Текст книги "Хозяйка болот"

11

По пути к Филу заезжаю в больницу. Мы все вчера были так заняты домом, что никто не пришел к маме, а кто-то должен навещать ее каждый день. Она до сих пор не привыкла к тому, что вынуждена жить здесь, а как иначе? Среди коробок обнаружилась книга о травах, в ней есть несколько легких стишков, вдруг мать сумеет их запомнить.

– Мама, – говорю я. – Посмотри, что я нашла!

Она глядит на книгу. С тем же успехом я могла предложить ей свод законов Хаммурапи.

– В ней есть стишки о растениях и их особых свойствах, – продолжаю я.

Ни проблеска интереса. Прическа, которую Тэмми так тщательно уложила, с одной стороны примялась.

Я открываю книгу.

– Помнишь этот? Его написала знаменитая Анонимус.

Никакой реакции. Читаю вслух:

 
Лимонник развеет
Заботы, печали,
Он сердце взбодрит,
Чтобы вы не скучали.
 

Мама одними губами повторяет за мной последнюю строчку и кивает. Я втягиваю воздух. Похоже, стихи затронули те струны ее души, до которых не достучались иные воспоминания. Переворачиваю страницу.

– А вот про шалфей. Я знаю, что у тебя в саду огромный участок шалфея.

И читаю:

 
Шалфей наш –  мудрая трава,
Он счастье бережет.
И кто хранит свой буйный сад,
Забытым не умрет.
 

– Ну мы-то с тобой знаем, что это не так, – кисло говорит мать и смотрит прямо на меня.

Вся радость от книги испаряется.

– Ладно, мам, мне пора.

Я не вру. Мне и правда надо к Филу.

– Ненадолго ж ты заскочила, – хмурится она.

По пути к дому Фила в Спринг-Крик я встречаю жемчужно-розовый автомобиль, едущий в противоположном направлении. Генриетта! На следующем перекрестке делаю разворот и пытаюсь ее догнать. Наконец машина останавливается на пыльной заправке, а я подъезжаю с другой стороны. Выходит длинноволосая девочка-подросток – может, внучка?

– Это машина Генриетты? – спрашиваю я как бы невзначай.

– Кто такая Генриетта? – Она смотрит на меня как на чокнутую.

– Не знаю, твоя бабушка – или тетя?

– Тетя? – фыркает девушка. – Мадам, вы, так понимаю, здешняя?

– Да, а вы? – Я решаю не реагировать на «мадам».

– Я из Нью-Джерси. Дорогу не подскажете? Мне надо в Фернандина-Бич, а GPS-сигнал не ловит.

Достаю из бардачка карту Флориды.

– Ой, надо же! – восклицает девушка.

– Что такое?

– Да я и не знала, что кто-то эти штуки еще использует.

«А чего ж ты, такая современная, заблудилась?» Объясняю бедняжке, куда ей ехать, чтобы погулять на весенних каникулах, а сама украдкой посматриваю на машину и даже обхожу ее, чтобы взглянуть на номерной знак, как только девушка трогается путь. Нет, правда Нью-Джерси.

Из-за своей не очень стремительной погони и работы доброй самаритянкой я опаздываю на барбекю. Ближе к дому Фила миную большую расчищенную территорию с белым и серым песком. Все деревья вырублены и свалены в тлеющие кучи.

Этот распространенный во Флориде подход «резать и сжигать» мне сильно напоминает «изнасилование и грабеж». Метр зеленого дерна граничит с участком у дороги, через равные промежутки растут молодые пальмы. «Скоро открытие!» – гласит знак. Виллы Хармони, Белкрест Эстейтс… Как ни назови, суть одна: загубленная природа и еще более уродливые дома из гипсокартона. Правительство штата словно решило в «Монополию» сыграть. Я ускоряюсь и сворачиваю, чтобы разминуться с мертвым опоссумом, его красные внутренности торчат и блестят. Слева от меня – природный заповедник Уэст-Палм-Бич.

Подъезжаю к воротам на территорию.

– Я к Марроу, – говорю я охраннику в форменной шляпе, и он поднимает черно-белый шлагбаум. Все таунхаусы похожи друг на друга, но Тэмми повесила на дверь вышитый карман, в котором лежит приземистый карандаш и блокнот. Над ним красуется веселый стишок: «Коль дверь не открыли – то нас дома нет, оставьте записку, мы шлем вам привет!» Четверо крошечных человечков машут рукой из маленькой моторной лодки.

