Текст книги "Юг там, где солнце"

Глава 3. Мир не без добрых людей

Что-то осторожно коснулось моей щеки, пробежало по ней лёгкими лапками. Таракан, – брезгливо подумал я, с трудом отворачиваясь к стене. Раздавить рыжую пакость сейчас было выше моих сил. И без того в голове дубовая тяжесть, и ноет желудок, словно кто-то медленно наматывает мои кишки на тонкую барабанную палочку.

Я разлепил глаза – и в них тотчас вонзились лимонно-жёлтые солнечные лучи. Точно молодые бамбуковые стебли, сильные и острые. Похоже, светило поднялось довольно высоко. Сколько же сейчас времени? Уставившись на циферблат наручных часов, я обнаружил лишь то обстоятельство, что стрелки намертво застыли на половине второго. И неудивительно, где уж мне вчера было подкрутить завод. Вот это и называется – профессионализм.

…Я обнаружил себя на продавленном скрипучем диване, лёгкое одеяло, которым кто-то меня заботливо укрыл, неправильной кляксой раскинулось сейчас на некрашеном дощатом полу. Мы с диваном находились на небольшой застеклённой веранде, и ещё тут имелись два крутобоких шкафчика, прислонённая к стене раскладушка, круглый стол на трёх уцелевших ногах (урезанная четвёртая скорбно опиралась на бурый кирпичный обломок). Стол был застелен газетой, и судя по её нездоровой желтизне – газетой весьма древней, быть может, ещё плутократических времён.

А в дальнем углу веранды громоздилась газовая плита, и в данный момент вскипал на ней пузатый чайник, и жарилось нечто шипящее. Вероятно, яичница.

Возле плиты суетился Никитич.

– Что, проснулся? – ласково кивнул он. – Это правильно. Это давно пора. Ну, и как самочувствие?

Судя по бодрому виду Никитича, сам он находился в полнейшей гармонии со Вселенной. Вечернее возлияние старику было что слону дробинка. Загорелое лицо его выражало спокойную уверенность в том, что веселье наше питие есть.

– С добрым утром, Фёдор Никитич, – откашлявшись, хрипло сообщил я. – Самочувствие более-менее.

– Это и видно, – живо согласился Никитич. – Вы там в Столице, как я погляжу, оторвались от народных корней. Ты же, Лёха, вчера и бутылки внутрь не принял, а развезло тебя как с банки трёхлитровой. Или теперь молодежь такая слабая пошла? Хотя по нашим Барсовским вроде и не скажешь…

– Так жара же обалденная, – вяло бормотнул я дежурное оправдание. Почему-то не хотелось мне выглядеть в глазах отставного сторожа слабаком.

– А что жара? Вся наша жизнь – жара, – нараспев произнёс Никитич, снимая сковородку с огня. – Ладно, не бери в голову. Подрастёшь, научишься. Давай-ка лучше перекусим.

Неожиданно меня посетили суетные мысли, и провидец-Никитич сходу уловил их:

– Да здесь, здесь твоё хозяйство, – кивком показал он на сумку. – Вон на подоконнике торчит. Всё, как говорится, в целости. Ты пока на двор сходи, там у нас рукомойник, и вообще…

Что касается вообще, Никитич попал в десятку. Это было сейчас весьма кстати, и я немедленно последовал его совету.

Выйдя из обшарпанной будочки в конце участка, я отдался увлекательному процессу созерцания.

А поглядеть было на что. Утро стояло чудесное. Скоро оно сменится скучным зноем, задымит на улицах асфальт, задрожит, заструится прокалённый бешеными лучами воздух. Но пока ещё зыбкая свежесть не успела растаять, и ветерок едва заметно шевелил листву старых берёз, пятна солнечного света переливались на голубоватых досках крыльца – точно стая мелких рыбёшек резвилась в кристально чистой речной воде. Возле забора подмигивала красноватыми глазками сочная, спелая малина, картофельные заросли в огороде казались микромоделью тропических джунглей. И деловито жужжа, сновали повсюду пчёлы – опыляли, опыляли…

Сзади подошёл ко мне большой кудлатый пёс – явно дворянских кровей, поглядел вопросительно, мол, кто это такой пробрался на охраняемую территорию? Потом неожиданно ткнулся мне тёплой влажной мордой в ладонь. Признал.

