Текст книги "Осень в Бостоне"

Розентол погладил лежащую на столе Стивенса папку.

– Религиозные фанатики, убивающие себя во славу Божию, существуют так же давно, как и сама религия. Вот самые свежие случаи, на нашей памяти. Тысяча девятьсот семьдесят восьмой год – девятьсот двенадцать последователей «Народного храма» по приказу пастыря Джима Джонса принимают отраву и кончают счеты с жизнью. Девяносто третий год – восемьдесят сектантов из «Ветви Давидовой» предпочитают погибнуть в горящем здании, но не сдаться властям. И вот теперь, три дня назад, – схожая трагедия у нас в Бостоне…

Вздохнув, Розентол бросил задумчивый взгляд в окно, из которого с высоты шестого этажа открывался вид на Бостонскую гавань.

– Мне как психологу было чрезвычайно интересно слышать все, что рассказали сегодня Арчи и Крис. Не сомневаюсь: покончившие самоубийством рядовые члены «Семьи» – это люди с теми или иными пограничными состояниями. Если бы можно было покопаться в их психике, наверняка, выявилась бы слабость тормозных механизмов; импульсивность; быстрый переход от депрессии к эйфории и обратно; быстрая истощаемость умственной активности – особенно в стрессовых ситуациях, которыми так насыщена современная жизнь; повышенная внушаемость. Такие люди теряются, когда предстоит принять важное решение, с радостью перекладывают эту ответственность на чьи-нибудь плечи. Как слепому поводырь, им нужен лидер, ведущий.

Было видно, что Розентол все более увлекается, погружаясь в любимую тему.

– Арчи и Крис описали сегодня два классических типа таких лидеров… Конечно, пророк Джошуа – человек без моральных принципов. Но никаких серьезных психических отклонений в его действиях не просматривается. Его биография – это история веселого жулика: дурачит верующих, продавая им водопроводную воду; легко обманывает многочисленных жен; тратит, чтобы развлечься на модном курорте, деньги, пожертвованные «Храму». Но зато, как он справедливо выразился, обеспечивает своих последователей столь нужной им психотерапией. Даже сожительство с несовершеннолетними – хотя и криминал, но еще не признак психической аномалии. Если девицы соглашаются, почему бы и нет?

Розентол ухмыльнулся. Потом придал лицу задумчивое выражение.

– Напротив, апостол Теофилус – несомненно, человек с серьезными психическими отклонениями. Давайте припомним некоторые вехи его биографии. Мать «кололась» во время беременности – те или иные нарушения мозга у плода неизбежны. Садистские наклонности в подростковом возрасте – истыканная ножом собака. Спустя много лет в нью-йоркской секте будет найден истыканный ножом труп мужчины – знакомый почерк. Вспышка бешенства в Рино, когда Андерсон бросается – опять-таки с ножом – на свою сожительницу. Та успевает закрыться в другой комнате, и тогда в бессильной ярости он рассекает у себя кожу на груди; правда, поверхностно, поверхностно. Такие легкие самоповреждения характерны для многих психопатических личностей. Садизм у Андерсона своеобразно уживается с мазохизмом – вспомним притон гомосексуалистов в Майами, где партнер хлещет его плеткой… Перед началом нашей сегодняшней встречи я успел полистать материалы допроса Герберта Донована. А потом все мы слышали рассказ Арчи о допросе Джошуа. Оба допрашиваемых однотипно высвечивают характер апостола Теофилуса – человека эмоционально нестабильного, мстительного, нетерпимого к чужому мнению, жестокого. Схожий характер был гениально выписан Достоевским в его романе «Бесы». Их вожак – Вех…, Вен… О, эти ужасные для произношения славянские фамилии.

– Верховенский? – робко подсказал Пол.

– Да, да, Вер-хо-вен-ский, – повторил по складам Розентол. – Крис, я в восторге: ваши сотрудники читают Достоевского!

Розентол поправил на шее сбившуюся бабочку, вытащил из кармана старомодную луковицу часов.

