Текст книги "Со мной и без меня"

Глава 3
Твист Агеенко

Один мой друг, Тарас Агеенко, по утрам ел щи и шел гулять по набережной. Потом садился за ноты. Играл Агеенко долго и всласть и, только почувствовав, что саксофон становится теплым, словно свежий батон, позволял себе отдохнуть. Каждый день вот в такой час к нему заходила поворчать мать.

Полина Поликарповна, или просто Карповна, как звали ее соседки и друзья сына, была с «этой индейской музыкой» давно и категорически не в ладах. Раньше, собирая сына на работу, она готовила ему поношенную робу и краги, а сейчас подглаживает галстуки и праздничные рубашки. «Это ж что за работа такая, жаловалась – она соседкам, – ходит куда-то в черной паре при галстуке. Гулянки, а не работа».

Недавно Тарас Агеенко стал руководителем джаза в «Волне» ресторане не то чтобы лучшем на Кавказском побережье, но модном. Между тем по образованию он был строителем и три года в качестве прораба строил дома, санатории, причалы. И в управлениях, и в бригадах ценили в нем профессионала, человека современного. И если кому из строителей случалось встретить Агеенко с кипой нот и саксофоном под мышкой, особого значения этому не придавали: мало ли чем занимается человек после смены. Пожалуй, только Федор Михайлович Громов, пожилой прораб с соседнего участка, с которым Агеенко подружился, считал его увлечение делом зряшным.

– Как ты можешь столько времени на всякие польки-бабочки тратить? – выговаривал он Тарасу.

Ну зачем же только на польки-бабочки, – улыбался Тарас, – я «Твист эгейн» тоже знаю.

«Твист эгейн» еще больше засмущал Федора Михайловича, он, по правде говоря, смутно представлял себе, что это такое.

Агеенко после работы бывал в местном музыкальном училище, где уже давно складывался неплохой оркестр. Между собой музыканты были в большой дружбе и всякий вечер собирались вместе поиграть, послушать новые записи, поболтать о джазе. Директор училища позволял им репетировать в одном из классов и вслух замечал: «Научить людей хорошей музыке не легче, чем дом построить».

Он уверял, что рабочая площадка для хорошего джаза всегда найдется. И, очевидно, с его подачи в городском управлении культуры ребятам предложили: «Будете играть на самом трудном участке культурного фронта – в ресторане».

– Прораб Агеенко – руководитель джаза в ресторане «Волна»?! – удивился прораб Громов. – Дожили! Строителю надо строить, а не на дудке играть! – И продолжил гнуть свое: – Народу что нужно? Жилье, больницы, школы. Музыка потом.

– Вот в том-то и дело, что не потом! – отвечал Агеенко. – Танцуй, пока молодой!

Громов хмуро качал головой, а Агеенко, как он позже признался, вдруг вспомнил слова директора училища: «Научить людей хорошей музыке не легче, чем дом построить…»

А в ресторане… Тарас замечал, как настороженно зал слушает новый оркестр, словно силясь понять: чего это вдруг джазисты так стараются, платить, что ли, больше стали, или так? «Армстронг? Пожалуйста, сыграем «Сент-Луиз блюз», «Андрей Петров? Слушайте песню из кинофильма «Путь к причалу».

У Тараса действительно в груди таился голос, он стал неплохо петь с эстрады.

Чаше всего пел «Твист эгейн». И как бы смотрел на себя со стороны. И этот поющий Агеенко ему нравился. На сцене стоял парень, полный надежд и жизни. Он видел, что от его музыки в зале зажигаются улыбки. Он много привнес своего в эту знаменитую песню. Это был уже «Твист Агеенко». Это была песня для тех студентов и рабочих парней, что мечтали о лучшей доле и начали приходить в ресторан только «на Агеенко».

Но все ж это была мелодия с чужого плеча.

Тарас стал задумываться о своей песне. Он собирал ее по звукам, по ноткам, которые рождались от увиденного и пережитого в жизни, превращаясь в сильную джазовую мелодию.

Получилась нежная, немного грустная песня о женщине; в молчаливые одинокие ночи она ждет с моря сына, приходит к маяку и подолгу всматривается, не покажется ли на горизонте корабль. Вспоминает мелодии, которые сын увез с собой и которые теперь возвращает ветер. Все в ней – любовь.

Когда он пел эту песню, то неизменно чувствовал, что слова падают в необычную тишину зала, что люди слушают с пониманием. Это была хорошая песня. Это была «Карповна».

Как-то Агеенко вдруг увидел за дальним столиком прораба Громова. В перерыве тот подошел к возбужденным успехом музыкантам, спросил Тараса:

– О ком песня?

– Думал о своей матери, о Карповне.

– Да! Я тоже сейчас о своей думал.

«Карповна» быстро стала популярной песней в городе. Пели ее повсюду, и, конечно, она не могла миновать ушей матери Тараса.

«Сынок… обо мне песню сложил».

И, говорят, Полина Поликарповна тихо заплакала.

…Маленький город отличается от большого тем, что в большом можно многое увидеть, а в маленьком больше услышать.

Я радовался, что фамилия Агеенко стала почти нарицательной. Вдруг открылось для меня – она-то была созвучна слову «again», знаменитому шлягеру Элвиса Пресли «Твист эгейн». А для меня это была всего навсего фамилия друга.

Не мной замечено, что есть фамилии говорящие. Иногда они ставят своего обладателя в неловкое положение. По паспорту человек Легкий, а на весах он 130 кило. Смешно такого на боксерский ринг выпускать в категории сверхтяжеловеса.

Были такие бакинские конферансье Какалов и Кукуй. В филармониях их не знали. Но опытный худрук филармонии, поглядев на афишу заезжих артистов, всегда говорил: «Не ведаю, что вы за таланты, но фамилии у вас кассовые…»

На военных сборах в знаменитых Гороховецких лагерях у нас, студентов-гуманитариев, начальником был полковник Скуйбеда. Внушительный, всегда со строго сдвинутыми к носу бровями. Естественно, я недолго примеривал его фамилию к ситуации. Получилось. Вместо буквы «к» я поставил букву «х». Журфак одобрил. И беда в человеческом облике оказалась не столь большая, не столь страшная. Полковник гляделся уже совсем не грозно.

А вот с одной говорящей фамилией с детства я был не в ладах. Читать меня научили рано, до школы. И не стало большей забавы, чем, гуляя с мамой по городу, читать все, что попадалось на глаза: вывески магазинов, парикмахерских, афиши… Часто путь наш лежал к музыкальной школе, это место называлось «На подъеме» и славилось непревзойденной до сих пор шашлычной. Но, понятно, в те мои дошкольные годы не этот объект общепита меня привлекал. Я тянулся к загадочным строкам скромного объявления: «Доктор Гигиенишвили. Сексуальные расстройства».

Однажды с вопросом я пристал к отцу. «Что это значит? Надо у него учиться мыть руки?» Он долго беззвучно шевелил губами, потом все-таки объяснил, покрутив пальцем у виска, мол, эти расстройства нечто мозговое. (Стоит ли говорить, что в зрелом возрасте я понял, как папа был близок к истине.) Но тогда ему, недавнему кавалеристу, было не до Фрейда или его последователей.

Я успокоился. И только потом на меня обрушилась информация, круто изменившая мое представление о сложных болезнях, медицине и докторе Гигиенишвили в частности.

Вернусь к дирижерству… В ту пору джазовая музыка и бардовская песня разрушали заскорузлость идеологических догм, раскрепощали сознание молодежи. Они подняли до всенародной популярности романтику Булата Окуджавы, стали предтечей создания прекрасного и яростного мира Владимира Высоцкого. Но лично мною музыкальная стезя была не очень-то выстрадана. Поэтому не пошел по ней.

А бывает, поставит кто-то к стене лестницу еще в юности и десятилетиями ступенька за ступенькой поднимается ввысь. Доходит до самого верха и обнаруживает: лестница-то поставлена не у той стены!

Обманывались часто и мы, будущие шестидесятники. Об этом речь впереди.

Никаким дирижером я не стал из-за газеты. Не той, с миллионными тиражами – «Комсомольской правды», а нашей городской «Черноморской здравницы».

Я окончил свою железнодорожную школу. Хорошо в ней шел по литературе, мои сочинения направляли даже для участия во Всекубанской олимпиаде. Правда, там конкурс был велик, и призов мне не присуждали. Но наш историк говорил: «На главной магистрали «зеленый» тебе открыт. Ты только поддай пару». И я постарался.

Редакция «Черноморки» заказала заметку о нашем выпускном вечере. Я написал ее сразу после прощального танца под музыку «Давно, друзья веселые…». В заметке поклялся от имени всех выпускников, что никогда не забудем родную школу и ничего в жизни не растеряем из юношеских надежд.

«Клятву» напечатали. Без единой правки! Ликованию моему не было предела.

Застекленные витрины с «Черноморской здравницей» стояли на всех городских площадях, у центральных магазинов, кинотеатров и санаториев. Их читали умные прохожие и образованные отдыхающие со всего Союза. А мою заметку, мне казалось, они читали, заглядывая даже через плечо друг друга.

Буду журналистом! Кем же мне теперь еще быть!

На выпускном нам говорили: «Вы вступаете во взрослую жизнь». Для меня она начиналась с триумфа. Так представлялось и другому выпускнику Сочинской школы.

Глава 4
«Поклянись матерью»

Гурам Марусидзе шел с выпускного вечера, полный радости, что школа, будь она неладна, позади. Гордость тоже вспыхивала, но только когда вспоминались напутствия педагогов школы: «Вы уходите в большую взрослую жизнь…»

«Как хорошо в этой взрослой жизни, – думал Гурам, – можно поехать к родичам в Зугдиди, курить, устроиться на работу, даже пригласить дядю Жору в хинкальную…»

Дядя Жора был на два года старше Гурама. Он стоял на самом видном месте вокзальной площади со своим приятелем Славиком-товароведом из лесопилосклада. Возле них крутился еще один родственник Гурама, по зугдидской линии, но в отдалении, в уважительной позе, выражавшей готовность на все. В этот момент Гурам и вышел на дядю Жору.

– Эй, бичико, – окликнул его дядя Жора. – Как дела, к друзьям идешь или как?

– Или как, – ответил Гурам. – Школу вот окончил, – добавил, чтобы понял дядя Жора: племянник уже шагает во взрослую жизнь. Первые метры пути.

– А как оценки? – Дядя Жора уже который год числился в девятом классе вечерне-заочной школы. По правде сказать, больше заочной.

– Оценки приличные.

– Пятерки есть?

– По ботанике.

– Очень хорошо. Ботаники городу Сочи нужны.

Неожиданно дядя Жора вгляделся в племянника, затем перекинулся несколькими словами со Славиком-лесоторговцем и торжественно произнес:

– Я тебе, дорогой Гурам, в честь окончания школы хочу подарить машину. Отличную «копейку». Видишь, в тенечке стоит.

Гурам онемел. «Вот она, взрослая жизнь, – пронеслось в голове. – И это только начало».

– Ты ведь можешь водить? Вот ключи. Вон машина. Рули домой, там в сарае брезент. Накрой, чтоб краска не выгорала, права потом устрою. Будешь ездить.

Гурам вскочил в «копейку» и помчался. Надо ли говорить, какой восторг двигал парнем. Школа позади, аттестат в кармане, машина в подарок!

Но дома разразился скандал. Отец орал так, что куры преждевременно снесли яйца. «Какой подарок?! Какая машина?! Что Жора?! Жора аферист! Сядешь за решетку с пятеркой по ботанике!»

Отец как в воду глядел. Утром нагрянул оперуполномоченный Николай Николаевич Брагин из отдела по делам несовершеннолетних. На «уазике» милиции прикатил.

– Будем разбираться, – угрюмо оповестил он притихших родителей, – а пока гражданин Марусидзе Гурам арестован, или, если юридически описать, задержан.

Притихшего Гурама повезли в отделение. Старожилы околотка с интересом наблюдали, как знакомого всем молодого грузина препровождали в Пластунское РОВД.

Слухам и догадкам по этому поводу не было конца.

А оперуполномоченный Брагин положил перед собой лист бумаги из тетради в клеточку и грозно задал первый вопрос:

– Фамилия?

– Чья? удивился Гурам. С дядей Колей Брагиным, расположившимся за казенным столом, он был знаком с детства по причине своего, мягко говоря, шаловливого характера.

– Я что, по-китайски спрашиваю чья… Твоя! Это же протокол. Серьезное дело. Угон. Уголовка. Пять лет, общий режим.

– Фамилия Марусидзе, – наконец выдавил из себя ошарашенный выпускник школы номер 10 города Сочи.

– Расскажи, Марусидзе, кто готовил угон? Назови сообщников…

Гурам вслух стал припоминать, как было дело. Не угнал – подарили. Не сообщники, а дядя с другом. Машину держит во дворе. Ее номер СОЧ-34-22. «Копейка».

Теперь заудивлялся оперуполномоченный Брагин. Странный какой-то угон… Ну, ладно, продолжим.

– Ты грузин?

Вопрос очень удивил. Кто этого не знал. Пластунка – вся грузинская.

– Грузин.

– Поклянись матерью, что не угонял машину.

– Клянусь.

– Допрос окончен. Иди домой.

Только выйдя из отделения милиции, Гурам понял, что угон-то был. Просто дядя Жора и его дружбан не умели водить машину. А тут Гурам подвернулся.

…Приезжая в Сочи, я не упускаю возможности повидаться с Гурамом. И со всеми другими одноклассниками и друзьями.

Я думаю о былых временах с теплотой и грустью. Помню, можно было на иных улицах зайти на ночь глядя в любой дом, любую квартиру, и тебя, совершенно незнакомого, хозяева постараются накормить, обласкать. Здесь не поклонялись замкам и заборам. Случай «с подарком» был анекдотичным исключением. Угон и состоялся потому, что люди доверяли друг другу. И детей своих приучали к правдивости. Честное слово было гарантией не только искренности отношений, но и истинности поступков. Под честное слово без всяких расписок брали в долг немалые деньги. Это «Поклянись мамой» в устах следователя говорило о многом. И прежде всего о нерушимости и святости устоявшихся норм. Отступники от них были презренней казенных преступников.

Мы, конечно, знали, что были среди нас ребята отчаянные, легкие на розыгрыш, на всякие одурачивания приезжих, курортников. Как, к примеру, зарабатывали на мороженое? 19 копеек – пломбир… Парнишка лет тринадцати предлагал бросить монету в море, прямо с Южного мола. Глубоко, непросто узреть монетку на дне. И вот летит ласточкой мой приятель, долго пропадает где-то там в пучине под водой… Потом, вынырнув, показывает монету и получает приз – на мороженое. С детства мы знали этот простой секрет успеха. У парнишки за щекой всегда была монетка, и ничего со дна он не доставал… Фокус этот мог проделать любой, не только из нашего сочинского восьмого «Б» класса или из параллельного класса. Его знали все мои сверстники по побережью от Батуми до Одессы.

Замечу, что через много-много лет мы со Светланой сидели за кофе на том самом молу, где когда-то школьники ныряли за монеткой.

Вдруг к нам подошел малец, загорелый, спортивный, ладный:

– Дядечка, бросайте металлический рубль на дно. Я достану. А вы мне мороженое купите.

Я был потрясен. Фокус наш живет и процветает! Мороженое, правда, стало дороже.

Нам были знакомы не только фокусы с монеткой, но все повадки ребятни портового городка. Так мы были и великими модниками. У каждого – пара настоящих матросских брюк клеш, у каждого фуражка-мичманка. Мы покупали фуражки с белым кантом, а потом перешивали козырек сами, чтобы он смотрел круто вниз. Широкие и плоские ширпотребовские козырьки никуда не годились, их презрительно называли «аэродромами».