– Тихо, Волчок, – выглянул из окна Никитич. – Свой это, свой! Ты не бойся, – кивнул он мне, – животина у меня смирная, не цапнет.

– Да мы уже вроде нашли контакт, – хохотнул я и потрепал Волчка за ухом. Тот благодарно заворчал, напрашиваясь на дальнейшие ласки.

Обещанный рукомойник обнаружился здесь же, возле крыльца, и вскоре, по-медвежьи урча от удовольствия, я обливал себя до пояса необыкновенно холодной (видимо, только что из колодца) водой.

– Ты особо не увлекайся, – позвал меня с крыльца Никитич. – Яичница стынет.

Посреди колченогого стола, поставленная на спиленный берёзовый кругляш, красовалась шипящая лесным котом сковородка. Яичница в ней фырчала, пузырилась и вовсе не думала остывать. Там же, на старой газете, обнаружилось блюдце с порезанными солёными огурцами, тарелка с малость зачерствевшими ломтями ноздреватого серого хлеба, и, конечно, початая бутылка с прозрачной жидкостью.

Мы перекрестились на темневший под потолком образ Богородицы, Никитич, на правах хозяина, прочитал скороговоркой молитву, и завтрак начался.

Перво-наперво старик распределил содержимое бутылки, причём мой стакан оказался наполнен едва ли на треть.

– А больше тебе сейчас и не надо, – пояснил он. – Это для приведения себя в порядок, иначе развезёт. Ну, а мне, как понимаешь, иная доза положена. Ладно, давай за встречу.

– Про яичницу не забывай, – напомнил Никитич. – Прямо со сковородки бери. У вас, в Столице, может, с тарелок лопать привыкли, а у нас всё по-простому.

– Да и у нас так же, – дипломатично усмехнулся я.

– Ну ладно, Лёха, такой, значит, расклад, – переключился Никитич на куда более интересную тему. – Старуха моя, Марья Филипповна, сейчас в Замохове, у старшего сына гостит, у Володьки. До августа там просидит. Внуки, сам понимаешь, и по хозяйству помочь, как же без этого, вы же, молодые, грязью зарастёте, если не следить. Так что поживи у меня. Много с тебя не запрошу, по пятёрке в день устроит?

– Нет проблем, – кивнул я. – Я и больше мог бы.

– Больше не надо, – отмахнулся Никитич. – Ты же не этот… не дачник. Свой, можно сказать, парнишка. А что заплатишь, всё на культурный отдых пойдёт, – хитро подмигнул он. – Старуха далеко, так что некому меня пасти. Дальше, значит, дела такие. Я, как ты помнишь, плотничаю помаленьку, у нас тут бригада небольшая собралась, строятся же люди, и им хорошо, и нам доход. Ну, и домой я лишь к вечеру прихожу. Ключ под ковриком у крыльца лежит, не забудь. Удобства где, видел. Колодец на улице, как выйдешь, направо до кирпичного дома. Вёдра на задней терраске. Такой вот курс молодого бойца. Когда, говоришь, уезжать тебе надо?

– В понедельник с утра.

– Ну, парень молодой, найдёшь, чем себя занять, – кивнул Никитич. – У нас городок не больно интересный, но всё же… Места живописные, монастырь посмотришь… В парк сходи, там у нас цивилизовано, кафе, мороженное, пляж опять-таки. Прошлым летом Володька приезжал, обоих внуков привёз, так их оттуда, с пляжа, за уши утянуть не могли… – Никитич пожевал губами, хмыкнул, и надолго замолчал. Потом, видно, решившись на что-то, хмуро произнёс:

– Ты извини, если что не так, но… В общем, твои обстоятельства я помню. И знаешь, вон чего скажу. Старичок твой прозорливый, которого тебе наобещали, это, конечно, хорошо, но и здесь, в Барсове у нас тоже кое-чего сообразить можно. Дело, ты понимаешь, такое, молчком надо… В общем, имеется тут одна бабка… Я сам с ней и не знаком толком, но люди говорят… Она, видишь ли, не сама гадает, но сведёт с человеком, который умеет. Что-то ей, понятное дело, заплатишь, что-то этому… знахарю. Я, конечно, ни за что ручаться не могу, но попробуй, хуже не будет…

Пришлось сделать солидную паузу.

