Текст книги "Со мной и без меня"

– Фатамата уже совсем большая… – Асатунджай взяла мужа под руку и повела к люльке, в тень пальмы.

Потом Усман пришел со своей семьей в нашу хижину. Трехлетняя Нинэ и пятимесячная Фатамата смотрели на незнакомых людей счастливыми папиными глазами. Асатунджай скороговоркой делилась новостями с мужем, нарочито говорила всякие пустяки, наверное, чтоб не думать о скором расставании. А когда Усман отлучился на минутку, она вдруг затихла, обняла девочек.

Младшую-то он всего четвертый раз видит. Последний раз был дома сто два дня назад.

Жена контрразведчика последней узнает от командования, что произошло в эти сто два дня разлуки с мужем. Наверняка от нее утаят, что Усман во время нашей командировки попал в засаду жиллов, двое суток, раненный, выползал из джунглей. Потом был госпиталь.

Наверняка ей расскажут, что Усман все-таки выследил тех самых жиллов. Несколько дней шел по их следу, ждал, когда они выдохнутся. Потом был бой. Наверняка до жены контрразведчика дойдет весточка, что ее Усман обезвредил несколько десятков жиллов и что в одной из последних схваток его опять ранили. На этот раз легко, в руку.

…И снова госпиталь. Потом новый бой. Новые тропы.

За все дни и ночи, что довелось провести нам на фронтах среди бойцов, мы не видели ни на ком каких-либо знаков воинской доблести или наград. Наверное, это была одна из тех редких в мире армий, где высшие награды – память и благодарность освобожденных земляков. Нам говорили о выходце из этих мест Марселино да Силва, геройски бившемся, как записано в моем блокноте, за Мадину-Бое. Мы даже представляли его себе – высокого, широкоглазого, скромного. И потому, когда неожиданно встретились, сразу узнали его. Потом мы долго сидели, пили кофе, говорили о том о сем, потому что о Мадине Марселино отвечал односложно: бой, мол, был как бой…

Он пришел в партизанский отряд пятнадцатилетним. Вернее, упросил одного из командующих Южным фронтом, чтоб его взяли. Дважды был тяжело ранен. Потерял ногу. Но снова его видят на передовой. Теперь у Марселино еще одно сильное оружие: он учится. В его полевом ранце не иссякли гранаты, но появились и книги. После каждого боя он пополнял запасы оружия, огнестрельного и идеологического.

Из боя в Мадине его вынес молодой боец, которого Марселино не хотел брать в партизанский отряд. Думали, что рана смертельная. Марселино был без сознания и не мог видеть слез своего командира. Только потом, в госпитале, он узнал о победе, о своей теперь уже свободной табанке. Узнал, что командование оставляет его на фронте. Вот только заживут раны, и, пожалуйста, камарада, становись в строй…

Свои очерки в газеты мы с Олегом Игнатьевым писали тогда, когда до окончательной победы народа Гвинеи-Бисау оставалось без малого пять лет. Это сейчас мы знаем, что к этому народу пришел свой День победы, а тогда было ясно лишь одно, что он не выпустит из рук оружия, пока не завоюет свободу и независимость.

Эти воспоминания о командировке в воюющую страну написаны с невымышленными подробностями потому, что сохранились опубликованные материалы. В моем личном архиве. Тогда я еще вел подшивку своих публикаций. Потом перестал. По забывчивости, из-за пробелов в профессиональной культуре. А сейчас так хочется окрасить рассказ о времени «Комсомольской правды» полной палитрой общественных настроений 60-х и 70-х годов, хотя бы частично отраженных в выстраданных мной публикациях. А главное, вновь увидеть свою юность, уже зрелую, с опытом и успехов, и неудач, но полную надежд, искренних намерений нащупать правильную дорогу.