– Однако заболтался я… Через тридцать пять минут моя лекция в университете начинается. Да и вам уже пора делом заниматься. Посему закругляюсь… К сожалению, все сказанное мною – лишь общие рассуждения. Более конкретная характеристика психики Теофилуса возможна лишь после детальной беседы с ним самим. Но все же могу предположить, что последовать за своей паствой в мир иной он не собирается. И выйти на его след, боюсь, будет непросто. В опыте и криминальных способностях ему не откажешь. Он может затаиться где-нибудь, изменить внешность – тем более, что денег, оставшихся от паствы, у него, не сомневаюсь, предостаточно. При задержании он способен на любую неожиданность, перед кровью не остановится. Будьте к этому готовы… Крис, я прошу прощения – мне надо мчаться на лекцию. Если возникнут вопросы, я к вашим услугам, звоните в любое время дня или ночи. Успеха вам всем, ребята.

Стивенс уважительно проводил гостя до двери кабинета.

Глава девятая

Вчера, к полуночи, когда Белкин развозил по Бостону последних пассажиров, погода вдруг испортилась. Набежавшие тучи в одночасье затянули небо. Сначала осторожно, а потом все увереннее по ветровому стеклу его такси заскользили дождевые капли…

Дождь продолжался всю ночь. Его косые струи барабанили в окна, мешали спать уставшему Белкину. Он проснулся поздним утром; зябко поеживаясь, бросил взгляд в окно. От вчерашнего золотого великолепия не осталось и следа. Промокшие деревья царапали растопыренными сучьями низкое, серое, холодное небо. Лужи на тротуаре тоже были серыми; их зыбкая поверхность вспучивалась редкими пузырьками. Дождь, вроде бы, ослабевал.

На кухне Белкин застал Риту в накинутом на плечи пуховом платке – в квартире было прохладно. Одной рукой Рита расставляла на столе все необходимое для его завтрака. А в другой – держала телефонную трубку. Разговор, видимо, был интересным, Рита часто улыбалась.

– Ну вот, хорошая новость, – сказала она, положив трубку. – Они понравились друг другу.

– Кто они? – не понял Белкин.

– Ах, какой ты глупый у меня. – Рита поцеловала сидящего за столом Белкина в широкую залысину, все еще красную после зарядки и душа. – Ты же помнишь о моем плане познакомить Семена Ефимовича и Верочку. Я только что говорила с ней. Вчера они встретились. И понравились друг другу.

– Извини, дорогая, если я опять скажу что-нибудь невпопад. Мне кажется, от Верочки ты могла узнать только то, что Ефимыч ей понравился. И это немудрено. А вот понравилась ли Верочка – надо у него спросить.

– Нет, нет, Верочка рассказала, как он на нее смотрел, как обещал при следующей встрече подарить свои стихи… Я уверена – Верочка ему безумно понравилась.

– И все-таки я не спешил бы с выводами, дорогая. Ефимыч – мужик хоть куда, выглядит моложаво. Умница. Деликатная натура. Опять же стихи сочиняет. Где еще во всем Бостоне такого жениха найдешь. Нет, он просто так не потеряет голову из-за первой подвернувшейся юбки.

Ваня шутил – Рита знала это. И все равно разгорячилась.

– Да Верочка – очаровательное существо! Она еще честь окажет твоему дружку, если полюбит.

– Хорошо, хорошо, – пошел на попятную Белкин, – может, ты и права; чего только ни случается на свете. Мы с Ефимычем собирались сегодня встретиться. Вот и поговорю с ним, постараюсь разузнать и о его впечатлениях.

За завтраком Белкин поинтересовался, как идут дела у Павлика. Они не виделись уже несколько дней – позавчера Павлик вообще дома не ночевал, сегодня опять умчался чуть свет. Рита рассказала, что тот очень увлечен новой работой. Провожая его утром, Рита полюбопытствовала, удалось ли установить личность того, кто организовал трагедию в сабвее. Павлик важно ответил, что это – пока тайна следствия.

– Ишь ты, – засмеялся довольный Белкин, – давно ли под стол пешком ходил, а теперь вот «тайна следствия».

После завтрака он позвонил Городецкому, но телефон у того молчал. Куда понесло Ефимыча в такую погоду – в магазин, что ли? Белкин включил телевизор. В утренней программе новостей как раз повторялись кадры вчерашнего марша борцов в защиту однополой любви. На экране перед Белкиным опять продефилировали учителя-гомосексуалисты, лесбиянки-мазохистки, больные СПИДом в инвалидных колясках, транссексуалы… Текст телеведущего был строго нейтральным: никакого одобрения, но и никакой, избави Боже, недоброжелательности. Знаменитый взвешенный стиль американской большой журналистики – в строгих рамках «политической корректности».