– Это хорошо, да хватит ли денег на моего старичка, если тут не выгорит? – наконец протянул я. Однако, интересный получается коленкор. Никитич… Кто бы мог подумать… Благонамеренный дядечка, бывший церковный сторож… Ведь если официально посмотреть, статью он себе уже заработал. «Пособничество в осуществлении оккультной практики», триста вторая дробь «г», от трёх до пяти с конфискацией… И ведь знает, небось, старый хрен, знает про статью. Но меня пожалел, а ещё больше пятилетнего Саньку, сынишку моего… гипотетического. Рискнул. Ладно… Уж как-нибудь постараюсь его отмазать в рапорте. Если вообще придётся в это новое дело влезать. В конце концов, у меня есть своё задание, с ним бы справиться, а трудовой энтузиазм и инициатива по такой жаре сами собой издыхают.

– Про деньги не бойся, – утешил меня Никитич. – Там, говорят, правило такое – не выйдет если чего, деньги назад возвращают. С бабки, правда, обратно не сдерёшь, но ей-то как раз много и не дают, её дело лишь свести с человеком. Так что, думаю, не разоришься.

– Ну, спасибо, Фёдор Никитич, – произнёс я почти искренне. – Вдруг и в самом деле получится… Век не забуду.

– Да ладно тебе, – отмахнулся рукой бывший сторож. – Не о благодарностях тебе сейчас думать надо, а о мало́м своём, да о жене сдвинутой. Погоди, сейчас адрес бабкин тебе запишу.

Никитич пошарил на широкой, укреплённой в изголовье дивана полке, отыскал там огрызок карандаша и, оторвав край устилавшей стол газеты, принялся деловито царапать.

– Вот, – удовлетворённо сообщил он, протягивая мне клочок. – Тут и адрес, и нарисовано, как добраться. Ты, ясное дело, как придёшь к бабке, на меня не ссылайся. Скажешь, люди посоветовали. Да она и сама допытываться не станет. Знает – абы кто по такому делу к ней не придёт. Но на всякий случай бумажку после порви. Мало ли… У нас тут глушь, местная полиция ворон считает, но понимаешь, Управление глубоко бурит… Лучше дуром не подставляться.

– Это верно, – честно согласился я. – Спасибо, Фёдор Никитич.

– Ну всё, пора мне, – сейчас же засуетился дед. – Работа ждать не станет.

– Вместе выйдем, – кивнул я, натягивая мятую рубашку. – В самом деле, погуляю, посмотрю эти ваши достопримечательности.

Глава 4. О совпадениях

На улице Лейтенанта Глотова отыскал я очень удобную скамейку под раскидистым тополем. Все преимущества разом – и тень, и тишина, и малозаметно… Облокотившись об изрезанную десятками инициалов спинку, я немного посидел в расслаблении, выкинув из головы посторонние мысли. Хоть и пустячное, судя по всему, предстоит дело, но порядок есть порядок. Настройка необходима. На некоторое время надо расстаться с маской незадачливого радиомонтажника Лёхи и стать самим собой – поручиком Бурьяновым. А сему поручику предстоит разговор с одной милой старушкой, проживающей… – я перелистал записную книжку, – проживающей по адресу: Малая Аллея, дом четырнадцать.

Аллея, значит, да к тому ж ещё и малая. Ну-ну… Ведь слышал же я где-то от кого-то совсем недавно про эту Малую Аллею. Или видел… Но где?

Стоп! Кажется, уловил!

Я достал из кармана покрытый мелким почерком Никитича газетный обрывок. Есть! Малая Аллея, дом четырнадцать, Елена Кузьминична.

Интересно получается! Бабуся-источник и бабуся-посредник, выходит, одно и то же лицо? Тем более интересно на это лицо взглянуть. Похоже, дело выходит не столь уж пресным, как думалось мне в прокуренном столичном кабинете.

