Текст книги "Четвёртая ноосфера"

* * *

Поднимаюсь на крыльцо. Уже темнеет. Осень накрывает нас медлительно, словно вселенский слизняк. В глазах беснуется рябь. Сертифицированные глюки. Серо-жёлтые лошади скачут туда-сюда, размахивают ногами, ломаются и истекают радугой. У радуги нет тени, и она не отражается. Даже эту лазейку понемногу закрывают.

А ведь ношику действительно туго: все силы на бой с нейротоксином и лишь жалкие проценты на то, чтобы регулировать непоседливый мозг. Такая вот свобода. Чуткая, пахучая опасностями. Почти как настоящая. Даже постылый кабинет обретает черты белой комнаты с её скоростями без тормозов. Говорят, что белую комнату построили вокруг зоны мозга, отвечающей за сон, да только спать не тянет, равно как и просыпаться. Эйфория застряла где-то в груди жирафа, анархия и того дальше, а в голове разболтанная пустота и зудящее ожидание чего-то прекрасного и глупого, как старые, скрипящие качели.

Куда все делись? Комнаты расплываются, узлы исчезают в ряби, остаётся только тело с меткой «я», с глазами и ушами, мало довольными такой жизнью. Но и тут подстава: тишина добротная, даже пол не шуршит под ногами. Света нет, только в столовой, но тут он слишком яркий. Захожу в какую-то комнату. Спальня, что ли? Похоже на нашу кладовую, хотя, конечно, куда опрятнее. Предметов много, контекстов мало. Голубое окно изъедено силуэтами штор, комнатных растений, каких-то ёмкостей и сувениров. Порядок гармоничный, сложный, прямо дрожжи для мозгов. И как эта комната ещё меня, бесталанного, не выперла?

Поднимаю со стола открытку. Академия Ноосферной Биоинформатики? Ах да, она там учится. «…Совместно с Институтом Малых Мозгов продлевает программу стажировки <…> проводит конференцию для абитуриентов и студентов первого курса <…> Поддержите дорогу устойчивого развития. За малыми мозгами будущее!»

Ага. Судя по Мэмылу.

А вот ещё приглашение. «В этом году тематика <…> юные дарования представят свои проекты <…> Докладчик основной секции…» О, да это ж она за кафедрой! «…автор уникального проекта системы…» Неслабо, однако, в шестандцать лет! Кстати, она тут даже симпатичная. Лицо только грустное. Хотя, может, в этом и прелесть?

Пытаюсь уложить листы как было, но руки подводят, и в углу что-то опрокидывается. Останавливаю непонятный предмет у самого края. Предмет напоминает растение, точнее, тюльпан – или что у нас ещё имеет луковицу? Или это клубень? Комок большой, увесистый, размером с теннисный мячик. Довольно бледный. Ботва куда темнее, густо-зелёная, может быть, даже в синеву, при этом плотная, мясистая, грубая, в отличие от гладкой кожицы нижней части. И никаких корней, просто шарик с ботвой. И почему мне кажется, что он немного тёплый?

– О, Ян, не заметил тебя.

Силуэт хозяйки закрывает часть дверного проёма и делает шаг ко мне. Я шагаю навстречу.

– И… извини, что без спросу. Я ничего не трогал. Честно! Эм-м… – Замечаю, что жонглирую «тюльпаном» прямо у неё на глазах. Столик остался позади. Что делать? Протягиваю цветочек девушке, решительно улыбаясь: – Вот. А что это такое?

Яна касается моих рук. У неё прохладные пальцы. Холоднее, чем клубень, нагретый моими ладонями. Её глаза блестят по бокам и кажутся одинаковыми. Её губы размыкаются и замирают, не передав ни звука. И меня чуть-чуть, но передёргивает. Уж очень ей идёт приоткрытый ротик. Ещё одна изюминка несладкой юной женщины, в дополнение к деловой грусти. Сколько у неё ещё таких изюмин?

– Это? Это стволовой колобок, – говорит она, завершая немую сцену.

«Колобок» кладётся на стол с удивительной небрежностью. Яна возвращается, уже настроив улыбку. Улыбка идёт ей меньше, чем грусть, но всё равно греет и упрощает реальность.