Я стучу, и, когда Фил открывает дверь, на улицу вырывается прохлада кондиционера. Брат в красном поварском фартуке держит тарелку с сырыми гамбургерами того же цвета, что и опоссум на дороге.

– Заходи, Лони.

Я колеблюсь и думаю: что со мной не так? Мой красивый, опрятный брат приглашает меня в дом. Мне полагается радоваться.

– Я как раз собирался бросить их на гриль, – говорит он.

Мы проходим через гостиную мимо столика с разложенными на нем веером журналами и направляемся к сияющему зеленому прямоугольнику прямо за раздвижной стеклянной дверью. Та отползает в сторону со звуком открывающегося шлюза, и мы снова оказываемся в ярко освещенном помещении.

Друг Фила, адвокат Барт Лефтон, сидит за пластиковым столом с бутылкой пива и улыбается своей широкой фальшивой улыбкой. Полагаю, Филу нужен был буфер – брат просто не мог остаться со мной наедине.

За ними поднимается дуга воды. Бобби и Хизер в купальных костюмах бросаются на голубые пластиковые горки.

– Привет, тетя Лони! – машет рукой Бобби, пока Хизер съезжает вниз. Он розовощекий и мокрый. Я бы хотела присоединиться к нему и его сестре, прыгать в воду, которая разлетается алмазными каплями и падает на мокрую траву.

Хизер доезжает до дальнего конца горки, встает и зовет меня, темный локон прилип к щеке и тянется ко рту. Шесть с половиной лет назад, когда Фил с тогда еще своей девушкой учились в старшей школе и Тэмми забеременела, я подумала, что будущему моего брата конец. Но сидя в округе Колумбия, я могла лишь дымиться от злости. После рождения Хизер я приехала сказать им обоим все, что думала. Но эта малышка схватила меня за мизинец, и весь мой гнев испарился.

Бобби раз за разом отважно ныряет на поверхность длинного голубого полотна. Мясо на гриле брызжет и дымится.

– Где, говоришь, Тэмми? – спрашиваю я.

– На скрапбукинге, – отвечает Фил и поворачивается. – Как они это называют, Барт, вечеринка по обрезанию?

– Ага. – Они смеются, как шестиклассники.

Фил понимает, что я представляю все буквально.

– На самом деле по обрезке. Они обрабатывают фотографии и помещают их в специальные альбомы. Джорджия, подруга Барта, тоже так делает.

– Ага, все свободное время на это убивает, – подтверждает Барт.

– Тэмми приводит в порядок кое-какие мамины старые альбомы, – сообщает брат, стоя вполоборота.

– Тэмми забрала альбомы?

Фил звенит лопаткой.

– Не злись. Мы сделали для тебя копии. – Он переворачивает бургер, и пламя на гриле вздымается. – Вчера она наткнулась на газетные вырезки, которых я никогда не видел. Они были в папке в конце альбома. Хочешь посмотреть? – Брат протягивает мне лопатку. – Пригляди минутку за мясом. И еще надо будет поговорить о деньгах. Новая разработка. – Он исчезает за раздвижным стеклом, оставляя меня снаружи с Бартом. Втыкаю угол лопатки в мясо.

– Лони, ты же без пива! – замечает адвокат.

– Все в порядке.

– Ничего подобного. – Он уходит в дом.

Дети бегают, катаются и смеются. Барт выходит с тремя бутылками пива, а Фил следует за ним с парой папок, забирает у меня лопатку и бросает бумаги на стол.

Барт подносит холодное пиво ко лбу, потом к виску, закрыв глаза от удовольствия.

Я беру верхнюю папку. Вырезки старые и перемешанные, Тэмми такое в свои альбомы взять побрезгует. Первый заголовок гласит: «Офицер охраны дикой природы Бойд Марроу спасает раненую птицу». На снимке мой отец стоит у ствола ниссы. Трудно сказать, но, вероятно, он как-то помог белому ибису. Фото мелкое, но папа улыбается. Я слышу слова Нельсона Барбера, как будто он заглядывает мне через плечо: «Видишь? Бойд не стал бы себя убивать».

Перехожу к следующей вырезке: «Местная студентка заработала стипендию».

Боже, ну и картина. Я в старших классах выгляжу так, будто у меня совсем нет осанки. Мои длинные волосы свисают по обе стороны лица, как едва приоткрытые занавески, и я сутулюсь, как высокая девушка, пытающаяся подстроиться под маленького парня. Моя мама, примерно такого же роста, стоит прямее. Она обнимает меня за плечо, но я дуюсь, отодвигая грудную клетку как можно дальше от нее, чтобы между нами был промежуток.

