Текст книги "Хозяйка болот"

15

Я снова отправляюсь на поиски султанки. Бородатый владелец магазина каноэ стоит на стоянке и вытаскивает весла из кузова грузовика.

– Вы из округа Колумбия? – спрашивает он, когда я выхожу.

– Нет. Почему вы так решили?

Он смотрит на мой номерной знак округа Колумбия. Тот буквально кричит: «Туристка! Городская пижонка! Зеленый новичок!»

– Взяла напрокат, – лгу я. – Моя машина в магазине. – Почему меня волнует, что подумает этот парень?

Он следует за мной, берет кредитку и вручает мне каноэ. Но сам следит за мной.

Утренний пар поднимается над водой. Сегодня я гребу в другую часть болота, где растут кипарисы, как говорил мой папа, «держа ноги в воде». Навес высокий, как собор, и я скольжу сквозь пейзаж из света и тени. Папоротники каскадом спускаются со стволов среди розовых лишайников размером с пятна после кори, а кипарисовые «колени» торчат из-под поверхности, как шапки подводных гномов. Я замечаю нежную орхидею-бабочку с сердцевидным пятном в центре, которая цепляется за ствол.

Убиваю три часа на безуспешные поиски султанки, прежде чем сдаюсь и возвращаюсь к пристани. Каноист меня не встречает. Он внутри, разговаривает с парнем с курчавыми бакенбардами, в потрепанном джинсовом жилете и со страшными татуировками в виде змей и ножей на руках. Я выглядываю за дверь и вижу здоровый черный автомобиль, припаркованный поперек двух мест. Парень с бакенбардами осматривает меня, начиная с лица и до самых ног, затем с ног до головы. Поворачивается к Адлаю.

– В общем, я сделаю, как сказал, – говорит он, выходит и забирается в черную машину.

Смотрю ему вслед, проверяю, не ревет ли грузовик, как тот, который напугал Фила, Тэмми и меня.

Адлай выходит из-за прилавка.

– Увидели что-то интересное?

Я поворачиваюсь к нему.

– В смысле на болоте? Конечно. Там всегда интересно. Но я пытаюсь найти одну конкретную птицу.

Он смотрит в окно. Я понимаю, что все еще держу весла.

– Пойду их повешу.

– Угу. Не отнимай мою работу. – Он берет их и проходит мимо меня. – Я и так неполный день тружусь.

Чего он взъелся? Парень вывешивает весла снаружи, затем возвращается, хлопая дверью. Я жду свою кредитную карту.

Я должна была встретиться с Эстель, моим надсмотрщиком, в Таллахасси. Но когда добираюсь до Музея науки, ее нет в офисе. Ассистентка говорит, что она в издательстве.

– «Но не позволяй ей уйти» – так она в точности и сказала! – Помощница Эстель молода и полна энтузиазма, и прямо сейчас я не могу вспомнить ее имя.

– Хорошо, – говорю я. – Пойду в студию Бриджит.

– Ой, простите, – отвечает она, все так же улыбаясь. – Эстель еще сказала мне особо: «Не позволяй ей начинать какие-либо проекты!»

– Ладно, подожду. – Я сажусь напротив нее в глубокое квадратное кресло.

Оно очень похоже на стулья в библиотеке университета, которые мы называли «сонным кругом». Сколько раз я дремала, разинув рот, в таких креслах?

Барабаню пальцами по мягкой руке. Улыбающаяся девочка продолжает улыбаться. Будь у меня смартфон, я бы проверила свою электронную почту, но телефон упорно тупит, поэтому я копаюсь в сумке, ищу что-нибудь почитать.

Рука натыкается на тетрадь – ту самую, с названием «САД». Я хотела отдать ее сегодня, но из-за маминой сварливости забыла. Открываю тетрадь хотя бы затем, чтобы не видеть ослепительную улыбку помощницы Эстель.

Розмарин – похоронный цветок.

Лимонник – утешение.

Черноголовка – успокаивает раны.