– Стволовой колобок? Это…

– База стволовых клеток. Из них раньше выращивали органы и ткани. Сейчас не очень актуально, но всё равно, например, когда с телом что-то случается тяжёлое, очень большое подспорье.

– Ясно. А чьи клетки, твои?

– Мои. Мы это… у нас в Академии задание на дом. Типа курсовой.

– Ха! Неслабо. А сверху, это что такое?

– Листочки? Это химера для питания фотосинтезом. Очень удобно. Не нужно кормить, даже поливать часто не надо, она из воздуха впитывает влагу. Только в раствор раз в месяц, чтоб выделения вымыть и минералы пополнить.

– Неплохо. А на кой? В смысле, зачем здесь? Ты его с собой привезла?

– Да. Отдать хотела.

– Кому?

– Тебе. На день рожденья.

– Мне?!

– Шутка. Просто надо было проверить на холод. Иначе не зачтут.

– И как? Выносит холод? Вроде тёпленький.

– Да, градусов двадцать семь держит. Правда, здесь с фотосинтезом плохо, так что я её с собой заберу. Если не возражаешь.

– Да мне по… в смысле, конечно, забирай, а то скопытится. Вещь-то полезная.

– О да. И совет тебе на будущее. Не бери чужие вещи, если не знаешь, что это такое.

– Да я ж… я… ну прости!

– Прощаю. Проехали.

– А… ага. А что мы в темноте стоим? Пойдём хоть поедим, пока эти момкэлгыны не вернулись.

– Действительно. Что-то здесь душно, – расправляет себе воротник и машет рукой. – О, ты переоделся? Только сейчас заметила. Дай рассмотреть. Тебе идёт.

– Спасибо. Дома подарили, решил вот примерить. Как раз старую я тут на днях смачно так изорвал… неважно, где. Хм-м. А…

Запинаюсь. Лучше б не уходили из темноты. Хотел ответно похвалить её платье, но для этого надо было смотреть ей на плечи, или на грудь, или хотя бы на ворот, но никак не в глаза. Не смог привыкнуть. Может, есть какая-то специальная наука, как правильно смотреть в такие глаза. Вроде карие есть карие, но по сумме тёмных и светлых полосок правая и левая радужки различаются настолько, что мой собственный левый глаз норовит открыться больше, чем правый, и я очень надеюсь, что это незаметно со стороны.

Так, зачем я открыл рот? Что-то сказать.

– Слушай, Ян…

А что сказать? Ладно, по ходу вспомню.

– …А правда, что в южной Африке круглый год так жарко, что прямо выгораешь?

– Да нет, не круглый год. Но летом да, глобальное потепление.

– Что, даже во рту высыхает? Или, наоборот, очень душно?

– Скорее, первое. А ещё одежда пытается сама с тебя сняться.

– Да-а?

– Изредка. А вообще, довольно мягкий климат. Зимой хорошо. У вас сейчас лето было, а у нас зима. Местность горная, климат сухой, комфортный. Мне даже кажется, что это у вас здесь как-то слишком… – приземляет ладонь себе на грудь. – Душно. Или это из-за напитка?

– М-м… Яна…

– Да.

– Я хотел это… ну…

Соберись, тряпка! Что за пылкэтык? Я перед Элей так не тушевался. Разные глаза ещё не повод терять содержимое мяти, даже если они расставлены так далеко, что нарушается восприятие объёма.

– Помнишь, я вчера спрашивал…

– Славик, – перебивает она мощным выдохом. – Если тебе так грустно без твоей Эльки, то при чём тут я?

– Нет, Ян…

– Я не знаю, где она, я уже говорила. Почему ты сам её не пригласил? Не нашёл? Ты, который находишь любую беду с любого конца ношки?

– Я не…

– Вот бы она к тебе подошла прекрасным утром, да? Жалеешь, что это я оказалась? Такой важный для тебя день. Ну и что? Сказал бы: «Яна, помоги мне найти Элю, не могу без неё, страдаю». Я бы помогла тебе. Мы же не чужие люди, мы выросли в одном домене, почему мы не можем просто друг другу доверять?!

