Текст книги "Скрижаль Тота. Хорт – сын викинга (сборник)"

Глава 6. Меняла

Кремона ничем особо не славилась и была по сравнению с другими городами Италии большой деревней с немногочисленным населением. Первоначально на месте города находилось этрусское поселение, позже завоеванное кельтским племенем циноманнов. Город был основан примерно за два столетия до начала новой – христианской – эры в качестве передовой крепости для отражения атак заальпийских народов и представлял собой римский укрепленный пункт и муниципий, опорный пункт римлян для вторжения в будущую провинцию Цизальпийская Галлия.

После Второй Пунической войны Кремона разрослась и стала процветать. В средине первого века новой эры город был практически полностью сожжен при императоре Веспасиане легионами римского полководца Марка Антония Прима. Потом сам же Веспасиан помогал отстраивать Кремону заново, но городу так и не удалось вернуть себе былое величие и славу.

Когда лангобарды захватили большую часть Италии, Кремона оставалась оплотом ромеев в составе Равеннского экзархата. В 603 году город был захвачен королем Агилульфом и разрушен, а его территорию поделили между собой Брешиа и Бергамо. Однако уже в 615 году по приказу королевы Теоделинды город был восстановлен, а после завоевания Северной Италии Карлом Великим в Кремоне установилась власть епископа. Так город стал епархией.

Небогатая Кремона, расположенная между реками Аддой и Оглио, существовала в основном за счет речного порта, построенного на месте старинной крепости ромеев. Политические перипетии Италии заставляли города то и дело менять союзников, заключать договоры с бывшими врагами, переходить из одного лагеря в другой.

Кремона, занимавшая выгодное положение в долине реки По, естественно, не могла остаться в стороне от всех этих дрязг. Порой ей улыбалась удача, и тогда, вернувшись с поля боя, горожане вывешивали над городскими воротами захваченный флаг и штаны вражеского военачальника…

Пока рыцари занимались своими делами, Хаго с раннего утра отправился слоняться по городу. Он высматривал, не появились ли в Кремоне два кровожадных злодея, Бамбер и Вим.

Мальчик боялся их до дрожи в коленках, совершая свой отчаянный поступок, когда срезал кошелек с пояса Вима. Но то был, можно сказать, творческий порыв вкупе с соображениями безопасности – без денег злодеям труднее преследовать его. Ведь заметь Вим поползновение на свою «казну», посиневший Хаго с высунутым языком уже лежал бы в каком-нибудь темном углу постоялого двора, задушенный бандитом.

Виму было наплевать на наказ херра Альдульфа следить за Хаго и оберегать его от разных опасностей. У него был свой кодекс чести (скорее, бесчестья). И мальчик это знал. Тот, кто пытался обмануть Вима или обижал, долго не заживался, невзирая на свое общественное положение или высокий сан.

В конечном итоге улицы города привели Хаго в порт. Множество судов стояли под разгрузкой, а еще больше принимали товары, которые громоздились в объемистых тюках на дощатом настиле пристани. Порт Кремоны напоминал муравейник, когда его разворошишь, так много было моряков, которые слонялись туда-сюда, и наемных работников, занятых погрузкой-разгрузкой. Десятки груженых повозок грохотали колесами по старинной римской мостовой, направляясь в сторону порта. Навстречу им двигался другой поток – с товарами, которые доставили в Кремону торговые суда.

Италии было что предложить заморским странам. В Милане, Пьяченце, Флоренции, Пизе и Сиене производились тонкие сукна, в Лукке – шелковые ткани, а в самой Кремоне – превосходные льняные. В Пизе, Генуе и Венеции строились корабли. Кроме того, в Венеции выделывали кожи, меха и холсты, а уж венецианские изделия из стекла пользовались бешеным спросом не только в Европе, но и на Востоке. Миланские оружейники славились своими непревзойденными доспехами; там же изготавливали пользующиеся особым спросом гребни для чесания шерсти, необходимые в сукноделии.

Естественно, развитие ремесел привело к оживленному товарному обмену. В Милане четыре раза в год шли большие ярмарки, на которых продавались оружие, сукна, восточные товары.

