Текст книги "Морской сундучок"

Медвежьи острова

 
Пустое
Побережье,
Унылая
Трава.
Притихли
По-медвежьи
Медвежьи
Острова.
Так друг за другом следом
В потоках ледяных
Они бредут,
И летом
Линяет шкура их.
Но лишь зима устроит
Арктический набег –
И острова покроет
Медвежий белый мех.
Замёрзнет
Побережье,
Улягутся
Снега,
И воет
По-медвежьи
Полярная пурга.
 

«Человек!»

Наше судно доставило на один из дальних северных островов всё необходимое для полярников, и мы стали готовиться к выгрузке. Приблизиться к берегу вплотную не удалось: мешала мель, и, спустив на воду баржу, мы отправились искать удобное пристанище для судна.

Кричали чайки, проплывали огромные льдины с нерпами, целые ледовые поля, слепило солнце. Но неожиданно налетел ветер, море расходилось, раскачалось, баржу стало забрасывать на дыбки́, грозя перевернуть, и мы завернули за небольшой, стоявший вблизи островок.

Волны всё увеличивались. А мы втроем сидели у костра на необитаемом берегу, мечтали о хорошей кружке чая и тарелке вкусного флотского борща. Но пароход наш вдали качался на волнах, и добраться до флотской столовой нам не светило ещё долго-долго.

Вдруг мы услышали хрупанье гальки и, оглянувшись, увидели раскосого чукотского парнишку лет десяти в кухлянке[5]5
  Кухля́нка – зимняя верхняя одежда у народов северо-востока Сибири.


[Закрыть], в сапогах, с винтовкой на плече. Он по-хозяйски подошёл к нам и, кивнув, спросил:

– Печёнка хочешь?

– Какую печёнку? – удивлённо спросили мы разом.

– Моржовую.

– Откуда?

Он рукой позвал нас за собой и твёрдым взрослым шагом отправился на другую сторону островка.

На песке, на взгорке, клыками вверх лежали несколько крупных моржей, возле которых дымил костерок и сидела большая серая лайка. На костре на вертеле жарилась моржовая печёнка.

Мальчик достал из-за голенища нож, отрезал нам по куску печёнки и кусок положил перед собакой.

– Ты как хозяин! – сказал наш боцман Володя. – Моржи твои?

Маленький охотник подошёл к трём самым крупным и показал на них:

– Это мои.

– Сам стрелял, для себя?

Парнишка ответил:

– Я сам. – И с достоинством добавил: – Для всех!

– Человек! – с уважением сказал боцман и повторил: – Человек!

– А где же остальные, взрослые? – поинтересовались мы.

– Поплыли на берег за тросами, за подмогой. – И он посмотрел в сторону большого острова.

Нам очень понравились спокойствие и достоинство этого маленького мужчины, одного на острове среди Ледовитого океана, уверенного в том, что его не бросят, не оставят, и знающего, убеждённого, что он тоже нужен и полезен всем.

И долго потом в нашем нелёгком полярном плавании мы, бывало, отправляя друг друга по делам, поручая какое-то дело, потом в шутку спрашивали:

– Ну, всё сделал?

– Всё!

– Сам?

– Сам! – И, улыбаясь, каждый добавлял: – Для всех!

И уже все разом выносили уважительный боцманский приговор:

– Человек!

Говорящее письмо

 
В полярные злые широты
На судно, зажатое льдом,
Доставили почту пилоты –
Конверт с говорящим письмом.
 
 
В каюте, наполненной шумом,
Усталая лампа горит.
Задумчиво слушает штурман,
Как старая мать говорит.
 
 
И, словно сквозь шум непогоды
Услышав своих матерей,
Команда теснилась у входа,
И боцман присел у дверей.
 
 
А судно снегами заносит,
Метелям мести и мести…
Вот голос смолкает, но просят
Пластинку опять завести.
 
 
И долго матросам не спится,
Все смотрят в бегущую тьму,
А самому младшему снится,
Что мама подходит к нему.
 

Переполох

На океанском побережье между сопками лежит бухта. Тихая, прозрачная. Вокруг бухты – лес. А у берега несёт службу отряд морских пограничников.

Один сторожевой катерок охраняет вход в бухту, а два ходят вдоль берега, смотрят: не зашёл ли кто чужой с моря, не крадётся ли кто к нашей земле.

И каждый рад доложить: «Нарушений не обнаружено!»

Хорошо служат.

Поэтому и пригласили колхозники командира Морозова выступить, рассказать, как границу охраняют.

Надел командир парадный китель, сел с мичманом в газик и поехал.

Едет, а сам сверху на бухту глядит, любуется. Сверкают на катере надраенные иллюминаторы, лёгкими ниточками плывёт по воде туман. А вокруг по сопкам вспыхивают фиолетовые огоньки – цветёт багульник.

И вдруг Морозов тронул водителя за плечо:

– Стой!

Сверху видно: прямо в бухте, под водой, что-то большое, тёмное движется к берегу и от боков в стороны бегут две строгие волны.

– Подводная лодка! – охнул мичман.

– Назад! – приказал Морозов. – Поворачивай!

Влетел газик во двор, выбежал командир из машины:

– Тревога!

А сам – к связистам. Кругом торопятся матросы, натягивают тельняшки.

