Текст книги "Русская литература в 1844 году"

Г. Хомяков писал очень мало и притом издал не все написанное и напечатанное им в журналах; в его крохотной книжечке нет по крайней мере десятка его стихотворений и, между прочим, той чудной импровизации («Московский вестник», 1828), которая начинается так:

 
В стаканы чок
И в зубы чмок!
На долгий срок,
Друзья, прощайте!
Лечу к боям,
К другим краям,
Во след орлам;
Чок – выпивайте!{42}42
  В № 13 «Московского вестника» за 1828 год было напечатано три стихотворения А. С. Хомякова под общим заголовком: «При прощаньях три импровизированные пиэсы». Белинский цитирует начало первого из них. Во второй строке должно быть: «И в губы чмок».


[Закрыть]
 

Но нисколько нет удивительного, что г. Хомяков так мало написал: хорошего понемножку. Кроме того, нам что-то сдается, что каждое его стихотворение писалось долго, что между одним и другим стихом иного его стихотворения ложились месяцы и годы промежуточного времени… Что ж! тем лучше выходили стихотворения!..

Нам, может быть, заметят, что мы противоречим сами себе, уверяя, будто г. Хомяков не поэт, и в то же время говоря о его произведениях, как о чем-то важном. Мы пишем не для себя, а для публики: в ней могут найтись люди, которые, пожалуй, поверят возгласам одного журналиста, уверяющего, что г. Хомяков – великий и национальный русский поэт. «Отечественные записки» в прошлом году, при выходе стихотворений гг. Языкова и Хомякова, говорили о них не только с умеренностью, но и с снисходительностью. Что ж вышло из того? – Журнал, в котором исключительно печатаются стихотворения обоих этих поэтов, умалчивая о г. Языкове, по поводу стихотворений г. Хомякова объявил, что этот поэт велик, а «Отечественные записки» никуда не годятся, потому что не признают его великости. Затем он перепечатал почти всю книжку стихотворений г. Хомякова и, сочтя это за неопровержимое доказательство их высокого достоинства, заключает так: «Не правда ли, читатели, что надо быть слишком наглу, слишком дерзку, чтоб ругать такие С(с)тихотворения. И какие несчастные бредни выставляют П(п)ублике на поклонение «Иностранные записки» вместо Хомяковых и Языковых!»{43}43
  Статья о стихотворениях Хомякова была напечатана в «Москвитянине», 1844, ч. IV, № 7, Библиография, стр. I–II.


[Закрыть] Не знаем, согласились ли с этим журналом его читатели; не считаем важным суждение его о нашем журнале и наших мнениях, ровно как и обо всем, о чем он судит; но не можем не выставить на вид, что если существует журнал, который до того убежден в великости и национальности г. Хомякова как поэта, что печатно называет дерзкими и наглыми ругателями и иностранцами всех, кто не согласен с ним во мнении о г. Хомякове, – стало быть, существуют и люди, которые думают и чувствуют точно так же, как этот журнал; вот для этих-то людей (а совсем не для этого журнала) и пишем мы. Поэт с поддельным дарованием, но никем не замечаемый, никаким печатным крикуном не провозглашаемый, неопасен в отношении к порче общественного вкуса: о нем можно при случае отозваться с легкой улыбкой – и все тут. Но поэт с дарованием слагать громкие слова во фразистые стопы, поэт, который заменяет вкус, жар чувства и основательность идей завлекательными для неопытных людей софизмами ума и чувства, а между тем имеет усердных глашатаев своей великости, – воля ваша, надо предположить в критике рыбью кровь, если она может оставаться равнодушною к такому явлению и со всею энергиею не обнаружит истины.

Может быть, нам еще заметят, что способ нашего анализа, состоящий в разборе фраз, мелочен. Дело не в способе, а в его результатах; да, кроме того, это единственный и превосходный способ для суждения даже и не о таких поэтах, каковы Марлинский, гг. Языков, Хомяков, Бенедиктов и другие в том же роде. Многие фразы с первого раза кажутся блестящими, поэтическими и заключающими в себе глубокие идеи; но если вы не поторопитесь, отдавшись первому впечатлению, произнести о них суждение, а хладнокровно спросите самих себя: что значит вот это, что хотел сказать поэт вот этим? – то с удивлением увидите, что это сначала так поразившее вас стихотворение – просто набор пустых слов…

Кроме двух книжечек стихотворений гг. Языкова и Хомякова, в прошлом году вышла еще книжечка стихотворений г. Полонского под скромным названием «Гаммы». Г. Полонский обладает в некоторой степени тем, что можно назвать чистым элементом поэзии и без чего никакие умные и глубокие мысли, никакая ученость не сделают человека поэтом. Но и одного этого также еще слишком мало, чтобы в наше время заставить говорить о себе как о поэте. Знаем, знаем, – скажут многие: нужно еще направление, нужны идеи!.. Так, господа, вы правы; но не вполне: главное и трудное дело состоит не в том, чтоб иметь направление и идеи, а в том, чтоб не выбор, не усилие, не стремление, а прежде всего сама натура поэта была непосредственным источником его направления и его идей. Если б сказали Лермонтову о значении его направления и идей, – он, вероятно, многому удивился бы и даже не всему поверил; и не мудрено: его направление, его идеи были – он сам, его собственная личность, и потому он часто высказывал великое чувство, высокую мысль в полной уверенности, что он не сказал ничего особенного. Так силач без внимания, мимоходом, откидывает ногою с дороги такой камень, которого человек с обыкновенного силою не сдвинул бы с места и руками. Повторяем: в наше время трудно быть таким поэтом, которого бы все знали и о котором бы все говорили; другими словами: в наше время трудно поэту приобрести славу. Это потому, что в наше время еще являются таланты и много умных людей, между тем как наше время обращает внимание только на замечательные натуры.

