Текст книги "Блики"

Блики
Виталий Цориев

© Виталий Цориев, 2014

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

01 Интро

It's okay to eat fish

Cause they don't have any feelings

1

Во влажную от смазки скважину замка почти беззвучно проникает ключ, затвор щелкает и дверь открывается, пуская внутрь Артура, белокурого шестнадцатилетнего юнца. Сняв кеды в темноте, он идет по узкому коридору к себе в комнату, подсвечивая путь экраном смартфона. Старый потертый пол, свалявшаяся в комки пыль по углам. Его мать опять пьяна и уже спит – он не хочет ее будить, поэтому проходит мимо ее спальни тихо, чуть ли не на цыпочках. Он знает, что опьянение и посторонний шум не мешают ей сохранять чуткость во сне, и она часто просыпается от малейшего шороха, если причиной этого шороха является он. Свет от телевизора, который она забыла выключить, заставляет тень от люстры метаться по потолку, то влево, то вправо, растягиваясь и двоясь. Какой-то старый, снятый еще в начале века фильм. Запах перегара, раскатистый храп.

Он открывает окно в своей комнате, смотрит на оранжевый от уличных фонарей асфальт, на вывеску клуба Катулл, в котором он только что сидел с друзьями. Уютный подвал, тихий, психоделический джаз, кальян с гашишем, полумрак. Они вышли на улицу, чтобы посадить на такси парня из своей компании и сейчас стоят и курят на тротуаре в ожидании, когда подъедет машина. Они так молоды, импульсивны. Артуру даже кажется, что он видит себя на противоположной стороне улицы, видит, как его призрак делает последнюю затяжку и бросает окурок в забитую бутылками урну, прежде чем спуститься по лестнице вниз и вновь зайти в это злачное заведение. Красный уголёк на конце недокуренной сигареты вспыхивает в последний раз, рассекая воздух, и, врезавшись в зеленое стекло бутылки из-под пива, взрывается множеством искр, озаряя урну изнутри. Артур моргает: его зеленоватые глаза, его гладкая кожа. Разрозненные волокна табака еще какое-то время тлеют в темноте, но их уже не видно.

Придя в себя, он вспоминает, что принес с собой оттуда пару пилюль и решает закинуться ими перед сном. Из соседнего квартала до его обостренного слуха долетают хлопки гранат со слезоточивым газом, похожие на звуки вылетающих из трубы зарядов фейерверка – полиция в очередной раз разгоняет толпу неонацистов или националистов, он точно не знает, как их правильно называть, и, к тому же, вечно путает похожие по звучанию слова.

Стянув узкие джинсы и футболку, оставив на себе только носки и трусы, он идет в ванную, чтобы умыть лицо и почистить зубы. Телевизор уже выключен и теперь в коридоре совсем нет света.

– Артур, все хорошо? Ты так поздно сегодня… – хрипловатый голос его матери из темноты.

– Да, мам, все нормально, не волнуйся, спи – он стоит еще несколько секунд напротив двери в ее комнату, но она больше ни о чем не спрашивает его. Взгляд ее глаз, устремленный в потолок, чехарда образов прошлого.

Поставив стакан с водой на тумбу, он достает из джинсов пластиковый пакетик с двумя капсулами: их глянцевые оболочки тускло светятся в полумраке, ловя лучи оранжевых электрических ламп с улицы, концентрируя их на себе, и ему кажется, что продолговатые капсулы сияют изнутри так, словно наркотическое вещество, скрытое в них, само стало источником света. Вытряхнув их на ладонь, он еще несколько секунд мешкает, раздумывая, стоит ли глотать их перед сном, но не находит ни одного аргумента против. Испугавшись, что из-за его нерешительности желатин растает от тепла его кожи, он, наконец, закидывает капсулы себе в рот и запивает их водой. Эту смесь, микстуру, Артур пробует впервые, он даже не знает, какие именно химические соединения входят в ее состав, но то, что ему рассказали его друзья, заставляет его почувствовать прилив возбуждения. Неопределенность приятно стимулирует его мозг, его воображение и он ложится в кровать, сняв промокшие в ванной носки и скинув на пол серебристое покрывало, – он полон предвкушением новых впечатлений. Прохлада постельного белья, уличный шум, чертежи теней на потолке… Искаженные проекции предметов, многократно отраженные звуки, синтетическая ткань, сплетенная полностью автоматическим станком.