«Комсомольская правда» открыла мне глаза на сложность, противоречивость, безжалостность окружающего мира. Я познавал людей в многообразии их характеров и интересов. Признаться, начал и так и сяк поворачивать мысль, что же главное в человеке, какие ценности и идеалы движут его поступками. Не удостоен был озарением, провидческим наитием. Но с высоты своих седых годов вижу, что формирование личности, в том числе и собственного «я», складывалось по кирпичику. Конечно, это процесс, это генерация множества переживаний.

* * *

Хронологически командировка в воюющую страну была отнюдь не окончанием моей работы в «КП». Но это раздел воспоминаний о времени «Комсомольской правды» мне хотелось бы завершить, заново переживая огромную радость, с которой тогда вернулся в Москву к труду, друзьям, любимой.

Я вновь окунулся в тот удивительный, светлый для меня мир, который создавали неудачники (как теперь иногда утверждается) шестидесятых годов. Вернулся из ужасов смерти, неутешного горя, жестокого кровопролития.

Вернулся живой! Чтобы и дальше длились еще юные годы, полные надежд, искренних страстей и высоких желаний. Очень похожие на эти мои ощущения, только философски приподнятые, описала Инна Павловна Руденко, моя любимая журналистка, друг, соратник, жизненный пример. Она прислала мне новогоднюю весточку из Праги – в начале 90-х я попросил ее поработать там собкором от «Нового времени». Приведу отрывок из ее размышлений, до сих пор волнующих меня, может быть, потому что мы не так много растеряли представлений из нашей юности:

«Поздно, ох как поздно приходит человек к пониманию истины: все ничто перед жизнью… Лишь стоя у разверстой могилы любимого человека или сам подходя к роковой черте, или в какую-то минуту счастливого озарения пронзишься этой мыслью…

А что такое жизнь?

Поздним летом в Чехословакии близ города Славкова, бывшего Аустерлица, стояла я у края поля цветущего клевера и под монотонный голос экскурсовода думала: так это здесь он, толстовский князь Андрей, и лежал? И это тут был внезапно опрокинут пулей навзничь и неожиданно увидел то, что потом перевернуло все его существование? Высокое небо.

Мы провожаем сегодня тяжелый год в истории Отечества. Для многих самый тяжелый год в их жизни. Кто-то из нас не с радостным ожиданием, а в бессилии от невозвратимых потерь сядет у новогодней елки – помните об этом те, кто жив и видит рядом с собой живых. И радуйтесь. Радуйтесь? Не будем спорить хоть сегодня о чьей-то неожиданной отставке и чьем-то неожиданном, хоть вместе с тем и ожидаемом назначении, не будем злиться хоть сейчас на скудость стола. Радуйтесь самому простому, но почему-то часто недостижимому для нас: блеску родных глаз рядом, сопению уснувшего малыша, истончившейся от старости, в синих прожилках, но еще движущейся маминой руке. И свежему запаху, идущему от вашей елки. Елка эта росла в лесу, и вы там были не раз, и, наверное, не только заготовляли грибы, но и ощущали то, что еще один великий гуманист назвал «благоговением перед жизнью». Это не просто сентиментальные слова человека, это суть философских трудов строгого ученого, признанного в мире. Мы раньше Альберта Швейцера поругивали за абстрактный гуманизм, ныне о нем, по-моему, вообще замолчали. А ведь так называемый абстрактный гуманизм – это просто-напросто и есть конкретный человек.

Он с вами, посмотрите вместе: за окном идет снег. Тихо так идет, нет ничего тише снегопада. А мы так истосковались по спокойствию тишины. Если снега нет, вы знаете, он будет, и на чистую белую поверхность лягут ваши первые в новом году следы. Пусть они ведут не только на шумные многолюдные площади, но и к полузабытому порогу матери в деревенской глуши. Быть может, там вы увидите то высокое небо, что поможет понять, что преходяще, а что вечно.

Ах, как нужно научиться ценить жизнь.

Саму жизнь!

И потому у меня одно пожелание:

Живите! Живите! Живите!»