Следующей темой, на которой остановился телеведущий, было массовое отравление в бостонском сабвее. Эта тема все еще будоражила Америку.

– Как сообщили сегодня журналистам на пресс-конференции в Бостонском управлении ФБР, за минувшие сутки следствие значительно продвинулось вперед. Нашей редакции и другим ведущим средствам массовой информации передана фотография человека, подозреваемого в организации этого преступления.

На экране появилась крупным планом голова мужчины лет пятидесяти. Гладко выбритое лицо. Тяжелый подбородок. Излучающий опасность, даже какой-то гипнотический взгляд из-под густых, нависших бровей. Широкий шишковатый череп, покрытый блестящей кожей без единого волоска.

– Имя этого человека – Теодор Андерсон. В разные годы у него также были клички: Тедди-нож, Теодора, гуру Теоболд, апостол Теофилус. Он возвестил членам своей религиозной секты под названием «Семья небесной любви» о близком пришествии «страшного суда». И по его приказу те совершили массовое самоубийство. Сообщаем его дополнительные приметы. Оба предплечья густо покрыты татуировкой: черепа, змеи, ножи. На груди – наискосок, от левого плеча к правому подреберью, – тонкий линейный шрам. ФБР обращается с просьбой ко всем, кто знает или видел этого человека, позвонить по указанному на экране телефону. Ваша информация будет сохранена в тайне. ФБР предупреждает, что этот человек может быть вооружен и что за его спиной немало кровавых преступлений. За информацию, которая приведет к поимке подозреваемого, назначена награда в размере семидесяти тысяч долларов. Такое совместное решение приняли сегодня губернатор штата Массачусетс и Совет директоров бостонского сабвея…

Белкин выключил телевизор. «Ищите ветра в поле, – подумал он. – Этот бандюга, изменив внешность, уже прогуливается, небось, в белых брюках по набережным Рио-де-Жанейро». Он опять позвонил Городецкому, но телефон молчал. Еще через час – то же самое.

– Знаешь, Риточка, я что-то беспокоиться начинаю, – сказал Ваня. – Ефимыч уже более двух часов не отвечает. А ведь просил, как проснусь сегодня, позвонить ему.

– Да что с твоим дружком может статься? Наверное, бегает сейчас по улицам и стихи, посвященные Верочке, сочиняет.

– В такую погоду по улицам не очень побегаешь. Когда немолодой человек живет один, да вдруг его телефон замолкает, чего только в голову ни полезет. Помнишь наших соседей по подъезду в Одессе? Жена в восемь ушла на работу, а мужа в полдевятого кондрашка хватила, парализовало. Так и лежал на полу, пока в пять жена не вернулась – до телефона на стене, чтобы «Скорую» вызвать, дотянуться не мог.

– Ой, какие страсти ты говоришь, – вздрогнула Рита. – Так сходи да проведай. Это лучше, чем сидеть тут и на меня страх нагонять. Только зонтик взять не забудь…

Дождь опять припустил. Зонтик не очень-то помогал. Порывы ветра, подхватывая пригоршни дождевых капель, сбоку швыряли их в Белкина. Пока он прошел несколько кварталов, промокли и брюки, и куртка. «Ну и погодка мерзкая, – думал Белкин. – И настроение почему-то сразу портится, какая-то хандра на душе…»

Белкин издалека увидел белый «эскорт», который, как обычно, стоял перед домом Городецкого. Дверь в прихожую слегка приоткрыта, внутрь залетают брызги, сквозь щель видна лужица на полу. На всякий случай Белкин нажал кнопку звонка. Потом вошел внутрь.

– Ефимыч, друг милый, ты где? – позвал он с порога.

Никто не откликался. Белкин обошел комнаты, заглянул в ванную, на кухню. На кухонном столе – чашка с налитым кофе; на ощупь чашка совсем холодная, кофе давно остыл. На всякий случай Белкин забрался на чердак – там тоже было пусто. Машина Ефимыча здесь – без нее куда бы он в такую погоду подался?.. А вдруг, действительно, почувствовал себя плохо, вызвал «Скорую» – в больницу повезли? Сквозь сетку дождя из чердачного оконца был виден забор с прислоненной к нему знакомой лесенкой Ефимыча. За забором – массивный соседский дом; черный «кадиллак» заворачивает с улицы в ворота. Надо бы у соседей разузнать – может, кто-то из них был дома, видел приезжавшую «Скорую». Соседи, конечно, жлобы и извращенцы, но спросить все-таки надо. Может, даже знают, в какую больницу повезли.