На следующем написано: «Аисту шторм не помеха» – и ниже более мелкими буквами: «У местной пары родился ребенок-торнадо». Мой отец держит Филиппа, здорового и крупного, но все еще запеленатого, перед поваленной сосной в нашем дворе. Мой брат родился без помощи врача или даже акушерки. Лишь позже я узнала, что низкое давление во время торнадо может вызвать ранние роды. А тогда я была напугана шумом ветра, криками моей матери и слизистой, воющей тварью, которая вышла из нее. Но я сделала то, что мне сказали, принесла полотенца и леску, чтобы перевязать пуповину. Как только ветер утих, я пошла через затопленный сад в поисках окопника, смешала измельченные листья с маслом, как велела мама, а потом стояла и смотрела, как она растирает мазь по крошечному телу, прежде чем запеленать его в большую фланель. Потом мы пробрались через упавшие ветки к грузовику. Отец нес ребенка и поддерживал маму. Никогда не видела ее такой слабой. Я села в такси, и папа передал мне Филиппа, осторожно положив головку на сгиб моей руки. Весь ухабистый и заваленный путь к больнице я смотрела на это существо, которое пришло в мир слишком рано, и молилась, чтобы оно выжило.

– Тебе как сделать мясо, Лони? – спрашивает брат.

Поднимаю голову и смотрю на слишком яркий огонь барбекю. Фил ждет ответа, даже не представляя, что предшествовало этому до боли обычному дню.

– Прожарь полностью.

Заметки в полном беспорядке. «Офицер года Бойд Марроу». Мой отец в свежевыглаженной форме стоит перед флагом штата Флорида и пожимает руку молодому и красивому Фрэнку Шаппелю. На заднем плане стоит еще один офицер, худощавый хмурый парень с оттопыренными ушами: «Лейтенант Дэниел Уотсон, экс-офицер года».

Последняя вырезка – самая старая: «Помолвлены: Рут Ходжкинс – Бойд Марроу». Длинные волосы матери завиваются на концах. У нее россыпь веснушек на носу и улыбка подростка, хотя мама скоро окончит колледж. Мой отец, кажется, едва сдерживает бушующее в нем дикое счастье. Они так молоды, вся жизнь впереди. Готовы свить семейное гнездо.

– Посмотри на вторую папку, – хмурится Фил.

Барт подходит к забору, окаймляющему канал.

Внутри очередная захватывающая электронная таблица. Фил поясняет:

– Все доходы мамы, включая наши взносы, по сравнению с месячной платой в больнице.

– Да. Ты показывал мне в офисе.

Мой брат хочет, чтобы я любила числа так же, как он, но я не могу.

Я веду собственный бюджет, но радости от подсчета не испытываю. Просматриваю листы. Отличие только внизу. Поднимаю глаза.

– Раньше все сходилось. Почему теперь нет?

– Потому что раньше, – говорит брат, – у мамы была ее рента.

– И куда она делась?

– Мне противно думать об этом.

– Что случилось?

– Кто-то обманул ее. Должно быть, это случилось прямо перед тем, как она упала. Мама обналичила аннуитет, чтобы покрыть какие-то якобы непогашенные платежи.

– Подожди, всю ренту? Кто? Как?

– Да, всю. Кажется, мошенники из-за рубежа. Работали довольно убого, но с мамой сорвали джекпот. Теперь их и след простыл, а нам платить налоги и штрафы по наличным, которыми пользуется кто-то другой.

– Так надо сообщить в полицию! Мы должны поймать этих гадов!

Барт вернулся к столу, и я смотрю на него, потом на Фила.

Их спокойствие говорит мне, что они уже подали заявление и мы вряд ли поймаем воров.

Я откидываюсь на пластиковый стул. Деменция – отстой. Представляю, как мама разговаривает по телефону с мошенниками, как ее запугивают и сбивают с толку.

– Однако, – говорит Фил, – у нас с Бартом есть план.

Я смотрю на широкое лицо адвоката. Он, может, и юрист, но это действительно не его дело. Барт вертит в руках бутылку с пивом и самодовольно улыбается.

– Пока ваш умный брат Фил штудировал пенсионные пособия для государственных служащих, он наткнулся на примечательный факт.