Часть третья
…Близ чести

Сразу о названии этого раздела. Оно из старой полузабытой русской пословицы: «Близ царя – близ чести, близ царя – близ смерти». Про царя сейчас звучит уже более чем фигурально. Остальное, по-моему, верно. Вторую смысловую часть мудрого изречения я опустил, ибо в годы, о которых намерен повспоминать, особо смертельных угроз от власти не исходило.

Глава 1
Тассовский дебют

…Непривычная обстановка вокруг и какая-то министерская тишина. И еще, вспоминаю, я сам себе непривычен: с сегодняшнего дня – заместитель генерального директора ТАСС. Глянул в окно из своего кабинета – внизу знаменитый Тверской бульвар, центр Москвы, до Кремля недалеко.

Нежданно-негаданно попал я в новое кресло. Вы теперь на серьезной государственной службе, сказали мне при переводе в ТАСС. Теперь? Сразу? Нет, это был все-таки не скачок.

Возвращаясь к своим раздумьям о будущем, которые, должно быть, посещают всех на пороге 30-летия, скажу, что я далеко не сразу согласился поменять чисто творческую журналистскую работу «КП» на административно-организационную, на должности зама, потом первого зама главного редактора «Комсомольской правды». Со временем я увидел, что это приносит пользу газете, не отвергается, а приветствуется вслух и про себя товарищами.

Тогда адрес агентства был Тверской бульвар, 10. Нынешнее здание агентства со знаменитыми овальными окнами, обращенное главным фасадом на Большую Никитскую, только достраивалось.

После недолгой вводной беседы с Леонидом Митрофановичем Замятиным, гендиром, как его должность называли все, меня пригласили на заседание коллегии, где и представили тассовскому народу. Смотрели на меня с интересом, любопытством, даже с некоторым удивлением. Само мое появление в кресле заместителя генерального директора, знаю, вызывало разные толки, восходившие к категориям перемен в кадровой политике ЦК КПСС. Уж больно молодым, мало знакомым в публичной сфере я представлялся.

Можно полистать страницы рукописи пока не изданной книги «Строки и годы» легендарного тассовца Александра Петровича Романова, одного из корифеев агентства, там есть немного о моем «первом пришествии» в ТАСС. Вот отрывок из нее:

«Летом 1975 года по коридору четвертого этажа старого здания ТАСС, где размещалась наша главная редакция союзной информации, пронесся слушок: «Не сегодня, так завтра к нам придет новый заместитель генерального директора». Событие для коллектива немаловажное. Вскоре добавилось уточнение: это человек из «Комсомолки», фамилия – Игнатенко. Стали гадать: что он из себя представляет. Никто из нас его не знал. В созвездии обласканных газетчиков вроде не значился, да, собственно, мы, отгороженные от прессы «телетайпами», мало что знали о коллегах из газет. Побаивались, не «отсев» ли это? Ведь однажды так поступили правдисты, подсунув ТАССу ненужного им Н.К.

Такие мысли роились в наших головах.

Помню, как мы, несколько журналистов, собрались в подвальном кафе у себя на Тверском. Рассуждали о предстоящем назначении, которое могло изменить климат нашей жизни и, не дай бог, к худшему…

– Раньше к нам на высокую должность посылали достойных журналистов, взять хотя бы Дмитрия Горюнова из «Правды», – неторопливо начал бывший фронтовик Костя Белов, – а вот сегодня из «Комсомольской правды».

– А завтра, глядишь, из «Пионерской правды» назначат, – подхватил острый на язык Даниил Смирнов, страстный шахматист, обладатель яркого репортерского почерка.

Мы снисходительно улыбнулись, а он невозмутимо продолжал:

– А что? Нам это очень подходит. Мы все живем и работаем по заведенному пионерскому порядку. Начальство скажет: «Смирнов, будь готов!», я сменю синий галстук на красный, отвечу: «Всегда готов!» – и помчусь выполнять задание…

«С чем тут спорить», – подумалось мне тогда. Вскоре за стол к нашей компании подсел с чашечкой кофе сам глава ГРСИ (главной редакции союзной информации) Иванов.