Он пытается закрыть глаза, но его веки стали прозрачными. Из-под его по-монашески узкой кровати доносятся звуки, похожие на сдавленное хихиканье механических крыс. Мурашки пробегают по коже Артура, стягиваясь к стволу его позвоночника и устремляясь по нему вверх, к его головному мозгу. Он чувствует, что энергия накапливается в его теле, словно в аккумуляторе, приятно пощипывая холодом нервные окончания, искусно вшитые в его неопытную плоть. Он улыбается, осознав комичность своего положения: он лежит ногами к раздвижным, зеркальным дверям большого платяного шкафа, которые вот-вот откроются, приглашая его в свое потустороннее нутро. Смех становится сильнее и Артур понимает, что это смеется он сам, а не бредовые крысы. Все его тело подрагивает от череды мелких спазмов. Продолжая хихикать, он встает с кровати и идет к шкафу. Подойдя вплотную, он останавливается на миг, разглядывая свое отражение. Ему кажется, что он похож на эльфа из детской красочной книги. Сноп соломенных волос на голове, заостренные кверху уши, гладкие голени, чуть оттопыренные трусы. Подросток в зеркале подмигивает ему, отворачивается и убегает в пустоту. «Это был я? Где я теперь?». Свалявшиеся перья внутри его подушки, старой, неудобной, пропахнувшей его потом… Их комки так сложно размять, сколько их не тряси, они всё равно остаются… Но эти перья внутри нужно хорошо взбить перед сном, иначе приснятся кошмары. Так ему говорила мать в раннем детстве. Металлический привкус во рту, забитом пеной, белки закатившихся глаз с красными прожилками. Центральная дверца шкафа резко отъезжает влево, почти как дверь в вагоне метро, с тем же звуком, с тем же запахом сырости и резины, и он, помимо своей воли, делает шаг навстречу тьме. Из-под кровати вслед за ним бегут большие юркие крысы с длинными розовыми хвостами, такими нежными и чувствительными на вид.

2

Он забыл закрыть дверь в свою комнату на шпингалет и поздним утром его мать, предчувствуя плохое, заглядывает к нему. Ее сын, которому она дала имя Артур еще до его рождения, лежит навзничь на расправленной кровати. Дверца платяного шкафа открыта, на полу рядом со стулом валяются джинсы. Она подходит ближе, чтобы лучше разглядеть его лицо: из приоткрытого рта мальчика стекает по щекам розоватая пена, глаза закатились так, что видны только полумесяцы белков. Она переворачивает его на бок. Начиная причитать, убирает с губ и языка липкую пену, и, вытерев ладонь об одеяло, несильно бьет его по щеке, пытаясь привести в чувства. Никакой реакции. Она отчетливо слышит, как удары её сердца становятся все сильнее, заставляя ее виски резонировать от боли. Больше не на что надеяться, если он умрет, нечего ждать. Она возвращается к себе в комнату, берет со стола для косметики свой телефон, набирает номер службы спасения. Оператор, задав ей несколько вопросов, говорит, что карета скорой помощи уже в пути.

Какое-то время она сидит на табурете в комнате сына, поглаживая его ладонью по голове. С укоризной и жалостью она смотрит на его бледное лицо, на его худой торс. Слёзы мерно капают с ее воспаленных век на щеки, она бормочет себе что-то под нос, разговаривая сама с собой, задавая себе и ему бессмысленные вопросы. Похмелье, стресс, разочарование, жалость к себе, чувство одиночества и обреченности. Наконец, в дверь звонят, и она идет встречать врача – коренастого мужчину средних лет, который заходит в квартиру вместе с женщиной-фельдшером, коротко остриженной, некрасивой, и молодым рослым санитаром. Женщина подходит к Артуру, меряет ему пульс, заглядывает с фонариком под веки, проверяя реакцию зрачков на свет – глаза закатились, но не до конца, суженные зрачки видны. Врач уже знает от диспетчера, что пациент, со слов его матери, пришел домой после вечера, проведенного в клубе, и, скорее всего, они имеют дело с отравлением наркотиками. Наркотический транс, или что-то в этом духе.