В питомнике Парсона не было черноголовки. Тогда розмарин – на память. Вряд ли завянет, как незабудки. Бойд сказал: «Почему ты так расстроена, Рути? Это просто растения!» Как он не понимает? Он был там, он держал ее. Не. За. Будь. Теперь он гладит меня по животу и говорит: «Как думаешь, это мальчик или девочка? И когда мы должны сказать Лони Мэй?» О, я знаю, что прошел год. Знаю, что судьба дала мне еще один шанс. Но все равно может произойти что-то ужасное. Поэтому я выхожу в сад и тружусь. «Рути, – сказал он вчера, – ты уверена, что тебе стоит так много копаться здесь? Я слышал об этой штуке, токсо-чего-то-там…», а я прервала его и ответила: «Бойд, это называется токсоплазмоз, и со мной ничего не случится, если не снимать перчатки». И тут я увидела, как его лицо стало замкнутым. Не стоило так грубо поправлять. Но он не запретит мне ходить в сад.

– Привет, – говорит Эстель. Шарф колышется позади нее, когда она проплывает мимо. Я закрываю тетрадь, поднимаюсь с кресла и следую за подругой в ее кабинет. – Хорошо, что ты прихватила с собой книгу, – говорит она. – Извини, я встречалась с главой издательства. Было так захватывающе! – Эстель доходит до своего стола и садится. – Где будем есть? «Мать-Земля» или «У Френч»? – Подруга все летит вперед. Наконец она отодвигает бумагу в сторону и смотрит на меня. – Эй, ты почему вся в пятнах?

– Я не в пятнах. – Я подношу руку к лицу. – И… лучше «Мать-Земля».

– Итак, – начинает она, – мы получили книжный проект!

Ее мозг работает на оптоволоконной скорости, а мой все еще подключен к телефонной линии.

– Это какой?

– Сначала давай посмотрим твои рисунки, – предлагает Эстель.

Раскладываю работы на столе. Подруга двигает их пальцем, разглаживает и подолгу изучает сперва мангровую кукушку, затем свиязей. Дойдя до арамы, Эстель медленно кивает. Она не спрашивает: «И где, черт возьми, султанка?» Только говорит:

– Все отлично. – Смотрит на меня и улыбается. – Но что с тобой приключилось?

– Ничего со мной не приключилось.

– Перестань врать.

– Эстель, ты же собиралась рассказать о… проекте?

– Хорошо, но пошли, потому что я должна вернуться сюда на встречу в час тридцать. – Она хватает симпатичную сумочку в тон розовым туфлям, и я бреду за подругой в своей одежде для каноэ.

В бистро «Мать-Земля» мы пробираемся в угловую кабинку с высокой спинкой. Эстель что-то говорит, но я все еще слышу голоса своих молодых родителей из дневника и размышляю, зачем маме так понадобились черноголовка и незабудки.

– Почему мне кажется, что ты не слушаешь? – замечает Эстель.

– Нет, я слушаю. Расскажи подробнее об этом захватывающем проекте. – Пусть она говорит, чтобы мне не пришлось.

Эстель делает глубокий вдох.

– Законодательный орган поручил нам разработать учебник для пятиклассников по естественной истории Флориды. Это образчик для всех начальных школ штата.

Эстель всерьез может сказать слово «образчик».

– Ага.

– Лони, именно этого я и добивалась! Мы покидаем рамки музейных каталогов и переходим к настоящей публикации. Наши книги дойдут до людей. – Она сужает глаза и наклоняется вперед. – Знаешь, зачем нам нужна эта книга, Лони?

Эти ее «мы» и «нас» вызывают у меня острую боль в правом виске.

– Потому что тысяча человек в день переезжает во Флориду, и они смывают свое дерьмо, осушают болота, строят уродливые таунхаусы и делают слишком много съездов на шоссе, а их самое близкое взаимодействие с дикой природой – это когда они сбивают какую-нибудь зверушку.

– Теперь ты говоришь, как я, – замечаю я.

– Но они также создают новое поколение флоридцев. И их дети могут либо вырасти и бросать обертки от «Биг-Мака» в ламантинов, которых гоняют на своих лыжных лодках, либо, – она замедляет речь, – они могут увидеть твоих потрясающих птиц, познать влажную среду болота, принять эту удивительную, дикую экосистему, которая окружает нас, и сохранить ее, прежде чем она исчезнет.

– Я буквально заслушалась, Эстель.

– Надо принести свет науки «великим немытым»[2]2
  «Великие немытые» – голытьба, бедняки. Пренебрежительное выражение, которое вошло в обиход в XIX веке, когда главной целью бедных было просто утолить голод, а не забота о личной гигиене.


[Закрыть]! – улыбается она.

– Ты про великих немытых учеников пятого класса?