Из отдельно вышедших в прошлом году поэтических произведений в стихах самым замечательным, без сомнения, было «Наль и Дамаянти», индийская поэма, с немецкого перевода Рюккерта, переведенная Жуковским на русские гекзаметры, легкие, светлые, прозрачные, грациозные и пленительные. Вместе с другими произведениями Жуковского, помещаемыми им в разных журналах с 1837 года, «Наль и Дамаянти» составила потом девятый том полного собрания сочинений знаменитого поэта. – Новое издание басен Крылова с прибавлением новой, девятой, части, также составляет одно из блестящих приобретений литературы прошлого года. Но это было последнее издание при жизни маститого поэта, так же как этот год был последним в его жизни… Крылов – сам талант огромный и человек замечательный, был ровесник русской литературы. О таком явлении можно сказать больше, нежели сколько было о нем сказано: в следующей книжке «Отечественных записок» мы в особой статье выполним наш долг перед Крыловым и публикою.{44}44
  Этот «долг» Белинский действительно выполнил в следующей, 2-й книжке «Отечественных записок», где была напечатана его статья «И. А. Крылов» (см. ниже).


[Закрыть] – В прошлом же году вышли: четвертая (и последняя) часть «Стихотворений Лермонтова»; перевод «Гамлета» г. Кронеберга; перевод г-на Вронченко «Фауста» Гёте[14]14
  Об этом примечательном труде г. Вронченко мы поговорим подробно в следующей книжке «Отечественных записок».{51}51
  Подробный разбор «Фауста» в переводе М. Вронченко был напечатан в «Отечественных записках», 1845, № 2, отд. V, стр. 43–66. Автором этой статьи был И. С. Тургенев.


[Закрыть]


[Закрыть]; третье издание «Героя нашего времени»; «Сочинения князя Одоевского»; второе издание первого тома повестей графа Соллогуба под общим названием «На сон грядущий». Из стихотворений Лермонтова, вошедших в четвертую часть, две пьесы: «Пророк» и «Свидание» – сделались известными только в прошлом году и сперва были напечатаны в третьей книжке «Отечественных записок». Сочинения князя Одоевского, доселе рассеянные во множестве периодических изданий почти за двадцать лет, будучи теперь собраны вместе и изданы в трех уемистых томах, как бы возвратили публике одного из лучших ее писателей, с которым она привыкла встречаться только изредка и не надолго. Теперь сочинения князя Одоевского уже не отрывки, не отдельные пьесы, но нечто целое и полное, отразившее на себе дух и направление писателя замечательного и даровитого.

Вот все, что вышло достойного внимания в продолжение прошлого года по части изящной литературы. Надо согласиться, что очень немного! Остального должно искать в журналах, к чему мы сейчас же и приступим. Но прежде сделаем одну оговорку: мы будем упоминать только о замечательных в каком бы то ни было отношении явлениях, а все, что мы не считаем ни в каком отношении замечательным, пройдем молчанием. Таким образом, мы даже и журналы не все назовем по имени; тем менее намерены мы судить о их достоинствах и недостатках. Да и к чему? – Если они издаются, значит их кто-нибудь да читает же и кому-нибудь они нравятся же. Переубедить этих «кого-нибудь» так же невозможно, как и доказать самим этим журналам, что они напрасно издаются; если же мы предприняли бы это бесполезное дело, – за что же большинство публики, не подозревающей существования этих журналов, должно было бы терпеть скуку подобных рассуждений и толков? Нет ничего труднее, скучнее и бесполезнее, как говорить о вещах отрицательно хороших или отрицательно дурных. Из журналов настоящего времени нам остается говорить только о нашем собственном журнале, о «Библиотеке для чтения» и о «Москвитянине», примечательном в том отношении, что он единственный журнал в Москве. Из газет – об «Инвалиде», «Северной пчеле» и «Литературной газете»[15]15
  Нельзя не сделать, хотя в выноске, исключения в пользу двух прекурьезных петербургских изданий – «Сына отечества» и «Листка для светских людей». Первый давно уже прославился своим злополучием на пути к совершенствованию. Он несколько раз менялся в формате и плане издания, несколько раз чаял движения живой воды то от той, то от другой редакции, к которым беспрестанно переходил; но истощение жизненных сил в нем было так велико, что все попытки на продолжение его жизни остались совершенно безуспешными. Последний его редактор уже два раза перед всяким новым годом, в подробной и обстоятельно составленной программе, уверял публику, что он додаст ей недостающие NN «Сына отечества» за прошлый год, а в будущем будет выдавать его книжки без замедления и своевременно. В прошлом, 1844 году опытный и известный своими блестящими дарованиями редактор «Сына отечества» снова решился подвергнуть свой журнал коренной реформе. Обстоятельная и приятным слогом написанная программа, еще в конце 1843 года, вслед за программой «Литературной газеты», известила весь читающий мир, что «Сын отечества» с будущего года превращается в недельное издание вроде газеты с политипажами. Чтоб реформа была радикальнее, а следовательно, и успешнее, преобразованный журнал установил для себя новую эру и решился считать свой новый год с 1-го марта. Особенно замечательны следующие строки программы: «Фамильные дела, оставшиеся на попечении редактора по смерти отца его, не допускали (кого?) обратить полное внимание преимущественно на журнальную работу, – и это было единственною причиною несвоевременного выхода книжек журнала». Замечательны также и эти строки в программе: «Точность выхода в назначенный день, немедленная рассылка и верность доставки тетрадей принимаются неизменным правилом (чего?); для чего приняты редактором особые меры». Но еще замечательнее то, что до сих пор «Сына отечества» вышло только 16 №№, то есть только за четыре месяца, за март, апрель, май и июнь, и еще не вышло ни одной тетради за июль, август, сентябрь, октябрь, ноябрь и декабрь, то есть не додано безделицы – двадцати четырех тетрадей… Да, сверх того, не доданы еще последние книжки за 1843 год. Верьте после этого обещаниям!{52}52
  Редактором «Сына отечества» в 1842–1844 гг. был К. П. Масальский, при котором журнал этот стал выразителем махрово-реакционных воззрений. Характеризуя почти анекдотическую неаккуратность издания «Сына отечества», Белинский остается целиком на почве фактов: в 1843 году вышло только 9 номеров журнала (вместо 12); в 1844 году, после перехода на еженедельное издание, кроме упомянутых Белинским 16 книжек, не вышло больше ни одной, и журнал прекратил свое существование до 1847 года.