Мой брат открывает упаковку булочек.

– Дети! А ну марш из воды! – Они подбегают, и Фил взъерошивает мокрые волосы Бобби полотенцем, затем проводит тканью между пальцев ног Хизер, чтобы рассмешить ее. Удивительно, откуда взялась эта отцовская нежность, если у Фила не было образца для подражания. – Теперь идите переоденьтесь в сухое, – велит он. – И не бросайте мокрые купальники на ковре!

Дети бегут внутрь. Брат с улыбкой поворачивается ко мне. Я не улыбаюсь в ответ.

– Ты как раз подробно описывал наш финансовый крах.

– Ну вот что я пытаюсь тебе сказать. Я провел небольшое исследование по государственным пособиям, и штат Флорида все еще должен нам приличную сумму.

– Неужели?

– Видишь ли, папа был сотрудником правоохранительных органов, его работа относилась к категории высокого риска. Вдобавок к проценту от его зарплаты, который мама получала от страховой, департамент должен был отдавать ей еще двадцать пять процентов, так как несчастный случай произошел при исполнении служебных обязанностей. Кроме того, полагается единовременная выплата в размере трехсот тысяч долларов для офицеров, погибших на посту. А мы ее не получали.

– Погоди-погоди, Фил, это… нет. Ты… остановись. – Вспоминаю отца в тот день на пристани, утяжеленный рыболовный жилет, массивный ящик для снастей.

– Почему?

Я могла бы сказать ему. Сказать правду, но только наедине.

Голос Барта Лефтона царапает мои барабанные перепонки.

– Мы просто подадим ходатайство через суд…

– Барт, ты нас не извинишь? – говорю я и не двигаюсь с места.

– Да, конечно! – Он смотрит на меня, потом на Фила. – Я только… Мне нужно… э…

Он открывает стеклянную дверь, затем задвигает ее за собой.

– Фил… Папа не был на дежурстве в день своей смерти.

– О да, был. – Брат постукивает по столу. – Я видел документы. Там написано: «При исполнении служебных обязанностей».

– Какие документы?

– Отчет об инциденте.

– Что за отчет об инциденте? – Я стараюсь говорить ровно.

– Лони, не заводись.

– Я не завожусь. – Несмотря на то что солнце вот-вот сядет, влажность поднялась и на деревьях зажужжали цикады. – Я просто хочу посмотреть эти «документы», о которых ты говоришь. В глаза не видела никаких «документов».

– Потому что ты никогда их не искала, а мы – да. – Фил почти незаметно качает головой.

– Так почему бы тебе не показать их мне? – Мой голос не громче, чем прежде.

Он смотрит на меня сверху вниз и произносит так, как будто я несмышленыш.

– Потому что у меня их нет. Они в моем офисе.

– Что ж, я хочу их посмотреть, – говорю я. – Все знают, что папа погиб не при исполнении служебных обязанностей! А в «болотное время». – Держусь, стараюсь не сорваться.

– «Болотное время»? Что это за фигня? И чем это отличается от «на дежурстве»? Отец патрулировал болото. И почему ты так злишься? Ты вся красная.

– Это было его время. Нерабочее, отдых.

Пронзительное «Ю-ху!» доносится из дома. Тэмми вернулась до срока. Я закипаю изнутри. Нужно остыть, прежде чем иметь дело с невесткой. Фил сказал, ее здесь не будет, и солгал. Он так и уходит, бормоча ерунду. Вода из разбрызгивателя, падающая каскадом на траву, барабанит по длинному синему пластиковому листу. Я разбегаюсь, ныряю, точно выдра, и останавливаюсь; мое лицо и одежда мокрые, как и трава на уровне глаз.

12

Похоже, Тэмми вовсе и не собиралась пропускать ужин, только процесс приготовления. Она и ее подруга Джорджия выходят из-за раздвижного стекла. Будь Джорджия птицей, стала бы перепелом Гамбеля – немного неуверенной в том, что делать, но полной решимости следовать к цели. Ее скругленная прическа довершает сходство, ведь по правилу Тэмми стиль должен отвечать внутреннему состоянию клиента.

– Ужин готов? – спрашивает невестка, и они с Джорджией хихикают, как будто интересоваться подобным у мужчин – жуткая глупость.

Я встаю с горки и иду к ним.

Джорджия чуть удивленно смотрит на меня, но просто приглаживает свои карамельного цвета волосы.

– Привет, Лони.

Я хватаю полотенце, и после очередного обмена любезностями Барт и Джорджия прощаются, заявляя, что и не собирались оставаться на ужин.

– Просто зашел попить пива, – смеется Барт.

Когда я достаточно обсохла, мы с Филом накрываем стол внутри, чтобы спастись от комаров. Хизер сидит напротив меня, сильно напоминая фотографию мамы с вырезки: чуть вздернутый нос, россыпь веснушек. Сегодня утром этот ребенок позвонил мне на мобильный и оставил голосовое сообщение, неуверенное, но четкое: «Гм, тетя Лони, это Хизер. Эм, ты можешь принести свои книги о птицах?»

– Принесла? – громко шепчет племянница через стол.

– Не сейчас, юная леди, – говорит Тэмми и склоняет голову для молитвы.

Я подмигиваю Хизер, затем следую примеру ее матери. Пока мы едим, Тэмми то и дело одергивает детей: «Хизер, никаких локтей на столе». Бобби ерзает, и она говорит: «Мистер, ты не можешь посидеть смирно? Крутишься так, будто вот-вот взлетишь».

Я смеюсь.

Невестка смотрит на меня и сердито сводит брови.

Я поворачиваюсь к брату.

– Фил, ты все еще бегаешь?

– Конечно. А ты?

– Я тоже. – Вообще-то, только во Флориде.

– Надо нам как-нибудь побегать вместе, – говорит брат. Пустая вежливость. Он никогда не выполнит обещание.

Невестка переводит взгляд с меня на Фила, ожидая, когда ее подключат к беседе.

– Хочешь присоединиться к нам, Тэмми? – спрашиваю я.

– О нет. Вы не вытащите меня на улицу в такую жару. – Рада, что спросили, и рада отказать.

После ужина Фил идет наверх, чтобы выкупать Хизер и Бобби, а я помогаю Тэмми убрать со стола. Я пообещала детям, что почитаю им, поэтому мне не терпится закончить поскорее. Ставлю последнюю тарелку и стакан на стойку, но Тэмми преграждает мне путь. Она указывает на доску на стене.

– А теперь, Лони, я хочу составить с тобой график. Так как ты задержишься на некоторое время…

– Я не…

– …Я буду ходить по понедельникам и средам, ты можешь по вторникам, четвергам и субботам, а Фил – по пятницам и воскресеньям.

Я смотрю на часы над дверью.

– И куда же мы будем?..

– В дом, дорогая. – Я пробираюсь мимо нее в столовую. – Не уходи от меня.

– Я помогу тебе убрать со стола! – Я слышу, как дети топают наверху. Беру заправку для салата, хватаю матерчатую сумку с книгами о птицах и вешаю ее на плечо. Если не поднимусь в ближайшее время, упущу шанс почитать ребятне. Ставлю бутылку «Тысячи островов» в холодильник.

– График, Лони.

Я закрываю холодильник и оборачиваюсь.

– Что ж, Тэмми, я и правда не задержусь здесь надолго. Так почему бы мне просто не ходить каждый день? – Хочу убраться из этой кухни.

Невестка упирается костяшками пальцев в бедро.

– О, так ты снова на минутку заскочила?

– Извини?

– Я думала, ты приехала помочь. А будет как обычно. Ты прилетаешь, играешь на чувствах матери, а потом убегаешь и оставляешь нас подтирать ей задницу.

– Играю на чувствах матери? Тэмми, ты не можешь говорить о моей семье.

– О, твоя семья. Та самая, про которую ты обычно и не помнишь?

Я моргаю. «Не срывайся».

– Так разве люди в больнице не вытирают… если потребуется…

– А откуда тебе знать? Ты врываешься, жалуешься на все новые «картонные» домики в городе, такие как наш, а потом улетаешь. Пусть мать думает, будто ты добилась такого успеха, что не можешь провести ни минуты в захолустье.

Я горько смеюсь.

– О, Тэмми, ты немного отстала от жизни. Моя мать никогда не считала меня успешной.

– Я отстала? Думаю, это как раз ты отстала, мисс Смитсоновский институт. Именно я заметила, что твоя мать сходит с ума!

Ужин застыл в моем желудке твердым, легковоспламеняющимся жирным комком.

– Вот что я думаю о твоем графике, Тэмми. Какой-то он скучный. Как насчет граффити? – Я беру маркер и крупными буквами пишу: «Тэмми – с…» Сумка падает с моего плеча на локоть пишущей руки, отчего та дергается. Если допишу мысль, то выйду в жаркую ночь, хлопнув за собой дверью. Дети пойдут спать без книг о птицах, без чтения, без тетушки.

Вешаю лямку на плечо и продолжаю писать.

К «с» я добавляю «свирепый торнадо!» и рисую за восклицательным знаком бурю, капли дождя летят во все стороны, гася мой огонь. Закрываю ручку и поворачиваюсь к своей невестке.

– А теперь прошу извинить, у меня встреча с любителями естествознания.

Я поднимаюсь по лестнице, все еще шатаясь. Хизер и Бобби подпрыгивают в своих пижамах и скандируют мое имя:

– Те-тя Ло-ни, те-тя Ло-ни!

Фил, не подозревая о моей ссоре с Тэмми, проходит мимо меня в коридоре, касается моей руки и говорит тихим голосом:

– Начни с Бобби.

Несмотря на недавние прыжки, племянник, должно быть, вымотался на горке, потому что Очень Голодная Гусеница даже сливы доесть не успела, а мой юный слушатель уже прикрыл глаза и засопел.

Когда я захожу в комнату Хизер, она сидит в постели.

– Ты их принесла?

– Ой, наверное, забыла, – говорю я.

– Неправда.

– Точно, вот они! – Я достаю из сумки несколько книг.

Хизер выбирает один из полевых журналов дедушки Тэда и расспрашивает меня о фотографии черного водореза, чайке с красными ногами и явно выраженным прикусом.

– Они черпают рыбу нижней частью клюва, – говорю я племяннице.

Она переворачивает страницу, и я читаю: «Кубинская колибри-пчелка – самая маленькая птица в мире».

– Очень круто. – Еще страница. Сна ни в одном глазу.

– Хизер, я должна уложить тебя спать.

– Хорошо, – говорит она и ложится, рядом с ней лежит открытая книга ее прадедушки, где изображены птица-ткачик и ее гнездо-мешок.

– Ты можешь мне спеть? – просит Хизер. Она тянет время, но, черт возьми, у меня вряд ли когда-нибудь получится ей отказать.

– Баю-бай, Хизер, спи ты на ветке… – завожу я, и племянница смеется. Она уже большая для детской колыбельной. Но я смягчаю голос и замедляю темп, пока личико Хизер не разглаживается. – Ветер подует – люльку качнет… – Смотрю на книгу. Замысловато сплетенное гнездо свисает с ветви. – Ветку сломало – все и упало… – Только сейчас я понимаю смысл песни, это про упавшее птичье гнездышко. – Люльки и птички больше там нет.

– Не птички. Хизер, – тихо поправляет меня племянница, не открывая глаз.

– Точно, Хизер. – Я целую ее в лоб, беру книгу и крадусь прочь из комнаты. – Спокойной ночи.

Фил провожает меня до входной двери, за ним быстро идет Тэмми.

– В смысле я – свирепый торнадо? – спрашивает она. – Так мы договорились? Ты придешь в назначенные дни?

Фил мягко уводит меня от ответа.

– Лони сказала мне, что записала график, и да, она сможет. – Он безмолвно просит меня не устраивать ссор в этом доме. – Да, Лони, я буду держать тебя в курсе по поводу подачи документов. – Он выразительно наклоняет голову.

Брат имеет в виду суд с государством, обман…

– Фил, нет.

– Спокойной ночи, Лони. – И мой глупый младший брат закрывает дверь.

13

2 апреля

Шатаюсь по опустевшей квартире все утро и ничего не делаю.

Наконец звоню Делорес Константин в Ботаническую библиотеку. Я скучаю по Смитсоновскому институту.

– И здравствуйте, – отвечает она, вероятно делая два дела одновременно.

– Делорес, это Лони.

– Святые угодники. Как ты, дите?

– В порядке. Я все еще во Флориде.

– Ага.

– Как дела у вас? Скандалов нет?

– О, я держусь подальше от скандалов, ты же знаешь. Но к нам пришла партия образцов, и я, как обычно, помогаю их каталогизировать.

Я знаю, что даже сейчас во время разговора она смотрит сквозь очки на что-то ботаническое.

– Разве это не должны делать стажеры, Делорес?

– Да, но, если я оставлю их без присмотра, они просто испортят мою систему. Так что не помешает заглядывать им через плечо. Как дела?

Долорес нельзя звонить просто для того, чтобы поговорить.

– Не особо.

– Как твоя мама?