– А ты и правда слушала. Ладно, не хочу давить, – начинает она, собираясь давить, – но тебе придется много потрудиться. Куча рисунков птиц… – Эстель выжидающе на меня смотрит.

– Какая жалость, что меня здесь уже не будет. – Я кладу обе ладони на стол.

Она смотрит в свое меню.

– Я просто хочу заронить семя. Не нужно отказывать мне сразу.

– Сразу скажу. Не могу.

– Никогда не говори «никогда», Лони.

– Эстель, перестань пытаться сделать меня постоянным жителем Флориды.

Наш официант подходит ко мне сзади. Его голос словно скрип наждачной бумаги.

– Здрасьте, дамы. Уже решили, что заказать?

Поворачиваюсь и вижу его руки, украшенные синими змеями и ножами. Я смотрю в его неулыбчивое лицо. Это парень, который совещался с Адлаем в магазине каноэ. Ездит на черном автомобиле. Я быстро заказываю тарелку тыквенного супа и отдаю ему меню. Он сверлит меня взглядом.

– Я Гарф. Если вдруг понадоблюсь. – Затем официант разворачивается и уходит на кухню.

Медленно сажусь обратно лицом к Эстель.

– Божечки. Его зовут Гарф. Наверное, младший. Сын.

– Что? – переспрашивает она.

– Гарф! Гарф Казинс-младший!

– Ты про официанта? Не думаю, что он тебе подходит, Лони.

– Нет же, – закатываю я глаза, – просто кого бы еще назвали Гарфом?

– Хочешь, я его спрошу? – Эстель откидывается на стуле.

– Нет! Его семья ненавидит мою. Его отец грозился убить моего! – Я оглядываюсь на кухню. – Давай сменим тему. Веди себя так, будто мы просто зашли поесть.

– А мы не этим сейчас занимаемся? Как там Фил и Тэмми?

Я втягиваю воздух.

– Я пытаюсь не дать Тэмми меня выбесить. И у Фила возникла странная идея получить побольше денег от государства. – Я понижаю голос. – Но мне она не нравится. Все может всплыть, и брат получит гораздо больше информации, чем на самом деле хочет знать. Не говоря уже о том, что скорее опустошит наши сундуки, а не наполнит их. Я пыталась отговорить его, но Фил, как ты знаешь, мои советы не слушает.

Рядом снова возникают синие змеи и ножи – Гарф принес заказы. Подслушивал? Как-то он задерживается у нашего стола.

– Спасибо, – благодарю я.

– На здоровье, мисс Марроу. – Он особо подчеркивает мою фамилию и улыбается, обнажая желтые от никотина зубы.

Когда Гарф уходит, Эстель вновь говорит в полный голос:

– А может, не так и плохо выяснить, что ж там было на самом деле? Тебе уже двое людей сказали, что ты ошибаешься.

– Шш. Какие двое людей?

– Леди с розовой запиской и чокнутый дед с болота.

Кладу салфетку на колени.

– Ага, два очень достоверных источника. И как моя ошибка может потом аукнуться моему некогда счастливому брату Филу?

– Лони…

– Посмотри на меня. Из-за догадок я уже чокнулась, поехала крышей, сбрендила…

Эстель откусывает сэндвич.

– Ты меня останови, когда надоест, – прошу я.

Она перестает жевать.

– Ты не думала, что Фил все равно когда-то узнает? Еще и обидится потом, что ты скрывала.

– Может быть. – Я пробую ложку золотистого супа. Мускат и эстрагон, щепотка кайенского перца. И лимонник – для утешения.

Мы доедаем, расплачиваемся и оставляем чаевые.

Гарф Казинс-младший стоит в дверях и провожает нас взглядом.

16

На этот раз я выбираю другой маршрут к Тенетки, и он ведет меня мимо Бетонного Мира с его стаями гипсовых оленей, выстроившихся рядом с батальоном купален для птиц. Умираю от желания рассказать кому-нибудь свою единственную шутку, которая звучит так: «Я хочу открыть рядом с Бетонным Миром винный магазин. (Пауза…) И назову его Миром Духовным».