– Х-х…

– Я думала, ты пригласил меня, потому что тебе не всё равно. Что тебе будет, ну, приятно и…

– Ян…

– Хочешь, чтобы я уехала? Я уеду, только скажи. Я не хочу больше ссориться, плакать, оставайтесь хоть до завтра, дом сам себя закроет. А Элю можешь…

– Яна, кыплык тебя, да послушай ты! Я хотел спросить, что ты вчера говорила про центральную Африку?

– Африку?

– Да, Африку. Ты говорила, что чем ближе к центральной Африке, тем больше горячих смертей. Или я ослышался?

– …А я тебе говорю, их там штук десять было!

Кто это сказал? Ах да, Пашок с Мэмылом вернулись. Ввалились как цунами. О чём-то спорят. Явно не о нас. Мы стоим через стол, лицом к лицу, словно связанные за носы… нет, за брови. Потому что больно. Судя по морщинкам на её лбу и свежим каплям в уголках её разноцветных глаз. Яна выдыхает излишек воздуха и как будто опадает, тонет куда-то назад и вниз. Неважно. Я больше не смотрю на дно. Мой разум бросается в живительный кислород.

– Да какие белочки? Я ёжика нашёл, вот такого! – разглагольствует Мэмыл. – Раньше их вообще тут не было.

– Не слушай его, – говорит Пашок. – Он за этим ёжиком на дерево полез.

– Ты ангатыльын?! Сам ёжика сорвать просил. А я, может, небо хотел рассмотреть. Там звезда была вот такая!

– Какая звезда? Там облаков столько, что проще ёжика рассмотреть, чем звезду.

– Да при чём тут облака? Это зонд светился. Ну, эта чушь собачья, как её? Грэп-и…

– …Мегулл, – подсказывает Пашок.

– Вот! Она висит прямо над тем местом, где спрятался Марко де Лукво. Понимаешь? То есть можно идти на эту звезду и найти самого…

– Не слушай его. Если это Грэп-и-мегулл, то я узурпатор Вург.

– Подождите, подождите, – вклиниваюсь я. – Грэп-и-мегулл? Это же этот…

– Да, да, на самом деле эта «чушь собачья» меньше твоей головы и висит в мезосфере, поверх всех облаков, которые только есть в этой части Земли.

– Неправда, – стоит на своём Мэмыл. – Его взломали и опустили вниз, чтобы наводить на Марко высокоточные орудия, а Марко ставит помехи, и оно дрыгается на месте.

– Ага, и светится специально, чтоб самому попасть под орудия. Мыло, ты тупеешь с каждой минутой.

– Но говорили же, что его…

– Никто его не взламывал, он сам накрылся от магнитной бури. Или от спрайта, которые в грозу бывают.

– Да ну тебя!

– А чего ты хочешь? Это же наша «Дельта-7», не знал? Древняя штука. Они её купили у нас, когда ещё свои строить не умели. И про срок годности, видимо, до сих пор не знают…

– Дык…

– Даже у нас эти «Дельты» – знаешь, когда? – ещё в прошлом веке списали. Я вообще не понимаю, как с таким отношением к союзникам владыка Врахшт три смуты пережил.

– Да при чём тут Врахшт? Мы оба видели…

– Слушайте, вы не охамели? – втискиваюсь я в их диспут. – В лес и без меня! Вы на руины, надеюсь, не ходили?

– Куда там? С такими попутчиками, – говорит Пашок. – И вообще, мне почему-то кажется, что этот лес за наше отсутствие стал гуще.

– Да какой лес? – бурчит Мэмыл. – Тундра-переросток. Вот у нас…

– Да, да, у вас. Признайся, что ты ни разу в ваших лесах не был.

– Признайся, что ты вообще…

– Рытымлятык! Давай к делу. Славик, ты помнишь наш тайник на башне?

– А то!

– Вот Мыло говорит, что там оставалось не меньше десяти вектырей. Правда, какой-то старой модели. Помнишь?

– Ещё бы. Подожди, то есть как? Десять вектырей? Мы разве не все их тогда разбазарили?

– Нет, не все, я точно помню, – заявляет Мэмыл. – Мы же специально их заныкали поглубже. Ну, Славик, ты что, не помнишь? Мы ещё их в эту самую, в рекуперацию не умели вводить, и они дохли как эти…

– Вот именно, что дохли, – говорит Пашок. – Мы их транжирили так, что стыдно просто. Особенно ты, Мыло. Чтоб после тебя хотя бы пяток остался, это невозможно.