– Вы говорили своему сыну, что нельзя глотать всё подряд? – врач по инерции пытается шутить, но его голос такой ровный и бесстрастный, что сложно понять, серьёзен он или нет. Он обменивается парой фраз со своей помощницей, потом опять обращается к матери: – Ваш сын, возможно, в коме. Это очень серьезно, он может умереть. – Он подает знак санитару, чтобы тот готовил носилки, одновременно наблюдая за реакцией матери, которую он намеренно хочет испугать, чтобы в будущем она следила за своим ребенком лучше.

Женщина-фельдшер отмечает про себя, что мальчик мало весит и его будет легко нести до машины, не то что того пьяного борова, свалившегося с инфарктом, которого они отвозили в больницу часом ранее.

Мать Артура опять садится на табурет, смотрит, как эти чужие люди перекладывают тело ее сына с кровати на носилки, застегивают и затягивают ремни, дают ей подписать на планшете какой-то документ, что-то говорят ей, ждут от нее ответа и, не дождавшись, уходят. Пустая кровать, скомканное покрывало, следы от уличной обуви на полу. Головная боль и желание вновь напиться.

3

– Жестко сопляк обжабался, да? – хохотнув, говорит санитар. Про себя он думает, что и ему самому нужно быть осторожнее с новыми наркотиками. – Ублюдки-барыги продают черт знает что, им насрать на госпрограмму «Здоровье молодежи», а, Алексей Геннадьевич?

Пропуская его слова мимо ушей, врач проверяет, плотно ли прижата кислородная маска. Он вспоминает постаревшее лицо своей жены, что-то новое, появившееся в её глазах после того, как она, наконец, осознала, что у них никогда не будет детей. К своему удивлению, Алексей Геннадьевич испытывает нечто вроде отеческого чувства к этому юнцу, но оно быстро исчезает и он не успевает его просмаковать. Словно улавливая его мысли, женщина-фельдшер произносит с искренней жалостью в голосе, придавая ситуации оттенок мелодраматизма:

– Бедный мальчик. Мать даже не поехала с ним в больницу. Я не понимаю, как так можно, – она протыкает кожу и оболочку вены Артура толстой иглой от капельницы, холод раствора поднимается вверх по его руке.

– Ты его ай-ди карту взяла? – подняв брови так, что по лбу идут глубокие морщины, спрашивает врач. Он имеет в виду электронную карту идентификации личности – кусок пластика с чипом, по которому можно узнать о человеке почти все. Женщина чертыхается, жалость на её лице сменяется раздражением. Она мало спит, много работает, часто берет ночные дежурства. Всё из-за подружки, с которой она живет и в которую так влюблена, что готова жертвовать собой ради нее.

– Сейчас схожу, – усталый голос, несколько грубых ругательств, произнесенных беззвучно, одними губами: кажется, она проклинает мать мальчика, его самого и свою горькую судьбу.

– Мы же договаривались! Черт, сколько раз повторять! Не можешь запомнить простые вещи! – Врач чувствует, как накопившиеся раздражение и усталость прорываются из него вовне, заставляя говорить не так медленно и спокойно, как обычно, но он все равно не может избавиться от ощущения своей искусственности, фальшивости своих эмоций, даже таких мелких, как эти. Жизнь блекнет, отупляет однообразием.

Его помощница-лесбиянка выпрыгивает из машины и идет обратно к дому. Врач смотрит ей вслед, потом на наручные часы, зевает. Возвращается мыслями к своей жене, думает, не стоит ли первому подать на развод.

– Куда мы его повезем? В токсикологическое отделение сороковой? Там нормальная столовая, можно зайти поесть, а то я с утра не успел – санитар после ночи, проведенной со студенткой из медицинской академии, не услышал будильник, проспал, и, чтобы не опоздать на утреннюю смену, не стал завтракать – теперь из его желудка то и дело доносится утробное урчание. Но он бодр и полон сил, в отличие от своих коллег.

– Да, туда, там его за пару часов поставят на ноги.

4

В приемном покое у регистрационной стойки токсикологического отделения миловидная медсестра берет идентификационную карту Артура и вставляет её в карт-ридер. На экране перед её глазами появляется красное окно с предупреждением об отсутствии медицинской страховки. Не меняя положения головы, она переводит взгляд на врача скорой помощи и смотрит на него исподлобья:

– У него нет страховки, – невозмутимо, но с легкой угрозой говорит она.

– И что? – грубо отвечает врач. Ему не хочется ехать в другую больницу, и он готов на многое, чтобы у него приняли пациента здесь.