Автомобильный радиоприемник настроен на AM-станцию. Восторженный диджей объявляет еще один потрясающий хит на волне The Mighty 1290! Они крутят много новинок и джинглов, а также песни, которые я когда-то включала на полную громкость, мчась по этой дороге сквозь ковер из острых пальметто со своими школьными друзьями. Я направляюсь к дому Фрэнка Шаппеля, потому что он просил меня навестить его и потому что капитан, возможно, единственный человек, способный отговорить Фила от его дурацкой затеи. Брат заверил, что в отчете о происшествии было написано «при исполнении служебных обязанностей», и логика подсказывает мне: именно Шаппель заполнил эту графу – совершил небольшое лжесвидетельство и дал нам некоторые преимущества, которые мы иначе не получили бы.

У меня нет его номера телефона, но раньше в моем маленьком городке было нормально заходить к людям без предупреждения.

Дом капитана Шаппеля построен из больших камней, как в сказке, с дымоходом, что выглядит неуместно на этой улице с каркасными двухэтажными домами. Высокие казуарины окаймляют пристройку. Эти деревья распространены во Флориде, но не росли тут изначально, их давно завезли, чтобы высушить губчатую землю. Перистые макушки качаются на ветру, тихонько шипя. На подъездной дорожке, рядом со служебной машиной, стоит серебристый «кадиллак», модель не этого года, но неплохая. Навес в зелено-белую полоску затеняет крыльцо, с него свисает лоза сладкой жимолости.

Звонок в дверь отзывается коротким гулом. На корпоративных барбекю эту дверь обычно открывала Шари Шаппель. Она была стройной старшеклассницей с длинными каштановыми волосами и идеальными манерами хозяйки.

Я слышу, как кто-то движется внутри, и тут дверь распахивается. За сетчатым экраном стоит высокий мужчина, строго глядя вниз.

– Здравствуйте, капитан Шаппель.

Его лицо расплывается в улыбке.

– О, привет! Входи, Лони Мэй.

Вот бы он не называл меня так. Это прозвище придумал для меня отец.

Но не мне диктовать условия – я вообще заявилась без звонка.

Внутри полумрак, и капитан Шаппель включает торшер. Этот дом в свое время был роскошен, но сейчас камчатные портьеры безвольно висят, а на свету пляшут пылинки.

– Какой приятный сюрприз в мой выходной, – говорит он. – Я ожидал тебя раньше, но неважно. Хочешь чего-нибудь выпить? У меня есть клюквенный сок. – Капитан бочком идет на кухню.

– С удовольствием.

Он приносит два полных стакана, водружает их на подставки и жестом предлагает мне сесть.

– Я теперь чувствую только вкус клюквы, – признается Шаппель, садясь напротив. – Больше ничего.

– Совсем?

Он не уточняет.

– Хорошо с кем-то посидеть. В доме ужасно тихо. Мы со Стиви… жили вместе последние несколько лет. – Его лицо омрачается.

Я колеблюсь, затем говорю:

– Должно быть, тяжело без него.

Шаппель смотрит куда-то за меня.

– И не говори.

– Мне так жаль.

– Ну хватит об этом. В последний раз, когда мы разговаривали, я пригласил тебя посмотреть мой сад. – Он кладет ладони на колени и встает.

– Да, давайте.

Мы выходим через заднюю дверь и спускаемся по деревянным ступеням.

Его шаг быстрый, а спина широкая, ни единого намека на лишний вес, который появляется у большинства мужчин его возраста. Двор рядом с домом усеян сорняками и сухой травой.

– Туда не смотри. А вот здесь начинается самое хорошее. – Он указывает на растущие в изобилии гортензии, высокие пушистые шарики размером с капусту, зеленые, лиловые и розовые. – Знаешь, на одном и том же кусте можно вырастить разные цвета. Все зависит от кислотности почвы.

По периметру сада растут оранжевые и красные камелии. У них нет запаха, как будто затем, чтобы сбалансировать тяжелую сладость, витающую над крыльцом.

– На днях я проезжал мимо дома твоей матери. Вы сдаете его в аренду?

Я киваю.

– Так где ты остановилась? – спрашивает он.

– А… в Таллахасси.

Капитан поворачивает голову под углом.

– Талли? Где? И почему?

– Где? Ну, прямо там, на улице Калхун… Здание почему-то называется «Капитолийский парк». По логике там должен быть либо большой зеленый луг, либо семиэтажный гараж, – смеюсь я.

– А почему Таллахасси?

– Я там сейчас работаю. Ой, это ревень? – Я указываю на некогда аккуратные ряды темно-зеленых листьев и красных стеблей.

– Ты любишь ревень? Я отрежу тебе немного. – Он достает из кармана складной нож и резко открывает его.