В Венецию везли свои изделия купцы из Эмилии, Тосканы и Ломбардии, а немецкие купцы держали там постоянное подворье – фондако. Из Венеции на кораблях товары шли в страны всего Восточного Средиземноморья. Большое значение имела происходившая дважды в год ярмарка в Ферраре, куда съезжались купцы из Тосканы, Ломбардии, а нередко и из немецких земель, а также Франции.

Итальянские города, в том числе и Кремона, торговали с Алжиром, Тунисом, Марокко, Египтом. Генуя вела деловые операции с Провансом, Каталонией и обладала опорными пунктами в Северной Африке. Венеция установила торговое господство в землях Далмации, были установлены прочные связи с империей ромеев и Левантом. Туда итальянские купцы везли сукно, хлеб, металлические изделия, оттуда – пряности, хлопок, красители. Этот обмен приносил колоссальные прибыли.

Неподалеку от шумной портовой таверны Хаго увидел лавку цирюльника. Мальчик уже немного успокоился – Бамбера и Вима нигде не было видно; похоже, они еще не добрались до Кремоны. Или же где-то промышляют – кого-нибудь грабят. Ведь без денег далеко не уедешь.

На фронтоне старого, еще римской постройки здания, чудом уцелевшего в горниле многочисленных войн, располагалась изрядно выцветшая вывеска с гербом цирюльника – бритва и две пары ножниц в лавровом венке. Собственно говоря, здание цирюльнику не принадлежало; в нем находилось какое-то официальное портовое заведение. А он ютился в скромной каморке, вход в которую находился сбоку здания. Наверное, когда-то там жили слуги, а то и римские рабы.

Хаго задумчиво провел рукой по своей рыжей голове и решил, что с такой прической он чересчур заметен. Да и неудобно пробираться через разные узости с длинными волосами, даже если они сплетены в косицу. Не ровен час, зацепишься за гвоздь или какой-нибудь выступ, наделаешь шуму – и пиши пропало. Все дело может пойти насмарку.

«Надо постричься!» – решил юный воришка и не без трепета открыл дверь цирюльни. До этого ему не приходилось попадать в руки брадобрея. В Аахене его стриг Ханси, который, несмотря на юный возраст, был на все руки мастер.

Внутри достаточно чистой каморки находилась небольшая печь, сложенная из дикого камня; ведь цирюльник постоянно должен иметь под рукой запас горячей воды. В печи горел огонь. Глянув на оранжевые язычки пламени, Хаго неожиданно успокоился и осмотрелся.

На столике возле окна стояли оловянный бритвенный тазик и склянка «ароматной воды». Там же находились пинцет, гребень, ножницы, полдюжины губок и столько же головных повязок.

Цирюльник обслуживал исключительно мужчин. В его обязанности входило стричь и брить клиентов, подравнивать им бороды и усы, по необходимости завивать или красить волосы. В Священной Римской империи, и в Италии в частности, очень не любили седину, называя ее «покрывалом смерти».

Процедура бритья не менялась веками. Цирюльник наливал в тазик горячую воду, добавлял жидкое или превращенное в тонкую стружку мыло, рукой или губкой взбивал пену, энергично массировал лицо или голову клиента, мылил, а затем начинал орудовать бритвой. Конечно, процедура была не из приятных. Дешевое мыло раздражало кожу, а дорогое было не каждому по карману. Да и бритва не всегда была достаточно острой. Но горожане предпочитали стоически терпеть эти мучения, чтобы прилично выглядеть.

Бороды и усы часто выходили из моды, к тому же церковь постоянно напоминала, что растительность на лице мужчины сводит его к животному состоянию, поэтому лавка цирюльника не пустовала. Это было место, возле которого постоянно толклись представители всех городских сословий, обмениваясь последними новостями и сплетнями.

Кроме собственно стрижки и бритья цирюльник выполнял и несложные медицинские операции, причем врачевал как мужчина, так и женщина. Брадобрей обрабатывал раны и ожоги, накладывал повязки, лечил или удалял зубы, вправлял вывихи, вскрывал нарывы и пускал кровь.

Подобные занятия цирюльников вызывали неизменное возмущение врачей, не без оснований считавших, что малообразованные парикмахеры отнимают у них хлеб. В результате, кроме враждебности и соперничества цирюльников и врачей, появилось множество тяжб в королевские суды. Но воз и ныне был там – цирюльники не сдавались…

Хаго попал внутрь цирюльни, отстояв небольшую очередь. Брадобреем оказался ловкий малый лет тридцати, с черными живыми глазами и хорошо подвешенным языком. Он трещал без умолку, ловко работая ножницами. Бритье не понадобилось – клиент был для этого слишком юн.

