Текст книги "Афган"

– Как – куча? – выпрямился старик, вскинув косматые брови. – Она их в девках натаскала, или уже замужем побывала?

– Да успокойся ты, ради Бога! – с раздражением уже, ему не понравились слова отца, сказал Александр. – Ничего страшного тут нет.

– Как это нет? – кипятился отец. – Своего бросаешь, а чужих, неизвестно от кого прижитых, берёшь и.… ничего страшного!

Отец встал из-за стола и был очень возмущен. Александр даже пожалел, что завел разговор с отцом об Анюте. Ни к чему это ему пока знать.

– Ничего страшного в этом нет потому, что эти дети – ее сестренки и братишки. Их мать погибла три года назад, убило током. Анюта – старшая из них, она и за мать, и за хозяйку, а ей и двадцати еще нет. – Теплели глаза Александра, он рад был до бесконечности говорить об Анюте, защищать и восхвалять ее. Жаль только, что не доходят его слова до отца. – Если бы ты ее знал, то ничего другого мне бы не посоветовал.

– Одним словом – ангел, – криво усмехнулся отец.

Заметив эту усмешку, сын обиделся.

– Ты не думай, непросто мне было на это решиться, я ведь уже не мальчик, которого можно поманить пальчиком, а от своей судьбы не убежишь. – Пронзительный, колкий взгляд сына смутил отца.

– Что ж, сынок, тебе видней, тебе жить, – сказал он. – Я прожил с матерью всю жизнь, хотелось бы, чтобы и дети мои были такими же. Всякое бывало, жизнь-то не только из хорошего ткётся, вон какие годы пришлось пережить, но даже и думать не могли, чтобы разъехаться и бросить вас. А сейчас, видно, век такой, потому и живут дети без отцов и становятся ворами да убивцами…

На больное наступил отец не без умысла. Любил он своего внука, надеялся быть рядом с ним, втайне хранил подарок – легкое двуствольное ружье какой-то итальянской марки. А теперь всё рушится и не увидит он больше своего Валерку никогда, и пылиться теперь этому ружью до его, деда, смерти, а там кто-нибудь из дальних родственников, падких на чужое, заберёт его себе и удачно променяет на какую-нибудь кастрюлю.

Уехал Александр от отца через три дня после того разговора. За это время помог он ему в кое-каких хозяйственных делах, посидели на прощанье за ужином дольше обычного, пили мало, а больше говорили, строили планы на будущее, советовали друг другу: отец сыну – не лезть на рожон, сын отцу – не рвать жилы, беречь здоровье, не думать о плохом.

Утром отец проводил Александра до остановки. В 8.30 подошел иркутский «Икарус», и сын, распрощавшись с отцом, вошёл последним в промороженный автобус.

Автобус тронулся, стрельнув, как из сигнальной пушки, на выхлопе. Больно сжалось сердце при виде одинокой ссутулившейся фигуры отца, медленно, с остановками бредущего по белой обочине, накатанной тракторами и машинами дороги. «Всё, отец, – подумалось, – нам с тобой встреч больше не праздновать». Саванное ровное поле покатилось навстречу, поплыли сторонами скорбные брошенные избы, с поваленными изгородями, замелькали покосившиеся черные кресты деревенского кладбища…

Дом тети Даши Александр нашел не сразу, он перепутал улицы «Северную» с «Восточной», как назло, неподалеку оказалась и такая. Долго пришлось плутать и выяснять у прохожих, рассказывая приметы улицы, где есть дом под номером 7а.

Дернулись занавески на окне, как только такси остановилось у зеленых ворот, и залаяла собака, обрывая цепь. Тут же хлопнула калитка и тетя Даша, кинувшись на шею племяннику, запричитала:

– Ой, Шурочка, ой, миленький! Да как же это ты живым остался? Да как же они, ироды, чуть тебя не погубили? Ой-ей-ей! А у нас все поумирали…

Племянник, как пораженный громом, остановился среди двора.

– Как – поумирали? – вырвалось у него из спазматически сдавленной гортани. – Кто… умер?

– Анна померла, Юля померла, Нину током прибило, Маруся насмерть угорела, Колю на тракторе убило, – стала перечислять тётя Даша всех родственников, умерших и погибших при ее памяти.