– Вы же знаете, по закону мы сможем продержать его тут не более двух дней. Потом его перенаправят в одну из больниц для граждан без страховки. Может быть, избавите нас от заполнения кучи документов и сразу отвезете его в один из православных госпиталей? – она подкрепляет свою просьбу милой улыбкой, с помощью которой ей так легко манипулировать молодыми мужчинами.

– А мне-то что – говорит врач, думая о сытном обеде в столовой и не обращая внимания на уловки медсестры (она не в его вкусе) – оформляйте его, а там делайте что хотите. У вас хоть тут нормальная диагностика есть. Бог знает, чем он отравился и что у него с мозгом. – В конце он тоже растягивает свои губы в ухмылке и добавляет: – Вы же не хотите, чтобы мальчик стал овощем из-за вашей лени?

Медсестра фыркает и начинает набирать что-то на клавиатуре. Через несколько минут, сдав пациента, Алексей Геннадьевич идет по длинному коридору в столовую, чтобы взять там большую тарелку горячего борща, говяжий язык с пюре и кусок сладкого пирога с чаем. Чем ближе он подходит к дверям столовой, тем лучше становится его настроение. Наконец, он распахивает их навстречу запахам еды и гулу людских голосов.

5

Заведующий отделением, холеный высокий мужчина с проседью в густых, идеально подстриженных и уложенных волосах, похожий на адвоката из мыльной оперы, с недоумением смотрит на распростертого на носилках пациента – пятнадцатилетнего мальчика без медицинской страховки, потом переводит взгляд на медсестру из регистратуры.

– Ты на кой хрен его приняла? Они не должны были везти его к нам! – говорит он строгим, не терпящим возражений голосом, – Надо было послать их к чертям, в госпиталь Саровского!

– Да, но по закону мы можем его продержать два дня… – мямлит медсестра, – У него что-то с мозгом.

– Мы? Можем? Ты смеешься что ли? – он действительно зол, и быстро входит в роль циничного мерзавца, одну из своих любимых, – С мозгом что-то у тебя! Ты еще не занесла его в нашу базу данных?

– Занесла…

– Твою мать, – в сердцах произносит заведующий, поворачивается и, уже идя по коридору, добавляет, достаточно громко, чтобы она услышала: – Пусть осмотрят его и попытаются привести в себя, а ты готовь документы для передачи его в госпиталь.

«Парень просто так не очнется. Я таких пациентов за версту чую. Сплошной геморрой. Сбыть его с рук, сдать в Саровского. С Божьей помощью его там вылечат. Звякну их главврачу, пусть возятся, с ними-то проблем не будет, примут с распростертыми объятиями. Проблемы вечно с этой молодой дурой, не помню, как ее зовут. Память ни к черту. Но внешне она ничего, нужно пригласить ее пообедать вместе, загладить вину. Предложить подвести домой вечером. Знаете, у меня столько ответственности, столько стрессов. Иногда становится невозможно держать себя в руках, но я не хотел вас обидеть». Он заходит в свой кабинет, опускается в мягкое кожаное кресло, потягивается, смотрит на экран монитора, потом на фотографию жены с детьми. Берет трубку телефона и звонит главврачу госпиталя им. Серафима Саровского, своему давнему, еще со студенческих времен, другу.

6

В палату к Артуру заходит лечащий врач, молодой, совсем недавно закончивший интернатуру. Изо рта Артура торчат гофрированные трубки, подключенные к аппарату искусственной вентиляции легких, в вену на его руке воткнута игла катетера: тонкая пластиковая трубка тянется от него к подвешенному на стойке полупустому пакету с раствором лекарств.

– Так, что у нас тут, – нудным голосом отличника бормочет себе под нос врач, берет карточку с информацией от бригады скорой помощи, читает вслух: – «Утрата сознания с частичным сохранением рефлексов: реакция зрачков на свет резко ослаблена, зрачки сужены; роговичный и глоточный рефлексы сохранены, кожные – отсутствуют», хм-хм. Sopor? Coma?