– …Наш император – да благословит его Дева Мария и все святые отцы! – еще тот шутник. – Цирюльник раскатисто хохотнул. – Недавно мне рассказали занимательную историю. Вор украл у соседа овцу, но унести не успел – был пойман возле овчарни. А в это время император как раз приехал в близлежащий город вершить свои государственные дела. Поэтому вора решили привести на суд к его величеству. Местные судьи не хотели заниматься этим делом, ведь за кражу полагалась смертная казнь, а вор до своего проступка был вполне порядочным человеком. Что его подвигло на воровство – непонятно…

– Ой! – воскликнул Хаго, поморщившись от боли, когда цирюльник чересчур сильно дернул его за волосы.

– Прошу извинить… бывает, – «утешил» его цирюльник и продолжил: – Так вот, император предложил вору выбрать: быть повешенным или шагнуть за порог огромной, ржавой – страшной и загадочной! – двери в замке местного сеньора. Как думаешь, что он выбрал?

– Ну, не знаю…

– А что бы ты сделал на его месте?

– Да уж лучше пусть повесят, чем оказаться за той дверью! Вдруг там находятся дикие звери, которые могут разорвать человека на части. Или еще что-нибудь, более страшное. Мгновенная смерть с удавкой на шее, на мой взгляд, предпочтительней.

Цирюльник снова рассмеялся.

– Ах, люди… Как вы все предсказуемы, – сказал он, ловко подравнивая челку. – Вор именно так и сделал – выбрал виселицу. Когда палач накинул ему на шею петлю, вор спросил у его величества: «А что там, за дверью?» «Я всем предлагаю выбор, и все почему-то предпочитают виселицу», – улыбнулся император. «А все-таки, за дверью-то что? – допытывался вор. – Я все равно никому не скажу», – добавил он, указывая на петлю. «Там, за дверью, свобода. Но люди так боятся неизвестности, что предпочитают намыленную веревку», – печально ответил император…

Вернувшись на постоялый двор, Хаго неожиданно получил срочное задание – отнести в стирку вещи мессиров. Это должен был сделать Горст, оруженосец Геррика, но бывалый хитрец решил переложить свою ношу на плечи юного пажа. Ему вовсе не хотелось наблюдать за процессом стирки; куда приятней коротать время за столом таверны, дожидаясь господ. Хаго повздыхал в огорчении, но отказаться не решился; Горст был гораздо старше его и имел право в отсутствие рыцарей распоряжаться юным пажом.

Взвалив на плечи узел с бельем и носильными вещами, которые изрядно изгваздались в дороге, Хаго потащился вместе с прачкой, работницей постоялого двора, на берег реки. Для нужд прачек город выделил специальный участок, рядом с городским мостом. Место для постирушек было расположено неподалеку от общественного туалета – наверное, чтобы нечаянно запачканное исподнее сразу отдать в стирку.

Здесь же находилось и скромное здание городской прачечной. Летом, когда оставаться внутри из-за горячего пара и воды было невмоготу, прачки перебирались поближе к водоему, причем жара и тяжелая работа порой понуждали их раздеваться почти догола. Поэтому не раз случалось, что какой-нибудь подросток или взрослый любитель подглядывать исподтишка подбирался к ним поближе, дабы вдоволь налюбоваться открывшимся зрелищем.

Однако горе было подобному соглядатаю, если его заставали на месте преступления! Незадачливому любителю обнаженных женских телес приходилось пускаться наутек, в то время как ему вслед летели камни, комья земли и едкие насмешки острых на язык прачек. За то время, пока он успевал окончательно скрыться из виду, «преступник» узнавал много нового о своем внешнем виде, привлекательности для противоположного пола, про родителей, всех родственников до седьмого колена, и наконец (страшно сказать!) – о своих мужских достоинствах.

Невольные наблюдатели этого действа хохотали до колик в животе. А спустя короткое время о приключении охальника судачил весь город. После этого на рынок можно было не ходить; все на бедолагу смотрели, как на обезьяну в клетке, и тыкали пальцами вслед, при этом обидно зубоскаля.