Александр облегчённо вздохнул:

– Ну, тётя, и можете вы напугать человека! – покачал он укоризненно головой. – Они же умерли, дай Бог, сколько лет тому. А я уж подумал…

– Как давно? Совсем недавно. Вот, как сейчас, помню Машеньку. Ой-ей-ей! – зарыдала опять тетя Даша, растворяя перед племянником двери сеней. – Такая молодая, такая красивая была! А её этот черт хромоногий бросил, а у ей дети: Мишка и Васька. Сейчас-то они большие, поженились уже, а тогда-то вот какие были. Ох, и хлебнула она горечка с ими. – Опять обильные, но не долгие слезы. – Старший-то хулиганом каким рос, совсем не признавал её, весь в батьку своего хромоногого, чтоб ему черти на том свете и другую ногу отломали! Ой-ей-ей! А младший тоже был какой непослушный: то весь крем с торта ложкой объест, то пилой всё в доме поцарапает. А Анна за всю жизнь сколь горя хлебнула? Андрей и гулял с Карпихой, и с ружьем бегал за ей. Это сейчас он такой стал, а был каким? Только я знаю, сколько ей досталось, натерпелась она горечка досыта. Ой-ей-ей!

Нину, свою младшую сестру, тетя вспоминала уже за столом, пролив мгновенно изрядную порцию слез. И откуда только они брались.

– Не плачьте, тётя, – коротко бросил Александр. – Знать, судьба их такая. И мы когда-нибудь уйдем туда, и мы не всегда были правы.

Тетя Даша удивленно поглядела на Александра и не могла понять, серьезно ли он говорит, или только шутит.

– Да как же не плакать-то? – всплеснула она руками. – Они же умерли, и их уже никогда не будет! Их же мне жалко! Всех, как сейчас, помню! Ой-ей-ей!

Чтобы не огорчать тетю, Александр весь день и вечер не покидал её дома. Успел кое-что прибить, закрепить, поколол дров, сложил их в поленницу под навесом, заменил петлю на двери туалета. Тетя светилась, как начищенный самовар, ходила по пятам за племянником и тыкала пальцем, показывая, где бы ещё он мог проявить свои необыкновенные способности хозяина. Зашедшим подругам-соседкам говорила, кивая на Александра:

– Сын старшей сестры… Из Афганистана приехал, весь-весь простреленный… Полковник уже, скоро генералом будет. Жалко, Анна уже не увидит. Ой-ей-ей!

На следующий день Александр через справочное бюро нашёл Огнёва, и тот пообещал к вечеру собрать всех, кого сможет.

* * *

Стучал поезд колесами на стыках рельс, размеренно качались вагоны, проскакивая сквозь снежные вихри. Появлялись и исчезали неприглядные, затёртые станции…

Попутчики были люди замкнутые, неразговорчивые. Бабка с внучкой, всунутые в купе родителями толстушки-девочки, катились куда-то за Урал, где их должна встретить какая-то тётя Фая, да пенсионного возраста человек с орденскими планками на пиджаке молча, монументально восседал за столиком у окна. Он как-то пусто поглядел на Гайдаенко, ничего не сказал в ответ на его приветствие, и отвернулся к окну, показав выстриженный свой затылок.

Принесли чай. Каждый попил в одиночку, к предложенной Александром курице, подарку тёти Даши на дорогу, никто не прикоснулся, не притронулся, но и его не пригласили на своё. Бабушка упорно заставляла внучку съесть хоть кусочек колбаски, хоть одно яичко, внучка отчаянно сопротивлялась. Пенсионер, как бы между прочим, ни к кому не обращаясь, сказал:

– Да… Нас в своё время есть не заставляли. Мы мечтали о куске чёрного хлеба.

Бабушка, глядя с испугом и уважением на обладателя стриженого затылка, тут же перевела услышанное своей внучке:

– Вот, Лерочка, слушай, что дядя говорит, – утерла она внучке рот большой белой тряпкой, готовя её к чему-то важному. – Он плохо не скажет. Ешь, милая, ешь шанежку.

Прошли по коридору солдаты. Обилие значков, нашивок, кисточек, у одного даже аксельбанты вызывающе болтались.

– Да… В наше время в армии был порядок, – проворчал пенсионер.