– О чем, народ, судачите? – поинтересовался он.

– Да вот гадаем, кто будет нашим куратором? – ответила за всех Лариса Маркелова, заведующая редакцией науки. – А вы случайно не знаете, Евгений Иванович?

– Официально нет известий, но слышал, что это – первый заместитель главного из «Комсомолки».

Вроде бы, чего мне беспокоиться, из «Комсомолки» так из «Комсомолки», газета боевая… Но взяла верх моя журналистская любознательность, снял телефонную трубку. Позвонил Ярославу Голованову из той же «Комсомолки», знакомому по космическим делам.

– Виталий – классный парень и журналист, – проскрипел в трубку Голованов – и среди вас, тассовцев, сойдет за звезду.

Вспомнил, что у меня в домашней библиотеке появилась книга о «Комсомолке» под названием «Первые пятьдесят (1925–1975. Избранные страницы)». Может быть, в ней есть что-то из написанного Игнатенко? Открыл и приятно удивился, когда обнаружил его очерк «Воркута – далека». Придирчиво вчитываюсь в строчки: «Заполярье творит людей под стать себе – сильных, неломких». Я как бы прикоснулся к Игнатенко-журналисту. И судя по очерку, это журналист размышляющий, владеющий пером.

По коридорам – вести: Игнатенко вышел на работу и с первого дня читает телетайпные ленты, помалкивает. Примерно через неделю раздался звонок от секретаря Игнатенко, и нас, двух обозревателей и заведующих отделами, пригласили на шестой «генеральский» этаж. Так мы в шутку его называли, поскольку там размещался кабинет генерального директора Замятина, его первого зама Вишневского. Там же занял «каморку» наш куратор. В точно назначенное время нас встретил высокий, чуть более тридцати годков, человек, не отягощенный излишним весом. Короткая стрижка темно-русых волос, легкая доброжелательная улыбка, большие, с искорками глаза.

– Присаживайтесь, кто где сможет, – сказал он, словно извиняясь: – Тесновато? Но что делать… Внимательно, с пристрастием читаю союзные новости, но еще как покупатель, а не издатель. Много интересной нужной информации, но публикуют ее в московских газетах мало, а вот в местных областных и республиканских – больше. Почему? Вы, наверное, знаете.

Попросил, помню, рассказать, чем заняты отделы. Лариса Маркелова представилась первой и сказала, что ее отдел науки объединяют с отделом культуры.

– Такого симбиоза в редакциях газет не встречал, – заметил шеф.

Затем выступили наши «министры»: культуры – энергичная и обстоятельная Майя Рождественская, сельского хозяйства – спокойный и сдержанный Алексей Филатов, иностранных дел – осторожный Валентин Куликов, экономики – мощный Борис Грищенко. Виталий Игнатенко с явным интересом всех выслушивал, что-то уточнял, записывал на листке бумаги.

Выслушав всех, он сказал о себе:

– В тассовскую кухню еще только вникаю. Не ждите пока ни советов, ни пожеланий. Я пока как бы человек со стороны. Надеюсь, встретимся еще не раз.

…Виталий Игнатенко в ТАССе прижился. Вошел в коллектив органично, а это не каждому газетчику удавалось. В кураторстве нового зама генерального чувствовался стиль – доверие. Даже его приказания звучали как человеческие просьбы. Он уважал возраст и опыт старших коллег. Не помню, чтобы поучал. Но заметно было, что учился».

Конечно, учился. А если точнее, то учился и учили!

С несколькими поколениями журналистов, редакторов, программистов, технологов, инженеров, других самых разноплановых специалистов ТАСС связала меня судьба. И спасибо ей! Такое агентство – хотя отнюдь не замкнутый, но вполне самодостаточный мир личностей, и, если они принимают в свое сообщество, значит, ценят твой удельный вес.