Однако перелицовывая козырьки своих мичманок, мы не собирались посвящать «параду» половину жизни. В этом все дело. Мы торопились дальше. И хотя мы могли запросто загорланить в самом неподходящем месте: «Где море Черное, песок и пляж, там жизнь привольная чарует нас», мы знали: это только на минуту. Навсегда же, если излагать высоким слогом то, что держали в уме, – ответственность перед домом, перед родителями, перед встававшей из руин страной. Мы спешили отдать долги. Мы не из-под палки старались вымыть и выскоблить пол, пока мама на работе. В школе любили разобрать, вычистить и собрать затвор у винтовки. За партой с одним из нас сидел одноклассник Игорь. Ему, мальчонке лет восьми, за ратные подвиги вручили медаль «За оборону Сталинграда». Боевой медалью Игорька наградили за то, что таскал в солдатские окопы бачки с чаем, почту…

Тихую скромную жизнь тогдашнего Сочи можно назвать провинциальной, даже патриархальной. А можно и обогнавшей время. По крайней мере – мое. Вся атмосфера этого города у теплого моря, независимого и открытого, доверчивого и гостеприимного, наложила отпечаток на мой характер, отношение к миру, навсегда определила понятия честности и дружества.

Никто не заменит друзей детства, ровесников и других, как говорится, ребят с нашего двора. Для них я до седых волос Талик, Виталик, Виталька, а для меня эти ребята навсегда Женя, Алла, товарищ Алик Сафаров, Габро, Володя, Додс, Игорь, Рита…

Они не стали большими начальниками.

Они стали большими людьми.

Думаю, это важнее чинов и званий. У них дружные семьи. Неистребим дух добропорядочности, непоколебимо сострадание к чужим горестям, а человеческие достоинство и совесть первостепенны. По жизни они врачи, строители, учителя, военные. Есть просто бабушки, просто дедушки.

Вот и Марусидзе Гурам Арсенович. Он уважаемый в городе человек, строитель, владелец гостиницы. Он весь и во всем давно сочинский. Дважды или уже трижды просто дедушка, а один раз невестка родила сразу четверых. Попал в Книгу рекордов Гиннесса…

Глава 5
Влюбленный адмирал

С теннисом я связал свою жизнь в ранние годы. Как-то в 90-е ироничная журналистка в телеинтервью спросила: «Ну а теннисом вы занялись, наверное, как все, при Ельцине?» «Нет, – ответил я, – при Сталине».

Сначала в сочинском парке «Ривьера» мальчиком подавал мячи. Потом уже с ракеткой в руках перешел на теннисные площадки к тренеру Раисе Селуяновой.

Все в теннисе нравилось. Даже проигрывать. Правда, не всякому сопернику. Школьником играл со взрослыми – в жизни людьми серьезными, а на кортах веселыми и остроумными до озорства. Ни разу не играл в званых турнирах, на которых бывает много всякого высокопоставленного начальства. На них обязательно кто-нибудь кому-нибудь подыгрывает, ведет себя неспортивно. Я же предпочитаю, чтобы в игре сохранялся мальчишеский азарт, безоглядность. Но однажды с большим начальником все же сыграл – с премьер-министром Японии. Конечно, при некоторых своих ударах ракеткой не уходил от понимания ответственности и целесообразности момента. Помнил я и про Курилы. Не раздражал поэтому партнера. Премьер, кстати, оказался неплохим теннисистом.

Партнеры менялись. С годами появлялись постоянные. Многие из них превращались в друзей, да еще каких.

Не припомню никак, когда на моем теннисном горизонте появился адмирал Ярослав Максимович Куделькин. Давно это было. Сам я не мог предложить ему играть со мной – разница в годах, в социальном положении. Я – начинающий журналист. Он – адмирал. Должно быть, он меня пригласил. Но одно точно – чаще всего встречались мы в Сочи. Он очень подходил для нашего города. Броский, праздничный был человек, любвеобильный, рисковый, понимавший шутку над собой и сам готовый к товарищескому розыгрышу.

Как-то я оказался командированным в Баку. Куделькин в это время занимал пост командующего Краснознаменной Каспийской флотилией со штабом в столице Азербайджана. Мы с ним тогда сразились. Ярослав Максимович играл прекрасно. Его тренировал сам Сергей Лихачев, известный наш теннисист, чемпион Союза. Но госпожа удача, очевидно, решила мне помочь. Я вел игру на равных. Больше того, при счете 5:5 на моей подаче у меня появились шансы на победу. Вдруг сыграли тревогу, и адмиралу потребовалось немедленно убыть в расположение штаба. Как мне обидно было. Мы играли при зрителях – и победный по игре для меня матч оказался сорванным! А потом прошел слух, что для такой тревоги не было повода, то есть военной необходимости. Кто бы это мог столь остроумно сочинить концовку партии?

Я подробнее расскажу о Славе Куделькине именно в этой главе, где речь идет в основном о Сочи, потому что в адмирале, повторяю, было много как раз сочинского замеса – яркости, легкости, жизнелюбия. Вот на ваш суд небольшое воспоминание о моем друге, занесенное в рабочий блокнот.

…Свою жену адмирал Куделькин нашел недалеко от Красноводска. Он был невероятно обаятелен. А если уточнить, то мужественно красив. Весь в белом, загорелый, на погонах звезды, глаза голубые, по правую руку всегда создание молодое, незнакомое. Впрочем, по левую руку – тоже. Незнакомое и молодое. Таким он помнится всегда. И когда служил на ТОФе (Тихоокеанский флот), и когда был на Северном флоте, и когда командовал Краснознаменной Каспийской флотилией.

Почему я запомнил его в белом? Никому так, как моему другу, не соответствовала фамилия, имя, отчество: Ярослав Максимович Куделькин. Никому другому так не шла парадная летняя адмиральская форма.

Мы всегда уговаривались, чтобы отпуска хоть как-то пересекались. Страсть к теннису – и моя, и Славы – диктовала нам сроки отпусков. Играли мы пару. Молодой красавец адмирал собирал обычно толпу юных болельщиц. (Большая загадка, где он их находил… Не в военных же гарнизонах!)

Ходили слухи, что рейсовые самолеты «Аэрофлота», доставлявшие Я.М. Куделькина в Сочи, возвращались обратно без стюардесс.

Каждый удар адмирала на корте восторженно встречался поклонницами.

Разумеется, я только портил игру.

Так продолжалось дней десять. Потом адмирал исчезал.

Время суровое. Маневры.

Правда, мне рассказывали, что видели его как раз в это время где-то в Ялте, Дубултах, Сухуми… Стюардессы пару дней мыкались у кортов парка «Ривьера». Потом, наверное, возвращались к грозному товарищу «Аэрофлоту» объяснять прогулы…

И вдруг на Ярослава Максимовича снизошла неземная (в полном смысле слова) любовь. Дело было в пустыне. Командующий Краснознаменной Каспийской флотилией (ККФ) вице-адмирал Куделькин проверял Красноводскую базу (или что-то в этом роде). В свободную минуту он решил определиться на местности. Вокруг лежала пустыня, далеко, долго. Адмирал был, как всегда, весь в белом. Соколиный его взгляд узрел вдруг нечто молодое и, естественно, незнакомое. Ему показалось (мираж), словно это молодое-незнакомое что-то ловит.

Приблизившись, Ярослав Максимович уяснил, что это явно не змеелов. А натурально Люда, Людочка.

Осталось адмиралу определить, окончила ли она школу. Оценки успеваемости его не интересовали.

Надо ли говорить, что бедная военная база в Красноводске все следующие две-три недели была подвергнута ежедневным проверкам, смотрам, марш-броскам, тотальным маневрам на суше и на море. Разумеется, во всех этих мероприятиях принимал участие лично командующий ККФ.

Удавалось влюбленному адмиралу, несмотря на повышенную боеготовность, выкраивать час-другой для личных дел. Судя по всему, и на этом фронте все удавалось, так как по окончании внезапных учений на военный пирс Красноводского порта прибыла Людочка с букетом цветов и родителями.

Катер командующего флотилией (флаги расцвечивания, оркестр) стоял у пирса. У парадного трапа Я.М. Куделькин, адмирал, вроде уже жених, но еще не муж. Оркестр грянул «Прощание славянки», без всякого намека, но эта русская семья – Людочка, папа, мама – в Туркмению уже не вернулась.

Все изложенные выше судьбоносные события развивались стремительно, бурно и в рамках закона. Поэтому я был срочно зван в Баку в качестве свидетеля на обряд бракосочетания.

В резиденции командующего, не во всем разобравшись с дороги, я начал поздравлять с законным браком миловидную женщину лет сорока.

– Я – мама, – улыбнулась она.

– Это теща, – уточнил Ярослав Максимович, командующий.