Гайдаенко пропустил это замечание мимо ушей, хотя старушка долго и упорно глядела в его сторону, надеясь, что военный даст разъяснение: почему это сейчас в армии нет порядка, тогда как совсем недавно он был. Не дождавшись, поддакнула пенсионеру:

– Вся молодежь ноне испорченная, – сказала она, и в подтверждение своих слов добавила: – Летось в нашей деревне ночью все уборные повалили.

«Интересно прошла встреча с друзьями, – вспоминал Гайдаенко, отрешенно глядя с верхней полки в окно. – Изменились, изменились, и не в лучшую сторону».

Восстанавливалась сцена встречи с друзьями. Как и было задумано, все, кого смог и успел найти Огнёв, пришли к нему домой. Пришли Иван с Лилей, Илья с Катей. Катю Александр видел впервые, она была второй женой Ильи и выглядела моложе его лет этак на десяток. Полысевший Илья, тем не менее, не был похож на жестокого ревнивца. Сергей Петухов был все таким же улыбчивым добряком, упрямый ёжик, как и пятнадцать лет назад, красовался на его круглой голове.

Ирина Коршунова, вот кто изменился до неузнаваемости: из капризной девчушки она превратилась в стройную молодую даму с милой улыбкой.

Глядя на Ирину, можно было подумать, что пресчастлива она в своем одиночестве.

Радостно возбужденные лица, рукопожатия, поцелуи.

– Вижу, не часто вы тут встречаетесь, – заметил Александр, когда немного утихомирились.

– Да вот так и получается, – поддержала его Ирина, – живём в одном городе, встречаемся только случайно на улицах. А иногда так хочется всех увидеть!

– Выходи замуж, тогда поймёшь, как это непросто ходить в гости, – громко, с игривой улыбочкой сказал Иван.

– Вышла бы, да не берут, – не обиделась на его слова Ирина. – Это, во-первых. А, во-вторых, сегодня же смогли встретиться, и, причём, за короткое время.

– Сегодня – особый случай, – также громко продолжал говорить Иван, надеясь привлечь всеобщее внимание. Это у него осталось ещё со школьной скамьи: будучи пионером, он выполнял поручения и ответственейшие задания, как то: повязывание красных галстуков знаменитым гостям, в комсомольские годы с трибун провозглашал: «Мы – юная смена отцов!» На родительских собраниях его всегда хвалили за необыкновенную активность, бескомпромиссность и ещё Бог знает за что. Короче говоря, руководство школы души в нём не чаяло, равно на столько же его недолюбливали однокашники. – Сегодня мы встречаем и чествуем нашего интернационалиста, – продолжал он, и всем, кто его слушал, казалось, вот сейчас Иван проворно соскочит со сцены и накинет красный галстук на шею Александра-интернационалиста, – нашего героя дня – Гайдаенко Александра. Кстати, пора бы и поднять бокалы в его честь. Анатоль! Таня! Как там?

– Садитесь, садитесь! А я сейчас, – выкрикнула Татьяна, пробегая, и на ходу сбрасывая цветастый фартук. – Я только чуть-чуть подмарафечусь.

– Да, хороша и так! – провозгласил Иван.

– Хочу быть ещё лучше! – послышалось из-за двери спальной комнаты.

Когда все расселись, Иван встал и в честь Александра патетически произнес:

– Пока есть такие офицеры, как Александр, наша страна непобедима! За его здоровье!

Александр смутился, пытался навязать свой тост за встречу, за школьных друзей, но его не стали слушать и все дружно опрокинули рюмки.

– Ну, как там наша доблестная армия? – спросил Иван, накалывая вилкой котлетку из баранины. – Броня крепка?

Не успел Александр вымолвить и слова, как заговорил Илья:

– Основное в армии – это люди. Люди, овладевшие сложной боевой техникой. А техника, пожалуй, далеко шагнула вперед за эти пятнадцать лет, ровно столько прошло, как я сказал: «Прощай, оружие!» Страшно подумать! Я ведь мог остаться там, предлагали и, причём настойчиво. Погиб тогда бы во мне служитель быта и услуг. Какое гордое слово «воин» и сколько прозаически-унизительного в словах «служитель быта». И, тем не менее, нет у меня желания быть носителем этого блистательного звания, я хочу быть простым служителем, чтобы повелевать! – Илья поднял руку, сжатую в кулак.