Обычно в домах бедняков стиркой занимались жена и дочери хозяина. Простолюдины, у которых не было ни двора ни кола и которые не имели возможности оплатить услуги наемной прачки, поневоле вынуждены были сами стирать свои вещи. Зажиточные горожане и купцы нанимали одну или нескольких профессиональных прачек, которые получали у хозяев грязное белье и возвращали чистое в заранее обговоренные дни.

Своих прачек обязательно имели постоялые дворы и тюрьмы, так как трудно было представить, как осужденный за измену граф или барон стал бы стирать собственное нижнее белье.

И, наконец, богатый дом, не говоря уже о королевском или герцогском дворце, имел на постоянном жаловании целый штат прачек. Для стирки тяжелых одежд аристократов порой требовалась немалая физическая сила, поэтому были и мужчины, занимающиеся этой «женской» работой.

Труд прачек был очень тяжелым, а порой и опасным для жизни; не раз и не два случалось, что на речках и прудах, куда приходили полоскать белье, очередная прачка оступалась и тонула в глубокой воде. Кроме того, стирка могла занять до нескольких дней, продолжаясь от рассвета до самого вечера. Из-за этого руки у профессиональных прачек были грубыми и красными от холодной воды и жестких тканей, а суставы с возрастом распухали и сильно болели.

Грязное белье сначала полоскали в проточной воде и затем с силой утаптывали босыми ногами. Потом его закладывали в бочонок или кадку с дыркой в днище или в выдолбленный в скале полукруглый бассейн, причем слои белья перемежались древесной золой (в основном дубовой). Через верх в кадку заливалась горячая вода, и щелок, выделявшийся из золы, благополучно уносил с собой жиры и пот, а заодно служил отличным отбеливателем.

Иногда грязные простыни вываривали над очагом, добавив в воду щелок, время от времени помешивая содержимое. Затем вынутое и отжатое белье выбивали валками, вымачивали в проточной воде, пятна с силой оттирали руками. В качестве моющего средства применялся корень мыльнянки. Едкий сок растения отлично выводил пятна и отмывал даже самые тонкие ткани, придавая им мягкость и шелковистость.

Доброй славой пользовалась также «фуллерова земля» – сукновальная глина, или ее французская разновидность, «соммьерская земля», известная своей способностью обезжиривать ткань. И наконец, при стирке верхней одежды применялось черное или коричневое мыло на основе овечьего сала, а для пышного платья аристократов и богачей – дорогое светлое мыло из оливкового масла, которое можно было купить в городе на лотках мелочных торговцев или в лавках мыловаров.

Для просушки белье раскладывалось на свежей луговой траве, на обрывистых стенках городских рвов, на речном песке, развешивалось на веревках или шестах… Своим рабочим инструментам прачки, обладавшие чувством юмора, нередко присваивали названия чисто комического свойства. Кадка для мытья в обиходе носила название «чистилища», валок для выбивания белья был «ударом милосердия» (по аналогии с рыцарским кинжалом, которым добивали смертельно раненных), а горка чисто выстиранного белья и вовсе именовалась «страшным судом».

В богатых домах прачечное помещение располагалось по соседству с кухней, по необходимости снабжаясь бассейном или деревянными кадками, ведрами или котлами для нагревания воды, а также всеми необходимыми принадлежностями. Несмотря на всю тяжесть подобной работы, прачечная служила таким же местом сбора женского населения города, каким для мужчин была кузница или таверна. За стиркой прачки поддразнивали и вышучивали друг друга, пели, наконец, самозабвенно перемывали косточки друзьям и знакомым.

Пока прачка занималась своим делом, Хаго решил убраться подальше от миазмов, которые распространял общественный туалет. Он отошел в сторонку и прилег в высокой траве на холмике, поросшем кустарником.

Полянка, где расположился Хаго, была совершенно прелестной – сплошь устеленная цветочным ковром и мягкой травкой. Закинув руки за голову, мальчик мечтательно уставился на небо, где небольшие тучки устроили хоровод. В Аахене ему редко выпадала возможность остаться наедине с природой, и он наслаждался пением птиц, жужжанием пчел и ароматами разнотравья.

Спустя какое-то время сонная нега смежила его веки, и он задремал. Ему приснился цветной сон, в который Хаго окунулся как в водоворот. Но финал сновидения оказался тревожным. На него надвигалась черная туча, которую кромсали молнии, и приятное томление сменилось поначалу тревожным чувством надвигающейся беды, а затем мальчика и вовсе охватил беспричинный страх.