Врач подходит к пациенту и сильно щипает его, чуть ниже левого соска, но тот не приходит в сознание. Тогда вместе с медсестрой он проводит тесты, оценивая работоспособность мозга по его реакциям: закрывает веки на глазах пациента, потом громко произносит несколько фраз – веки остаются сомкнутыми; берет у медсестры иглу, распаковывает ее, пронзает кожу над грудиной – глаза открываются. С силой сжимает ногтевое ложе на указательном пальце правой руки Артура – рука слегка сгибается в локте. Осторожно ощупывает шею, убеждаясь, что она не повреждена и сохранила гибкость, потом берет голову в ладони и поворачивает ее из стороны в сторону – глазные яблоки синхронно двигаются, сохраняя вертикальное направление взгляда. Врач смотрит на зрачки, оценивая их размер, потом достает из нагрудного кармана маленький фонарик и по очереди светит в глаза Артура. Зрачки, и без того похожие на точки, еще чуть-чуть сужаются, правый немного сильнее.

– Дай мне ваты, проверим роговичный рефлекс, – говорит он медсестре и та с готовностью извлекает из кармана упаковку хирургической ваты, отрывает от мотка синтетических волокон небольшой клок, протягивает его врачу.

Скрутив вату в жгутик, врач медленно опускает его кончик к глазу Артура, пока он не коснется роговицы. Глаз моргает.

Сосчитав в уме баллы, врач делает вывод, что пациент находится в умеренной коме, вызванной сбоем в работе коры головного мозга. Он смотрит на результаты анализов крови и мочи. С чего они решили, что его нужно направить в токсикологическое отделение? Ничего, кроме алкоголя и алкалоидов конопли, да и то в безобидной концентрации, у больного не обнаружено. Хотя, не все современные наркотики определяются стандартными медицинскими тестами. Врач жестом дает понять медсестре, что они закончили осмотр, и теперь она может идти. Тихое пиликанье датчика ЭКГ, шум поршня искусственной вентиляции легких, прикроватный монитор с множеством красочных графиков и цифр. Какое-то время врач сидит рядом с кроватью, размышляя о возможном диагнозе, потом решает глянуть на глазное дно пациента, проверить, нет ли там отека дисков зрительного нерва или кровоизлияний.

7

– Того парня в коме еще не забрали? – спрашивает заведующий на следующий день, – За ним должны приехать из госпиталя…

– Нет, а что, у него что-то со страховкой? – отвечает лечащий врач Артура, – я ему назначил МРТ, скоро будут результаты. Думаю, кома вызвана не наркотиками.

– У него нет страховки, – говорит заведующий, – Его мать в последние десять лет не имела официального трудоустройства. Оказываем ему только неотложную помощь, чтобы он не умер, а лечить его будут в Саровского.

– Понятно, но в коматозном состоянии с неясной причиной МРТ обязательно. Да ведь?

– Да, – кивает заведующий, его лицо мрачнеет, – Но ты мог оставить в силе предварительный диагноз – наркотическое отравление. МРТ не дешевая услуга, а мы не занимаемся благотворительностью.

Заведующий смотрит на молодого, еще не опытного врача с немым вопросом, как бы говоря всеми мышцами своего лица «Ты меня понял?» и тот виновато опускает взгляд долу, отвечая таким образом своему начальнику «да». Заведующий раньше не замечал, какие длинные у его нового работника ресницы.

8

Массивное кольцо томографа источает бледно синий свет, оно похоже на портал в иной мир. Белая комната, гудение трансформаторов. Тело Артура кладут на подвижной стол, макушкой к магниту, так, что его голова оказывается чуть приподнятой на пластиковом лотке с жёлобом для затылка. Стройная молодая медсестра надевает ему на голову, чтобы зафиксировать ее в правильном положении, специальную маску-каркас с отверстиями для глаз и носа, вставляя ее в пазы в столешнице и закрывая на замок. Его голова теперь заключена в некое подобие клетки, похожей на череп экзоскелета или на квадратный шлем робота-трансформера из японских мультфильмов для детей. Все готово. Стол с автоматическим приводом плавно поднимает Артура вверх, затем заезжает внутрь цилиндра, пока голова не окажется в его центре. С легким щелчком реле катушки томографа включаются, получая необходимую энергию и генерируя очень мощное магнитное поле – его волны омывают голову Артура со всех сторон. Врач МРТ, сидя за стенкой, управляет томографом, попеременно фокусируя его на разных структурных зонах головного мозга и заставляя компьютер формировать все более детальные трехмерные модели. Довольно быстро врач находит патологию и начинает ее описывать, мыча себе под нос мелодию La donna è mobile из «Риголетто».