Ирина взглядом требовала от Александра достойного ответа, и он, поколебавшись, размышляя, стоит ли заводить сыр-бор, убедишь ли кого своими речами, если ежедневно, ежечасно вводится вирус нелюбви к армии и к Родине в целом, все же встал и попросил наполнить рюмки.

– Нам трудно понять друг друга, – заговорил он, слегка сузив в прищуре глаза. Смолкли голоса, вспыхнувшие было очажками за столом. – Кто на что способен, кто есть кто – не сразу и не вдруг выясняется. Можно прожить жизнь с человеком и не знать его до конца. А вот армия, особенно в военное время, раскрывает каждого, и все видны, как на ладони. Эта маленькая война…

– А сколько она жизней унесла, – сказала Татьяна, и ей вспомнился гроб с телом двоюродного брата, и как бегала вокруг, ошалевшая от горя, тётя Нюра.

– К сожалению, войн без жертв не бывает.

– Маленькая для страны война приносит большое горе человеку.

Александр решил, что он и его друзья понятия о войне в Афганистане имеют не одинаковые. Навязывать своё мнение он не стал, и закончил словами:

– Я предлагаю выпить за тех, кому уже никогда не сидеть за праздничным столом, потому что их нет в живых. Они отдали свои жизни, выполняя свой воинский и гражданский долг!

Молча, выпили эту горькую чашу.

– Прости, Саша, я тебя перебила, – извинилась Татьяна.

– Ничего страшного, – Александр встал из-за стола, достал сигарету, покрутил ее и спрятал обратно в карман. Все заметили, как дрожали его пальцы, как бледен он. – Вы правы, но и я знаю, что не зря мы там. Я уже не говорю о защите наших границ, это очевидно. А вот видели бы вы глаза тех детей! Огромные, доверчивые. Глаза ждущих помощи, глаза просящих помощи! Маленькие оборвыши без будущего! Это самое страшное – ребенок без будущего. Так неужели мы должны оставаться посторонними наблюдателями в этой жизни и не шевельнем пальцем, чтобы помочь обездоленным?

– Я думаю, они сами бы сумели разобраться в своем государстве. Пусть бы дрались между собой Тараки, Амины, Кармали… Дворцовые перевороты тоже требуют жертв, но там не гибнет и не страдает так мирное население. И вот влезли мы, натравили людей друг на друга и… пожинаем плоды своей политики. – Сказав это, Илья посмотрел на Александра, как на разработчика идеи вторжения советских войск в Афганистан.

– Хватит, мальчики! – решительно вскочила Ирина. – Теперь говорить буду я! Сережа, наливай! – ожидая, когда будут наполнены все рюмки и бокалы, она сосредоточенно думала о чём-то, потом обвела всех невидящим взглядом и заговорила:

– Дорогие мои! Я хочу выпить за здоровье Саши. Пусть он вернётся живым и невредимым. А мы… А я буду молить за него всех святых…

– Ну, тут надо пить «на брудершафт»! – воскликнула Катя.

– А что? Можно и так! – обдала Ирина зеленым чарующим светом Александра и, видя его нерешительность, сама подошла к нему, дерзко встала напротив, грациозно подняла руку с бокалом и, не спуская с Александра насмешливых глаз, наслаждалась его смущением. Выпив до дна под пристальным взглядом окружающих, Ирина закрыла глаза. Александр прикоснулся к ее красивым губам и несколько дольше, чем принято в таких случаях, затянул поцелуй. Сладость поцелуя ощутили все, и, пожалуй, больше те, кто свыкся с обыденностью супружеской жизни.

Тишину разорвал звук разбитого стекла – это Ирина выпустила из рук бокал. Катерина запрыгала и захлопала в ладоши.

– И я так хочу! – закричала она.

– Ну, нет уж! – вскочила Татьяна. – Вы так мне всю посуду переколотите, а она, кстати, денег стоит, да и не купить ее. Целуйтесь так!