Белкин спустился с чердака. Прикрываясь зонтиком, вышел наружу. Ворота соседей еще были раскрыты, посреди луж во дворе стоял пустой «кадиллак». Белкин поднялся на крыльцо, постучал костяшками пальцев в дверь. Она открылась. В дверном проеме появился тот самый верзила с бугристым шрамом через всю правую щеку. Волнуясь и поэтому с еще большим трудом подбирая английские слова, Белкин начал что-то объяснять про своего друга и их соседа. Быть может, он есть больной… Быть может, он есть в больнице теперь… Быть может, уважаемые соседи видеть этим утром «Скорую»…

Верзила, плохо понимая, таращился на Белкина. За спиной верзилы, в прихожей, большое зеркало, повернутое к двери под углом, отражало соседнюю комнату. В этой комнате глаза Белкина, еще продолжавшего свои путаные объяснения, наблюдали что-то непонятное. Угрюмый усатый мужик, только что сбросивший на кресло мокрое пальто, взялся одной рукой за усы, другой – за косматую, с проседью шевелюру. И вдруг одним махом сбросил их тоже. Тускло замерцала кожа на широком, шишковатом, без единого волоска черепе. «Постой, я где-то видел…» Но Белкин не успел додумать. Лысый мужик обернулся – их глаза встретились в зеркале.

– Взять его! – взвизгнул лысый.

Боковым зрением Белкин заметил взметнувшуюся ладонь верзилы. Он, наверное, еще мог бы как-то среагировать, подставить под удар предплечье, но помешал дурацкий зонтик в руке. Ребро ладони жестко опустилось на косточку за ухом. Кувыркнулся в воздухе зонтик. Перед глазами Белкина поплыли черные круги, подогнулись колени – он рухнул на крыльцо…

Сколько времени прошло после удара, две минуты или два часа, очнувшийся Белкин сообразить не мог. В помещении, где он лежал, было темно, лишь маленькое оконце у потолка пропускало немного света. В голове гудело. Он лежал на холодном полу. Пошарив по нему левой рукой, определил – пол цементный. Значит, подвал. Правая рука Белкина была схвачена в запястье наручником, замкнутым на трубе водяного отопления. Ничего себе, влип… Белкин перекатился набок, ощупывая свободной рукой пространство вокруг. И тут услышал, как кто-то тихо позвал его. Белкин приподнял голову, она загудела еще сильнее. Стараясь разглядеть мутную тень у противоположной стены, неуверенно спросил:

– Ефимыч?

– Ваня, дружок, ты как тут оказался?

– Да вот, тебя разыскивая, надумал навести справки у твоих бандитских соседушек…

– А ты знаешь, кто они?

– Уже догадался. Утром по телевизору показывали фотографию лысого мужика, который наверху. Его разыскивает ФБР как организатора массового отравления в сабвее… А что с тобою-то приключилось?

– Ой, Ваня, совсем глупая история. Из-за Луки страдаю. Утром сварил кофе, потом вдруг хватился – Луки нет. А он по утрам голодный, всегда на кухне крутится, еды требует. Начал его искать. Вечером я мусор выносил – может, тогда он и сиганул за дверь? Выглянул во двор. Слышу за забором, вроде бы, какое-то сдавленное мяуканье. Прислонил к забору лесенку, высунул поверх голову. Так и есть. У соседей моток ржавой проволоки из-под веранды торчит, Лука за конец проволоки ошейником и зацепился, только задними лапами на землю опирается. Я еще раньше из окна видел: соседский «кадиллак» куда-то поехал. Дома, наверное, никого нет. А ждать, пока вернутся, нельзя – Лука, видать, который час на проволоке болтается, задохнется еще. Перебрался я по лесенке через забор. Понимаю: вторжение на частную территорию противозаконно. Да ведь живое существо спасать надо…

– Что-то в этом духе мы уже проходили, – пробурчал Белкин. – Все блага мира не стоят и единой слезинки страдающего котенка.