Из тучи появилось страшилище, которое злобно скалилось и протягивало к нему длинные мохнатые руки. Сделав над собой огромное усилие, Хаго вырвал себя из объятий сонного забытья и открыл глаза.

В мире ничего не изменилось. Но тревога, угнездившаяся в душе мальчика, только усилилась. И вскоре стало понятно, по какой причине.

За стеной кустарника шел тихий разговор. Но он прозвучал в голове мальчика как трубы Страшного суда. Совсем рядом с ним находились Бамбер и Вим! Они негромко обговаривали какую-то каверзу, очередное разбойное нападение.

Опасаясь лишний раз шевельнуться, Хаго немного успокоился и прислушался. Из-за того, что у подручных скупщика краденого пропали деньги, которые они получили на дорогу от херра Альдульфа, Бамбер и Вим оказались в весьма затруднительном положении и в связи с этим решили поправить свои финансовые дела. Спустя какое-то время бандиты договорились, как это сделать, и ушли. Их голоса удалились, а на лице юного воришки появилась коварная ухмылка.

Не мешкая, он вскочил на ноги и побежал к прачке, которая уже закончила постирушку и расстелила белье и вещи Себальда и Геррика на травке для просушки. Этот процесс обещался быть длительным, поэтому Хаго не стал дожидаться его окончания. Наказав женщине доставить вещи на постоялый двор после обеда и дав ей монетку, чтобы она наняла носильщика, он с примерной прытью помчался по тропинке, которая вела к воротам Кремоны…

Меняла Абрахам Ашер Леви любовно пересматривал монеты, которые кучкой высились перед ним на столе, обитом зеленым сукном. Такой стол, на котором обычно и происходили обменные операции, в Италии назывался «банко».

Собственно говоря, менялу-сефарда, променявшего знойную Испанию, в которой ему стало тесно из-за большой конкуренции между собратьями по ремеслу, на такую же жаркую Италию, где после длительных войн начала оживляться торговля, так и прозвали – «дель Банко». Мало кто знал его настоящее имя.

Дель Банко занимался тем, что у сарацин называлось «накада» – сортировал монеты, отбирая полновесные и добротные от плохих и легковесных. Он взвешивал монеты на миниатюрных рычажных весах и раскладывал их на кучки.

Деньги одного номинала, по идее, должны были иметь одинаковую покупательную способность, тем не менее монеты различались по весу. Какие-то неизвестные шлемазлы, которым все мало, пользуясь тем, что золотые и серебряные монеты выходили из-под чекана неправильной, некруглой формы, отщипывали от них по крохотному кусочку. С виду монета как монета, но вес-то у нее другой.

Поэтому Абрахам дель Банко отбирал монеты потяжелее, чтобы положить их в сундук, – свою личную казну, где хранился неприкосновенный запас на «черный день», – а остальные намеревался пустить в оборот.

В отличие от многих других менял, которые располагались прямо на центральной улице и площадях города, а также возле рынков и в порту, у дель Банко была небольшая конторка на глухой окраине Кремоны, напротив сквера. Тем не менее он вел дела с размахом.

Купцы и капитаны торговых судов хорошо знали дель Банко и шли к нему рыбьими косяками. Абрахам имел со своего ремесла очень даже неплохой гешефт. Многие менялы ему завидовали и никогда не упускали возможность подставить ножку. Но дель Банко трудно было провести на мякине, тем более что он придумал оригинальный способ избавить купцов, мореплавателей и вообще всех путешествующих от тяжких забот, связанных с сохранением денег.

Абрахам Ашер Леви дель Банко создал в основных портах Средиземного моря множество еврейских меняльных контор, которые принимали звонкую монету, а взамен выдавали невзрачный кусочек пергамента с начертанными на нем непонятными знаками и рельефным оттиском печати.

Зашив этот кусочек отменно вычиненной кожи в камзол, а то и нижнее белье, купец, пилигрим или какой-нибудь морской скиталец безбоязненно отправлялся в путь, полный непредсказуемости и большого риска, с полной уверенностью, что его сбережения останутся в целости и сохранности.