Я начинал в ТАСС совсем молодым. А доводилось общаться с легендарными репортерами и фотожурналистами. Они приняли меня доброжелательно. Мы шли рука об руку по крутой лестнице, что называется, без перил. Неоценим вклад в развитие агентства ветеранов ТАСС – и действовавших при мне редакторов, выпускающих, корреспондентов, собкоров, и находившихся по возрасту на пенсии, а также людей, уже покинувших этот мир. Хочется, чтобы не забылись их имена, беззаветный труд, их размышления о репортерской профессии, плодотворные отголоски жарких творческих споров. Вместе с этим всплывут черты и черточки прошедшего времени. (Завидую человеку, придумавшему на радио «Эхо Москвы» рубрику «Непрошедшее время».)

Не кривя душой, прямо скажу, что переступил я порог ТАСС с известным предубеждением к профессиональным возможностям его сотрудников. Очевидно, еще в стажерскую пору поддался расхожему в газетных редакциях мнению, что в информагентство попадают получинуши, полужурналисты. И еще неудачники из больших изданий. Цитировалось четверостишие Николая Глазкова, в котором поэт противопоставлялся журналисту, а тассовский труд оценивался по низшей шкале полезности: «Мне говорят, что «Окна ТАСС» моих стихов полезнее. Полезен также унитаз, но это не поэзия».

Телеграфное агентство стало государственным посредником между рождением события в стране и мире и сообщением об этом в СМИ. Оно использовалось как послушный идеологический инструмент. Появившееся, возможно, случайно в одной из передовиц газеты «Правда» в 1934 году словосочетание «ТАСС уполномочен заявить» было подхвачено властями предержащими, введено в политический оборот, стало означать уведомление об официальном характере следующей за этой фразой информации. Советское руководство часто «уполномочивало» агентство в целях своей международной политики.

ТАСС как новостное агентство активно, не останавливаясь ни на минуту, занимался сбором, обработкой и распространением информационной продукции для всевозможных СМИ, органов власти, политиков, дипломатов, других категорий подписчиков. Мощный интеллектуальный и технологический потенциал был задействован, чтобы новость увидела свет.

Законченной формулы новости еще нет. По-разному приближались к ее расшифровке тассовские репортеры разных лет. К примеру, замечательный наш журналист 60–90-х годов Николай Железнов считал: «Чем сильнее новость, тем она должна быть короче». И приводил убедительный пример: «Сегодня на бирже труда снят с учета последний безработный». Социальная плотность этого однострочного тассовского сообщения 30-х годов представлялась эталоном.

Сам Железнов так определял формулу профессионального успеха: «Если вам хотя бы раз удастся заставить загудеть мир от вашего крошечного сообщения, считайте, что вы взошли на репортерский Эверест – ТАСС предоставляет для этого уникальную возможность». Николай Кузьмич не раз и не два делал успешные восхождения на свой Эверест. Запомнил его рассказ, как он в декабре 1966 года, сопровождая процессию с прахом Неизвестного солдата от братской могилы у поселка Крюково до Кремлевской стены, звонил почти из каждой встречной телефонной будки в ТАСС, диктовал по частям свой репортаж, а вдоль дорог и улиц стояли плачущие матери и вдовы… На диктовку текста, который с колес шел в печать, он истратил полный карман монет-двушек, выданных на этот случай в кассе бухгалтерии на звонки из телефонов-автоматов.

Об этом и вообще о ТАСС я написал статью в сборник, изданный Союзом журналистов Москвы «Журналистика на стыке веков». Во всех полученных откликах, в основном – молодежи, звучала мысль: «Какая интересная в агентстве работа!»

И я увидел и профессионально осознал увлекательность постоянного, ежечасного, в расчете на немедленную публикацию поиска новостей. Тассовские журналисты летели и ехали в командировки, вчитывались в иностранные газеты и слушали мировой эфир, «выуживали», обзванивали… «Это неимоверный труд и честь – сообщать новости первыми, – говорил мне давно и в деле знакомый с ТАСС известный журналист-газетчик Николай Долгополов. – Это работа без выходных, потому что события в стране и в мире никогда не уходят на отдых. Это честная работа на износ за скромную государственную зарплату, зато с огромным чувством удовлетворения. Это почти фанатизм…».