Бракосочетание происходило тут же, в резиденции, в Баиловском переулке. Работники ЗАГСа – все в лентах, в гербах Азербайджанской Республики. Почему здесь, в резиденции, а не в ЗАГСе? Родителям и близким объяснили: брак адмирала – военная тайна. Торжественно засвидетельствовали брак моего друга и прелестной Людочки.

Прожили они вместе недолго, но счастливо. Родилась дочь.

Слава еще служил – перевели на Дальний Восток, потом в Питер. Затем развод, тоска.

Частые звонки, просто поговорить.

Редкие – редкие с просьбой.

Он не мог без морской работы, риска, кораблей, морского братства, изнурительных походов за тридевять земель…

Без легенд, что шли за ним – волна за волной…

Одна легенда помнится до сих пор. Ярослав Максимович командовал походом кораблей в Гавану. Холодная война. Куба в блокаде. Прошли отрядом североморцев вдоль американского побережья. И вдруг в центре нью-йоркской бухты всплывает буй гигантского размера. На нем русские буквы: «Привет от моряков Северного флота!» Как он туда, этот буй, попал, до сих пор идут споры. Скандал был колоссальный. По легенде главком ВМФ Горшков спас Я.М. Куделькина от больших неприятностей. Потом, правда, вручили орден.

…И вот звонок: «Попроси Гидаспова (первый секретарь Ленинградского горкома КПСС), может быть, он порекомендует меня куда-нибудь».

Конечно, я бросился звонить в Ленинград. Гидаспов знал, что я из ЦК КПСС. Тогда как-то было принято на небольшие просьбы откликаться. Борис Вениаминович принял адмирала, помог с работой, выручил. Спасибо ему.

Ярослав Максимович умер в 1999 году. Прощальный военный салют не прозвучал: хоронили-то директора гостиницы.

У могилы стояли бывшие сослуживцы адмирала, Мария Борисовна «Мальборо», жена друга с Северного флота, Сережа Лихачев из Баку, теннисный гений, женщины, девушки, девушки… Некоторые из них, по-моему, были его детьми.

Признаюсь, Ярослав Максимович здесь представлен не во всей красе. Я и не попытался показать его в море, коснуться флотоводческого аспекта. Запись эта из давних времен, когда мне так виделись друзья. Тогда считалось обязательным для журналиста раскрывать суть человека в работе. И если уж обрисовывать его личную жизнь, то непременно в розовых тонах. Так что записки замышлялись для себя… Ведь о Ярославе Куделькине написано много и без меня. Вот воспоминание ветерана Военно-морского флота Алексея Михайлова. Здесь штрихи, редкие в деятельности звездоносных военачальников.

«Штаб Тихоокеанского флота возглавил вице-адмирал Куделькин Ярослав Максимович, командовавший до этого Каспийской флотилией.

Знакомство с флотом он начал с дивизии. Осмотрел атомоходы, побывал на береговой базе и побеседовал с офицерами штаба соединения. После этого его и офицеров штаба флота пригласили на обед в кают-компанию дивизии. Прежде чем приступить к обеду, Ярослав Максимович спросил начальника продслужбы береговой базы, на чем жарили курицу, предложенную на обед. Майор С. разъяснил, что жарили на комбижире. Это вызвало негативную реакцию начштаба ТОФа.

Оказывается, он написал две книги: «Правила приготовления пищи на надводном корабле» и «Правила приготовления пищи на подводных лодках».

Мастер спорта по теннису, он всячески поддерживал работу спортивных клубов, часто выходил на яхте в море. Многие офицеры тоже увлекались парусным спортом. Без участия адмирала Куделькина этих положительных перемен не было бы.

Куделькин, конечно, от «кудели». Она, по словарям, сердцевина веретена; куделить значит вертеться, крутиться, гулять, резвиться. К людям подходит. С виду такие и есть сочинцы постоянные, сочинцы временные, то есть залетающие в город отдохнуть, вроде Ярослава Максимовича. Но это не жуиры, не прожигатели жизни. Они натуры разносторонне одаренные. Их стержень хорошо обозначил сам адмирал. За ним числится такой афоризм: «Товарищи офицеры, послушайте мой совет: чтобы ничего не делать, надо уметь делать все».