– Я говорю тебе, мы их специально спрятали, чтоб не транжирили такие, как ты, экспериментаторы недолеченные, лишь бы пальчик засунуть…

– Ау, щамыки! – доходит черёд до меня. – Чего мы спорим? Давайте прямо сейчас пойдём и проверим.

– Ой, нет, – разваливается Мэмыл, – Я что-то уже находился по камням. Попозже. И вообще, темно уже, неприятно.

– Он ёжика испугался, – бормочет Пашок.

– Какой ёжик, рыпэтык тебя за пипик, это белка была, белка! Кстати, и правда, странная белка. Какая-то длинная такая, юркая. Но на деревья почему-то не лазает. И ещё прыгает как-то боком.

– Как ты сказал? – спрашиваю я, но Пашок опережает друга:

– Не слушай его, он скоро сам за косяком перелётных ёжиков…

– Но я, правда, видел!

– Видел он. Я тоже видел. Это ни разу не белка. Это длиннохвостая ласка. Во, смотри: Mustela frenata – узнаёшь?

– Ха, реально. Но подожди, она же только там, в Америке водится.

– Аполитично ты рассуждаешь, Славик. При чём тут дикие экземпляры? Говорят, что именно этих хорёчков тренируют для всяких там шпионских дел. Разумеется, если довести их маленькие мозги до известной стадии порабощения. Причём этим грешат как товарищи Марко де Лукво, так и не товарищи, что как бы намекает. А что, зверушки небольшие, юркие, бегают быстро и далеко. Ну, и некоторые кадры умудряются принимать их за белочек.

– А я ещё следы видел, – говорит Мэмыл. – Здоровенные!

– Хорька? – спрашиваю я.

– Да нет, я же говорю, здоровенные. Скорее…

– Вот только не надо про волков, – вздыхает Пашок. – Нету здесь волков. И не будет, пока Русин-Дварис ещё заботится о ваших землях. И вообще, пить надо меньше. Батрахотоксин укрупняет вещи.

Смотрю на грудь Яны. Да нет, что-то не укрупняет.

Стоп, куда я смотрю?

– Ян, ты что грустишь? – спрашивает Пашок.

– Я? Ничего! – девушка вскакивает, вызывающе распахнув свои восхитительные, уже давно сухие глаза.

– Потанцуем?

– Что?! С удовольствием!

* * *

– Слушай, Пашок, ты помнишь Элю? Ну… Элю!

– Хе-хе, конечно. Что, соскучился?

– Угу, десять раз обеими руками. Ты лучше скажи, где она, ты знаешь? Я просто с тех пор вообще без понятия: где, что, куда?

– Ты у меня спрашиваешь? Я думал, ты сам умеешь доставать человека из-под земли.

– Ага, доставать. Не достаётся. Выцвели образы. Зовёшь одно, вылезает другое. Или вообще: «Узла не существует или его жизнедеятельность ограничена».

– Ну, я-то её точно не ограничивал. Я же с ней общался, сам знаешь, почти никак. Если даже у тебя образы выцвели, то, уж извини…

– То есть она не с тобой живёт? В смысле, не рядом с тобой?

– А она ещё живёт? Я думал, она трагически погибла от несчастной любви к далёкому принцу. Да шутка, шутка. Что ты на меня так смотришь? Может, мне её в мешке притащить? Сам же проклинал её святыми раканами.

– Глм…

– И вообще я уже давно в Африке не был. Она же туда собиралась?

– Ну да, всё забываю…

– В общем, если она и жива, то видеть нас явно не хочет. Хотя кто её знает? Может, реально чем-то больна. Она и раньше была малец сама не своя. Славён, ты чего? У тебя ГЭ сейчас выше ушей поднимется.

– Ничего, ничего. Всё пучком. И правда, на кой мне гыргын эта дура? А Лиля?

– Лиля? Кто это?

– Тьфу-ты, совсем замечтался. Сестра Эли. Помнишь, я тебе говорил? Что у неё, оказывается, есть сестра.

– Не слышал. Вот честно, как и ты, изумлён. Может, их разлучили в детстве во избежание резонансов? Или ты не так понял. И почему Лиля? Её реально так зовут?

