Текст книги "Со мной и без меня"

Глава 8
«Горячая линия»

«Комсомолка» открывала возможность становиться тем, кем ты и не предполагал становиться, и не ждал, что именно с тобой такое может приключиться.

Вот КМО (комитет молодежных организаций) вдруг откликнулся на американскую программу «Молодые политические деятели». Это, конечно, был просто обмен делегациями, так сказать, продвинутыми юными дарованиями. Но именовалась акция громко: «Молодые политические деятели». Меня в одну из этих делегаций и определил Борис Дмитриевич Панкин – главный редактор «Комсомольской правды». Делегация была маленькая, но «бардзо шановна», как говорили польские комсомольцы. Я-то думал, вот поездка в Америку, как интересно, необычно, можно познать что-то совсем новое. И не ошибся.

Далековата, однако, Америка. Приземляешься в Нью-Йорке – и начинай день сначала, будто и не было долгого перелета: к московским суткам прибавилось сразу восемь часов.

Сначала так сначала. В отеле нас мигом разместили и дали какое-то время на отдых после дороги. В холле мы должны были встретиться не когда-то там, «когда будем готовы», а за пять минут до обеда. Вот такая точность. Потом я замечу, что с этим делом у американцев все обстоит замечательно. Минута в минуту: сказал – сделал, приду – пришел, позвоню – позвонил. Никаких, к примеру, необязательных «созвонимся», «забегу» и т. д. Деловые люди.

Мы вошли в номер, огляделись. Все здесь было ладно, приманчиво, без излишеств. Куда ни шагни – печатная продукция, в которой тебя благодарят за то, что остановился именно в «Каммадоре», похваливают за хороший вкус, поскольку ты выбрал именно этот отель.

Главное обращение к гостям от имени хозяина отеля царило над всем. Оно было водружено и на подушки, и сработано на входной двери, словно мемориальная доска. Из этого обращения постоялец узнавал: что администрация сделает все возможное, чтобы ты в гостинице не был ограблен или подвержен насилию; что не следует в целях безопасности открывать дверь на стук, если не ждешь гостей; что не стоит номер оставлять открытым; что, ложась спать, нужно пользоваться дополнительным замком; что деньги и ценности следует сдавать туда-то; что телефон полиции такой-то, и прочее, и прочее. От всего этого и начинало приходить ощущение, что ты в Америке, далеко-далеко от дома. И острей становилось ожидание скорого свидания с большой незнакомой страной, о которой столько слышал, столько читал. Конечно, стремительная поездка по здешним городам не могла стать «открытием Америки», но наверняка что-то надолго оставит в памяти для будущих размышлений, удивлений, недоумений, восторгов, протестов…

Ан нет. Наши хозяева не предполагали возить нас гурьбой.

Ожидалось, что каждый член советской делегации покажет минимум класс, а максимум мастер-класс в своей профессии. Я, правда, засомневался, сумеют ли мои друзья по делегации, исходя из условий, в которых мы оказались, выполнить это пожелание хозяев. Учительница из Куйбышева, бурильщик из Тюмени, сталевар из Караганды, наверное, справились. И может быть, действительно, бурили где-то на Аляске и сталь варили в Питсбурге, из класса выгоняли американских школьников в Чикаго. Сейчас не припомню.

А о себе расскажу. Меня кинули в университет, штат Индиана, город Блумингтон.

Туда, в Блумингтон, мы летели самолетом компании «Эллагейни».

Погода стояла сносная, самолет шел по расписанию. В воздухе командир корабля объявил пассажирам, что на борту лайнера находится «совьет делегейшн» (два человека!), и нам со всех сторон заулыбались американцы. Народ в самолете, как пояснил мой сосед мистер Бадвелл, в основном был тамошний, индианский…

«У нас в провинции без церемоний. Вам очень понравится, – говорил мистер Бадвелл, – и проблем, слава Богу, меньше. Наркомания, преступность, распущенность порождение больших городов. У нас порядок. Настоящая Америка, приветливая, добропорядочная».

Сейчас я знаю, что мистер Бадвелл был не очень справедлив к остальной Америке.