А вот что математически сухо, почти без эмоций констатировал писатель Константин Паустовский, который в 30-е годы работал в агентстве: «Современность + быстрый темп работы + новейшая техника + политическая выдержка + обилие незаурядных людей + хорошо развитое чувство товарищества + умение легко работать = ТАСС». Это было сказано без нужды в комплиментарности, и названные здесь составляющие, как факт и пророчество, – на все времена.

Впрочем, в 70-е годы я раздумывал, так ли это?

Пытался накоротке познакомиться прежде всего с теми тассовцами, которых представлял по их газетным материалам. Из Петрозаводска приехал Николай Милов, говорили, что он немного не от мира сего. Такие репортеры в пору, когда «были физики в почете», будоражили многие редакции. В «Комсомолке» проходу не давали энтузиасты отправиться за тридевять земель на поиски неуловимого «снежного человека». Здесь, в ТАСС, Николай Милов возглавлял отряд убежденных сторонников существования аномальных явлений, связанных с внеземными цивилизациями. Но когда разговорился с ним по существенным темам, он оказался очень эрудированным и в земных реалиях человеком. Стал его расспрашивать об увлечении уфологией. Ответил: «Это не увлечение, это работа». И многозначительно добавил: «Рука об руку с военными». Не помню, как они ему помогали по части «летающих тарелок», а в одной нашумевшей чрезвычайной ситуации репортер Милов нашел широкую поддержку именно с их стороны.

Мне не трудно было заметить разницу в положении собкоров газеты и ТАСС. Тассовские корры в основном сообщали о положительных фактах, газетные нажимали на критические. Последних местные власти сторонились, тассовских считали своими «карманными».

И как же в Карельском обкоме партии удивились, когда Н.Милов опубликовал в ТАСС информацию, что в приполярье горят леса, а власти мер не принимают. Из кабинета в кабинет прокатилось – «политически незрелый человек, злопыхатель».

– Пакуйте чемоданы и катитесь на все четыре стороны, – так с нескрываемым негодованием объявил Милову по телефону первый секретарь Карельского обкома партии И.И. Сенькин, категорически отказавшись выслушать объяснения.

Прошел час-другой, и неожиданно события с тушением леса вдруг стали развиваться в другом – правильном направлении. В Карелию были срочно передислоцированы подразделения десантников, которым удалось закольцевать и укротить очаги пожаров. Вскоре И.И. Сенькин счел нужным пригласить корреспондента ТАСС на беседу, нашел в себе мужество извиниться за допущенную грубость. А потом крепко пожал руку, поблагодарил за проявленную оперативность, чем несказанно удивил собкора.

– Пожалуйста, не удивляйтесь, – совершенно отеческим тоном сказал он. – Вы же прекрасно знаете, что сохранить наши города, как и Беломоро-Балтийский канал, как и не пропустить огненный вал через границу в Финляндию, помог министр обороны маршал Гречко. Он приказал временно прервать проходившие в Заполярье крупные армейские учения. На столь неординарный шаг, спасший ситуацию, подтолкнуло сообщение ТАСС.

Из этого конфликта и благополучного его разрешения я сделал вывод, что у ТАСС огромный авторитет в партийных и других верхах, который резонансом воспринимают и местные власти. Значит, надо расширять тематический аспект и целевую направленность «внутренних» публикаций агентства. И акцент следует делать на социально значимой новости, которая бывает не только с плюсом, но и с минусом. Пожары, наводнения, техногенные катастрофы – где они?

Буквально накануне моего назначения в ТАСС отметили свой юбилей. К нему готовились заблаговременно, основательно, широко. Уместно было бы написать и «глубоко». Потому что собирались открыть музей истории ТАСС, копались в госархивах. Музей по каким-то причинам не открыли, но собранные документы ярко осветили путь создания централизованной информационной службы России, он пролегал не по глади.