Оно ещё тогда показалось мне странным. Мелкая, рутинная работёнка, с которой вполне мог справиться местный райотдел – но почему-то сигнал доходит прямо до Столичного Управления. Может, местные сотруднички столь обленились в здешней глуши, что и почту не смотрят? Или… Или сигнал шёл не обычным путём? Но как? Уж не секретным ли кодом РТ-8? Чушь! В этой Тьмутаракани о нём, надо полагать, никто и не слышал. Уж во всяком случае, не бабка. Значит… Вот это уже интересно – следующее после бабки звено. Кому она доложила? А если доложила, получается, что здесь, в Барсове сидит внедрённый работник Столичного Главка? А чего ему тут делать? Тем более, людей у нас не хватает катастрофически, оно и понятно, ещё тогда, десять лет назад, Ватолин, легендарный Первый Смотритель, отказался от услуг бывших госбезовцев. Управление пришлось создавать практически с нуля. Людей без архиерейского благословения даже и не тестировали. Сейчас-то помягче, сейчас и Училище наше в год по триста лбов выплёскивает, и опыт какой-никакой образовался… Впрочем, те, первые годы я знаю лишь по рассказам своего мудрого начальника…

Ну что, пора от размышлений переходить к делу. А то еще утопает Кузьминична на какой-нибудь базар – и жди её полдня, жарься в невидимой духовке.

…Идти предстояло довольно далеко – во всяком случае, так выходило по дяди Фединой записке. Сперва до центра, потом через рынок – на Центральное шоссе, по нему до микрорайона Столбцы, а там уже и рукой подать до Малой Аллеи.

Вчера, во время вчерашнего блуждания по Барсовским улицам, я уже немного представлял план города…

Но жара… Нет, всё-таки я, согласно легенде, парнишка простой, почти что отдыхающий – а значит, рубашку долой, в сумку её, гадину, в сумку! И джинсы бы я скинул, но ведь бабки на лавочках шептаться станут. А лишний шёпот мне ни к чему.

Вот что хорошо было в этом городе – попадались местами ларьки с квасом. Странно, как я вчера их не приметил. Впрочем, наверное, к пяти их уже закрывают.

Путь до городского центра можно было бы измерять выпитыми стаканами. Иногда возникала у меня трезвая мысль – а ведь в городе с удобствами, небось, похуже, чем с ларьками? Дикие кусты могут в нужную минуту и не возникнуть. Что тогда? Да, трезвость была права. Но жажда всё же пересиливала.

Центр оказался довольно тихим и пустынным местом. Уж на что домик Никитича стоял на отшибе, но даже и на тамошних улицах люди встречались не в пример чаще. А тут – вымерло население, точно динозавры. Лишь изредка пронесётся на велике лопоухий пацан, протопает куда-то бабка с неподъемного вида баулом, или пара-тройка помятых личностей не спеша проследует к магазину. А ведь суббота, между прочим, на работе никто не торчит. По огородам, что ли, расползлись? Воду на своём горбу таскают, бедолаги.

Я их очень даже неплохо понимал. В такую пору пропустишь полив – и прощай овощи-фрукты. Ушла любовь, увяли помидоры.

Вот и приземистое, вросшее в землю корнями здание городской управы. Чёрно-жёлтый флаг обвис на штыре унылой тряпкой, вот тебе и «Взвейся, державное знамя…» Тёмные прямоугольники окон подслеповато уставились на меня, словно недоумевая – чего этот малый сюда припёрся? По какой такой казённой надобности?

Возле высокого крыльца отдыхали несколько пропылённых машин и грязно-серая, с едва заметными подпалинами рыжая дворняга. Смотрела она грустно. «Всё равно ведь ничего не дашь», – написано было на её умной мохнатой морде.

Чем-то мне она не понравилась. Не то чтобы лаяла псина, скалила зубы – нет, ни намёка на агрессию. Но настроение вдруг испортилась, точно на дохлую мышь наступил. Что-то вспомнилось пакостно-склизкое и тут же забылось вновь, но гнилой запах, однако же, не желал выветриваться из мозгов.

А вот уже и рынок виден. Впрочем, его приближение и раньше можно было вычислить – народ стал мало-помалу появляться. Ну-ну, суббота, базарный день.

Нельзя сказать, чтобы торговля шла особенно бойко, но всё же я был удивлён обилием фруктов и овощей. Надо же, несмотря на засуху, что-то ещё растёт! Горы крутобоких яблок на прилавках (по-моему, недозрелых), крупная, едва ли не с детский кулачок малина, бутылочный отсвет крыжовника, и конечно, зелень, всюду зелень, огромные пучки лука, даже на расстоянии испускающие пронзительный аромат, душистый укроп, и налитая рыжим хрустом морковь, и вёдра удивительно чистой картошки, не то что у нас в Столице, чёрные от грязи магазинные клубни, нет – здесь каждое «земляное яблоко» было заботливо отмыто, и дразняще отсвечивало то жёлтым, то синевато-розовым.