Задание было несложное: на факультете, где изучали русский язык, ответить на вопросы студентов о советской литературе. И все равно как я завидовал Володе Губареву – моему коллеге в «Комсомолке», что ему привалила честь в Белом доме (!) президенту Форду (!) вручить от имени членов делегации предыдущего набора хрустальную вазу ереванского стеклозавода.

Так вот. Лекция – не лекция, но разговор о советской литературе состоялся. Студенты и, что важно, преподаватели русского языка и словесности сидели кружком рядком (так у нас не сидят, не принято), а я весь из себя, в галстуке и черной паре, читал наизусть Вознесенского, Евтушенко, Рождественского, Ахмадулину, Слуцкого, Тютчева, Ахматову – чем последние не советские поэты? Хорошие стихи – значит, советские. Пусть думают. Конечно, Костя Щербаков или Оля Кучкина из отдела литературы нашей газеты могли эту встречу с американскими студентами провести куда лучше, аналитичнее, «глубже и шире». Но мне, пардон, некуда было деваться. Думаю, надеюсь, я не посрамил русскую литературу, поскольку меня в знак поощрения в тот же вечер пригласили на «афтер-пати» домой к профессору (настоящему!) литературы.

В домик к профессору – это была очаровательная женщина – набилась прорва любителей русской словесности. Ни одного студента, но много пива, орешков, стихов, песен, сосисок, пиццы и вопросов. Можно было, по мнению здешней профессуры, немного расслабиться. Это и происходило.

Тем не менее мне надо было в кампус, где мог появиться сопровождающий: человек из посольства.

…Ночь. Пурга, поземка, снег с дождем. «Февраль. Достать чернил и плакать», – вспомнил Б. Пастернака. Поехали меня провожать. За рулем американского «рафика» расположилась, естественно, завкафедрой. Старший и младший преподавательский состав набился в машину под завязку. Где-то там в груде тел угадывался и молодой политический деятель из Москвы. Поехали. С песней.

Все как у нас, где-нибудь после вечеринок в Рязани. Наверное, это влияние уроков русского языка.

Помню, пологий-пологий спуск к городку… повторюсь, поземка… Навстречу – длинной вереницей огоньки машин, одолевающих подъем… Мы-то вниз, чего там, не у Пронькиных. Быстро, но без учета природных явлений. Я это заметил первым. Нашу машину развернуло, и мы оказались на встречной полосе, боком. Поскольку завкафедрой была поглощена исполнением репертуара раннего Кобзона («Марчук играет на гитаре, а море Братское поет…»), мы оказались на пути десятков авто, которые не могли нас видеть…

Я выбросился из машины и припустился навстречу каравану, что мчался вверх. Бежал по осевой, размахивал руками, словом, пытался как-то остановить встречный поток. Метров за сто до столкновения мне это удалось.

Представьте. Ночь. Пурга. Не центр Америки, даже не центр Индианы… Какой-то мужик в пальто фабрики «Большевичка», с серьезным пивным выхлопом кричит по-русски: «Стоп! Туда нельзя!» Ну еще кое-какие слова… Понятно, что это я так выражался от волнения. Мне показалось, что встречные водители – американцы были удивлены. А может быть, «город подумал – ученья идут». Притом советского спецназа или ВДВ.

…Провожали меня не один день. Я, правда, времени не терял, изучал то, что в нашей советской жизни еще тогда было в диковинку. К примеру, «горячая линия» по телефону.

В центре города я неожиданно увидел желтое рекламное объявление:

«Горячая линия!

Есть проблемы?

Ты в отчаянии?

Немедленно звони нам!

24 часа в сутки!

Горячая линия!

Телефон 3394960».

По мере знакомства с Блумингтоном эта реклама попадалась на глаза все чаще. Она пытала у студенческого кафе: «Есть проблемы?» Торопила в общежитии: «Звони!» Напоминала в библиотеке: «24 часа в сутки!»

При всей крикливости было в этом объявлении и что-то очень будничное. Висит себе как расписание занятий или дежурств по общежитию и все. Обычное дело. «Скорая помощь» для терпящих нежданное бедствие в красивом, богатом университетском городе.