– Ну вот, отцепил я Луку. Тот сразу наутек – в лунку под забором протиснулся, домой побежал. Я тоже к забору иду – с их стороны на заборе перекладины есть, так что перелезть можно и без лесенки. Уже у самого забора слышу: позади кто-то бежит. Успел только обернуться – верзилу-шофера увидел; тот, значит, дома оставался. Ударил он меня чем-то тяжелым по голове, и я начисто отключился.

– И это мы проходили…

Слушая рассказ Городецкого, Белкин продолжал вяло шарить левой рукой по полу. И вдруг нащупал какой-то твердый предмет под батареей. Это был гаечный ключ – весь в пыли, не один год, может, под батареей валялся. Затягивали когда-то муфту на трубе да и оставили. Ключ был большой, тяжелый, удобно лежал в руке.

– Затащил меня верзила в дом, в комнату, что над нами, – продолжал Городецкий; он говорил медленно, с долгими паузами, иногда то ли всхлипывал, то ли хихикал. – Как раз лысый и дамочка приехали. Стали допрашивать. Истории про котенка, конечно, не поверили. Признавайся, дескать, кто тебя подослал. Решил я подыграть им – из полиции, говорю. Думаю, испугаются, заспешат, чтобы смыться, да и меня порешить не рискнут, все-таки из полиции. А они опять не верят – дескать, знали бы копы, где мы, уже всю улицу оцепили бы… Толкнул меня верзила в кресло, жгут на руку наложил, держит ее на подлокотнике. А дамочка-гадюка воткнула мне в вену шприц. Это, мол, «сыворотка правды», сейчас ты у нас язык развяжешь. Наверное, галлюциногены – контроль над тем, что говоришь, теряется… Лысого больше всего волновало, не подослан ли я каким-то «Храмом Сириуса» – вроде бы там его враг заправляет. А что я могу сказать, если и название такое первый раз слышу? Да еще сыворотка эта сжала все в груди, вздохнуть не могу. Еле оклемался. А они говорят: даем пару часов на размышление, потом загоним двойную дозу сыворотки, или расколешься, или подохнешь. Посадили меня тут на цепи. Голова сейчас, как у пьяного…

– Погоди, Ефимыч… Авось что-нибудь сообразим, – Белкин прислушался к шагам наверху; нет, еще не сюда, протопали и затихли.

– Когда я под сывороткой почти совсем отключился – они думали, я не слышу – о делах между собой перекинулись. Удирать собираются. Задержались потому, что еще не все деньги со счетов сняли. Вчера было воскресенье – банки закрыты. Вот и ездят сегодня по банкам. Пачки денег у них в чемодан свалены, сам видел.

«Да, у нас с Ефимычем шансов, считай, нет, – подумал Белкин. – Если бы не томило бандюг этих желание про какой-то ихний `Храм Сириуса' выпытать, мы бы уже мертвяками были. Трупов на них столько висит – еще два ничего не изменят…»

Крышка подвального люка со скрипом поднялась. Белкин увидел, как из люка опустилась на верхнюю ступеньку лестницы одна нога, затем вторая. Ноги были в сапогах на толстой подошве, под голенищами – мясистые икры. Спускаясь по лестнице, верзила посветил фонариком в сторону Белкина. Тот лежал с полузакрытыми глазами, слегка постанывал, левая рука бессильно подвернулась за спину. Гаечного ключа не видно…

Верзила присел на корточки возле Городецкого, чтобы снять с него наручник. Глаза верзилы после комнаты наверху еще не совсем освоились в полутемном подвале – он не сразу попал ключом в отверстие замка. «Выходит, сейчас потащит наверх Ефимыча, – заключил Белкин. – А потом – мой черед… Верзила так уверен в себе. Только бы не насторожить его. Расслабленный, присядет вот так же, наклонит головку… Будет единственный шанс. Только один удар – пан или пропал… Оставил мне свободной левую руку. А я – как раз левша; на соревнованиях все приемы левой проводил лучше, чем правой».