Я шёл мимо всего этого огородного буйства, не торопясь, разглядывал дары природы, кое-где даже попробовал прицениться – не всерьёз, конечно, но исключительно из спортивного интереса. Кстати, цены здесь оказались ненамного ниже столичных, так что прощай мечта о провинциальной дешевизне. Хотя, впрочем, это понятно – в такое лето, в такой адской топке, и всё же что-то выросло…

Странно, то торговали и грибами – и это по такой-то жаре. Несколько хмурых, помятых жизнью тёток стояли в ряд, и на их газетках красовалось разложенное богатство – груды смахивающих на апельсиновые корки лисичек, крепкие на вид, солидные боровики. И скользкие, рыжеватые маслята, поблёскивают плёночкой…

– Места знать надо, – сообщила мне одна из тёток, заметив моё недоумение. – Ну что, молодой человек, берёте? Недорого совсем…

– Спасибо, – кивнул я. – В другой раз.

И, не оглядываясь, быстро зашагал к выходу.

Такие же маслята были и в корзине, что пристроилась у меня на коленях. Не столь уж удачным выдалось лето – втроём едва заполнили тару, хотя собирали чуть ли не с самого утра. Солнце уже потихоньку сползло к горизонту, когда, наконец, наш «Гепард» негромко взревел и, набирая скорость, покатился по горячему асфальту.

Папа гнал, конечно, лихо. Наверное, ему просто хотелось быстрее добраться до дома, принять душ и устремиться к телевизору. Он не мог спокойно уснуть, не выслушав последних известий. Мама в этом отношении была поспокойнее, но всё же отцовский пыл частично затронул и её. Тем более, до выборов оставалось не больше двух недель, официальные прогнозы родителей только смешили, а разговоры с друзьями на нашей чистенькой шестиметровой кухне – пугали.

– Ты видишь, как они умнеют прямо на глазах? – говорил в таких случаях дядя Олег, давнишний, ещё с институтских времён, папин приятель.

– Это не ум, это хитрость дурака, – обычно отвечал папа, но как-то невесело кривились у него губы.

– Нам от этого не легче. Сейчас они вошли в блок с Верхушкиным, завтра к этой гоп-компании присоединится Мухинская команда – и готово дело. Державники наберут свои вожделенные две трети. И пожалуйста, законный демократический путь. Как в Дойчланде.

– Вы только на ночь ужасы не обсуждайте, а, – просила обычно мама. – Мне это сейчас, между прочим, вредно. В конце концов, ну не звери же они. Жили мы при красных, работали, машину вон купили на инженерские зарплаты. И при этих как-нибудь перебьёмся. Что красные, что чёрные…

– Вот именно как-нибудь, – жёлчно хмыкал папа. – Они уж устроят нам всё по полной программе. Сначала железный занавес, потом введут самобытность в двадцать четыре часа, а кто против – тайга большая, леса много… Соскучилась по идеологии? Давно на политзанятиях не высиживала после работы? Книги хорошие надоело читать?

– Да сами себя пугаем, – обычно отмахивалась мама. – Ты бы ещё сказал, что полстраны перестреляют. Не те уже времена. Все эти лозунги ихние – только до выборов, а потом не до демагогии, когда делом придётся заниматься. Не так страшен Державный фронт, как его малюют. Такие же прагматики, что и демократы. Только имидж другой.

– Если бы только имидж, – грустно высказывался дядя Олег, раскупоривая очередную банку пива. – Пойми ты, Аня, я не лозунгов этих боюсь, не программ – я толпы боюсь, которая сначала за них проголосует, а потом им её же и ублажать придётся. Придётся, не сомневайся – иначе толпа их стопчет и выдаст на-гора новых уродов. Страшно это кончается, когда делают ставку на маргиналов…

Вот и сейчас родители не нашли ничего лучше, как вновь обсуждать возможный исход этих самых выборов. Как будто не было светлого августовского вечера, не было дышащего накопленным за день теплом асфальта, не выглядывали из-под прикрывавшего корзину папоротника жёлтые головки маслят. А по обеим сторонам дороги кивали нам кронами огромные рыжие сосны – точно гигантские свечи, на прощанье зажжённые собравшимся за горизонт солнцем.