Наверное, этот факт так бы и остался в моей записной книжке, если бы однажды на студенческой переменке я снова не услышал о «горячей линии». Одна моя студентка, Санзи, сказала, что ее приятель недавно был на грани отчаяния, и только «горячая линия» уберегла его от беды.

– Как это удалось? – спросил я.

– С ним поговорили.

– И все?

– О, это очень много. У нас ведь вообще-то не любят чужие проблемы.

– Неужели вашему приятелю больше некому было помочь?

– Не знаю. Он был так одинок. Одно время носил значок: «Поговорите со мной!» Потом наркотики…

Мы помолчали. Я думал о том парне с отчаянным значком. Как жил он здесь, среди тридцати тысяч студентов, и мечтал перекинуться с кем-нибудь словечком, как пусто ему было. Трудно это представить.

– Поговорите со мной, – попросила весело Санзи, – а то я буду звонить 3394960.

Наверное, она немножко кокетничала.

В общежитие, где меня на два-три дня определили, я возвращался, как правило, с американцами студентами. Наши ребята, к неописуемому восторгу хозяев, грянули песню, лихую, многоголосую. Санзи шла с нами, но как-то в стороне. Я окликнул ее.

– Поговорим?

Санзи грустно обернулась. На лице ее блеснули слезы, а может быть, это таяли снежинки, не знаю. Во всяком случае, не вовремя я окликнул. Неожиданно девушка сказала:

– Не было никакого приятеля. Это я о себе…

Автобус остановился у общежития, мы простились.

В этот вечер я решил позвонить по «горячей линии». Набирая 3394960, я, признаться, еще не знал, что скажу, когда мне ответят.

К счастью, я услышал короткие гудки, телефон был занят.

3394960… Может быть, им рассказать историю Санзи?

Короткие гудки…

3394960… Может быть, спросить, многим ли помогла «горячая линия»? Короткие гудки…

Может быть, ничего не придумывать, а сказать, как я скучаю по дому, по Москве?

– «Горячая линия» слушает. Что тебя волнует? Не молчи. Мы тебе поможем. Наркотики? Расовые проблемы? Неудача в любви?

Слова летели быстро, как из пулемета. Я пришел в себя:

– Нет, нет. Я просто соскучился по Родине.

Пауза.

– Брат, ты иностранец?

– Да.

– Ты живешь в большой стране, брат?

– Да.

– У тебя нигде нет друзей? Мы поможем тебе, брат, весело провести Рождество.

– У меня много друзей, спасибо.

– Брат, перезвони мне через несколько минут, я посоветуюсь, чем тебе помочь.

– А можно мне просто приехать к вам? – спросил я.

– О, это не в наших правилах. Но я посоветуюсь. Перезвони, брат.

Через несколько минут мне дали адрес и велели приезжать.

Я долго блуждал по окраинам городка, все куда-то не туда заезжал, улицы были темны и неприветливы. Наконец я оставил машину и двинулся пешком между складами, сараями, свалками. Судя по адресу, «горячая линия» была где-то здесь. Увидев у какого-то гаража плакат «Бойкотируй ад! Раскаивайся!», я понял, что добрался до места.

В комнатке на втором этаже меня ждали. Мы познакомились. Я осмотрелся. Два телефона, тахта, стул, на стенах масса инструкций, памятки, молитвы, на маленьком столе журнал регистрации. Огромный список телефонов.

Старшим был Джим Майн, студент. Крепкий малый, спортсмен-борец. Ему в тот вечер помогали жена Ширли, медсестра и Кэрол Вон, по профессии секретарша.

«Значит, вы из Москвы? Безумно интересно… «Горячих линий» нет у вас? Интересно, интересно…» Не уверен, что Джим поверил мне. Может быть, потому он оставил расспросы и немедленно принялся вводить меня в курс дела. Говорил он как по писаному: «Власти и медицина отвернулись от человека. Только Бог все видит и хочет помочь каждому. Надо раскаиваться. Надо молиться. Только тогда на небесах нас встретят в раю!»