Прибыв к месту назначения, путешественник обращался в меняльную контору, адрес которой дал ему дель Банко, и там ему выдавали ту сумму, которую он оставил у хитроумного Абрахама. Естественно, предварительно отсчитав процент за услугу…

В кучке на зеленом сукне «банко» были не только солиды ромеев, но и золотые триенсы[52]52
  Триенс – первоначально древнеримская бронзовая монета, равная 1⁄3 асса или 4 унциям. Затем древнеримская и византийская золотая монета, равная соответственно 1⁄3 ауреуса или солида (в Древнем Риме ее второе название – тремисс, в Византии она обычно называлась тремиссисом). Так же назывались средневековые золотые варварские реплики античных монет.


[Закрыть], которые чеканила церковь святого Мартина во Франции, серебряные денарии английского короля Этельреда II, сарацинские дирхемы – крупные серебряные монеты с замысловатой вязью, которые были в особой чести у мореплавателей…

Обычно монастыри большую часть своих монетных доходов, а также золотые и серебряные слитки превращали в произведения искусства, спрятанные в хранилищах богоугодных заведений. Эти предметы переплавляли в монеты, когда возникала в них нужда; святые отцы (и не только) мало ценили работу золотых дел мастеров.

В отличие от них Абрахам Ашер Леви дель Банко понимал толк в красоте изделий, особенно тех, которые выходили из рук выдающихся ювелиров. Кроме того, он собирал и различные древности, в особенности греческие, – естественно, сработанные из драгоценных металлов.

Все это добро Абрахам держал в своей подземной сокровищнице, куда никто не имел доступа. С каждым годом старинные раритеты становились дороже, и меняла раз в полгода с большим удовольствием подсчитывал, насколько выросло его состояние.

Самой ходовой золотой монетой в Европе был триенс – треть золотого солида. У вестготов первым посмел выпустить в обращение триенс со своим титулом и изображением на аверсе король Леовигильд; его чеканили вплоть до арабского завоевания в начале VIII века. Что касается лангобардов, то они стали чеканить монету с именем своего короля только со времен Ротари в виде золотого солида уменьшенного веса.

В Британии в начале VII века англосаксы выпустили в обращение в Кенте золотые монеты по образцу римских. Но вскоре золотые монеты были заменены серебряными – сцеатами. А королевская монополия на чеканку монет вскоре исчезла. Во всей Европе. На монеты наносили уже не имя короля, а имена производителей разрешенной монеты, которых становилось все больше. Это были дворцовые чиновники, золотых дел мастера, церкви и епископы, владельцы больших поместий. Были даже монетчики-бродяги. Число чеканщиков монет в одной только Галлии превышало полторы тысячи.

Разобраться во всем этом многообразии было нелегко. Это могли сделать только менялы высокого класса, к которым принадлежал и Абрахам Ашер Леви дель Банко. Поэтому с ним старались иметь дело самые богатые и именитые купцы…

Увлекшись разглядыванием, взвешиванием и оценкой монет, дель Банко не расслышал, как над входной дверью робко тренькнул миниатюрный звонок. Его изобрел меняла, который из разумной предосторожности держал дверь конторы запертой. Достойный муж громко объявит о своем визите, а остальным, в особенности тем, у кого имеются дурные намерения, вход был заказан.

На контору дель Банко многие точили зубы. Он был самым богатым менялой Кремоны, и, конечно же, воры и грабители никак не могли спокойно пройти мимо этого факта. Поэтому Абрахам принял ряд предосторожностей, которые не позволяли застать его врасплох.

На городскую стражу надежды не было никакой, и дель Банко завел личную охрану в количестве двух человек. Один из его телохранителей – Ансельмо – к тому же являлся его дальним родственником и ближайшим помощником, подмастерьем, которого меняла обучал своему ремеслу.

Но вот звонок затрещал громче – уже раздраженно. Дель Банко с трудом отвлекся от любимого занятия, быстро накрыл монеты куском материи и позвал:

– Ансельмо! Ты где, бездельник? Открой дверь. Да гляди в оба!

– А то как же… – проворчал подмастерье. – Можно и не напоминать… Пеллегрино, ты готов?

– Спрашиваешь… – послышался в ответ тонкий высокий голос. – Я всегда готов нашпиговать любого своими дротиками.

Они разговаривали на «ладино» – странном наречии своей родины, Испании, в котором была масса иудейских слов.