– Да черт с ней, с этой посудой! – схватила Катерина фужер из цветного чешского стекла и закружилась в вихре какого-то дьявольского танца. Татьяна приложила руки к сердцу. Остановившись внезапно перед Александром так, что платье обвило её стройную фигуру, оголив крепкие молодые ноги, Катерина на миг замерла и, глядя на него какими-то бесовскими непроницаемыми глазами, вдруг запела сильным красивым голосом:

 
Лунная ноченька, да серый конь лихой,
Табор цыганов – там пир идёт горой!
 

Маски гордости, любви и тревоги сменялись на лице Ильи, наблюдавшем от окна за своей Катериной. Анатолий сунул ему гитару, тот умело прошёлся по струнам и певица, почувствовав поддержку, дала волю голосу.

 
Губы, как кровь! Черная бровь!
Под семиструнный звук гитары…
 

Отодвинулась, затмилась красивая Ирина, все забыли только что происшедшее, забыла Татьяна разбитый бокал, все слушали старую, захватывающую душу, песню-романс, видели гармоничное сочетание души и песни.

Песня оборвалась так же внезапно, как и началась. Под гром аплодисментов Катерина подскочила к Александру и крепко поцеловала его жаркими губами.

– Я тоже желаю тебе вернуться! – выпалила она с ходу. Кто-то крикнул: «Браво!», кажется, слегка захмелевший добряк Сергей, Иван пошёл дальше, не без ехидства он крикнул: «Горько!», а Илье сказал:

– Воин, брат, это не служитель быта. Я не подстрекатель, но…

А по тесной комнате неслось, искало выхода:

 
Эх, вы, кони! Кони-звери!
Кони-звери, эй!
 

Разошлись далеко за полночь. Александр провожал Ирину. Шли они, не спеша. Мороз приятно гладил лицо, снег звучно скрипел под ногами, луна светила так ярко – хоть газету читай. Лицо Ирины в голубом лунном свете было необыкновенно красивым, только глаза были печальные.

– Ну, как она тебе, понравилась? – спросила Ирина после недолгого молчания. Этот вопрос-упрёк появился не просто так: Ирина с девятого класса была влюблена в Александра, но знали об этом совсем не многие.

– Кто? – спросил Александр, хорошо понимая, о ком идёт речь.

– Хитрые вы, мужики, но не очень, – улыбнулась Ирина. Немного погодя, уже серьёзно спросила: – Как ты думаешь, Илья счастлив с ней?

– У каждого своё понимание счастья, – неопределенно ответил Александр. – Возможно, и счастлив, хотя сейчас такое бывает очень редко.

– Вот и пришли, – сказала Ирина, когда они подошли к пятиэтажному дому на перекрестке двух улиц. – Заходи, кофе сварю, обогрею. – В ее голосе всё так же сквозили иронические нотки.

В квартире чистота и порядок, всё стоит на своих, раз и навсегда определенных, местах – таковы, наверное, жилища всех холостяков и одиноких женщин. Хотя нет, у холостяков все наоборот.

Ирина поставила пластинку на проигрыватель, и полилась спокойная приятная мелодия в ритме танго.

– Посиди в одиночестве, пока я буду на кухне. – Сунула ему журнал в яркой обложке и вышла. Она не спешила появляться. Сквозь тёплые звуки музыки слышен был приглушённый стук посуды, шипенье воды в кране. Танго сменилось вальсом. Этот вальс знаком Александру с юношеских лет, с тех пор, как увидел поразивший его фильм «Мост Ватерлоо». Трагическая судьба героев и музыка долго держали его в своем плену. Этот же фильм в какой-то степени предопределил судьбу Александра – он решил стать офицером, как герой этого фильма капитан королевских войск Кронин.

Вошла Ирина, одомашненная, оставив где-то свой насмешливый вид, остановилась рядом, глядя на Александра сверху. Он обнял её ноги, прижался лбом к бедру, руки Ирины опустились, гладко скользнули по волосам Александра, остановились на лице. Она присела и нежно поцеловала Александра в губы.

– Ведь я люблю тебя до сих пор, – сказала она еле слышно.

Проснулся Александр от легкого стука. Приоткрыв глаза, увидел медленно открывающуюся дверь. Обдумывать происшедшее ему не хотелось. Оправдывая себя, он рассуждал: «Для кого хранить верность? Для жены – лишнее, мы никогда не будем вместе; для Анюты – помнит ли она, что было. «Не смеется ль, повзрослев, над юной шалостью своей», – в поэтическую строку заключил свои мысли об Анюте Александр.

