоне Попсуев уловил хозяйскую нотку в отношении Несмеяны, и это разом остудило и отрезвило его. «Локотка не ощутим», – подумал он.

– Ну, и где же ваш локоток? – первое, что услышал Сергей, как только они уселись на сиденья. – Да не держите руку на весу, устанете.

– Мне не привыкать, – буркнул Попсуев, но Светланова взяла его руку и положила на подлокотник.

– Вот так. Как ощущения?

– Божественные.

Автобус тронулся, и Попсуев не расслышал, о чем его спросила попутчица, но, видно, ответил впопад, так как Несмеяна улыбнулась. Минут десять Светланова говорила о том, что просил ее передать Попсуеву Берендей, а потом оба, убаюканные ездой, задремали.

Днем были в Чижевске. Их поселили в соседних двухместных номерах, в которых других постояльцев не было. До вечера они знакомились с материалами, подготовленными комбинатом.

– Пора ужинать, – Светланова посмотрела на часы. – Семь часов уже.

– Тут ресторан неплохой. Мы с Берендеем были пару раз.

– Я знаю.

Они заняли столик в глубине зала. Официант расторопно обслужил их. Для начала принес «Плиску», красную рыбку, лимончик.

Глоток коньяка согрел и отрезвил голову. Сергей стал смотреть на Несмеяну ясным взором и соображать, насколько серьезно у нее с Берендеем и помешает это или нет его ухаживаниям. Не вникая в смысл фраз, он делился своими спортивными воспоминаниями, шутил, был в ударе. Несмеяна, похоже, оттаяла, улыбалась, но Попсуев всё еще чувствовал себя рядом с ней мальчишкой.

– Куда пойдем, Сергей? – неожиданно спросила Светланова.

– Конечно, ко мне! – грубовато бросил Попсуев. – Если ты не против.

– Вот так сразу к тебе?

– А чего тянуть?

– Действительно, чего? Пошли. У тебя душ хороший? У меня рожок забит.

«Вот и свершилось», – подумал Сергей: – Отличный рожок, как брандспойт.

– Это обнадеживает, – улыбнулась Несмеяна, и ее улыбка показалась Попсуеву обворожительной.

Еще не закрыв дверь, Сергей обнял спутницу.

– Постой, постой, постой! – Несмеяна освободилась из объятий. – Ну и клешни у тебя! Ты чего это, на стометровке? Посиди, подумай.

– О чем думать?

– О куртуазности и галантности. – И Светланова вышла, помахав Попсуеву ручкой, как ребенку. – Пока, пока, пока, мой милый Ланселот!

Увидев хмурого Попсуева утром, Несмеяна посочувствовала ему:

– Не выспался? Что ж так, Сергей Васильевич?

– Да думал ночью: что заразно всё, что зовется куртуазно.

Что и говорить, начинался трудовой день, в котором куртуазностью и не пахло. Когда собралась вся комиссия, и с утра до ночи не прекращались споры до хрипоты, о любви не думалось, но и то обстоятельство, что приехавшего Берендея поселили в одноместном номере, а все двухместные «доукомплектовали», наполнило Сергея тоской. Поздно вечером, когда все разошлись по своим комнатам, Попсуев пару раз выскакивал на улицу вроде как освежиться, а на самом деле пройти мимо номера Берендея и услышать несущиеся оттуда душераздирающие звуки чужой любви… Вот только тихо было, тихо, ни звука! Отчаянно ревело всё внутри Сергея.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации