Текст книги "Со мной и без меня"

Глава 6
Официант Егоров

Не знаю, вспомните ли вы мой рассказ, как я, журналист «Комсомольской правды», менял профессию. Был палубным матросом на танкере «Джордано Бруно». Потом учительствовал в харьковском ПТУ.

Еще была попытка попробовать себя в качестве абитуриента престижного вуза. Успешно прошел два тура творческого конкурса, от третьего отказался, не рискуя стать студентом. Борис Андреевич Бабочкин (народный из народных – Чапаев!) даже звонил в газету с просьбой отпустить меня «в артисты».

Наконец нанялся (для материала под рубрикой «Журналист меняет профессию») официантом в ресторан. Почему? Уж больно поносили профессию официанта. Самое мягкое оскорбление: «Такому борову пахать надо, а он…» Это сейчас совершенно не зазорно работать в сфере ресторанного обслуживания, а в представлении советского обывателя в нее шли лишь отпетые холуи, страдальцы по бесчестному рублю. В партию их не принимали, социальных льгот не предоставляли. Постоянные герои «Крокодила». А откуда взялось такое отношение?

Захотелось окунуться в этот мир, самому изучить «кухню» профессии. В Москве меня согласился попрактиковать администратор ресторана «Арагви» Дмитрий Петрович Люцкий. Азам профессии он меня учил по ускоренной программе. Кое-что втолковал. Красивой получалась картина, когда я, сам по себе нестандартного роста, нес поднос выше головы, где-то за два метра. Через несколько недель Люцкий решил, что практикант готов. Я выехал в Ленинград, в кармане лежала немного с липовым душком бумага: официант такой-то направляется от «Арагви» по обмену опытом в Ленинградский трест ресторанов. Принимающей стороной москвичу определили модный ресторан «Нева» с кафе, занимавший двухэтажный особняк.

Поначалу на меня здесь смотрели как на слабоумного человека, которого к общественному питанию на выстрел нельзя подпускать. Например, я интересовался, почему указанные в меню 10 сортов кофе готовятся одинаково? Все эти «кофе по-восточному», «кофе по-турецки» и прочие черпались из одного и того же вечно кипящего чана. Потом решили: а, молодо-зелено…

Лишь один невский официант проникся ко мне симпатией – Рудольф Егоров. Он был среднего роста, хорошо сложен, даже крепок. Приятное лицо, чуть широкое в скулах, и далеко расставленные глаза.

Начиналась моя рабочая смена.

– Какая у тебя сегодня позиция? – спросил Егоров.

– Вот эти столики, у эстрады.

– А, на «орбите»… На самом ходком участке. Соседями, значит, будем. В случае чего обращайся, я вижу, ты в официантах недавно.

– Откуда знаешь?

– По сервировке определил. Молодой который – тот всегда тарелки далеко от края стола ставит. А нужно только на два пальца. Я уж седьмой год по этому делу. Тарелочки поправь – они должны аппетитно стоять.

Мы пошли в гардероб покрутиться у зеркала – отладить официантскую форму, причесаться, чтобы все было чин чином. Последний штрих: белую салфетку на левую руку и… «Ваш выход, товарищ Егоров!» – сказал Рудольф своему зеркальному отражению.

Пять минут как открыли ресторан, а на «орбите» места уже заняты.

«Здравствуйте. Пожалуйста, меню».

Рабочий день Егоров начинает с этой привычной фразы. Сервировку столов, протирку посуды, фужеров, рюмок и прочего, как он говорит, «стекла» – словом, все, что было до открытия, называет разминкой. Вот заказы приняты на всех трех столиках. Заказы (их одиннадцать) непростые, сидят в основном одиночки. Рудольф записал, двинулся к кухне. Здесь в служебном коридоре чинность с Егорова слетает. Он бежит к кассовым аппаратам. Их два – буфетный и кухонный. Нужно быть внимательным: не просто выбивать чеки, а в определенном порядке. Не то кто-нибудь из посетителей может заждаться своего заказа.

Потом с криком, обращенным к цеху первых блюд («Закажу три рыбные, два с пирожком, две мясные, четыре с курицей»), бросается в противоположную сторону за посудой, хлебом, водой, холодными закусками. Естественно, не везде он оказывается первым. Идут минуты, готовятся солянки и бульоны. Егоров томится у холодных блюд с грудой всевозможных салатниц, селедочниц, тарелочек. Гости ждут.

Наконец, все получено, нагружено, элегантно поднято над головой, понесено в зал… Взгляд на «орбиту»: как, мол, не очень истомились гости? Поднос поставлен на специальный столик. От него Рудольф проделывает несколько рейсов, пока всем не разнесет закуску.

– Осетринка у вас? – спрашивает Егоров, хотя, как я позже убедился, никогда почти не ошибается.

– У вас помидорчики.

– Буженинку вы просили.

– Рыбку заливную отведайте.

И так далее – все уменьшительно-ласкательно.

Пожелав приятного аппетита, Егоров неспешно уходит, чтобы около кухни вновь включить «вторую космическую».

– Первые готовы?

– Готовы.

– Беру. – И снова за посудой и половником вдоль по коридору.

На обратном пути заглянул на раздачу вторых блюд:

– Девочки, ставьте. Три «деревни», два натуральных, два лангета, четыре эскалопа!

Другие просто кричали: «Пойдет четыре мяса!» Не до лангетов с эскалопами, не до фрикандонов… Четыре мяса…

Через какое-то время с большими мельхиоровыми супницами и бульонками Егоров выплывает в зал. Разливает солянки по тарелкам, относит к столам бульон. Ловко убирает закусочную посуду, относит на мойку. Потом идет получать свои деревенские и натуральные бифштексы, лангеты, эскалопы. Подал гостям, прихватил посуду, отнес на мойку, теперь ждет на раздаче кофе, чай, мороженое. Вот и все. Гости рассчитались, им на смену идут уже другие. Потом еще и еще. Обеденный «час пик» на Невском проспекте длится триста минут – пять часов. А день у официанта только начался.

Чем измерить услуги? И легко ли это – так работать? Зарубежные специалисты как-то посчитали и обнаружили, что самый тяжелый труд у горняков, следом за ними идут как раз официанты, а уж потом металлурги, машинисты, станочники, строители, ткачи. Как вы полагаете, сколько километров за смену вышагивает официант? Чуть ли не сорок. А сколько переносит за то же время груза? До двух с половиной тонн.

Егоров ничуть не удивился такой арифметике: «Смену кончишь – ноги не носят. Да сам-то?». Я, разумеется, и сам чувствовал после смены себя не лучше, но полагал, что это с непривычки.

Экономисты подсчитали, что ленинградский официант в среднем за год обслуживает восемь с половиной тысяч человек. Это примерно столько же, сколько приходится на одного проводника «Красной стрелы». Но можно ли сравнить по трудоемкости эти две профессии? Думаю, нет. На моей стороне еще один показатель. Опросами выяснено, что для каждого третьего посетителя главное в ресторане вежливые и культурные официанты. В «Неве», например, я видел людей, которые хотели бы пообедать или поужинать только у Аркадия Иванова, только у Виктора Степанова, только у Рудольфа Егорова.

Егоров сказал мне о своей профессии:

– Официант не только должен накормить, угостить сотни и сотни людей. Любое блюдо я стараюсь подать по-своему, по-егоровски.

– Как это? – интересуюсь.

– Вот я, прежде чем поставить бутылку, например, на стол, всегда сам налью посетителю вино или воду. Ерунда, на первый взгляд, а гостя это располагает. Если человек приезжий и в «Неве» впервые, мой этот жест его успокаивает, делает ресторан уютным, домашним.

Я все время старался быть поближе к столам Егорова. Приглядываюсь, прислушиваюсь. Замечаю некоторые неброские детали его труда. Вот принес он жареную курицу.

– Пожалуйста, курочку, левая ножка: у этой породы она пожирней правой.

Немудреная шутка, а у посетителя улыбка и благодарный взгляд. И так едва ли не с каждым блюдом Рудольф дарует от себя толику доброго расположения духа, хлебосольства.

Официант постоянно общается с людьми, и это заставляет его быть «человековедом». Каждый официант точно определяет настроение посетителя и потому к каждому имеет определенный подход. Егоров, например, стеснительных обслуживает заботливо, грубых выдержанно, хладнокровно, раздражительных предупредительно, обидчивых тактично. Обслуживая столик, ему приходится узнавать многое из невидимых сторон жизни человека. Впрочем, часто посетителю приходится, например, рассказывать официанту о своих недугах в простой надежде, что он поможет выбрать приемлемое меню: официант нужен как диетолог.

Но тот же Егоров и его коллеги становятся еще невольными свидетелями наших интимных разговоров, а подчас сталкиваются и с людскими пороками. Должен сказать, что официанта, как правило, не стесняются. Не знаю почему. То ли застолье притупляет стыдливость, скромность, то ли многие еще судят об этой профессии по ее древним лакейским корням бессловесности, угодничества.

Официанты относятся к чаевым деловито, как шоферы к запаху бензина, никуда от него не денешься. Но чаевые едва ли не самая главная отметина профессии. Много еще есть официантов, которые не в силах устоять против соблазнов сорвать лишнюю «пару копеек» с посетителя. Такие и обнажают липкие корни профессии.

Каждый официант наперед знает, что обеденный дневной гость, как правило, чаевыми не бросается. Если у человека счет на рубль девяносто, никто не даст три.

Часам к пяти-шести вечера обеденный «пик» идет на убыль. Чувствуешь, как устал, а может быть, просто голоден. Пошел искать Егорова. «Обедал?» – «Нет». – «Давай за компанию?»

Так вот. Захотел, скажем, поесть официант Егоров или другой кто, подходи к своей кассе, выбирай в обычном ресторанном меню себе обед, чеки пробивай. А поскольку меньше рубля кусок мяса в ресторане не стоит, обед обойдется рубля в полтора-два. Поужинать захочешь – снова ступай к кассе.

И вот мы стоим у кассы, мудрим, чего бы поесть.

– Столько блюд, а есть нечего, – пробурчал Рудольф.

Выбили все-таки по лангету. «По мясу», если по местным понятиям. Сидим у кухни, жуем мясо и спортивные новости. О жизни толкуем: только за обедом и можно, весь день в канители.

– Я знаешь, как на мотоцикле гонял! Разряд имел даже. А раньше еще, когда электриком на заводе работал, велоспортом увлекался. Тоже получалось. Сейчас, дурак, все забросил. Набегаешься здесь, целый день потом лежишь ноги кверху. А тут еще в торговый институт надумал поступать, не до спорта.

– А жена где работает?

– В школе. И учится. На нее, собственно, насмотрелся и тоже к учебе потянуло. Двоим учиться трудно: сыну присмотр нужен, во второй класс пацан пойдет. Вот такие пироги. Пойдем в зал, сейчас «вечерники» повалят.

А вот и вечерний гость. Нетороплив, доволен местом за столиком на «орбите» и вообще тем обстоятельством, что пробился-таки в «Неву». Хорошо: музыка гремит, стол сервирован в три стекла (фужер, шампанка, рюмочка), кругом наряды, улыбки, тосты… Что ни говорите, но какой русский не любит красивого застолья! А вот и официант. «Звать как?» – «Рудольф». – «Прекрасно, Рудольф, прекрасно… Вот что, голубчик, коньяк пойдет. Один раз, для начала. Армянский добудь непременно!» И так далее. Неторопливо, весело, подробный делает заказ вечерний гость.

Но кончен бал! Час ночи. Убрана посуда, пересчитаны салфетки, сдано стекло. Пора домой. Выходим на Невский. Метро уже закрыто. Редкий троллейбус прошелестит мимо. Официанты разбиваются на привычные группки – это попутчики, им ловить еще с полчаса такси. Поймал такси и Егоров – ему ехать в Выборгский район. Щелкнул счетчик, погас зеленый огонек.

Командировка моя подходила к концу. Надо было уже не в фигуральном, а в буквальном смысле сфотографировать Егорова для газеты. Я пришел в ресторан за час до открытия. Нашел Рудольфа и сказал ему, показав свой «Киев»:

– Запечатлеть надо.

– На память, что ли? улыбнулся Егоров.

Я объяснил, что для «Комсомольской правды».

– А я не комсомолец. По возрасту выбыл: мне тридцать три, да и не лучший Егоров официант в «Неве», – как-то автоматически проговорил Рудольф и в лоб спросил: – Ты в «Комсомолке» работаешь?

Я кивнул.

– Ну и пироги… Я и то смотрю-смотрю, и чего-то никак не могу признать в тебе своего. – Егоров покачал головой. Потом словно припечатал: – Фельетон писать будешь? Это, конечно, твое дело. Я про рестораны больше фельетоны в газетах читаю. Привык.

– Вот ты говоришь, что Егоров, мол, не лучший официант в «Неве». А кого же ты считаешь лучшим, кто пример для тебя? – спросил я Рудольфа под конец разговора.

Егоров задумался.

– А не официанта назвать можно?

Удивительную вещь я услышал.

– Представь на минуту, как вечером руководитель оркестра выходит к микрофону и говорит: «Дорогие гости! Сейчас наша солистка исполнит бессмертную песню «Синий платочек». Слова этой песни принадлежат работнику нашего ресторана Михаилу Александровичу Максимову, сорок лет проработавшему в общественном питании. И сегодня он ответственный дежурный в этом зале…

Я, естественно, решил продолжить практику. В первый же свободный от рабочей смены день обегал библиотеки, архивы Ленинграда в поисках точных данных о «Синем платочке».

И вот что выяснил.

Глава 7
Синий платочек

На мой взгляд, наиболее объективный рассказ о песне «Синий платочек» принадлежит Ю.Е. Бирюкову – композитору, писателю и музыковеду. Он собрал и восстановил более сорока тысяч песен. О «Синем платочке» составил целую хронику.

Давайте перенесемся в довоенный 1939 год, когда впервые прозвучала его мелодия. Именно тогда, спасаясь от фашистской неволи, в Советский Союз приехали участники популярного польского эстрадного коллектива «Голубой джаз». Они выступали с концертами в Белостоке, Львове, Минске и других городах. Весной 1940 года «Голубой джаз» гастролировал в Москве. Концерты его проходили в саду «Эрмитаж». На одном из них побывал поэт и драматург Я.М. Галицкий. Среди многочисленных мелодических импровизаций композитора и пианиста джаз-оркестра Ежи Петерсбургского, прозвучавших в концерте, одна особенно понравилась ему. И тут же, во время концерта, он нашел слова под понравившуюся мелодию. Слова про девичий синий платочек наполнили мелодию новым смыслом, как бы вдохнули жизнь.

Вряд ли подозревал тогда Яков Маркович Галицкий – автор многих пьес, с успехом шедших в те годы на сценах столичных театров, что не им, а именно этому искрометному его поэтическому опыту предстоит долгая жизнь. Песню включили в свой репертуар многие известные певицы и певцы: Л. Русланова, И. Юрьева, В. Козин.

Великая Отечественная война вызвала к жизни новые песни, которые нужны были солдатам первых эшелонов, отправлявшимся на фронт, первым призывникам и добровольцам, ополченцам, толпившимся на сборных пунктах. И такие новые песни-лозунги, песни-призывы, выражали стремление к борьбе, к отпору врагу.

А со старыми же песнями произошла странная и неожиданная метаморфоза: мирные, довоенные тоже стали фронтовыми, обрели как бы второй, не существовавший прежде смысл. Повествуя о любви и любимых, о разлуках и встречах, о родном доме и русской природе, они зазвучали как рассказы, как напоминание о тех мирных днях, той мирной жизни, за возвращение которой шла война, ради которой солдаты воевали и жертвовали собственной жизнью. Заново родившись, песни эти помогали воевать. Они стали как бы надеждой на близкую победу, встречу с любимыми…

Но все-таки самую широкую известность и распространение в годы войны получил, вне всякого сомнения, тот фронтовой вариант «Синего платочка», инициатором создания и первой исполнительницей которого стала замечательная наша певица, народная артистка Советского Союза Клавдия Ивановна Шульженко. С голосом этой популярной исполнительницы «Синий платочек» обрел как бы второе рождение и бесконечную жизнь, стал одной из самых знаменитых песен военных лет.

Время написания стихов этого фронтового варианта «Синего платочка» – 9 апреля 1942 года. Их автор – литсотрудник газеты «В решающий бой!» 54-й армии Волховского фронта, лейтенант Михаил Александрович Максимов.

Войну он начал в 1-й горнострелковой бригаде в должности помощника командира артиллерийско-пулеметного батальона. Но через несколько месяцев был отозван в распоряжение фронтовой газеты. По заданию редакции ему приходилось бывать на различных участках Волховского фронта, писать репортажи о боевых событиях.

Приезд на Волховский фронт Клавдии Ивановны Шульженко и джаз-ансамбля Владимира Коралли совпал по времени с присвоением гвардейских званий отличившимся в боях частям и соединениям 54-й армии. Вот строки из военного дневника ленинградского писателя А.А. Бартэна, работавшего в ту пору вместе с Максимовым в редакции газеты «В решающий бой!»:

«5 апреля 1942 года. Вечером в клубном зале школы концерт джаз-ансамбля под руководством Шульженко и Коралли… Шульженко и Коралли одни из немногих, выступавших в Ленинграде в самые тяжелые дни. Выступают они и сейчас в прифронтовой полосе, приносят людям, идущим рядом со смертью, радость и имеют, несомненно, право на самые большие награды… Тяжелый воздух. Тяжелораненые. Сдержанные стоны. Слабый свет. Маленькая школьная сцена с остатками детских декораций. Раненые послали записку. По их просьбе Шульженко исполнила «Синий платочек»…»

Это был еще довоенный «Синий платочек». После его исполнения Шульженко познакомилась с Михаилом Максимовым поближе. Узнав о том, что он пишет стихи, Клавдия Ивановна сразу же предложила написать новый текст на музыку довоенной песни «Синий платочек», чтобы в нем были слова, созвучные военному времени.

«Я, конечно же, не мог тогда предположить, что «Синий платочек» с моим текстом «приживется» и что ему будет уготована такая долгая жизнь», – вспоминал много лет спустя Михаил Александрович. В ту пору считалось ведь, что на фронте нужны совсем другого рода стихи и песни призывные, мобилизующие.

Было весьма заманчиво отыскать первую публикацию «Синего платочка». Выяснилось, что редактор фронтовой газеты Плющ Александр Львович живет в Москве и в свое время был редактором популярного издания газеты «Неделя». Мы встретились. Александр Львович очень обрадовался весточке от своего старого фронтового друга. Порывшись в ящиках письменного стола, он спокойно и как-то по-будничному извлек оттуда пожелтевшую от времени, аккуратно переплетенную подшивку дивизионной газеты «За Родину!». Вот и 101-й номер ее от 8 июня 1942 года, и в нем, на второй странице, стихотворение «Синий платочек» с подписью «Лейтенант М. Максимов».

В ноябре 1942 года на экраны страны вышел фильм режиссера Ю. Слуцкого «Концерт фронту». Именно в нем прозвучал впервые максимовский вариант «Синего платочка» в исполнении К.И. Шульженко. Вскоре была выпущена открытка с этой песней. Ее и сегодня хранят в семьях многих фронтовиков как дорогую реликвию.

Я был потрясен. Узнав такие замечательные коллизии о жизни и творчестве Михаила Максимова, администратора ресторана «Нева», я теперь искал с ним встречи.

Максимов строг был всегда и во всем, как всякий человек, оказавшийся не на своем месте. Я с первого дня моей службы в «Неве» приглядывался к нему, еще ничего такого не предполагая. Все гадал: погорелец с партийной работы? Отставной полковник? Провинившийся директор предприятия? Спрашивать было не принято в ресторанной среде. Нам было надо поменьше показываться начальству на глаза, это правильное поведение. Я так и поступал, не дергался.

Но по всему выходило, что он не для «официантского» цеха. Впрочем, со всеми нами он держался не по ресторанному рангу. Не выговаривал, не поднимал «рабочий настрой».

Максимов, натурально, и меня не выделял среди других. Прихожу вовремя, стекло протираю, без скандалов, без обсчетов, и то хорошо. Но однажды он посчитал меня за недотепу.

В тот вечер очередь в «Неву» была дикая, за моим столом оказались шумливые, торопящиеся куда-то молодые ребята. Мне, корреспонденту «Комсомолки», ничего не стоило определить, что это комсомольские работники. По каким-то намекам я понял, что они в Ленинграде были на важном совещании и вот решили отметить его завершение. Честно сказать, я им в эту минуту позавидовал. Красивые ребята, чудесные девушки, какой-то возвышенный, горячий разговор. Мои ровесники, а я – как для мебели:

– Два салата, две селедки, мясная нарезка, на горячее котлета по-киевски, компот. Портвейн есть?

– «Три семерки».

– Пойдет.

Вот и все общение. Два парня, две девушки. «БАМ», «ударная стройка», «стройотряд»… Это все, что я мог уловить, крутясь у стола. Кипучая жизнь проносилась мимо.

И вдруг в конце вечера комсомольцы потребовали «жалобную книгу». Я не удивился, я остолбенел. Ну не за что! Потом успокоился: хороший эпизод, будет повод для газетного материала выяснить, за что пишут жалобы, когда нет повода для недовольства.

Я мрачно кивнул комсомольцам и побрел к Максимову, дежурившему в ту смену.

– Требуют жалобную книгу… – промямлил я.

– Неси им коньяк, шампанское, что хочешь, но чтобы жалобы не было. – Кое-какие его выражения (для связки слов) я опускаю. Максимов прогневался не на шутку.

Надо пояснить: из-за одной жалобы вся наша смена – повара, администраторы, официанты – лишалась месячной премии. А тут какой-то новичок по обмену опытом из «Арагви», из какой-то Москвы, всю малину… и т. д. и т. п. Все это я услышал и от Максимова, и от коллег.

От коньяка, конфет, шампанского юные строители коммунизма с негодованием отказались. Пришлось тащить «Книгу жалоб и предложений». Еще полчаса позора и укоров, наконец запись готова и мне вручена. Мелькнули комсомольские улыбки. Они мне показались кривыми. Я сделал гостям «физкультпривет!» и пошел знакомить Максимова с текстом. Суровый администратор читал меморандум неспешно. Потом, оглядев официантскую бригаду, вздохнул:

– Читаю: «Спасибо за великолепное обслуживание. Всем официантам Советского Союза надо брать пример с Виталия Игнатенко. Подписи» – Что встали? Идите работайте. Я на всякий случай дал московскому практиканту не ту жалобную книгу.

Надо пояснить: я узнал потом, что в любом уважающем себя ресторане имелись две «Книги жалоб и предложений». Одна – для контролирующих органов, другая для тех, кому не терпелось настрочить «телегу».

И тут-то я открылся Максимову. А он мне – с подробностями о «Синем платочке», о журналисте на войне, о не слишком здоровом ленинградском климате.

Отношение всех в последние дни практики ко мне в корне изменилось. Все коллеги уже не сторонились «какого то человека из «Арагви», были откровенны, доброжелательны. Конечно, и я летал как на крыльях: такой материал в Москву везу! Нет, сразу два. О Егорове и о Максимове.

Осмелел в конечную смену. Не прогнать, не наказать. Шутил с посетителями напропалую, о чем официанты «Невы» и не мечтали.

– Слушай, парень, найди нам девочек. Мы приезжие. Отдохнуть надо, – подвыпившие гости из области желали постельного продолжения банкета.

И я, официант, должен был, по их мнению, обеспечить это мероприятие. Читать им нотацию – глупо. Отказаться – не поймут, «слабак». Я поступил иначе, ответил с готовностью:

– Девушки вас будут ждать у входа.

– А как мы их узнаем?

– Они будут стоять вверх ногами.

Конечно, после этого можно было схлопотать жалобу, скандал, ведь посетитель всегда прав. Но теперь позади меня уже стоял Максимов. Да, по-моему, и у ребят было немало возможностей показать себя не забитым, не вечно виноватым, бессловесным дежурным персонажем журнала «Крокодил».

«Комсомолка» вышла, появились в редакционной почте отклики. Много хороших, но были и критические, что, мол, не о ком писать, кроме официантов? Как мог советский журналист, даже работая официантом, брать чаевые? А в ресторанной сфере – неожиданный для нас, газетчиков, восторг и благодарность. Мы с женой – не прикидываюсь – не так часто наведывались в такие предприятия общественного питания, но тогда пошли. И весь стол был заставлен подарочным шампанским, просили автографы…

Потом и это прошло.

Но вдруг – звонок, по моему телефону 253-30-56, естественно, рабочему, о домашнем мы только мечтали…

Шульженко! Клавдия Ивановна!

«Я прочитала вашу статью. Как там Максимов? Хотела бы его повидать… Он бывает в Москве? Ах нет… Ах, телефона у вас нет… Хорошо. Вы можете меня сопроводить в Ленинград, я хочу его видеть».

Редакция приобрела Клавдии Ивановне Шульженко и мне билеты на «Красную стрелу».

В купе «СВ» она была одна. Я где-то там, рядом. Клавдия Ивановна была грустна и величественна. Для меня, молодого журналиста, конечно, всегда была честь просто говорить с ней, а тут еще случай помог найти для народной певицы дорогого, как я понял, для нее человека.

В ресторане «Нева», куда я сопроводил Клавдию Ивановну, они и встретились.

Шульженко и Максимов.

Издали я поглядывал в их сторону. Они долго сидели в дальнем углу ресторана…

Время было раннее, посетителей еще не пускали. Да, думаю, если бы зал был и полон, никто не помешал бы их встрече…

Потом я долго бился, чтобы М.А. Максимову хоть какие-нибудь авторские насчитали за десятилетия звучания «Синего платочка»…

Но это уже, как говорится, другая история.