Пытаюсь остановить хозяина, но он уже стоит на одном колене, отгоняет и проклинает слепней, разрезая стебли. Те истекают красным соком на его руки.

– Моя жена пекла лучший в мире пирог с ревенем, – говорит капитан и смотрит вперед, положив запястье на колено.

Его развод вызвал кучу сплетен. Однажды, пока Шаппель был на работе, его жена Рита собрала детей и уехала.

Что-то там было с деньгами – я никогда не вникала, но знаю, как беда коллеги подействовала на моего отца. Однажды ночью он сказал матери: «Как она могла бросить такого парня, как Фрэнк Шаппель? И забрать его детей?»

Стебли ревеня поддаются его ножу.

– Мой отец был в восторге от вас, капитан Шаппель.

Он поднимает взгляд.

– Ну и зря. Я не настолько хороший человек.

Не знаю, что на это сказать, поэтому продолжаю:

– Капитан Шаппель, когда умер мой отец…

Он прерывает меня, не поднимая глаз.

– Было очень грустно, когда твоего папы не стало.

– Угу. Вы были так добры к нам потом, выбили все эти льготы и проследили за тем, чтобы мы не нуждались.

Он смотрит на меня с того места, где стоит на коленях. Его глаза по-прежнему ярко-голубые, а взгляд неподвижен.

Я сглатываю.

– Я просто хочу сказать: я знаю, что произошло на самом деле. – И моргаю.

Он стоит и смотрит вниз. В нем, должно быть, метр девяносто, на добрых двадцать сантиметров выше меня. Его лицо скрыто в тени, в одной руке он держит перочинный нож, а в другой – стебли ревеня, с которых капает сок.

– Лони Мэй, – говорит Шаппель, – нельзя верить всему, что слышишь.

– Полагаю, нет. – Солнце слепит, я стараюсь на него не смотреть. – Гм, а можно мы вернемся в дом?

Капитан подходит к задней лестнице и чуть не хлопает сетчатой дверью, прежде чем я ловлю ее и проскальзываю внутрь. Он садится, все так же держа в руках стебли ревеня. Я снова устраиваюсь в ротанговом кресле.

– Капитан Шаппель, тут такое дело. Мой брат Фил не знает… подробности смерти отца, и, если возможно, я бы оставила все как есть.

Он ничего не говорит.

– Но брат решил, что раз папа умер «при исполнении служебных обязанностей», – я делаю кавычки в воздухе, – мама имеет право на какие-то другие льготы от государства, которых никогда не получала. Он хочет подать… Я не знаю, документы или что-то еще, чтобы попытаться выбить эти льготы. Я пыталась сказать ему, что папа на самом деле был не при исполнении, когда… ну, знаете… умер, так что, возможно, не стоит копать дальше. Фил не хочет меня слушать, но если бы совет шел от вас – например, если бы вы рассказали ему, что сделали…

Он ерзает в кресле, смотрит в сторону.

– …с документами, отчетом об инциденте, тогда…

Капитан смотрит в окно.

– Не хочу ставить вас в неловкое положение, – бормочу я. – Все строго между нами. И раз Фил в силу возраста не может ничего помнить, вы ему только поясните насчет «при исполнении». Остальное… – Я качаю головой. – Расскажу ему я… если… когда придет время.

Его сильная челюсть расслабляется, и он улыбается.

– Конечно, Лони. Я поговорю с ним. Если ты уверена, что дальше это не пойдет.

Я киваю и достаю из сумки клочок бумаги.

– Вот. Его номера. Рабочий и мобильный. – Кладу их на журнальный столик между нами.

Шаппель жестикулирует ревенем.

– Ладно, ты знаешь, как его готовить, да? Надо варить стебли, пока они не станут мягкими, да сахара побольше, чтоб не горчило. – Он встает и идет на кухню.

– Эм, капитан Шаппель? – окликаю я. Язык во рту сухой, как печенье, но или сейчас, или никогда. Он единственный человек, который может иметь представление о причинах смерти моего отца. – Можно спросить вас…

Капитан уже на кухне, достает лист белой бумаги для заморозки, чтобы завернуть ревень.

– Гм… помните ту ночь, когда вы пришли сказать моей матери… что случилось… – Я встаю позади него, у кухонного стола. – Можно спросить… В смысле, до этого, на работе, как… как выглядел мой отец?

Не отвлекаясь от дела, капитан поворачивает голову.