«Ну и дела, – подумал я с тоской, – слушай теперь эти наставления». Но тут зазвонил телефон, и Джим занялся земными и, как я скоро понял, грешными делами.

И давно у тебя это, сестра? Где ты сейчас? Родители знают? Сколько тебе лет, сестра? Четырнадцать? Обращайся к Христу, сестра. Нет, это не врач. Да, выход есть. Подожди минуточку…

Джим взял со стола толстый блокнот, на котором стояла надпись: «Хот лайн трейнинг (Горячая линия)». Инструкция», глянул в оглавление и открыл нужную страницу. Глава называлась «Что отвечать беременным женщинам» и занимала четыре строки:

1. Можно выйти замуж.

2. Можно родить ребенка.

3. Можно сделать аборт (если позволяют законы штата).

4. Можно отдать ребенка для усыновления в приют.

Интересно, что предложит абоненту борец Джим?

Ты слушаешь меня, сестра? Все будет хорошо. Мы нашли для тебя решение проблемы.

И Джим прочитал ту самую куцую главку. На другом конце провода плакала девчонка. Потом она повесила трубку.

– Это простой звонок, все будет о'кей, – пояснил мне Джим, но я не мог разделить его оптимизма. Телефон молчал, и старший дежурный снова ухватился за свое:

– Итак, у человечества не стало идеалов. Как следствие, наркомания, преступность, грех. Мы обращаем заблудших к Богу, это главная миссия «горячей линии».

Снова звонок. Видно, звонил постоянный абонент. С ним ласково говорила на этот раз Кэрол. Интересовалась делами, пустяками, здоровьем. Джим догадался, кто звонит, и протянул Кэрол текст молитвы. Девушка с выражением начала читать ее.

– Это тоже простой звонок, – комментировал борец. – Когда-то он, – Джим дотронулся до трубки, – хотел покончить с собой. Сейчас мы поддерживаем его молитвами.

– А из-за чего ваш клиент решился на самоубийство?

– Не знаю. Он рассказывал, что был во Вьетнаме. Конечно, наркотики, финансовые затруднения… В принципе мы ни о чем не спрашиваем, это не по правилам. Мы даем людям возможность выговориться, мы слушаем всех, как никто в этом городе.

…Через час или два я уходил из гаража-штаба. Была глубокая ночь. Не вспомню, сколько было звонков, тревожных, отчаянных или просто так, чтобы поговорить. Уже на улице до меня сквозь двери долетел голос Ширли:

«Горячая линия» слушает. Мы поможем, сестра. Обращайся к Богу…»

Стоп! По-моему, Ширли произнесла имя Санзи! Нет, наверное, мне показалось.

Прошло много лет. Пятнадцать, наверное, годков минуло. Мне, тогда главному ректору журнала «Новое время», позвонил Юрий Александрович Жуков – знаменитый политобозреватель «Правды» и председатель Советского комитета защиты мира, очень по тем временам влиятельной организации. Такой сейчас, к сожалению, нет.

Звонок. «Как вы смотрите, если на пару недель мы вас пошлем пожить в американской семье? Инженер, кинорежиссер, дантист, артист… В разных городах. В каждом по 2–3 дня. С вами будут также и другие товарищи. У них будут другие американские семьи…»

Я согласился. До сих пор помню эти дни с благодарностью к тем, кто принимал нас там, за океаном.

Глава 9
В Африку! Не гулять

«Комсомольская правда» всех своих журналистов учила не «по Станиславскому». Мы не искали «предполагаемых обстоятельств», чтобы казаться естественными и профессиональными. Мы должны были сами быть и в центре «обстоятельств», как бы ни просто доставались каждому эти газетные строчки.

Олег Константинович Игнатьев, политический обозреватель «Правды», первым проложил журналистскую дорогу в партизанские отряды Гвинеи (Бисау), Мозамбика, Анголы. Фронтовик, морской пехотинец, отзывчивый, добрый человек, не раз раненный в самых кровавых боях Великой Отечественной войны, Олег Константинович и такие журналистские походы в «горячие точки» считал нормальной работой корреспондента. Мирные шли для нашей страны дни, но военные корреспонденты для газеты, для читателя оставались востребованными. Войны-то не кончались: Вьетнам, Ближний Восток, Африка… В одну из таких поездок в «горячую точку» Олег Константинович пригласил и меня. Командировка предполагалась опасная, даже физически непростая: пешком, в полной выкладке надо было за месяц пересечь с партизанским отрядом всю страну Гвинею (Бисау) с юга на север.

В африканских джунглях дорогу меряют не километрами, а часами. Тропу в пять километров порой удается осилить и за два часа, но можно потерять и полсуток. Ничего не стоит здесь и скорый шаг: часто пролегает маршрут по воде, через непролази. Может быть, приведись шагать этой тропой днем, не столь тяжкой и долгой она бы показалась. Но днем солнце печет и пот словно кипяток. А здесь, в освобожденных районах Гвинеи-Бисау, есть еще одна, «дневная», опасность: реактивные «фиаты», коршунами парящие в раскаленном небе, с бомбами на борту…

Зарубежные командировки были распространенной практикой не только для сотрудников международного отдела. Такие поездки выпадали и на долю других умеющих держать перо. Мне несколько раз выписывали командировки «за бугор» как призы за публикации на внутренние темы. Но эта была особой. Мне подарили нашу армейскую форму Х.Б.Б.У. (хлопчатобумажная, бывшая в употреблении).

Через несколько лет после этой командировки я где-то написал, что был отчаянным не в меру, полетев очертя голову на эту войну: приходилось жить в нечеловеческих условиях, пить воду, зараженную паразитами, вообще подвергать жизнь опасности… А ведь в Москве меня ждала невеста Светлана, с которой мы перед моим отъездом подали заявление в ЗАГС о бракосочетании…

Теперь испытываю иные мысли и чувства. Молодость на то и дается, чтобы активно познавать мир, порой рискуя, но испытывая себя. Для себя, не для других. В этом случае, как я понимаю, сильные волнения были у Светланы.

Что вспоминается?

За несколько часов до отъезда на Восточный фронт действующей армии патриотов Гвинеи-Бисау мы с Олегом Игнатьевым узнали, что у нас будет попутчик – корреспондент венгерской газеты «Непсабадшаг» Джордж Матей.

Вечером к нам пришли работники высокого ранга, отвечавшие за нашу безопасность, проверили снаряжение и остались довольны. Поскольку список вещей, необходимых для долгого перехода по джунглям, был под рукой, товарищам не составило большого труда сверить его с наличными предметами. Один из нас внятно зачитывал строки из этого документа, другой переводил сказанное на португальский, остальные визуально убеждались в правильности перевода. А документ был таков:

«Примерный перечень обмундирования, оборудования и прочего, нужного на марше:

1. Брюки и гимнастерка солдатские 2 пары.

2. Кеды 2 пары.

3. Носки (теплые, крупной вязки) 2 пары.

4. Гамак (без палок) 1 штука.

5. Рюкзак (желательно абалаковский) 1 штука.

6. Кружка алюминиевая 1 штука.

7. Ложка алюминиевая 1 штука.

8. Бинт стерильный, средний 3 пакета.

9. Лейкопластырь 2 пакета.

10. Ножик складной, простой 1 штука.

11. Бульонные кубики мясные 2 коробки

12. Кофе натуральный 4 банки

13. Брюки старые, гражданского образца 1 штука.

14. Рубашка старая, гражданского образца 1 штука.

15. Кофр для аппаратуры и пленки 1 штука.

16. Ножницы маленькие 1 штука.

17. Зеркальце для бритья 1 штука.

18. Хорошее настроение в неограниченном количестве».

Оружия, как видите, для нас не предусматривалось. Журналисты и сейчас на войне безоружны. Ни тебе «стечкина», ни тебе «калаша». Бумажные солдаты. Но их боится противник. За ними охотится. Потому что журналист опасен добытой им как очевидцем правдивой информацией.

В два часа ночи мы поднялись, привели себя в порядок, оделись (пункты 13, 14 «Примерного перечня»), помогли друг другу водрузить на плечи все необходимое (пункты 4, 5, 15) и в приличествующем моменту настроении (пункт 18) стали поджидать машину. Наконец появился грузовик, и мы отправились в путь.

Как было условлено, на перекрестке нас ждала машина Джорджа Матея. Он выглядел бодрым и уверенным в себе, в настоящем и будущем. В свои солидные годы он обладал юношеской улыбкой и молодым голосом. Из всего обширного «Примерного перечня» при нашем коллеге было отличное настроение (пункт 18) и маленький сверток, как выяснилось потом, в одну из голодных минут, с прекрасной колбасой.

Джордж Матей крикнул: «Но пинча!» («Вперед!») Грузовик прошила судорога, мы выехали на проселок.

Планировалось, что к вечеру мы будем в штабе Восточного фронта. Нас принимали в соединениях Народной армии как друзей.

…Сидим в тени, пьем воду. Ту самую, что московские врачи пить категорически не велели. Вкусная вода, холодная. Вредная? Другой не было. Товарищу Матею выдали форму бойца Народной армии, и, переодевшись, он стал выглядеть на нашем фоне подтянутым генералом. Мы тоже надели брюки и гимнастерки. Дальняя дорога быстро сводит людей, ну а если случается, что попутчики коллеги, то возникает чуть ли не родственная тяга друг к другу.

Товарищ Матей работал, что называется, со злостью. Бесконечно искал самую лучшую точку для фотосъемки, носился по жаре от одной группы солдат к другой, выспрашивал о боевой обстановке у командующего фронтом. Снова уходил с фотоаппаратом к дальним секретам автоматчиков. Наконец, когда наступил полдень, мы двинулись к штабу фронта. Впереди, километрах в двух, горели джунгли, но нам сказали, что это в порядке вещей. На территории штаба уже попахивало дымком, и тихая в это время дня африканская живность вдруг зашипела, засвистела, забурчала, захрипела – словом, зашевелилась. Командующий решения принимать не торопился, все поглядывал на стену рокочущего огня, поднимавшегося в тылу штаба, и, чувствовалось, лелеял надежду, что на этот раз пожар пройдет стороной.

Но огонь уже струился по земле и кронам сушняка, словно джунгли облили бензином. Вот пламя полыхнуло уже совсем рядом, и тогда поступил приказ к эвакуации. И снова Джордж был на острие событий. Его вежливо, но настойчиво выводили из огня бойцы, но он, черный от гари, опять куда-то бежал, чтобы работать, действовать. Потом командующий определил к нему помощника с функциями охраны. Джордж присмирел только потому, чтобы дать возможность бойцу выполнить приказ командира.

Когда вся «пресс-группа» была в сборе, мы осмотрели потери. У Джорджа, как мы считали, таковых не было. Колбаса сделалась еще аппетитней. Мы же из «Примерного перечня» лишились всего, кроме хорошего настроения. Бедная Светочка, сколько она потратила сил и времени, чтобы собрать меня в командировку, и вот на тебе. Ни-че-го…

Вечером мы вышли в первый рейд. Наш отряд построился, засветился фонариками, впереди встал проводник. Все готово. «Но пинча!» – раздалась команда, и мы снова двинулись. Шаг в шаг, шаг в шаг…

Потом у нас будет много этих ночных переходов. Долгих и коротких, но всегда нелегких. И всегда впереди отряда шагал сапер, мы за ним обходили встречные и поперечные мины. И конечно, на тропе рядом с собой мы слышали трудное дыхание Джорджа, а на привале неизменно находили его в прекрасном расположении духа.

Первые дни мы и поговорить-то толком не имели возможности. Но мало-помалу Джордж рассказал историю своей жизни, историю бойца-подпольщика, бойца-газетчика старшего поколения.

Джордж Матей стал журналистом еще до Второй мировой войны. Принимал участие в создании подпольной газеты венгерских коммунистов. А когда гитлеровские орды рвались к Москве, и фашисты бесчинствовали в Венгрии, Джорджа с товарищами бросили в застенок. Приговор – десять лет тюрьмы. Советские войска подошли к Будапешту, когда Матей уже отсидел три года. Узники знали приказ, отданный тюремному начальству: уничтожить всех политических заключенных. Но обреченные не смирились с уготованной участью. В тюрьме началось восстание. Джордж был одним из организаторов.

Наступил день освобождения. И снова работа в газете.

Здесь, в африканских джунглях, мы молча восхищались упорством нашего венгерского товарища, когда видели, как он, опираясь на палку, взбирался по каменистому склону горы. Поначалу мы думали, что Джорджу недостает опыта длительных переходов. Но как-то в конце пути Матей стал вспоминать о своих первых командировках в Африку, и мы узнали, что он дважды бывал в партизанских отрядах алжирских повстанцев. И еще у него за плечами поездка в освобожденные районы Лаоса. И четыре поездки во Вьетнам.

У командировок, подобных нашей, были свои специфические черты. Например, нам приходилось не только смотреть, расспрашивать, снимать и записывать. В каждом селении, где мы останавливались, население жаждало услышать от нас слова поддержки их делу, выражения человеческой симпатии. Матери несли к нам своих детей, и мы брали их на руки.

У Джорджа в такие минуты на глаза навертывались слезы. Так мы узнали, что у нашего Матея большое и доброе сердце. Джордж рассказал о своей семье, о детях. Их у него пятеро. Из пяти трое удочеренных и усыновленных вьетнамских ребят. Одного из его детей зверски пытали в сайгонских застенках. Другой потерял обе руки после налета американских самолетов. Вот какие дети были у венгерского журналиста Матея.

И сейчас я думаю, что знакомство с таким человеком раздвинуло мои представления о высокой реальности мира.

Джордж улетал домой несколькими днями раньше нас. Я не знаю, что с ним случилось дальше. Но память верно хранит образ этого бесстрашного романтика, искавшего свое счастье в счастье других.

…Когда переход предполагался тяжелым и долгим, впереди отряда становился барабанщик. У него нет автомата, он не несет боеприпасов, но идет впереди командира, и все равняют по нему шаг. В грозовые часы африканский тамтам был в чем-то важнее оружия.

…Вечером, еще при солнце, мы вышли к большой ленивой реке. Прямо от воды разбегалась стая тропинок. Только проводник может знать, какая из них наша. Нам сказали, что главным проводником станет барабанщик. Часа через полтора, как наступит ночь, мы будем равнять маршрут по его барабану. На закате в далекой табанке (селении) заговорит тамтам. И наш проводник поведет отряд на этот тугой и понятный ему звук.

Взошла, помню, луна. Москиты исчезли набираться сил до утра. Джунгли перешли на ночной режим: шипели, свистели, хрустели… Спокойно было, не жарко, хорошо. И вдруг в эту живую музыку джунглей влился новый, сильный и звонкий голос. Он летел по округе размашисто, гулко, донося до нашего отряда африканскую азбуку Морзе.

И мы уже шли, как бы завороженные бодрым ритмом барабана тамтам раз-два, раз-два… Легко шли, словно не было позади тяжести дороги. Поздно ночью, когда ритм барабана сделался четким, как пульс, мы поняли, что табанка уже рядом. Последний брод, и отряд оказался у хижин. Мы увидели барабанщика. Помнится, его звали Сефу.

Он стоял – радостный тамтам на боку, рожок во рту. Но вот смолкла музыка. Барабан Сефу оставил подле нашей хижины. Утром мы разглядели его: барабан как барабан, старый, очень старый. Вроде и не было в нем музыки и силы. Нет, просто Сефу еще не проснулся.

Там-там… Музыка, выжившая в чудовищные столетия работорговли, никогда не теряла своей мощи. Давно наиболее проницательные европейцы заметили воздействие музыки на «живой товар». Капитаны невольничьих судов получали такое указание: «Подбодряйте и оживляйте ваших негров, заставляя их плясать под барабаны». Голодных, истерзанных, снедаемых смертельной тоской людей выгоняли из трюмов и заставляли танцевать. А потом нельзя было их остановить! Они целиком уходили в танец, погружались в него так, что, казалось, забывали обреченность. Они жили музыкой!