Сквозь полуприкрытые веки он наблюдал за Ириной и видел, как она собиралась, как тихонько, боясь потревожить его сон, ходила по комнате, как несколько раз долго смотрела на него, желая и боясь его пробуждения, потом что-то писала на листке и не знала, куда лучше положить его. Уже одетая, от двери, посмотрела долгим взглядом на Александра, потом резко повернулась и вышла, придержав замок от щелчка.

Гошу навестить Александр решил вечером. Адрес ему дал всё тот же Огнёв, при этом поведав:

– Живет отшельником, ни с кем не встречается, до сих пор не женился, ни одна из женщин не переступала порога его кельи. Мне кажется, что он их боится. Весь в науке, часто упоминает Бога, духов там разных, верит в какие-то небесные силы. Не свихнулся бы. – И попросил: – Ты поговори с ним, может, хоть тебя послушает, скажи, что так нельзя жить, что так не живут нормальные люди. Тебя он должен послушать. Ты для него – авторитет. Он очень жалел, что ты связался с армией, он видел в тебе что-то более значительное.

Ровно в семь Александр, безрезультатно обшарив в темноте стены в поисках звонка или выключателя, постучал в дверь. Неторопливые шаги с обратной стороны двери возвестили о том, что хозяин жилища жив и тело его способно самостоятельно передвигаться, если не во Вселенной, то в пределах хотя бы своей квартиры. Шаги замерли у двери, но хозяин не спешил открывать, очевидно, прислушивается к голосу своего ангела-хранителя, видящего в каждом пришельце опасного искусителя.

– Пустите раба божьего Александра обогреться, – разделяя каждое слово, прильнув к дверной щели, тихо попросил Александр. Долгое молчание в ответ. Ангел-хранитель, пожав крылами, скорчил рожу и неуверенно как-то произнёс, когда Гоша посмотрел на него, ожидая ответа: «Бог его знает, кого ещё черти к тебе могли принести».

– Ну, открывай же, безбожник! Креста на тебе нет! – выкрикнул тогда Александр. – Знаешь же, что грабителя к тебе на аркане не затянешь.

Подействовало. Дверь тихонько приоткрылась, показалось бледное пятно с темными точками вместо глаз. Александр с силой надавил на дверь и решительно переступил порог, оттолкнув плечом Гошу.

– Где у тебя свет-то? – пытал он оторопевшего хозяина. – Ну, хоть бы свечку какую, или лампадку засветил, антихрист.

Гошина рука прошуршала по отставшим сухим обоям, и запыленная лампочка осветила узкий пустой коридорчик, в углу которого стояли не то сапоги, не то ботинки, приобретшие в результате бессменной носки летом и зимой какую-то сезонную расплывчатость.

– О, господи! Сашка! – вырвалось из Гошиной груди, и он повис на шее друга. – Ты не можешь, как все, обязательно что-нибудь выкинешь!

– Ну, здравствуй, Георгий Победоносец! – обнял Александр худые плечи отшельника.

– Сашка, ты не представляешь, как я рад тебя видеть! Где ты пропадал? Я слышал, что ты был там, в Афганистане. Ну, как там? Как у тебя?

– Мы живем хорошо, у нас всё есть… – склонившись, как перед микрофоном, проговорил Александр.

– Прости, Саша, – спохватился Гоша. – Раздевайся, проходи. Сейчас я чай организую. Индийский. Для лучших гостей берегу, не открывал ещё.

– А к чаю что? – попирая условия этикета, спросил гость хозяина. Тот смущённо развёл руки.

– Ты же знаешь, что я не употребляю.

– Это твое личное дело. Другие же могут и употребить.

– Чай с сахаром, а еще лучше с мёдом не идёт ни в какое сравнение ни с чем.

– Это одно из крупнейших твоих заблуждений в области кухонной философии, – выставил Александр указующий перст. – Я это предвидел, и кое-что прихватил у таксиста. – Александр извлек из кармана бутылку «Русской водки» и, не найдя места на заваленном книгами и бумагами столе, поставил её на подоконник. – Понимаешь, они такие же бойкие у вас, как в любом другом месте необъятной нашей Родины. Никаких своих съездов и пленумов не проводят, а, тем не менее, шкурные законы блюдут строго.