Подталкивая в спину, верзила увел наверх все еще заторможенного Городецкого. Какое-то время там было тихо. Потом послышался чей-то глухой крик, затопали по полу тяжелые шаги. Потом опять все затихло. «Господи, – подумал Белкин, – уж не снится ли мне? Сидел утром на кухне, болтал с Ритулей. Кажется, с той поры тысяча лет прошла…»

В люке опять показались сапоги верзилы. Сипло дыша, он тащил на руках Городецкого. Сбросив его тело, как мешок, на пол, верзила с включенным фонариком подошел к Белкину. Сквозь чуть приоткрытые веки Белкин увидел наклонившуюся к нему голову, бугристый шрам через правую щеку, блеснувшие в свете фонарика капельки пота на виске. Верзила присел на корточки, положил на пол фонарик. Белкин сжал гаечный ключ. Нет, еще рано… Пытаясь попасть ключом в отверстие замка, верзила наклонил голову ниже. Время!.. Левая рука Белкина яростно рванулась из-за спины к долгожданной цели. Головка гаечного ключа обрушилась на висок! Глухо хрустнула кость. Тело верзилы вяло завалилось на бетонный пол.

Белкин освободил из наручника затекшую правую руку, присел на корточки. «Видишь, сука, счет у нас сравнялся: один – один. И я пока на что-то годен… Да жив ли ты?» Он приложил пальцы к шее верзилы. Доктор Норочка когда-то просветила Белкина: пульс лучше всего прощупывать на шее, чуть ниже угла челюсти. В этом месте пальцы Белкина уловили слабые ритмичные толчки. «Здоров, однако, – с уважением подумал он. – Ведь таким ударом, гаечным ключом по виску, и быка убить можно».

Он защелкнул на безжизненной руке верзилы наручник, ключ от него положил себе в карман. Потом пошарил по карманам верзилы. Так и есть – без «пушки» не ходит. Тяжелый черный пистолет приятно холодил ладонь. Проверил магазин – все патроны на месте. Снял с предохранителя. Ну, теперь жить можно…

Белкин подошел к противоположной стене. В тусклом свете, падающем из подвального оконца, проступает сухонькое тело Ефимыча. Лежит на боку, голова неуклюже запрокинута назад, веки чуть приоткрыты, видны только белки глаз. Присев, Белкин слегка потряс друга за плечо. Потом приложил задрожавшие пальцы к его шее. Пульс не прощупывается!.. И дыхания не слышно!.. Ефимыч, да как же так?! Ах, суки, ах, суки… Ну, хорошо же.

С руками за спиной, сжимая в левой пистолет, Белкин начал медленно подыматься по лестнице. Голова достигла уровня люка. Еще шаг вверх, еще… Перед глазами большая комната. На полу несколько открытых чемоданов. В кресле с высокой резной спинкой у противоположной стены сидит лысый, буравит подымающегося из люка Белкина гипнотическим взглядом. Валяй гипнотизируй, недолго осталось… А где же дамочка?

Он достиг уже предпоследней ступеньки, когда чей-то истерический взвизг и одновременно сухой хлопок раздались сзади. Дамочка, которая стояла в дальнем углу комнаты, увидела пистолет в руке за спиной Белкина и выстрелила. Обожгло его правое плечо. Оттолкнувшись от ступеньки, Белкин кинул тело в сторону, вторая пуля прошла мимо. Падая на пол, еще в полете, он ткнул дуло пистолета в направлении взвизга – не целясь, нажал на спусковой крючок. А потом увидел медленно клонящееся вперед, отрешенное лицо дамочки, маленькую, вишневого цвета родинку над левой бровью, а над правой – фиолетовую дыру и струйку крови сползающую на глаз. Готова…

Лысый, оторопев, не двигался в кресле. Белкин быстро присел на корточки, палец на спусковом крючке. Потом поднялся, подошел ближе.

– Ну, что, пахан, вот и пришел твой «конец света», собирайся… Только вместо «страшного суда» будет мой – быстрый и правый. А то еще гуманисты в судейских мантиях сострадание проявят – мол, трудное детство виновато, не расщедрятся на «вышку». А уж я Ефимыча тебе не прощу, не такой я человек… Извини, будет чуток больно. Хотя для мазохиста это и есть самый смак, верно?

Белкин говорил по-русски, но было такое ощущение, что лысый понимает. Вскочив с кресла и выставив перед собой руки с растопыренными пальцами, он что-то лопотал – за жизнь цеплялся.