И в наше время звучит тамтам, исправно действует этот беспроволочный телеграф Африки. От табанки к табанке передают барабаны важные вести: родился сын, ушла корова, заболел ребенок, готовим свадьбу, встречаем гостей…

Ну какая профессия, кроме журналистики, даст возможность опровергнуть вошедшее нынче в моду выражение полного равнодушия – «все по барабану»!

…Солдаты чистили оружие, проверяли обувь: скоро снова в путь. Сефу был теперь при оружии. Новенький наган лихо приспособлен на боку, рядом с барабанными палочками. Сефу солдат боевой. Когда мы уйдем, он вместе со своей «музыкальной командой» будет охранять жителей табанки от тугов.

Еще в Москве мы надеялись, что побываем в одном из интернатов для детей партизан, и потому везли лакомства ребятам. Как удалось сохранить в африканской жаре нарядные шоколадки, до сих пор не могу понять, но зато какой чай устроили в интернате! Здесь воспитывали и учили грамоте мальчиков и девочек, чьи родители сражались за освобождение своей родины. У многих ребятишек отцы и даже матери погибли в боях. И каждый новый бой прибавляет сирот в интернате.

И здесь нас и ждала неожиданная встреча с товарищем Усманом.

Он заходил в интернат, чтобы немного отдохнуть, день или два, потом снова углубиться в джунгли. Захватит с собой флягу с водой, нож, соль, сотню патронов, пистолет калибра 7,65 приладит к ремню.

Вот так, один, он неделю, а то и две станет прочесывать самые глухие тропы и закоулки восточной части Гвинеи-Бисау. Теперь мы знаем, как впроголодь будут кормить его джунгли, что ему придется спать на голой земле и идти много часов по воде, как посуху… Потом он незаметно объявится в какой-либо новой табанке, проспит сутки, воды напьется, риса отведает, набьет патронташ и снова уйдет дальней тропой по своим делам.

А дело, порученное товарищу Усману штабом фронта, опасное – изводить контрабандистов, которых здесь называют жиллами. Для этого ему требуется до тонкости знать уклады быта многих племен, потайные тропы, броды и переправы. И это лишь в дополнение к личной отваге и выдержке товарища Усмана.

Так мы познакомились с товарищем Усманом, контрразведчиком Восточного фронта. По-моему, представителя подобного спецназа в мире больше нет.

До назначения в контрразведку он служил в артиллерии. Потом сменил армейскую форму на пеструю штатскую рубашку. Однако после этого чаще попадал в госпитали, чем бойцы с передовой. Поскольку вел войну с коварным и безжалостным врагом – с жиллами…

Жиллы «читали» джунгли не хуже кадровых проводников Народной армии. Вооружены были как сухопутные пираты – всем самым современным. Деньжищ на подкуп имели прорву. А сами за них продадут мать родную. Бизнес у жиллов простой: они через освобожденные районы перегоняли противнику скот, везли рис, кожу, шкуры, сигареты… На своем пути убивали каждого встречного, боясь свидетелей.

Жиллы предатели своего народа. Они за тридцать сребреников способны подставить под огонь деревни, где родились, вывести тугов на тыловые госпитали, школы, народные табанки, продать военные тайны. По их сигналам на партизан обрушивали бомбы и напалм реактивные самолеты. Словом, черная сила. И переломить эту силу поручали товарищу Усману.

Нам было по пути, и потому Усман полтора дня шел с нашим отрядом, легкий, сильный, неулыбчивый парень. Когда отряд отдыхал, Усман уходил разглядывать соседние заброшенные тропы: не прошли ли жиллы.

А на исходе второго дня мы вошли в табанку, где жила семья товарища Усмана. Наверное, туги не пожалели бы бомб, чтобы стереть в порошок это мирное селение. Навстречу Усману бросилась красивая женщина, прильнула к нему, и солдат стал сразу тихим и грустным.

– Сколько будешь дома? – спросила женщина.

– До вечера, Асатунджай, – ответил Усман.