Гоша остановился посреди комнаты, поскрёб в раздумье давно не стриженый затылок. Александр обвёл взором комнату.

– До Диогена тебе далеко, – произнёс он, внимательно разглядывая Гошу и его обстановку. – Он бы не простил тебе таких излишеств. – Кивнул Александр на железную кровать с провисшей сеткой под старым, непонятного цвета одеялом, на одинокий стул с дерматиновой обивкой, на стол с протёртой на углах клеёнкой. Под столом стоял не разрушаемый табурет армейского образца 1933 года. Украшали эту обитель книги, они были навалены на столе, на ящике из-под сигарет, просто на полу…

– Недостатки преследуют, – виновато улыбнулся Гоша. – Одна надежда на Нобелевскую премию.

– Так в чем же дело? Ума не хватает, что ли? Чему тебя учили шестнадцать лет?

– Другого, Саша, не хватает, другого. Лохматой руки, вот чего. Но я надеюсь.

– На лохматую руку? Уж не папочка чей?

– Да ты что! Сам пробьюсь, так интересней. Ради чего мы на свет появились? Не ловчить же! Ну да Бог с ним! Знаешь, что, Саша…

– Скажешь – знать буду, – присел Александр на табурет, расстегнув шинель.

– Давай махнем к Митьке Прошкину, – выпалил Гоша. – Он тут недалеко живет, и как-то раз приглашал меня.

– Ну, молодец, хозяин! Ты необыкновенно гостеприимен! Куда до тебя кавказцам!

– Да понимаешь, – смутился Гоша, – у меня поесть – хоть шаром покати. Таракана не прокормлю.

– Хлеб-соль найдётся? – пытал Александр, ему страшно не хотелось идти куда-то, а тем более к Митьке.

– Если б так… Бутылка кефира есть, – немой вопрос застыл в глазах, голубизна и яркость которых были видны даже при тусклом свете.

– А ты знаешь, что надысь я уже пытался встретиться с твоим Митькой, и он не осчастливил меня, не предоставил возможности припасть к его туфле.

– Да, есть в нём это, – скривился, как при зубной боли, Гоша, – я уже ему как-то намекал на это. Его и друзья недолюбливают, лучше переплатят за билет, чем попросят помочь. А, в общем-то, он неплохой человек.

– Уговорил. Собирайся.

– Слушай, Саша, давай разыграем чертяку за его грехи, – забегая вперед, путаясь под ногами, говорил Гоша на безлюдной улице. – Посмотрим, как он будет выкручиваться.

– Предложения? – кинул Александр, бодро вышагивая под трескучим морозцем.

– Значит, так, – хихикнул тут же Гоша, – ты стучишь и спрашиваешь: «Это квартира Прошкиных?» Они через дверь: «Да». Тогда ты им: «По вашему заказу гроб привезли». Вот будет хохма.

– А может, лучше купить этот гроб и принести им на квартиру. Вот тут-то они точно полягут, а, академик?

– Да, с гробом не получается, – понял свою оплошность Гоша. – Может, сказать: «Откройте! Уголовный розыск! Вы обвиняетесь в самогоноварении!» Во, это дело! Как раз и ты в шинели, они в глазок увидят и обомрут.

Но и это предложение отверг Александр.

– А если он на самом деле гонит самогон – кто этим не грешит в пору борьбы с алкоголизмом? – спросил он, в упор глядя на друга. – Его же кондрат хватит, или в унитаз всё выплеснет! И каково нам будет троим с одной бутылкой? Он же, с перепугу, один её из горла высосет.

– Ну, тогда думай сам, – отмахнулся Гоша. – Кстати, у тебя есть такие задатки. Во всяком случае, были.

– Ладно, помогу тебе в твоём чёрном замысле, – снисходительно согласился Александр. – Только нам с тобой придется переодеться.

– Вон его квартира, во всех комнатах горит свет, – показал Гоша пальцем, пролезшим в дырку перчатки. – В этом доме шишкари живут, «пыжиковые» и «норковые» шапки.

Переодевались в подъезде дома. Саша долго не мог попасть в рукав с оторванной подкладкой, в то время как Гоша с любопытством и нескрываемой гордостью разглядывал свое отражение в тусклом дверном стекле. Его как подменили. Он приосанился, выпятил колесом недавно впалую грудь младшего научного сотрудника.