Щелкнула задвижка, в стене напротив входной двери открылось небольшое отверстие, откуда выглянул наконечник арбалетного болта. Пеллегрино был отменным стрелком, поэтому Ансельмо безбоязненно отодвинул засов, распахнул входную дверь и быстро отступил в сторону, чтобы не загораживать цель.

В дверном проеме появился богато одетый мужчина средних лет. Позади него виднелся вооруженный слуга – скорее, телохранитель, – который держал в руках объемистый тяжелый мешок. Мужчина был незнаком меняле, но на лице Абрахама засияла приветливая улыбка – словно он встретил старого доброго друга.

– Синьор, прошу вас, входите! – елейным голосом проблеял меняла, и купчина (а в том, что его новый клиент принадлежит к торговому сословию, у дель Банко не было сомнений) неторопливо прошествовал к «банко», где его уже ждало креслице, услужливо поданное Ансельмо.

– Томазо Грассо, – представился купец с таким видом, будто он по меньшей мере был сенешалем[53]53
  Сенешаль – в Западной Европе одна из высших придворных должностей в X–XII вв., сановник, заведовавший внутренним распорядком при дворе.


[Закрыть].

Это имя для Абрахама было смутно знакомым, и он вспомнил, кто такой Томазо Грассо. Подсказку дал ему длинный шрам на левой щеке, который, на удивление, совсем не портил облик купца, а придавал ему мужественный, воинственный вид.

Томазо Грассо в большей степени был пиратом, нежели купцом. Торговля и грабеж в купеческой среде нередко шли рука об руку. Если грабительская операция заканчивалась неудачно, купец готов был торговать или обменивать заранее припасенные товары на нужные ему вещи. Но ежели чисто торговая поездка не давала желаемых плодов, купец-пират мог просто-напросто ограбить местных жителей.

Купцы, не брезговавшие разбоем, всегда находились начеку. Отправляясь в путь по торговым делам, они подвергали себя множеству опасностей и лишений. Морские путешествия были очень рискованными: тут и «морская болезнь», и бунт вечно недовольных матросов, и шторма, ежегодно отправлявшие на дно десятки купеческих судов. Купец, чьи товары после крушения судна волны выбрасывали на берег, был вынужден уступать свое добро местному феодалу, в неволю к которому могли попасть и спасшиеся люди.

Не меньше трудностей испытывал купец, передвигавшийся по суше. Дороги чаще всего находились в плачевном состоянии. Проложенные по глинистой или болотистой почве, после каждого дождя они превращались в грязную топь с бесчисленными рытвинами и ямами. Лошади проваливались в них по грудь, а повозки вязли по ступицу. Большинство рек приходилось преодолевать вброд, рискуя испортить товары. Каменные или деревянные мосты встречались крайне редко, а за проезд по ним приходилось платить дорожную пошлину и «мостовые» деньги.

Но даже уплата всех этих денег не защищала торговые караваны от нападений и грабежей. Сельская местность кишела беглыми солдатами и бродягами. Всякий путник мог подвергнуться нападению разбойничьих шаек, особенно если при нем было много денег или товара. Да и прибывшего к цели своего путешествия купца ожидал далеко не радушный прием. Во многих городах местные ремесленники сами торговали своими изделиями, а товар приезжих негоциантов скупался лишь оптом, в ограниченном количестве и в строго определенное время.

Томазо Грассо был одним из немногих купцов, которые не только не боялись опасностей, но и сознательно шли им навстречу.

Одет он был богато – в тунику из венецианского шелка с набивным рисунком, подпоясанную в талии широким поясом с серебряными украшениями, и шерстяную накидку из дорогого английского шарлаха красного цвета, застегнутую на правом плече золотым аграфом с большим драгоценным камнем. Накидка скрывала великолепную восточную кольчугу, цена которой была не меньше, чем панциря. А на поясе висел внушительного вида кинжал в дорогих ножнах.

Не менее грозно выглядел и слуга купца. Он был без доспехов, вооружен только ножом, но его разбойничья физиономия и широченные плечи поневоле вызывали душевный трепет. Меняла даже заерзал на сиденье и бросил быстрый взгляд на Ансельмо, который держался несколько в стороне. Подмастерье на мгновение смежил веки – мол, все в порядке, и я, и Пеллегрино настороже.