[Закрыть]
  Кстати уже вот и еще достопримечательное явление в области русской литературы: издававшийся когда-то в Петербурге журнал «Русский вестник», тоже перешел в руки новой редакции и обещая (в программе) быть аккуратным в выходе своих двенадцати книжек, – в продолжение всего 1844 года вышел в числе – только одной книжки… Должно быть, новая редакция «Русского вестника» приняла еще более особые меры к правильному и своевременному выходу книжек этого журнала, нежели редакция «Сына отечества»…{53}53
  «Русский вестник», реакционный журнал, был основан в 1841 году под редакцией Н. И. Греча, Н. А. Полевого и Н. В. Кукольника. Руководящая роль принадлежала Полевому. Однако и его журналистского опыта и таланта нехватало, чтобы наладить издание, ставшее с самого начала на позиции крайней реакции. В половине 1842 года Полевой покидает «Русский вестник», редакцию которого принял на себя бездарный романист П. Каменский. При нем журнал совсем захирел (последний том – шесть номеров за 1842 год разрешен цензурой 8 октября 1843 года). Единственная книжка за 1844 год, о которой упоминает Белинский, оказалась и последней: на ней и закончилось издание журнала.


[Закрыть]
  «Листок для светских людей» издается с возможным великолепием, с возможным в России изяществом в типографском отношении. Модные картинки его получаются из Парижа; печатается он на лучшей веленевой бумаге, лучшим шрифтом; политипажи его превосходны. Но не этим только оканчиваются достоинства этого удивительного издания; внешняя сторона не есть самая блестящая и лучшая его сторона: выбор, изобретение и слог статей – вот его главные права на известность во всех уголках мира, где только есть светское общество. Особенно замечателен светский тон этих статей. Говорят, что в издании «Листка» инкогнито участвует лондонское фешенебельное общество и la haute societe du Faubourg de Saint-Germain (Высшее общество из предместья Сен-Жермен (аристократической части Парижа). – Ред.). Мы хотели бы, читатели, представить вам несколько образчиков этого «светского» тона, царствующего в «Листке», но… чувствуем, что силы наши слишком слабы для подобного дела. Выписывать отрывки – нет места; да нам и некогда; характеризовать нашими собственными словами… но, увы, мы не бываем ни в гостиной г-жи Горбачевой, прославленной г. Панаевым, ни в танцклассах г-жи Марцинкевичевой, ни в летнем немецком клубе… Нет, чувствуем, воображение наше слишком сухо, перо слишком слабо, чтоб дать хоть приблизительное понятие об этом фантастическом блеске, этом аромате светскости самого лучшего тона… Но нельзя же не представить хотя одной черты. В «Листке», между прочим, помещаются и rebus (Ребусы. – Ред.). Кто-то из светских участников «Листка» прислал (кажется из Тамбова) его редакции вопрос – не хочет ли она помещать карикатуры на знаменитых русских писателей, разумеется, с их позволения. Редакция «Листка» отвечала политипажем, на котором были изображены две барыни – светские само собою разумеется, – пьющие чай; а в следовавшем за тем нумере была напечатана разгадка картинки: «Обе с чаем», – то есть обещаем… Это ли не верх светского остроумия? Уверяем читателей, что таких черт высшего тона в «Листке» – бездна; есть даже и лучшие… Петербургский beau monde (Высший свет. – Ред.) должен быть очень доволен, что для него издается такой прекрасный журнал. Впрочем, это только одно предположение с нашей стороны. Зато, мы уверены, что beau monde наших уездных городов действительно в восторге от «Листка», и провинциальные львы и дэнди из него набираются светского столичного тона…


[Закрыть].

Не наше дело рассуждать об «Отечественных записках»: суд над ними принадлежит публике, и она давно уже произнесла его и словом и делом. Что касается до «Библиотеки для чтения», мы можем сказать о ней свое мнение, не впадая ни в брань, ни в кумовство… Но что можно сказать нового об этом журнале? Что он всегда имел свои неотъемлемые достоинства, это доказывает его прочный и продолжительный успех в публике; что теперь этот журнал далеко уже не таков, каким он был назад тому лет шесть или семь, – это также не новость. О замечательных статьях, какие в нем появлялись в продолжение прошлого года, мы скажем в своем месте. Характер и направление – все те же: следовательно, о них нового сказать нечего. Впрочем, не мешает напомнить о них новыми фактами. В прошлом году в «Библиотеке для чтения» было помещено несколько весьма забавных и острых рецензий; но лучше всех была библиографическая статейка о книге московского профессора г. Погодина – «Год в чужих краях»: на русском языке не часто случается читать такие умные и острые статьи.{45}45
  В «дорожном дневнике» М. П. Погодина, изданном в четырех томах в 1844 году под названием «Год в чужих краях (1839)», были собраны его впечатления от путешествия по Европе. Мелочно-обывательский характер наблюдений, крайне ничтожное содержание этого дневника сразу сделали его предметом осмеяния. А. И. Герцен поместил в «Отечественных записках» 1843 года под псевдонимом «Ярополк Водянский» блестящую пародию на него. Немудрено, что и редактор «Библиотеки для чтения» О. И. Сенковский, с его язвительным умом, не прошел мимо «Дневника» Погодина. Рецензия его, так высоко оцененная Белинским, была опубликована в LXV томе журнала (отд. VI, стр. 37–38).


[Закрыть] Но в том же прошлом году была напечатана в «Литературной летописи» «Библиотеки для чтения» рецензия четвертой части стихотворений Лермонтова, рецензия, которая… но судите сами о ее уме и остроте по этому началу:

«О трижды, четырежды счастливая провинция! ты еще читаешь стихи! ты будешь читать эти стихи!.. Петербург… тра, ля ля ля – ля ля ля!..

 
Ах, те сола iо ведо, iо сенто!..
 

Гарсия! Виардо! Виардо!.. о!.. бриконна!.. бриккончелля!.. Что ты сделала из этого степенного, гордого, молчаливого Петербурга? Его узнать нельзя!» И т. д.

Мы думаем, что этою выпискою достаточно напомнили всей русской публике об этой знаменитой рецензии, которая, вероятно, очень удивила ее, – и потому дальше выписывать не нужно. Кроме странного тона статьи – конечно, забавной, только на ее же собственный счет,[16]16
  Замечательно, что одна газета, прежняя союзница «Библиотеки для чтения», очень дельно подала свой голос об этой рецензии. Вот что, между прочим, сказала эта газета: «Любопытны мы знать, что скажут иногородние, прочитав эту критику. Нам, видевшим Воробьева, Замбони и восхищающимся теперь буффом Ровере, нам это ни смешно, ни забавно. Титум, титум, пампам, пампам, тра ля, ля, ля, ля! Кого это рассмешит или позабавит? «Библиотека для чтения» говорит, что Петербург только поет и ничего не читает. И весьма умно делает, если поет вместо того, чтоб читать титум, титум и пампам, пампам». Ловко и метко! Но подметив грамматическую ошибку в рецензии «Библиотеки для чтения», газета, о которой мы говорим, растолковала, в чем ошибка, и прибавляет, что это – замечание бабушки Феклы Власьевны Логики… Уж это совсем не остро!..{54}54
  Рецензия на четвертую часть «Стихотворений М. Лермонтова» была помещена в «Библиотеке для чтения», 1844, т. LXVII, ноябрь, «Литературная летопись», стр. 1–5.
  Критическая заметка Булгарина об этой рецензии была напечатана в «Северной пчеле», 1844, № 258, стр. 1029–1030 («Журнальная всякая всячина»).


[Закрыть]


[Закрыть] – книжка стихотворений такого поэта, как Лермонтов, книжка, в которой, правда, наполовину пьес слабых, но в которой помещены и такие пьесы, как «Тамара», «Выхожу один я на дорогу», «Утес», «Морская царевна», «Пророк» и пр., – эта книжка поставлена рецензиею в число самых пустых и ничтожных литературных явлений. Такими отзывами «Библиотеке для чтения» уже не в первый раз удивлять читающий мир: кому не известно, что этот журнал постоянно бранит Гоголя и, как будто в досаду ему, хвалит даже романы г. Воскресенского? Кому не известно, как превозносила «Библиотека для чтения» «Сенсации г-жи Курдюковой»? – и вот что теперь говорит она о них в своей последней книжке за прошлый год: «Покойный Мятлев написал очень умную шутку, которая целую неделю была в большой моде. Кто не читал этих бесценных «Сенсаций мадам Курдюковой в России э дан л'этранже»? Кто не повторял их, кто не забыл?..» Подобные выходки, однакож, многих и теперь удивляют. Что касается до нас, – мы прежде думали в них видеть невольные ошибки вследствие недостатка эстетического вкуса и эстетического образования. Действительно, нельзя сказать, чтоб в области изящного «Библиотека для чтения» была у себя дома; но тем не менее нельзя и отрицать, чтоб этот журнал, столь сметливый, не знал цены сочинениям Гоголя, которые он бранит, или цены сочинениям гг. Загоскина и Воскресенского, которые он хвалит. Нет, «Библиотека для чтения» не теперь только поняла, что такое «Сенсации»: она очень хорошо поняла их и тогда, когда в первый раз собиралась превознести их. Что же это значит? – Прихоть, страсть шутить. Над кем, над чем? – Ну, да хоть над теми людьми, которые эти шутки принимают не за шутки. Цветущее время «Библиотеки для чтения» давно уже прошло – и невозвратно; круг ее читателей значительно сжался; но он и теперь еще не мал; значит, есть люди, которым нужен журнал с таким направлением. И почему же «Библиотеке» не удовлетворять потребности целой части русской публики?

«Москвитянин» имеет весьма тесный круг читателей; но этот круг, как ни мал, все же существует: почему же не существовать и «Москвитянину»? Больше мы ничего не можем сказать об этом журнале, хотя и желали бы сказать больше. Его издатель много писал о том, что бы можно было и что бы должно было делать для русской истории; он писал трагедии в стихах и повести в прозе, – стало быть, он и поэт; он переложил на русские нравы гётева «Геца фон Берлихингена»; он провел год в чужих краях и подарил публику восхитительнейшим описанием своего путешествия; он… Но кто перечтет все, чем знаменито и славно имя г. Погодина в летописях русской науки, литературы, журналистики и поэзии?.. Сотрудники «Москвитянина» тоже все презамечательные таланты, уже много сделавшие, подобно гг. Шевыреву, М. Дмитриеву и Лихонину, и много обещающие в будущем, подобно гг. Милькееву, Студитскому, Иванчину-Писареву и госпожам Зражевской и Шаховой. Статьи, помещаемые в этом журнале, должны быть очень интересны и хорошо написаны, – и если до сих пор в этом еще никто не согласился, кроме сотрудников и вкладчиков самого журнала, так это потому, вероятно, что направление и дух журнала слишком исключительны. Кто считает себя только русским, не заботясь о своем славянизме, тот в статьях «Москвитянина» заблудится, словно в одной из тех темных дубрав, где воздвигались деревянные храмы Перуну и обитали мелкие славянские божества – кикиморы и лешие. Надо быть истым славянином, чтоб находить в статьях «Москвитянина» талант, знание, убеждение, интерес, ясность и пр. Но, увы! мы не более как русские, а не словене, мы граждане Российской империи, мы и душою и телом в интересах нашего времени и желаем не возврата aux temps primitifs,[17]17
  К первобытным временам. – Ред.


[Закрыть] а естественного хода вперед путем просвещения и цивилизации. Это обстоятельство совершенно лишает нас возможности понимать «Москвитянина». Думаем, что это – прекрасный журнал (потому что какие люди, какие таланты в нем участвуют!..); но чем и как он прекрасен, – не можем сказать при всем нашем желании…

Лучшая русская политическая газета теперь – «Инвалид». Он столько хорош, сколько может быть хорошим при его средствах и условиях. Политические известия в нем всегда полны и свежи. Фельетон его всегда занимателен и разнообразен, особенно фельетон, составляемый из иностранных новостей. И публика вполне оценила превосходство этого издания перед всеми ему подобными: «Инвалид» теперь наиболее читаемая в России газета. – О «Северной пчеле» нового сказать нечего: она все та же, какою была в первый год своего существования. В прошлом году в ней была только одна перемена: ее фельетоны были необыкновенно скучны и сухи. – Сделаем еще одну заметку касательно «Пчелы»: забота о чистоте отечественного (?) языка и вопли о его искажении всеми журналами и газетами, кроме «Северной пчелы», составляли в продолжение прошлого года все направление, весь дух этой газеты. Объявляя о своем продолжении на 1845 год, «Северная пчела», между прочим, говорит, что она «попрежнему будет хранительницей и блюстительницей чистоты и правильности драгоценного народного достояния – русского языка» (255 № «Северной пчелы» 1844 года). Все это очень хорошо; но одни слова еще немного стоят; взглянем на факты; вот несколько выдержек из «Северной пчелы» за 1843 и 1844 год: «Роль Имоджены играла г-жа Тадини. Как вторая певица, она имеет превосходные качества. (:) П(п)прекрасный, звучный, обширный голос, хорошую методу, выгодную физику (?) и много жару» (246 № 1843); – «Но пошутив раз или два, все-таки наконец сгрустнется» (256 № 1843); – «Любезные читатели, не гневайтесь на меня за маленькие отступления, которые я наполняю крупинами и крохами, подобранными мною на торжественном пиру философии, на который я смотрел только из-за дверей. Если приверженцы гомеопатии верят, что децилионная часть одной пылинки ревеня или белладонны может произвесть переворот в теле человеческом, почему же не поверить, что одна кроха философии (?!) может зародить идеи в голове» (??!!..); – «Вы, вероятно, читаете что-нибудь посочнее: «Парижские тайны», роман, при чтении которого кровь течет из носа у читателя». – «А если вы лев или львица, то вы должны быть в восторге от огнедышущих извержений волканической головы на каменном основании сердца Жоржа Занда» (278 № 1843); – «Но едва ли есть положение неприятнее, как человека, обязавшегося или обязанного гласно изъявлять свое мнение»; – «Конечно, надобно необыкновенной власти над собой, чтоб» и пр. (57 № 1844); – «Будучи в самых приятных отношениях к г. Межевичу, мы» и пр. (63 № 1844); – «Вот какие мысли пришли мне в голову, слушая умные вопли книгопродавцев» (17 № 1844); – «Увидев хорошую книжку в провинции, хотелось бы купить, и не знаешь, сколько денег выслать книгопродавцу» (№ 292, 1844). Таких фраз можно набрать из «Северной пчелы» тысячи; но довольно и этих прежде других бросившихся нам в глаза, когда мы решились перелистовать несколько наудачу попавшихся нам под руку нумеров. Неужели же это пуризм? неужели это значит: быть хранительницею и блюстительницею чистоты языка? Мы не говорим уже о тоне всей газеты, об остротах, которые вертятся на том, что фельетонный острослов называет Жюль Жанена почтеннейшим Юлием Ивановичем Жаненом (78 № 1844) и которые подстать бабушке Фекле Васильевне Логике (258 № 1844): всякий шутит и острит по крайнему своему разумению и сообразно с своим образованием; но зачем браться быть блюстителями и хранителями языка?..

«Литературная газета» была верна своей программе и постоянно представляла читателям статьи с политипажами о разных любопытных предметах, литературную, театральную и петербургскую хронику, записки для хозяев и, наконец, кухонные статьи доктора Пуфа, который пишет так же хорошо, как и учит готовить лакомые блюда. Нельзя не заметить, что доктор Пуф владеет пером едва ли еще не лучше, чем вертелом, и его статейки, даже и для людей, не интересующихся кухнею, казались интереснее, остроумнее и литературнее статей многих наших фельетонистов.

Теперь взглянем на замечательнейшие беллетристические статьи, помещенные в прошлогодних журналах. Первое место в этом отношении принадлежит г. Луганскому. В первых двух книжках «Библиотеки для чтения» были помещены «Похождения Христиана Ивановича Виольдамура и его Аршета». Эта повесть написана г. Луганским как текст для объяснения картинок г. Сапожникова, сделанных заранее и без всяких предварительных соглашений романиста с рисовальщиком. Г. Сапожников рисовал свои, исполненные смысла, жизни и оригинальности картинки по прихоти своей художнической фантазии; г. Луганскому предстоял труд угадать поэтический смысл этих картинок и написать к ним текст, словно либретто к готовой уже опере: следовательно, это была некоторым образом заказная работа. Но г. Луганский более нежели ловко и удачно выпутался из затруднительного положения: из его текста к картинкам вышла оригинальная повесть, которая прекрасна и без картинок, хотя при них и еще лучше. Правда, некоторые места отзываются задачею, но в общем этого почти незаметно. Жизнь петербургских немцев, многие черты вообще петербургской жизни, и вообще русской жизни, верно подмеченные, удачно схваченные, множество фигур, искусно обрисованных – от доброго подьячего Ивана Ивановича до ломового извозчика, перевозящего пожитки Виольдамура, от сведки з'Виборга до няни Акулины и хозяйки квартиры на Песках, от самого Виольдамура до его верного Аршета, – все это так занимательно, так полно жизни и истины, что от труда г. Луганского нельзя оторваться, не дочитав его до последней строки. И еще лучше повесть г. Луганского… но о ней после: сперва пересмотрим, что еще есть хорошего в «Библиотеке для чтения». Очень занимателен роман г. Кукольника «Два Ивана, два Степановича, два Костылькова», помещенный в 5, 6, 7 и 8 книжках «Библиотеки». Содержание романа относится к эпохе Петра Великого. Есть, однакож, в этом романе неземная дева, создание ложное и приторное всячески – и как поэтическое произведение, и как невозможное для того времени лицо; вообще все сцены любви, все страстное и нежное как-то сбивается у г. Кукольника на сентиментальное. Герой романа весь составлен из невозможностей и противоречий. То, подобно испанцу, он стремится выполнить клятву мести; то играет роль нежного влюбленного пастушка; то по своей собственной склонности играет роль полицейского шпиона. Много натянутого, неестественного; часто события разрешаются посредством deus ex machina.[18]18
  Вмешательства внешних сил. – Ред.


[Закрыть] Причина этих недостатков скрывается сколько в самом таланте г. Кукольника, столько и в поспешности, с которою он писал свой роман. Несмотря на то, в этом романе очень много хорошего: в действующих лицах часто заметна не только верность языка, но и верность понятий той эпохе. Есть места мастерские. И хотя местами роман очень утомителен, однако его нельзя не дочесть до конца.{46}46
  Рецензию Белинского на этот роман см. в «Современнике», 1847, т. II, № 3, отд. III, стр. 62–76 (Полн. собр. соч., т. X, стр. 488–500).


[Закрыть] Можно еще упомянуть о рассказе г. Гребенки «Быль не быль и не сказка». Из переводных повестей в «Библиотеке» скажем, во-первых, о «Сесиле», романе г-жи Ган-Ган, которую называют немецким Жоржем Зандом. Роман не то, чтоб плох, не то, чтоб хорош, – отзывается посредственностью, а потому хуже, чем плох. Очень удивил нас роман Алексиса «Кабанис»: первая часть его, представляющая картину воспитания и семейных нравов Германии XVIII века, чрезвычайно интересна, но остальные части набиты такою бестолковою и пошлою путаницею романических эффектов, что не знаешь, чему больше дивиться – терпению ли сочинителя написать такой длинный вздор, или решимости журнала – передать его на своих страницах. В виде прибавления при «Библиотеке» выдается по частям перевод «Вечного Жида» Эжена Сю. Перевод слаб. Что до романа – основа его нелепа, но подробности большею частию очень занимательны; в рассказе много жара и движения, но много сентиметальности и надутой пошлости. Главный интерес этого романа для французов заключается в нападках на иезуитов. Впрочем, с этой стороны, роман Эжена Сю интересен не для одних французов. В последних двух книжках «Библиотеки для чтения» начался бесконечный роман «Лондонские тайны», наполненный такими приключениями, каких не бывает ни на земле, ни на луне.{47}47
  См. примеч. 311 в наст. томе. «Лондонские тайны» были в 1844 году переведены на русский язык П. Фурманом и вышли отдельным изданием в 1845 году (см. рецензию Белинского. Полн. собр. соч., т. IX, стр. 435–436).


[Закрыть] «Лондонские тайны» повторяют собой все недостатки «Парижских тайн», не представляя ни одного из достоинств последнего романа. Впрочем, и «Лондонские тайны» не то, чтоб имели какой-нибудь интерес, но раздражают любопытство читателя, действуя не столько на его ум, сколько на нервы: это интерес чисто наркотический, потому роман должен понравиться многим. В «Отечественных записках» прошлого года из оригинальных беллетристических произведений были напечатаны: «Барышня», рассказ г. Панаева, один из самых метких, самых удачных юмористических очерков этого писателя; «Живой мертвец» – одна из лучших юмористических статей князя Одоевского; она потом вошла в состав изданных в прошлом же году «Сочинений князя Одоевского»; «Доктор» г. Гребенки – не столько повесть, сколько нравоописательный очерк, заключающий много хорошего в подробностях. «Сцены уездной жизни» г. Н* обнаруживают большое знание уездной жизни, много наблюдательности и таланта, хотя и отзываются литературного неопытностью. От автора, скрывшегося под таинственною литерою Н*, много можно ожидать в будущем. «Андрей Колосов» г. Т. Л. – рассказ, чрезвычайно замечательный по прекрасной мысли: автор обнаружил в нем много ума и таланта, а вместе с тем и показал, что он не хотел сделать и половины того, что бы мог сделать, оттого и вышел хорошенький рассказ там, где следовало выйти прекрасной повести.{48}48
  «Сцены уездной жизни», подписанные буквой «Н*» (имя автора пока остается нераскрытым), напечатаны в «Отечественных записках», 1847, № 7.
  Повесть Т. Л. (И. С. Тургенева) «Андрей Колосов» появилась в 11-й книжке «Отечественных записок» за 1844 год (отд. I, стр. 109–134). Повесть эта была первым прозаическим произведением Тургенева, появившимся в печати. Дальше упоминаемый А. Нестроев – псевдоним П. Н. Кудрявцева.


[Закрыть] – Лучшими повестями в «Отечественных записках» прошлого года были: «Колбасники и бородачи» г. Луганского и «Последний визит» г. А. Нестроева. «Колбасники и бородачи» – решительно лучшее произведение г. Луганского. Несмотря на чисто практическую и внешнюю цель этой повести, в ней есть подробности истинно художественные, есть черты купеческого быта, схваченные с изумительною верностью; такова сцена сватанья, где отец перебивает у сына невесту. Даже слишком явно внешняя цель повести нисколько не вредит ее достоинству: автор умел возвысить ее до мысли и, через мысль, слить ее с поэтическою стороною своего произведения. Как «Колбасники и бородачи» были лучшею в продолжение прошлого года повестью в юмористическом роде, так «Последний визит» – едва ли не лучшая русская повесть в патетическом роде. Да, публика еще в первый раз прочла на русском языке повесть, в которой страсть понята так глубоко и верно, изображена так просто и сильно. Действующие лица очень обыкновенны, а потому и истинны; завязка проста до того, что ее нельзя и пересказать иначе, как подлинными словами автора, а между тем тут заключена страшная, потрясающая душу драма. В первый еще раз страсть нашла себе голос и выражение в русской повести… Чтоб не приняли наших слов за преувеличение, скажем в пояснение, что были и прежде русские повести, в которых слышался голос страсти, как, например, в «Тарасе Бульбе» Гоголя, именно в сценах любви Андрия и прекрасной полячки; но тут положение исключительное, среди действительности страшно поэтической, а в «Последнем визите» страсть горит в недрах действительности современной, обыкновенной, прозаической, в сердцах людей, по их характерам и положению в обществе вовсе не исключительным, – и эта страсть не изливается бурными потоками исполненных лирического пафоса речей, а высказывается драматически, горит и пышет в самых простых словах. Характеры этой повести задуманы и выполнены очень верно; только характер героини не совсем дочерчен; зато характер героя повести, и в особенности характер мужа, отделаны с удивительною определенностью. Но в этом произведении, к сожалению, есть недостаток, который тем резче и тем неприятнее, чем прекраснее вся повесть: ее конец слабее начала и середины. Мы даже думаем, что выстрела, который дошел до ушей героини, было совсем ненужно, равно как и самой дуэли: развязка могла бы быть проще и тем поразительнее. Помешательство героини повести тоже немного сбивается на эффект: достаточно было бы вместо помешательства просто апатического равнодушия: для благоразумного Григория Павловича это было бы не легче сумасшествия жены… Кстати скажем, что автор этой повести уже не в первый раз является на литературном поприще и не в первый раз обращает на себя внимание любителей изящного: «Звезда», «Цветок» и другие повести в «Отечественных записках», означенные подписью А. Н., принадлежат ему. Но с «Последнего визита» для него, кажется, настала эпоха нового, более глубокого и истинного творчества: в прежних своих повестях он изображал и характеры и положения какие-то исключительные и необыкновенные; в последней своей повести он смело вошел в глубину простой, ежедневной действительности и умел в ее пошлости и прозе найти страсть, следовательно, и поэзию. От души желаем, чтоб этот прекрасный талант никогда более не сходил с этой новой для него дороги, но все шел по ней вперед и вперед; он может уйти далеко…