Как мне в этих воспоминаниях обойтись без истории ТАСС! Помню, каждое открытие интересного факта из прошлого агентства становилось предметом обсуждения даже в домашнем кругу. Оно поднимало настроение. Причастность к делам предшественников – огромное духовное богатство.

Можно считать событием, сыгравшим важную роль в истории не только отечественной журналистики, но и политической и общественной жизни России, представление товарища министра внутренних дел П.Н. Дурново императору Николаю II «Верноподданнической записки» об учреждении в России официального телеграфного бюро. Государь начертал на ней: «Согласен». Так появился новый информационный центр, получивший название Санкт-Петербургское телеграфное агентство – СПТА. Было это в 1904 году.

У истоков агентства стояли три министерства – финансов, МВД и МИД России. Одним из отцов-основателей можно считать министра финансов графа Сергея Витте, который был убежден, что собственная служба новостей жизненно необходима России. Сотрудникам СПТА поручалось «сообщать внутри Империи и за границей политические, экономические, финансовые, торговые и другие, имеющие общественный интерес сведения», «занять положение, соответствующее достоинству, могуществу и международному значению России».

С первых дней перед СПТА стояла задача разноплановой работы. «Телеграфное агентство, передающее только официальные сообщения, не могло бы рассчитывать на успех, – считал министр внутренних дел Владимир Коковцев. – Программа такого агентства была бы слишком узка, не соответствуя запросам прессы и общества на телеграфные сведения». Был здесь и подтекст. Как полагал Коковцев, «агентство с исключительно официальными связями не могло бы удовлетворять и целям правительства, так как для него нередко бывает необходимо распространить в публике известие, не придавая ему характер правительственного сообщения».

Вести информационное дело страны предстояло девяти хроникерам и небольшому штату редакторов, телеграфистов, переводчиц и… велосипедистов, доставлявших депеши. Все тонкости российской и зарубежной политики следовало умещать в 600—1000 слов в сутки, четыре раза направляемых по телеграфу в газеты.

Новорожденный пришел в мир, когда информационное поле уже поделили между собой парижское бюро Шарля Гаваса, из которого произросло нынешнее агентство «Франс Пресс», берлинское агентство Бернгарда Вольфа и британское – Пауля Юлиуса Рейтера, немца, переехавшего в Лондон и открывшего там службу новостей, которая до сих пор носит его имя. Было, правда, еще американское «Ассошиэйтед Пресс», но его считали провинциальным и не способным конкурировать с могучими европейцами. Вольф, обладавший широкими международными связями, стремился подчинить себе и российский рынок. СПТА и стал тем инструментом, который позволил России защитить свой информационный суверенитет.

В Российском историческом архиве в Петербурге собраны любопытные материалы, связанные с первыми шагами СПТА. До 1909 года СПТА оставалось в структуре министерства финансов. Положение изменил премьер П.А. Столыпин, переподчинивший агентство Совету министров. 31 декабря Николай II утвердил правительственный статус нового учреждения. А с началом войны с Германией, когда город на Неве получил «русское» имя, изменилось и название агентства, ставшего Петроградским. Своей информацией оно снабжало 80 русских и зарубежных агентств и изданий, став важным звеном мирового конвейера новостей.

Это хорошо понимали в Смольном, в штабе, который готовил государственный переворот, социальную революцию. Вечером 6 ноября (24 октября) 1917 года оттуда поступило указание: агентство захватить. Миссия была выполнима и поручена комиссару Военно-революционного комитета Л.Н. Старку, который с ней успешно справился. После чего именно комиссар Старк возглавил агентство. Первая информация, переданная им утром 7 ноября (25 октября), гласила: «Наступление большевиков развивается довольно быстро. Телеграф уже перешел в их руки». Так мир стал узнавать о крупнейшем событии.