Целясь в середину груди, туда, где сердце, Белкин мягко нажал на спусковой крючок… С удовольствием добавил бы и вторую пулю – в блестящую бугристую голову на полу. Но вовремя передумал. Неровен час, либеральные американские крючкотворы придут к глубокомысленному заключению, что второй выстрел превышал необходимый предел обороны. Доказывай им…

Пистолет выскользнул из разжатых пальцев Белкина, стукнулся об пол. Только теперь он заметил, что на его правом рукаве, пониже плеча, расплылось кровавое пятно. Но, вроде бы, навылет – кость цела. Белкин перешагнул через открытый чемодан с наваленными туда пачками денег. Бросил машинальный взгляд в отверстие люка на полу. Сквозь отверстие был виден цементный пол подвала, на нем чуть согнутая в колене нога Городецкого. Нога вдруг шевельнулась… Жив?!

Белкин торопливо спустился по ступенькам в подвал. Ефимыч лежал все так же, на боку. Но теперь его хриплое дыхание было хорошо слышно! Белкин подхватил сухонькое тело Городецкого на руки. Не чувствуя тяжести поднялся по лестнице, потом вышел на крыльцо. Возле крыльца еще валялся его раскрытый зонтик…

Поудобнее положив голову друга себе на плечо, Белкин шел по улице. Холодные дождевые струйки скатывались по лицу Ефимыча. И тот, не открывая глаз, слизывал их с губ. «Пить хочет! – сообразил Белкин. – Погоди, сейчас придем – дам тебе пить… Вот мы и дома уже…»

Толкнув ногой незапертую дверь, Белкин занес Ефимыча на кухню, уложил на мягкий диванчик у стены. Приподнял голову Ефимыча, придвинул к его губам чашку с холодной водой. Послушно сделав несколько глотков, тот на секунду приоткрыл глаза, вроде бы, даже улыбнуться попробовал.

– Ефимыч дорогой, как себя чувствуешь? – спросил Белкин.

– Спа-си-бо, – медленно произнес тот. С закрытыми глазами, допил воду, повернулся лицом к спинке дивана. Белкин сунул ему под голову подушечку. Дыхание у Ефимыча было теперь ровным, спокойным.

Белкин уселся за кухонный стол, снял телефонную трубку. Через справочную узнал номер ФБР и позвонил. Дежурный на другом конце провода ответил сперва, что Пол Белкин среди сотрудников Бостонского управления ФБР не числится; после долгих объяснений соединил с группой Стивенса. Там, узнав, что звонит отец, попросили подождать, пока позовут Пола. Ему на работу Ваня никогда не звонил – через минуту в трубке послышался встревоженный голос Павлика.

– Да нет, сынок, у нас ничего не случилось. Случилось, но не у нас… Короче, те, которых вы разыскиваете, – они здесь, в Рэндолфе, соседи Городецкого… Не беспокойся, никуда не убегут, я позаботился… Потом все расскажу. Приезжай со своими, я в домике Ефимыча.

Что-то теплое потерлось о мокрую лодыжку Белкина. Это был котенок. Он поднял на Белкина голову и сердито мяукнул.

– Лука, голубчик, кушать, никак, хочешь? Со вчерашнего голодный…

– Консервы для него в холодильнике, на нижней полке, – не открывая глаз, отозвался вдруг Городецкий.

Белкин достал из холодильника банку с кошачьими консервами, переложил их в кормушку. Туда сразу же уткнулась голова котенка.

Кровь из простреленной руки уже почти не сочилась, и боли особой Белкин не чувствовал. На всякий случай он забинтовал рану, отыскав бинт в одном из кухонных шкафчиков. Потом присел у стола, устало прикрыл глаза ладонью. Посидел так, приходя в себя. А когда убрал ладонь, заметил на столе исписанный рукою Ефимыча листок. Сверху на листке было аккуратно выведено: «Милой Верочке – от всей души…» Дальше следовал текст стихотворения:

 
Ах, какая осень золотая.
Солнышко в нежаркой синеве.
Как подранки, листья. Облетают.
Тихо умирают на траве.
 
 
Скоро, скоро запуржит, завьюжит,
Заметет, закружит, загудит.
Ляжет снег, настоянный на стуже,
Будто саван на земной груди…
 

Дочитать стихотворение Белкин не успел. Повернув голову к окну, увидел: две машины со скрипом тормозят возле дома. Из первой выскочил Павлик, за ним какой-то рыжеволосый в сером мешковатом пиджаке. Потом из машин посыпались еще люди в куртках с надписью «ФБР»… А дождь все моросил. Обложной, осенний.

1996