– Не знаю, хорошо ли ты помнишь своего деда Ньюта, отца твоего папы.

– Совсем немного.

– Старый Ньют был бродягой, игроком и… как там дальше поется в песне? – Он улыбается, но я не улавливаю отсылку. – В любом случае, не в обиду вашей семье, но Бойд не ладил со своим папашей. Ньют был мотом, уходил спозаранку и возвращался только тогда, когда у него кончались выпивка и средства на нее. После нашей встречи в больнице я вспомнил тот ужасный день, когда я потерял своего лучшего друга, а ты – папу. И как-то осенило, раньше не задумывался, но вообще старый Ньют околачивался в городе незадолго до… трагедии. Может, каким-то образом расстроил твоего папу, накрутил тому мозги, вот несчастье и произошло. Сама ведь знаешь, как отлично Бойд держался на воде.

Коричневой воде, которая попала ему в легкие. Я закрываю глаза, открываю их.

Капитан Шаппель рассматривает меня.

– Он был хорошим человеком, Лони Мэй. – И кладет мне в руку завернутый ревень. – Приноси пирог в следующий раз, как придешь. – Он идет к входной двери, и я следую за ним. – Как твоя мать?

– О, думаю, она в порядке.

– Никогда не стареть. – Капитан открывает сетчатую дверь. – Таков мой девиз.

Я уже на крыльце, дом выплюнул меня обратно в пропитанный жимолостью воздух.

– Ладно, я еще зайду, – говорю я и, подойдя к машине, машу белым пакетом. – Спасибо за ревень. И… не забудьте позвонить Филу!

Капитан смотрит мне вслед. Я выруливаю с подъездной дорожки, памятуя все манеры, которым научила меня мать, и весело машу хозяину дома.

Я ухожу с одним навязанным приобретением и одним желанным ответом.

Так почему у меня ощущение, будто я сдуру встала в каноэ?

17

3 апреля

Пусть я едва ли появляюсь в этой странной пустой квартире, все равно осознаю, как быстро ускользает лишняя неделя, которую я выпросила у Тео. Надо сосредоточиться на главной задаче: перебрать содержимое многочисленных картонных коробок. Я сижу на двухместном диванчике и вдыхаю их запах, словно аромат кедровой стружки из клетки с хомяком. Вскрываю коробку с надписью «ОДЕЖДА» и достаю еще несколько платьев, чтобы потом повесить в мамином узком шкафу. Под платьями брюки и топы, некоторые еще ничего. На самом дне ее белый пеньюар.

Нужен ли он ей теперь? Или отнести его в страну секонд-хенда?

Мое первое решение за день, а я уже в тупике. Выбираюсь на улицу подышать свежим воздухом, но там настоящая парилка, поэтому далеко не ухожу. В вестибюле металлический почтовый ящик моего блока 2С уже помечен наклейкой с надписью: «Л. Марроу», как будто я поселилась тут на всю жизнь.

Вернувшись в квартиру, ложусь, свесив ноги через подлокотник дивана. Вместо того чтобы решить, что же делать с пеньюаром, я закрываю глаза и дрейфую в воспоминания, позволяя мысленному кинопроектору включиться.

Мне девять, может, десять. Мерцающий свет озаряет окно старой спальни. Мне бы заснуть, но на долю секунды в комнате становится светло как днем, потом темно, потом опять светло, опять темно. Будто за окном кто-то щелкает туда-сюда выключателем. Начинает моросить, слышен низкий раскат грома, но молнии не трещат. Одежда, крошечная кукольная одежда развевается на ветру на веревке. Хлопает сетчатая дверь, и моя мать выбегает во двор. Пеньюар развевается за ее спиной.

Отец стоит у двери.

– Рут, – зовет он. – Рут, брось их.

Она тянется достать маленькую рубашку. Еще один раскат сотрясает дом, а затем начинают падать большие, тяжелые капли дождя. Мать роняет руки. Свет мигает, буря гремит, как пушечные ядра по крыше, но мама не двигается. Она просто стоит под бельевой веревкой и мокнет. Ее волосы, халат, белье повисают под тяжестью дождя.

Отец медленно спускается по ступенькам под ливнем. Берет маму на руки и держит долго-долго.

Беру альбом и рисую тонкую полоску – веревку для белья. Еще несколько штрихов карандаша изображают тянущиеся вверх руки, затем появляются длинные волосы, каскадом падающие на прозрачный пеньюар до пола.