– Да нет, не знаю. Просто подумалось… на левом плече лежит Эля, а на правом Лиля.

– Дружище, мой тебе совет: иди домой, подкрепись своей капустой и запускай форсированную детоксикацию организма. А лучше сразу спать ложись.

– Дело говоришь. А ты куда?

– А мне пора. И так припозднился.

– Ты хоть будешь на связи?

– Не обещаю, Славик, честно. Совмещать учёбу с работой – это, знаешь ли, изматывает.

– Прядь…

– А что прядь? Эмуляция дополнительных сознаний, знаешь, мало кому по карману. И вообще глупо мутить гостиную (даже не белую комнату!) ради того, чтобы выблевать туда всю дневную злобу. Тебе не понравится, обещаю. Свои бы нервы успокоить. Я вот даже мягкую игрушку купил, для души. Иногда сплю с ней в обнимку. И в ванную с собой ношу. Можно документы важные скинуть. Жалко, кусается за пальцы ног, но это ладно. В общем, Славён, тебе ещё повезло. Твой техникум не такая страшная вещь.

– Да я что? Я не жалуюсь. Всяко не Институт Малых Мозгов.

– В общем, долбись в кабинет, пиши словами, а гостиную даже не напрягай. Я уж как-нибудь сам заеду, живой. Через пару месяцев. Не сдохнешь от скуки?

– Не дождёшься! Ещё один занятой. Мэмыл тоже говорит, что времени нету. Хотя ему можно. Ему уже некуда вниз. Только и остаётся, что браться за ум.

– Мэмыл за ум? Я тебя умоляю! Да он вообще не просыхает. У него там и пойло, и девочки, и мальчики, и кто там ещё, даже знать боюсь. Нет, я всё понимаю, но если бы мой дядя работал в Верховных Пальцах Земли, я бы так не опускался.

– Так он же, его дядя, какой-то младший заместитель секретаря… то есть почти никто?

– Ну и что? Пост низкий, зато невыборный, выгонять недосуг, все привыкли. Синекура, сорт первый. Племянничка пристроил. У Мэмыла ведь тоже недавно днюха была. Так вот, и он не звал, и я не приезжал. Лучше с моим пушистиком в кроватке полетаю.

– Прядь.

– Вот-вот. Так что на Мыло особо не рассчитывай. Надеюсь, он через год ещё приедет нормальный. Всё, давай, дитя века, поздравляю тебя ещё раз. Желаю удачной охоты. Как говорится, лучшая охота – самому не стать добы… кхм, короче, давай!

Ударяет кулаком по моему кулаку.

– Не провожай, знаю дорогу. Уф, как поздно-то. Разомну-ка я задние лапки.

И он убегает лёгкой трусцой, совсем не такой, как неуклюжий Мэмыл полчаса назад; и я сжимаю пальцы в кулаки и набираю воздуха, чтобы крикнуть напоследок такое, что он надолго запомнит. Что же я хотел крикнуть?

Что-то касается плеча. Больше некуда откладывать. Не к кому сбегать. Почему она ещё здесь? Ах да, она не спешит, ей можно позже. Яна отводит глаза. Её губы приоткрываются, но гостиной нет, да и звука ноль. Проскальзывает. И так ещё несколько раз.

– Ты извини, – наконец, выговаривает она. – Не сдержалась. Это пойло, это какое-то просто… гырголвагыргын. Правильно говорю?

– Угу.

– В голове как после революции. Боишься любого движения.

– Бывает. Ты тоже извини. И это… спасибо, что прилетела. Было приятно. И за подарок спасибо.

– Да не за что. Приглашай, если что. Не забывай.

– Слушай, Ян…

– Да?

– Насчёт центральной Африки…

– Хосподи…

– Ты сказала, что горячая смерть возможна не везде. В смысле, где-то невозможна. И что-то про грозы.

– Правильно, про грозы. Ты не знаешь, что такое гроза? Может, тебе закон Ома рассказать?

– Нет, ну серьёзно.

– Ну что такое гроза? Это когда молнии бьют. А что такое молния? Это электричество. А это опасно, понимаешь? Смертельно. А центральная Африка – там больше всего в мире гроз, ты не слыхал? У них половина горячих смертей из-за ударов молний.

– Что? Горячих смертей?