Мне эти политические занудства были неинтересны. Кого там изберут, какие лозунги понавешают – в нашей семье всё равно ничего не изменится. Как всегда, мама с папой будут утром убегать на работу и возвращаться вечером, усталые и голодные. Как всегда, я буду таскаться в до боли надоевшую школу, буду гонять на велике по пустынным аллеям Старого парка, а зимой – на лыжах. Такое надоесть не может. Как выразился бы дядя Олег – «по определению». И никуда не денутся ни книжки фантастики, ни кассеты с записями «Погорельцев», по-прежнему мы будем с Максом просиживать вечера за его видавшим виды компьютером, играть в классные игры, и компакты, как и раньше, будут стоить всего-ничего – пять порций мороженного. Жаль, родители этого не понимают и портят себе выходной пустыми страхами. Как будто у них других дел нет. Как будто зимой не появится у меня братик или сестрёнка. Лучше бы они пелёнки там всякие покупали, коляски. Я бы с Максом договорился, его сестрица Ирка уже выросла из этого барахла, ей третий год пошёл, носится по квартире как безумная, и спички они всей семьёй от неё прячут. А та всё равно находит.

Волновали меня, конечно, и иные проблемы. Вот, например, кружок по информатике в Максовой школе. Возьмут ли меня туда? Там и от своих-то отбою нет, ещё бы – такой компьютерный класс им отгрохали, мощные «четвёрки» стоят, и у каждой – струйный принтер, и программ всяких полно. Макс обещал поговорить насчёт меня с их учителем – Сергеем Львовичем. Но неизвестно, что из этого выйдет. Вдруг скажут – нам посторонние не нужны, пускай в своей школе занимается. А в нашей-то стоит пара раздолбанных «двушек». Да и к ним только старшеклассников пускают, Антонина Михайловна трясётся за эту рухлядь точно за самые ультрасовременные машины. И само собой, никакого кружка у нас нет, а по информатике мы только дурацкие блок-схемы с доски перечерчиваем. Не то что у Макса, где они пишут классные такие программы, с навороченной графикой…

От удара зубы мои стукнулись друг о друга, и корзина слетела на пол, посыпались из неё маслята, страшно, потеряно закричала мама… Краем глаза я успел ухватить извилистые корни сосны, тянущиеся к нам когтистыми пальцами, и сам её огромный, завалившийся поперёк шоссе ствол, а потом почему-то я оказался на обочине, а там, на месте нашего «Гепарда», бесновался лохматый, рыже-чёрный столб огня, и виски ломило так, словно вгрызались в них электродрелью, перед глазами плясали бледно-розовые вспышки, и кто-то, ругаясь, тащил меня за шиворот прочь от шоссе, к нависающему тёмному лесу, трещала рубашка и сыпались с неё пуговицы, а потом уже ничего не было – только зыбкая, равнодушная пустота…

Я вышел на безлюдную, заросшую лопухами улочку ну совершенно деревенского вида, не хватало для полноты картины лишь гуляющих кур да визжащего где-нибудь на задворках поросёнка. Вместо этого подобрался ко мне рыжий, ободранный в боях кот, не спеша обнюхал мой ботинок и разочарованно удалился прочь.

Вот она, Малая Аллея. Десятилетней давности картинки – своим чередом, но работа превыше.

На покосившемся штакетнике красовался изрядно облупившийся номер. Четырнадцать! То, что доктор прописал. Ну ладно, пора поздороваться с бабулей.

Та не замедлила явиться. Скрипнула дверь терраски, и возникла она – вооружённая коромыслом и вёдрами – разумеется, пустыми. Хорошо я не страдаю грехом суеверия.

Бабуля, однако, оказалась не такой уж и развалиной. Было ей на вид не больше семидесяти, и, конечно, имелись на загорелом, цвета морёного дуба лице глубокие морщины, но в приемлемом количестве. Седые волосы, выбиваясь из-под серого платка, почему-то наводили мысли об огненных языках, лижущих растопку – свернувшуюся в трубочку берёзовую кору.