Мне показался примечательным текст циркуляра первого директора Санкт-Петербургского информационного агентства действительного статского советника Павла Миллера, в котором он потребовал от сотрудников «в видах экономии числа слов передавать лишь факты и избегать лишних описаний и повторений». Тогда был установлен размер штрафа за «воду» в информации: за каждое лишнее слово с редактора вычиталось 30 копеек (килограмм хлеба стоил 6 копеек).

Нельзя не улыбнуться, читая эти строки, и не подумать: вот так закладывался лаконизм тассовских сообщений, их информационная плотность, которые можно считать одним из проявлений фирменного стиля.

Наши предшественники в доме на Тверском бульваре много сделали для развития агентства. Занять сильные позиции в мире информации – непростая работа. При ответственном руководителе Якове Долецком, возглавлявшем агентство в 20—30-е годы, ТАСС получил международное признание. Однако репрессии сталинского периода не обошли Якова Генриховича и все агентство стороной. Жизнь Долецкого трагически оборвалась: в 1937 году он застрелился в рабочем кабинете, узнав от верных людей, что в ТАСС выехали сотрудники НКВД, чтобы его арестовать.

А ТАСС в Великую Отечественную – это целая героическая эпопея! Частичное представление о ней я получил, прочитав отрывок из стенограммы выступления в 1983 году перед молодыми репортерами Якова Хавинсона, бывшего в военные годы ответственным руководителем агентства:

«…Должен сказать, что деятельность наша и деятельность вообще всех органов печати привлекала особое внимание фашистской сволочи. И она поставила перед собой задачу, это было документально установлено, уничтожить ТАСС, «Правду» и «Известия». Был сбит самолет немецкий. И у него была обнаружена карта. И на ней отмечены специальными знаками «Правда», «Известия», ТАСС. И бомба, которая упала у памятника Тимирязеву, это каких-нибудь пятьдесят метров от ТАСС, была нацелена на ТАСС. Спустя час после этой бомбы я с группой товарищей пошел смотреть, что же она наделала. И мы увидели огромную воронку. Если мне память не изменяет, памятник был не разрушен, а словно ножом срезан, как мне теперь видится. Ведь так бывает… Я знал квартиру, которая находилась на шестом этаже в многоэтажном доме, бомба прошла до первого этажа вниз, все разрушила, а на третьем, что ли, этаже осталась клетка с живой канарейкой. Канарейка противостояла этой самой бомбе.

Дальше мне хочется вам немножко сказать об эвакуации ТАСС. Здесь меня только в чем-то может подвести память. Но мне кажется, что первую партию эвакуируемых из ТАСС мы направили в Свердловск, не подготовив там достаточной базы. Но основная эвакуация, конечно, ориентировалась на Куйбышев. И здесь та самая клеточка моего старого и уставшего мозга мне припомнила один эпизод. Я очень прошу вас, если по тем или иным причинам этот эпизод надо вырезать, я даже вам ножницы дам, вырезайте.

В день, когда идет эта массовая эвакуация, раздается звонок, звонят мне из комиссии, ведающей отъездом из Москвы руководящих работников. Мне говорят: Яков Семенович, сегодня вечером в таком-то часу вы уезжаете в Куйбышев, поезд номер такой-то, ваше купе номер 12.

Я был потрясен и возмущен. И я говорю человеку в трубку, что я никуда не собираюсь уезжать. Он делает вид, что не слышит или не понимает меня. Я звоню Александру Сергеевичу Щербакову, секретарю МК ВКП(б), и говорю, что это просто безответственность, потому что начинается настоящая работа. Но и Александр Сергеевич не дает мне согласия на то, чтобы я остался. Тогда я звоню Николаю Вознесенскому (зампред Совмина СССР, который по линии правительства курировал ТАСС) и говорю ему: «Николай, мне предложили выехать. Я рассматриваю это как неприемлемый совершенно акт». Он спрашивает: «Какое твое купе?» Я говорю: «Двенадцатое». Он: «А мое четырнадцатое». Мне с ним разговаривать не о чем. Тогда я решил идти ва-банк.