Рисунок ведет меня туда, куда хочет, пока я не достигаю лица матери, скрытого крошечной рубашкой. Опять не та перспектива. Я вырываю лист, комкаю и выбрасываю.

С минуту сижу, постукивая карандашом. Затем встаю, поднимаю скомканную бумагу, разглаживаю ее и начинаю заново, используя мятый лист как образец. Я могу решить эту проблему. Снова рисую сцену. Отец спускается по ступенькам под дождь. Провисшая бельевая веревка, подол халата, грязный и промокший. Я рисую мамины руки, ее поникшие плечи. Но лицо мне не дается.

Смотрю на картонные коробки. Я отвлеклась. «Помни о главной задаче». Откладываю альбом, беру несколько сумок и набиваю их вещами для волонтеров. Когда добираюсь до пеньюара, то поднимаю его, смотрю на него в последний раз, затем упаковываю в коробку, чтобы отдать ей.

В больнице распаковываю платья и халат. Когда я вешаю их в шкаф, мама говорит мне в спину:

– Спасибо, дорогая.

– Прости, что? – Я оборачиваюсь

– Я говорю – спасибо, Лони.

– Мам, ты в порядке? Температуры нет? – Я подхожу и щупаю ей лоб.

– Конечно нет.

– Просто ты никогда… ладно, неважно. – Я беру вешалку.

– Никогда тебя не благодарила?

Я пожимаю плечами.

– Я ведь с тобой не всегда хорошо обращалась, – продолжает мама.

Я не готова к такому повороту. Обычно подобное говорят на смертном одре.

– Ты совсем как твой отец. Он всегда обо мне заботится.

На миг вспоминаю объятия под дождем. А потом вижу другой образ, этот я лишь додумала: папа стоит в каноэ, жилет оттягивают грузы.

– Он и правда о тебе заботился, – отвечаю я, стараясь не развивать тему. «Кроме одного раза».

Провожу рукой под салфеткой на дне только что распакованной коробки – убедиться, что ничего не пропустила. Найти бы что-то, что сказало мне: мой отец был хорошим, он действительно заботился о нас, не считал нас слишком тяжким грузом. Я сворачиваю салфетку, складываю коробку и собираю вещи. Мама следует за мной из комнаты в общую зону. Работает телевизор, как всегда. Идет фильм «Дурная слава». Мама садится, а я задерживаюсь, потому что это моя любимая сцена. Кэри Грант наконец приходит забрать Ингрид Бергман от Клода Рейнса, который травит ее ядом, и едва живая Ингрид говорит Кэри: «Ты и правда любишь меня, действительно любишь», и Кэри отвечает: «Давным-давно. Всегда, с самого начала». У меня мурашки по коже каждый раз, когда я это вижу.

На стоянке я тщетно ищу свою машину. Где она, черт возьми? Потом вспоминаю – я припарковалась на улице рядом с парком. Прохожу мимо закусочной F&P, роюсь в кармане в поисках ключей и невольно отступаю… фу!.. чтобы не споткнуться о… что же? Смотрю внимательнее. Это голуби – шесть или семь штук – все мертвые, свалены в кучу на тротуаре рядом с моим передним левым колесом. Птицы изуродованы, их головы висят под странным углом, лапы отрезаны.

– Боже! – ахаю я вслух.

Наклоняюсь и вижу, что они связаны тонким хлопковым шнуром. У того, у которого еще осталась ножка, висит карточка, похожая на старомодный ценник. Переворачиваю его. «Улетай, Л. М.», – написано курсивом.

Л. М.? Это мои инициалы. Парень лет тридцати мчится ко мне быстрой походкой. Он худой, с рыжими усами и короткими вьющимися волосами.

– Что ты делаешь? – орет мне рыжий. – Что ты натворила? – Он становится розовее по мере приближения и издает крик. – Мои детки! – А потом тычет в меня. – Убийца!

Я встаю. Когда поворачиваюсь, ромбовидная щель в венецианских жалюзи закусочной захлопывается.

Рыжий парень плачет, причитает и садится потрогать птиц. Затем хватает свой мобильный телефон и набирает три цифры.

Не отрывая от меня глаз, он говорит в трубку:

– Я хочу сообщить об убийстве! И я поймал убийцу! – Пауза. – Я на Уотер-стрит, рядом с парком. – Еще одна пауза. – Хорошо. Мы будем здесь. – Он медленно встает и говорит: – Не пытайся убежать. Полиция в пути.