– День добрый, хозяйка, – поприветствовал я её, облокотясь о подпирающий забор столб.

– Ну, чего тебе? – осведомилась старуха, глядя на меня выцветшими, лишёнными всякого выражения глазами.

– Да вот, интересуюсь насчёт жилья, мне бы на пару дней, до поезда на Заозёрск. Может, договорились бы?

– Ступай, ступай, – бабка не замедлила охладить мой пыл. – Не сдаю я. Вот, может, у Семёновны с Авиаторов, у неё комната пустует, а у меня негде.

– Ну зачем так уж сразу, бабуля, – изобразил я хамоватую настырность. – Пенсия у тебя, ясное дело, мелкая, а расходы большие, так что интерес тебе самый что ни есть тот. Да и жилище, я гляжу, серьёзное, уж как-нибудь разместились бы.

– Я ж тебе, малый, ясным языком сказала: ступай, – насупилась бабка. – Некогда мне с тобой лясы точить.

И вновь вспомнился мне пан Гоголь. Ну точь-в-точь сцена на степном хуторке, не хватает лишь чумацких возов. И нет рядом верных сподвижников – богослова Халявы да ритора Тиберия Горобца. Но я бабушке всё равно на себе кататься не позволю. Не то время, не та сказка.

– Плохо, плохо, – грустно покачал я головой. – Негостеприимна ты, бабуля, сурова с молодёжью. А я-то надеялся, получится у нас с тобой интересный и даже захватывающий разговор…

– Это с какой же такой радости мне с тобой разговоры говорить? – поджав узкие губы, хмыкнула бабка.

– Ну как же, Елена Кузьминична, – усмехнулся я. – Радость всегда найти можно. Оглянись вокруг, а её, радости, штабелями. Навалом. Бери – не хочу…

– Ты откуда меня знаешь? – немедленно обеспокоилась старуха. – Или сказал кто?

– Ну зачем же так, Елена Кузьминична? – вновь изобразил я заокеанского образца улыбку. – Вы – человек известный. В узких, правда, кругах. Да я, кстати, и сам оттуда же. Из кругов и прочих эллипсов. Вот, полюбопытствуйте, раз уж интересуетесь, – я вытащил синюю, с золотым осьмиконечным крестом книжечку и протянул бабусе.

Та молча приняла документ и долго-долго изучала его, пришёптывая губами и зачем-то причмокивая. Наконец вернула мне ксиву и покивала.

– Так бы сразу, а то нервы тянете из старухи…

– Сразу, Елена Кузьминична, нельзя, – сообщил я. – Сразу только кошки родятся. Приглядеться надо к человеку. Тем более, вопрос у нас с вами важный, тонкий, второпях такие не обсуждают. Ну что, может, пройдём в помещение? Не на пороге же беседовать.

– Ох да, конечно, – засуетилась бабка и бросилась отворять калитку. – Проходите, проходите, – повлекла она меня в запутанные недра дома. – Покушать не желаете? Я мигом, – торопливо проговорила она уже в комнате, видимо, в гостиной, если уж пользоваться светскими аналогиями.

– Нет, Елена Кузьминична, спасибо на добром слове, но сие ни к чему, – вежливо помотал я головой, внутренне содрогаясь. Ещё остатки завтрака беспокоили мой пищевод, а вытерпеть старухины яства было выше всяческих сил. Да плюс к тому же и жара. Здесь, в доме, она особо не чувствуется, но тем не менее…

– Ну, тогда чайку, – решительно произнесла старуха. – И не спорьте. Чайку, оно сейчас – в самый раз.

Ухватив расписанный васильками чайник, Кузьминична удалилась в сени, и я обречённо оглядел гостиную.

Ну что ж, почище, конечно, чем у Никитича, да и побогаче, явно не бедствует старушка. Что само по себе наводит на размышления. Образа на полочке стоят, как положено, лампадка теплится, одним словом, примерная прихожанка. Ну, это понятно, церковнослужительница. Проще говоря, уборщица в храме. Я ещё в Столице поглядел по компьютеру данные на бабушку. Так, на всякий случай. Тем более, что папочка, вручённая мне начальником, оказалась подозрительно тощей. Кроме старухиного сигнала да кое-какой статистики по Барсову в ней ничего и не было.