– Смотри, какие здесь широкие лестницы, – заметил Гоша. – Деревом отделаны, да не каким-нибудь, а карельской березой. Если бы всё рационально сжать, то ещё семей тридцать можно было всунуть.

Саша молчал, он готовился к розыгрышу – мысленно «прогонял» сценарий.

– Вот эта, – показал Гоша пальцем из перчатки, забыв снять её, на массивную дверь, оббитую кожей, сам же нырнул за угол стены.

Александр нажал на кнопку звонка, за дверью послышалась соловьиная трель, и тут же повернулся ключ в замке.

«Рисковые ребята, – подумал Александр. – Даже не спрашивают, кто пришёл. Наверное, полный дом людей, гости во фраках, с фужерами, а мы, два ряженых дурака, со своими шуточками».

Выглянула девочка лет двенадцати-тринадцати, вопрос застыл в ее маленьких светленьких глазках.

– Скажи, девочка, это квартира Прошкиных? – спросил Александр, листая замусоленную и растрёпанную записную книжку, извлечённую из дырявого кармана пальто.

– Да, – удивленно ответила девочка, рассматривая странноватого человека в блестящих сапогах и облезлой кроличьей шапке с оторванным козырьком, закрывающим почти половину лица.

– Вы заказывали в Доме быта фотографа? – не глядя на девочку, задал второй вопрос Александр.

– Нет… не знаю, – ещё больше удивилась девочка.

– Рита, кто там пришёл? – послышался женский голос из глубины квартиры.

– Мама, иди сюда, – позвала девочка, прикрыв дверь.

Подошла хорошо скроенная, в дорогом халате женщина, в выражении лица её и осанке чувствовались независимость и превосходство. Девочка отошла от двери и осталась в просторном холе, увешанном разными поделками умельцев, среди них были и заграничные вещи: яркие маски, огромные раковины, странной формы ножи и мечи.

– Слушаю вас, – бегло окинув взглядом Александра, сказала она.

– Вами заказывался в Доме быта фотограф на двадцать один час? – повторил Александр сказанное ранее девочке.

– Мы не заказывали никакого фотографа, – с легким акцентом ответила женщина. – Нам некого фотографировать.

– Как это некого? – неподдельно удивился Александр. – Вот тут в заявке четко написано: «Улица Первая Советская, дом семьдесят три, квартира девятнадцать. Прошкин Митя. Шесть фото девять на двенадцать». Это же не я придумал.

– Ничего не понимаю, – пожала округлыми плечами женщина. – Это недоразумение какое-то. Рита, позови папу, – сказала она девочке, все так же упорно не сводившей взгляда с сапог Александра.

Появился Митька. Александр опустил еще ниже голову, якобы всматриваясь в записи, ему были видны одни Митькины ноги в теплых клетчатых тапочках.

– Что тут стряслось? – спросил Митька глухим недовольным голосом.

– Да вот… говорят, что мы фотографа вызывали.

– Какого еще фотографа? – не понял Митька.

– Ну, нельзя же так, товарищи! – выкрикнул Александр. – Я с вами потерял двадцать минут, объясняя каждому, что и почему. За это время я бы обслужил двух клиентов, заработал бы два «чирика». У меня нет уверенности, что еще кому-то из вашей квартиры не придется объяснять все сначала. Тогда уж позовите всех жильцов, и я всем объясню. Поймите меня правильно, каждую минуту я теряю пятьдесят семь копеек, а у меня семья, дочери наняли три репетитора: по английскому, произношение у нее никудышнее, слова она запоминает, а вот произношение… По математике и химии успевает, но дальше техникума с такими знаниями не прыгнешь. Жена ходит к массажисту каждый день, отец-ветеран ничего, кроме манки и мандаринов марокканских не ест, а на это все нужны деньги и немалые, а я тут с вами…

– Ничего не понимаю, – тряхнул головой Митька. – Какой ветеран? Какой массажист?

– Я пришел по вашей заявке, чтобы сфотографировать голенького Митю на тахте.

– Что за чушь! – возмутился в свою очередь Митька. – Никакого Мити тут нет, и фотографа никто не вызывал!