Из переводных статей в «Отечественных записках» за прошлый год были помещены: «Домашний секретарь», роман Жоржа Занда; «Крошка Цахес по прозванию Циннобер», повесть Гофмана; «Зять, каких мало», повесть Шарля Бернара; «Жак», роман Жоржа Занда; «Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита», новый роман Чарльса Диккенса. О достоинстве романов Жоржа Занда нечего распространяться: они говорят сами за себя гораздо лучше, нежели кто-либо мог бы говорить о них. «Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита» – едва ли не лучший роман даровитого Диккенса. Это полная картина современной Англии со стороны нравов и вместе яркая, хотя, может быть, и односторонняя картина общества Северо-Американских Штатов. Что за неистощимость изобретения, что за разнообразие характеров, так глубоко задуманных, так верно очерченных! Что за юмор! что за слог![19]19
  Справедливость требует заметить, что перевод этого романа Диккенса не принадлежит к числу обыкновенных, на скорую руку делаемых журнальных переводов.


[Закрыть] Прочитав в прошлом году «Лавку древностей», мы думали, что приходит время навсегда проститься с огромным талантом Диккенса; но последний его роман доказал, что талант автора «Николая Никльби» и «Бэрнеби Роджа» только вздремнул на время, чтоб проснуться еще свежее и могучее прежнего. В «Мартине Чодзльвите» заметна необыкновенная зрелость таланта автора; правда, развязка этого романа отзывается общими местами; но такова развязка у всех романов Диккенса: ведь Диккенс – англичанин…

Между немногими стихотворениями, печатавшимися в наших прошлогодних журналах, в некоторых промелькивали искорки то поэзии без мысли, то мысли без поэзии, то что-то как будто похожее и на мысль и на поэзию вместе. Мы разумеем здесь стихотворения гг. Майкова, Фета, Т. Л., Огарева, Крешева, Полонского. Но кроме двух вновь открытых стихотворений Лермонтова: «Пророк» и «Свидание» (напечатанных в первый раз во второй книжке «Отечественных записок»), выдалось из ряда других только стихотворение г. Фета «Колыбельная песня» (1-я книжка «Отечественных записок»).

Из переводных стихотворений замечательнее всего по обыкновению были переводы г. Струговщикова из Гёте. К числу замечательных явлений этого рода принадлежит отрывок из «Фауста», переведенный г. Т. Л. (6-я книжка «Отечественных записок»). Как об опыте, заслуживающем внимания, должно упомянуть о переводе г. Яхонтова «Торквато Тассо», драмы Гёте (8-я книжка «Отечественных записок»).

Очень любопытны напечатанные в «Библиотеке для чтения» (3-я книжка) неизданные стихотворения Державина и Фонвизина.{49}49
  В «Библиотеке для чтения» (1844, № 3, отд. I, Русская словесность, стр. 5–30) были напечатаны: стихотворение Державина «Беспристрастный зритель некоторых состояний нынешнего века. Письмо к приятелю», «Ода» Фонвизина («Хочу к бессмертью приютиться…»), пародирующая Державина, и державинское «Послание к творцу посланий или копия к оригиналу», представляющее собой тоже пародийный ответ на «Оду» Фонвизина.
  Как было выяснено позднее, эти стихотворения принадлежали в действительности А. С. Хвостову и кн. Горчакову (см. Сочинения Державина под ред. Я. Грота, т. IX, СПБ, 1883, стр. 451–459).


[Закрыть]

Из статей ученого содержания замечательны в «Библиотеке для чтения»: «Историческое обозрение открытия золота в старом и новом свете»; «Последние путешествия французов»; «Арнаут»; «Яссы и Молдавия» (автора «Странствователя по суше и морям»); «Кардинал Ришльё». «Финансы и государственный кредит в Австрии и Пруссии»; «Германский таможенный союз». В «Библиотеке для чтения» с некоторого времени появилась критика, состоящая не из одних выписок из разбираемой книги, иногда даже вовсе без этих выписок; но такая перемена нисколько не улучшила этого отдела журнала, а только сделала его еще менее занимательным. Замечательна в «Библиотеке для чтения» одна критическая статья и то только тем, что она перевод с немецкой брошюры «Schiller's Leben von Doring»[20]20
  Дёринга, «Биография Шиллера». – Ред.


[Закрыть] – перевод, разведенный водой мыслей переводчика и выданный за оригинальное сочинение. Это – статья о «Вильгельме Теле», переведенном г. Миллером, и кстати о Шиллере. Оригинального, в России сочиненного, в ней только одна мысль, зато удивительная, если не чудовищная. Мысль эта состоит в том, что хотя Пушкин и выше Жуковского, как поэт и мыслитель, однако «никогда творения Пушкина не приобретали и не приобретут той любви, которую возбуждали и всегда будут возбуждать творения Жуковского» (2-я книжка). Эта мысль – или шутка, или мистификация – может иметь достоинства неоспоримой истины, если ее прочесть навыворот и понять наоборот…