– Не очень хорошо. – «Уважь свою мать, Лони». – Я когда-нибудь говорила тебе, что у нее есть сад с травами?

– Вроде нет.

– Он до сих пор цветет. – Вспоминаю, как зажегся свет в глазах мамы, когда я прочла ей первое стихотворение о травах. – Скажи, Делорес, помнишь тот отдел со старыми книгами о травах на нижней полке, ближайшей к твоему столу? Их случайно нельзя найти онлайн?

– Боюсь, нет. А что?

– Да просто подумала, может, выбрать что-нибудь и принести маме в подарок.

– Как букет?

– Вроде того. Мать моего отца много чего знала о травах, и моя мама переняла кое-что у нее. Если отыщу что-то полезное и поделюсь с ней, может быть…

– …вы могли бы найти общий язык, – продолжает мою мысль Делорес.

– Да, я… Да.

– Посмотрю, что смогу найти. Ты рядом с Университетом штата Флорида, верно? Мы могли бы сделать межбиблиотечный абонемент. Слушай, мне пора.

– Хорошо, Делорес. Приятно было услышать твой голос.

14

В вестибюле больницы работает телевизор, показывает местный канал. Зависаю перед экраном, ведь когда я росла, мать была против телевидения. Я принесла коробку с ее вещами и теперь ставлю ее на стойку, чтобы просмотреть ролик с записью звонка в 911. Женщина кричит оператору: «Пол в спальне только что рухнул, и мой шурин там! Он под домом!» На экране виден небольшой бетонный дом, окруженный полицейской лентой. Желтоволосая журналистка с ямочками на коленях идет к камере, рассказывая:

– Вот человек спит в своей постели, и вдруг гигантская воронка проглатывает его без следа. Брат зовет его, но бедняги уже нет.

Камера показывает брата с искаженным горем лицом. Он говорит:

– Только эхо моего голоса из ямы. И всё.

Прикосновение к плечу вырывает меня из телевизионного транса. Это Мариама, одна из нескольких западноафриканских женщин, что работают в больнице. Она примерно на десять лет старше меня и на несколько сантиметров выше. Мариама мягко улыбается, не разжимая губ.

– Как поживаете? – спрашивает она. Мариама – заведующая отделением для больных деменцией, я познакомилась с ней вчера, когда маму перевели из реабилитационного крыла в это. Сегодня на Мариаме практичная темно-бордовая униформа и кроссовки, а волосы убраны назад, чтобы подчеркнуть высокий лоб. Она говорит со сьерра-леонским акцентом, округляя гласные и смягчая «р».

– Ой, ну вроде ничего. А тут как дела?

Заведующая устремляется в сторону маминой палаты, я подхватываю коробку и иду следом.

– Ваша мать не желает ни с кем взаимодействовать. Это нормально. Для нее все в новинку.

– Она просто растеряна, – говорю я. – До сих пор не поймет, почему живет здесь.

– Да, и вдобавок она моложе прочих. Я бы тоже на ее месте растерялась. – Мариама улыбается. – Как только она начинает оглядываться – мол, не понимаю, где меня держат, – мы ее отвлекаем. Но нам надо знать, что ей нравится.

– Ну, мама играет на фортепиано – или играла. Думаю, пока запястье не заживет, ничего не выйдет. Но ей по душе классическая музыка. – Что еще любит моя мать? – Она разгадывает кроссворды. Любит книги. Могу принести побольше ее книг.

– Хорошо, – отзывается Мариама. – Спасибо. Вы даете нам настоящий арсенал. – Она произносит «асенал».

– О, еще садоводство, – вспоминаю я. – Мама разбирается в травах.

– Правда? Полезная информация. – Небольшие золотые полумесяцы сияют в мочках Мариамы.

Внезапно ее окликает женщина с ходунками. Смотрю на заведующую, но решаю не вмешиваться. Она поднимает бровь.

– А, это наша Юнис. – Мариама резко сворачивает влево и подходит к женщине.

Когда я захожу к маме, она обходится без всяких любезностей.

– В этой комнате все неправильно. И я не могу найти свои вещи.

Я ставлю коробку на пол и достаю сверток кремового цвета.

– Правильно, поэтому я их принесла. Вот твое покрывало. – Я откидываю с ее односпальной кровати полиэстеровое коричнево-золотое одеяло и разворачиваю шенилл поверх простыни. Затем поднимаю глаза и вижу, что мать смотрит на меня с крайним разочарованием.