– Ты не ослышался. Молния – это, наверно, последняя природная опасность, которая способна вызвать горячую смерть. Только представь, что это такое, сколько там градусов и как быстро она бьёт.

– Действительно. Молнии. Тымык-пылкэтык. Молнии! Они же бьют по всему, что возвышается? Зачем ты мне это сказала, я же теперь на площадь не выйду.

– Ну и зря. Ты часто здесь гром слышишь? Я вот не помню, чтобы за мою жизнь тут была хоть одна нормальная гроза. Воздух холодный, слабый градиент температуры – поэтому у вас и не верит никто в горячую смерть. Её тут просто не бывает. В этом домене надо бояться не горячей смерти, а совсем другого. Помнишь утренний разговор? Так что лучше выходи почаще на воздух и люби солнечный свет.

– А у вас как же? У вас-то грозы не редкость?

– У нас? О да! Вот только не надо переживать. Если б каждая сотая молния приносила горячую смерть, никакой ноосферы бы давно не было. И вообще, защититься от молнии не проблема, проблема – предсказать её результат, когда она уже вошла в тело. Даже самый передовой ношик не успевает решить эту задачу, а решать надо, потому что ты либо живёшь, либо умираешь, и если ты умираешь, то надо завершать кучу дел и убирать за собой кучу данных, пока они окончательно в тебе не сгорели.

– А если, ну, заранее?

– Заранее завершать ношик? Как ты себе это представляешь? Отключать от ноосферы, а там уж как пойдёт?

– Ну да. Разве такого не случается само собой? Если ты говоришь, что невозможно предугадать.

– Случается.

– Ну вот. Кстати, а что тогда бывает? Я как-то не задумывался. Получается, что человек как бы сигналит, что умер, а на самом деле не умирает?

– Молодец, Славик. Это называется выпадение.

– Выпадение? А, ну правильно. Выпадает… значит, выпадение. А это плохо?

– Плохо ли это? Не знаю. Подозреваю, что хуже, чем смерть.

– Как так?

– А вот так. Почему, ты думаешь, ношик растят вместе с плодом в утробе матери? Потому что он спутан с мозгом и немыслим без мозга. И если ношик хоть на миг отключится, то воссоздать эту связь почти нереально. Любое отклонение будет усиливаться и вызывать отторжение. И это очень мучительно. Знаешь, на что это похоже? Представь: ты выпал из кабины лёта, но кто-то кинул лассо и поймал тебя – хорошо, не дал разбиться. И вот ты болтаешься в воздухе с верёвкой на горле: лёт тормознул – и тебя стукает в обшивку, лёт ускорился – и тебя рвёт канатом. А если найдёшь силы и сам вырвешься, так тебя опять в лассо поймают. А пока не поймают, тебе и позвать некого – ты же вне ноосферы. И со стороны такой узел, он как бы мерцает. Пропадает на короткое время. То ли есть узел, то ли нет.

– Какой ужас. А почему нельзя, ну… отпустить? Ну, будет голый мозг. Как в слепые времена.

– Потому что миру нужна мять. А из выпаданца ещё многое можно выжать. В конце концов, это человек страдает, а не ношка. Для одминов проще поддержать старого выпаданца, чем пестовать кого-то с нуля. Дети ж они неустойчивы, на них отладочный буфер нужен изолированный. А тут всё стандартно, костыль один, костыль два, костыль N, и плевать, что человек поломан на всю жизнь. А ты как думал?

– Тымык-энгойпык!

– Да, я с тобой полностью согласна. А теперь скажи мне такую вещь: зачем я пересказала тебе тезисы своего доклада? Не знаешь? Что-то я совсем расклеилась.

Стыкуется лбом мне в плечо, замирает на пару секунд и…

– Всё! – отталкивается, словно реактивным взглядом. – Разбегаемся. И больше не видим друг друга. Месяца два или три. Потом ещё раз встретимся. Только по-нормальному, без этого вот… – выдаёт странный жест пальцами по шее.

– Я…

– Ты всё равно сделаешь наоборот, поэтому не смей проверять иннерватором Пашкин подарок. Понял? Даже не думай.

– Ага. Но…

– Всё, Славик, удачи. Передавай привет Эльке и всем её сёстрам.

– Ян, подожди… я… кхм…