– Сейчас закипит, – обнадёжила меня прошмыгнувшая в дверь Кузьминична. – Я пока конфеточек положу, угощайтесь. Давно приехали?

– Второй день, – честно признался я, тоскливо глядя на блюдечко с конфетами. Нет, перетопчется бабка, только её сладостей мне для полного счастья и не хватало.

– Где остановились-то? – продолжала допрос старуха, вытаскивая меж тем какие-то позапрошлогоднего вида варенья из пузатого буфета.

– У хороших людей, – светски улыбнулся я, уже понимая, что лёгкого разговора не получится и лучше скорее перейти к делу.

– У нас вообще народ душевный, – ласково закивала бабушка. – Не знаю уж, как у вас в столицах, а у нас всё попросту. С открытым сердцем.

– Ну, наверное, не так уж всё просто? – хмыкнул я, автоматически крутя в пальцах чайную ложечку. – Бывают, наверно, и кое-какие сложности. Не случайно же вы дали сигнал в Управление? Не шутки же шутили, надо полагать?

– Нет, я и говорю, – бойко откликнулась старуха. – Душевный народ, но и то дело, что всякие случаи нет-нет, да и бывают.

– Так что же стряслось в городе Барсове, что столичных работников с места срывают, да ещё в разгар отпуска? – приврал я невзначай. В нашем деле оно полезно.

– Да есть тут такое… Уж не знаю, как и сказать, – подобралась вдруг бабка и неуловимо как-то осерьёзнилась. – Я, может, чего и сама не понимаю, может, зря и шум подняла, прости Господи меня, грешную. Женщина я простая, образования семь классов, всю жизнь работаю, сама себя кормлю. Муж, покойник, тоже от дела не бегал, слесарил Василий Палыч мой, неплохие деньги зарабатывал, было время. Сейчас-то не то, пенсия маленькая, одно слово, огород выручает, но уж и потрудиться приходится, а сердце никуда не годится, и радикулит опять же…

– Елена Кузьминична, давайте про ваш радикулит в другой раз, ближе к делу давайте, – напомнил я увлёкшейся своими болезнями бабке.

– Вот и я про то же, – ничуть не смутилась та, – это просто к слову, чтобы, значит, если я чего напутала, с вашей стороны обиды на меня не было. Ну, в общем, не чисто у нас кое-где. Есть тут один такой… Видать, с бесами знается, – понизила она вдруг голос. – Он мастак гадать на потерянное. Как чего случилось, к нему идут, он там в сарае что-то делает такое – и ясно становится, где искать. Ну, не задаром, само собой.

– Интересно, – зевнул я, откровенно поглядывая на часы. – И это всё, что вы можете нам сообщить?

– Нет, я, понятное дело, с подробностями, – с достоинством откликнулась старушка. – Я ж их семью давным-давно знаю, мы с Веркиной матерью ещё в школе вместе учились, да и потом на суконном комбинате сколько лет оттрубили…

– Конкретнее, – попросил я. – Без лишних деталей. Итак, имя гадальщика?

– Да Мишка же это, пострел, Веркин сын, – зачастила бабуся. – Он, значит, и ворожит, а Верка-то к нему людей с их просьбами и приводит, и деньги с их берёт.

– Что? – поперхнувшись чаем, спросил я. – Сколько же ему лет, этому Мишке?

– Да тринадцать весной вроде как было, он же в тот самый год родился, когда старик мой, Василий Палыч, на пенсию вышел.

– Вы хотите сказать, что гадатель – ребёнок? – подался я вперёд. – Вы уверены в этом? Может, всё-таки мать?

Ну вот, только этого ещё не хватало. Я им что, детская комната? Впрочем, бабка могла и напутать.

– Я пока что ещё кое-что понимаю, – малость обиделась Кузьминична. – Не такая уж и старая я. Что знаю, то и говорю. Он, Мишка, гадает. Уже полтора года как. Да полгорода об этом знает, молчат только, кому охота связываться?

– Это с кем, с нами, что ли? – уточнил я. – С Управлением?

Старуха кивнула.

– Ну, а как же тогда объясняется ваша сознательность? Полтора года молчали – и вдруг сигнал! Да ещё прямо в Столицу, нет чтобы в родную Барсовскую контору… Одна загадка на другой, Елена Кузьминична.