– Ну, немного великовато, – говорю я, – но оно такое мягкое и все в узелках.

Она скрещивает руки.

– Оно будет волочиться по полу и станет грязным через день. Ему тут не место, и ты это знаешь.

Я замираю, затем складываю шенилл обратно.

– Мама, ты, наверное, хотела сказать: «Спасибо, Лони, что позаботилась обо мне, но, кажется, эта вещь не подойдет».

– Вообще не подойдет.

Вспыхиваю как спичка.

– Ну и ладно, спи под некрасивым. – Комкаю шенилл, хватаю сумку и вылетаю в двери, проносясь по коридору мимо Мариамы. Она меня окликает, но, боюсь, если открою рот, оттуда вырвется пламя.

Бросаю покрывало в свою горячую машину. Ничто не мешает мне уехать. За исключением того, что я бросила коробку посреди комнаты, и мама, скорее всего, о нее споткнется. Я стою минуту, вдыхая теплый воздух, а потом возвращаюсь.

На экране в вестибюле все та же желтоволосая девушка сидит и болтает с ведущим. Неужели до сих пор обсуждают провал? Большая история в маленьком городе.

Мариама стоит в коридоре с кучей чистого белья в руках.

– Извините, что не отозвалась, – говорю я.

Она раскладывает полотенца.

– О, вы просто торопились. Я понимаю. Но я забыла спросить, есть ли у вас фиблет?

– Извините?

– Те-ра-пев-ти-чес-кий фиб-лет, – произносит заведующая по слогам.

Может, дело в акценте, но я понятия не имею, о чем она говорит.

– Позвольте мне объяснить, – продолжает Мариама. – Некоторые семьи говорят своим близким что-то, что не совсем соответствует действительности, но помогает резиденту успокоиться. Не все семьи так делают, но, если вы согласны, мы хотели бы придерживаться той же версии.

– А, выдумка?

– Да, небольшая. Фиблет.

Оглядываюсь и понижаю голос:

– Моя невестка требует, чтобы я говорила матери, якобы в доме проводка не работает…

– А, история со светом, – расслабляется Мариама. – Да, это хорошая версия.

Только не говорите, что Тэмми была права.

– Просто так странно – лгать матери, – признаюсь я.

Мариама шагает по коридору, и мы проходим мимо вазы с цинниями.

– Знаю. Ведь именно Рут учила вас не лгать.

Я киваю.

– Но теперь ваша задача облегчить ей жизнь. И выдумки помогают.

Мужчина в дверях пытается встать с кресла-каталки.

– О нет, Майрон! – Мариама с легкой досадой вскидывает руки и поднимает к потолку глаза. Но затем она спешит к пациенту и усаживает его обратно. – Вы же упадете.

Возвращаюсь к матери, и она спрашивает, указывая на коробку на полу:

– Что там?

Уже забыла и про одеяло, и про мою вспышку.

– Пара твоих любимых вещей. Прямо как в песне.

Мать лишь фыркает в ответ:

– И наверное, что-то лишнее. Поэтому давай посмотрим и решим.

Я достаю грелку, мочалку и штук восемь расчесок.

– Что из этого ты хочешь оставить?

– Ну, из этого – все!

Я подтаскиваю коробку к виниловому стулу, на котором она сидит, и пробую применить логику.

– Нет, я имею в виду, что нельзя же расчесываться несколькими расческами одновременно, так какая тебе больше нравится?

– Они все мне нравятся.

На дне бутылка аспирина двухлетней давности. Выбрасываю ее в мусорку.

– Не выкидывай! – велит мама. – Их еще можно использовать.

Я поджимаю губы и вынимаю папиросную бумагу, отделяющую туалетные принадлежности от одежды. Достаю платье, которое видела на ней много раз.

– Это вообще не мое! – кричит она. Когда я опускаю голову, мать говорит: – Ты все напутала.

Она так привыкла искать у меня ошибки, что ей для этого даже рабочей памяти не требуется.

Ее внимание переключается на окно, и я вешаю платье и кое-какие другие вещи в шкаф. На дне коробки лежит еще один предмет, который я не заметила под одеждой. Я разворачиваю папиросную бумагу и вижу, что это… кобура? Застежка проржавела, а кожа покоробилась, как будто вещь долго пролежала в воде. Кобура отца. О боже. Она что, была на нем в тот день? Мама оборачивается и смотрит на нее, потом на меня. Быстро заворачиваю кобуру и кладу обратно в коробку.