– Сэр, я не убивала этих птиц.

– Врешь.

– Нет, они уже лежали здесь. Я люблю птиц. Я бы не стала…

– Ты залезла ко мне на чердак, пока я был на работе, и украла моих птиц! Зачем ты это сделала? Зачем ты их связала? О, бедняжки. Ты животное! Я растил их еще птенчиками! Они всегда прилетали домой. Все.

Звучит сирена, и патрульная машина с визгом останавливается рядом с моей. Ратуша достаточно близко, полицейский мог дойти и пешком.

Из патрульной машины выходит здоровенный черный коп.

– Лэнс? – Я бегу и обнимаю его. Его униформа из полиэстера колючая и жесткая.

– Лони? Я не знал, что ты в городе. Фил мне ничего не говорит. Что ты здесь делаешь?

Лицо рыжеволосого парня кривится.

– Я скажу вам, что она делает! Убивает!

– Происходит что-то жуткое, – говорю я.

– Она убила моих птиц! – настаивает рыжий.

Лэнс поворачивается к нему, смотрит на голубей, потом снова на меня. Я качаю головой.

– Нет. Я этого не делала. Но посмотри на бирку.

Лэнс приседает и переворачивает карточку. Он немного похож на моего босса Тео, только моложе и крепче. Лэнс читает вслух:

– «Улетай, Л. М.» Что еще за Л. М.? – Он смотрит на меня. – Это про тебя?

– Понятия не имею, почему… – пожимаю я плечами.

Лэнс снова смотрит на бирку.

– Это также может быть чья-то подпись. – Он косится на меня и рыжего парня. – Альфи, ты ни с кем не ругался?

– Нет. Кроме этой сумасшедшей сучки, никто бы так не поступил с моими птичками.

Лэнс встает во весь свой гигантский рост и кладет руки на ремень с кобурой.

– Альфи, ты бы последил за языком. Сам-то не хочешь, чтобы тебя в участок отвезли, верно?

Альфи замолкает, но голос в моей голове говорит с интонацией мистера Барбера: «Убирайся из города, девчонка».

18

4 апреля

Я просыпаюсь в предрассветные часы, мне все мерещатся эти скрюченные голуби со сломанными шеями и отрубленными лапами. Я постоянно имею дело с мертвыми птицами, но по работе. Когда же пытаюсь снова заснуть, вспоминаю события минувшего дня.

Приняв приправленное нецензурной бранью заявление Альфи, Лэнс проверил некоторые базы данных, а потом достал небольшой телефонный справочник Тенетки (оказывается, такие все еще издают), чтобы выяснить, есть ли еще у кого-то инициалы Л. М. Ничего полезного друг не узнал, но сказал, что продолжит расследование.

Я попросила телефонную книгу, поводила пальцем по страницам в поисках Генриетты, но не нашла ни одной.

Затем Лэнс достал телефон и показал мне последние фотографии своих девочек-близняшек. Как я уже говорила, приезжаю я сюда мало, поэтому нечасто вижу школьных друзей брата. Но Лэнс и Фил всегда были близки, а теперь даже живут в одном комплексе.

Наши пути пересекались здесь и там на протяжении многих лет. Лэнс знает, что я бы не стала убивать птиц Альфи.

На выходе из полицейского участка мимо меня на улице проходит толстый блондин и говорит:

– Привет, Лони.

Я сначала не понимаю, кто он такой. Один передний зуб белее остальных.

– Розалия сказала мне, что ты в городе.

– Привет, э-э… Брэндон.

Брэндон Дэвис, ныне женатый на противной секретарше Фила Розалии Ньюберн, сильно располнел с тех пор, как я видела его в последний раз.

– Что делаешь? – спрашивает Брэндон.

– О, знаешь, приехала к маме в гости…

– В полицию?

– Что?

Он кивает на двери участка.

– А… да пустяки.

Теперь Брэндон расскажет об этом Розалии, а та – своим подругам, и к тому времени, как история разлетится по городу, меня заставят в кандалах и оранжевом комбинезоне расчищать сорняки на шоссе.

Брэндон слишком радостно улыбается.

– С птицами проблемки? – Должно быть, он только что разговаривал с Альфи. Брэндон подносит кулак ко рту, чтобы спрятать улыбку. – Ладно, рад тебя видеть!