А он кричит на катер:

– «Победный», «Победный»! Что за лодка, откуда в бухте лодка?

– Какая? – спрашивают оттуда.

– Подводная!

– Да нет никакой лодки, товарищ командир. Извините. Это кит прорвался! – смеются оттуда.

Вышел Морозов на берег, посмотрел, а «лодка» всплыла, фонтанчик выпустила и прогуливается вдоль бухты. Действительно, кит! Бока у него издали металлом отливают. Немудрено ошибиться!

Матросы столпились на берегу. Кричат, шумят, машут тельняшками: «Кит!» Хоть и моряки, но ведь не каждому случалось увидеть такую махину. Неподалёку стоял плавучий кран, так и на него забрались, чтобы рассмотреть великана сверху.

А кит идёт себе по бухте, и волны от него в берег – бу-ух! бу-ух!

Морозов снял фуражку и рассмеялся:

– Вот переполоху наделал! Леший бы его побрал!

И только сказал, кит остановился у берега и замолотил хвостом так, что во все стороны по воде круги побежали.

– Что это он? – спросил Морозов.

– На мель сел! – определил мичман.

– Этого ещё не хватало!.. – вздохнул Морозов. – Катер сюда!

Подошли на катере к киту поближе, а он притих, смотрит грустно, будто просит: «Помогите, братцы!»

Собрались моряки вокруг, думают: что делать? Так и пропадёт животное!

– Прилив начнётся и кита поднимет! – сказал кто-то.

– Пока прилив начнётся, из твоего кита сухой бычок получится, – ответил мичман.

Все засмеялись.

– А животное жаль.

– А ну-ка давайте трос! – распорядился Морозов.

– Правильно! – подхватил мичман. – Подцепим его за хвост и вытащим на глубину.

Принесли трос, сделали большую петлю, и мичман прыгнул киту на спину – цеплять. Покачался на упругой спине, будто на понтоне, поскользнулся, но взмахнул руками, удержался. А кит и не шевелится. То ли устал, то ли в самом деле понимает: помощь пришла. Еле-еле мокрым хвостом поводит. Только собрался мичман петлю набрасывать, а один матрос, бывший плотник, спохватился:

– Постойте! Так мы ему хвост оторвём! Сперва надо подложить что-нибудь!

Несколько человек принесли старые автомобильные шины, спрыгнули в воду, приспособили шины у хвоста, а сверху набросили петлю. Но только Морозов скомандовал: «Малый назад!», а матрос, который о хвосте беспокоился, говорит:

– Стойте, братцы! Так он себе брюхо о камни порвёт! Подложить бы под него брёвна. Кит по ним, как по каткам, и съедет!

Хоть и много возни, а верно заметил. Разыскали на берегу брёвна, силой утопили их. Тоже за хвостом пристроили и держат, чтобы они не всплыли.

– Ну всё? – крикнул Морозов. – Малый назад!

Пошёл катер, натянул трос и кита за собой потащил. Матросы бултыхаются рядом, хлопают ладонями кита по бокам: «Плыви, кашалотина!» А мичман у него на спине стоит, командует: «Лево руля, право руля!»

Но вот кит зашевелился – почувствовал глубину, а мичман как подпрыгнет:

– Стойте, подождите, а то ведь он меня в океан увезёт!

Протянули ему с катера руки, подняли на палубу, а потом потихоньку ослабили петлю.

Выбрался кит из неё – и быстрей в море, на открытый простор. Идёт, волны от него расходятся по бокам, как от подводной лодки. А матросы ему вслед тельняшками машут:

– Не забывай! Заходи ещё в гости! С нами не пропадёшь!

Кит

 
Уходит робко вглубь акула,
И осьминог на дно скользит:
Плывёт навстречу с грозным гулом
Гигант глубин – могучий кит…
 

 
Не зря скрываются «тихони»:
Он вынес бешеный тайфун,
Ушёл недавно от погони
И под ребром принёс гарпун…
 
 
То взрежет волны, словно крейсер,
Разгонит их блестящий строй,
То, словно вынырнувший гейзер,
Сверкнёт дымящейся струёй.
 
 
И вдруг хвостом вокруг замелет,
И снова скроется на дне,
И снова в путь, минуя мели, –
Ему привычней в глубине.
 

Тихая речка

Как-то во время отпуска, ароматным летом, в таёжном селе, не вытерпев жары, решили мы с сыном поплескаться в реке и наловить раков.

– Раков? – спросил нас сосед, агроном совхоза, садясь в газик. На карася он бы время нашёл, а возиться с какими-то раками было некогда. – Так это вам надо на Раковку, – сказал он.

– На Раковку, на Раковку, – подтвердила из-за забора собиравшая огурцы соседка.

И, взяв старый котелок, мы отправились искать Раковку.

Прошагали село, вышли на звонкое от кузнечиков поле и остановились. Впереди тигриным семейством растянулись рыжие от зари пушистые сопки, а возле них, у самых мокрых лап, тащила брёвна работящая река.

– Это не наша. В таком шуме раки водиться не станут, – решили мы и потопали дальше.

Переправились через реку, забрались в прохладную моховую глушь, а Раковки всё не было. И мы стали сердиться:

– И где она, эта Раковка?!

И тут, среди папоротников, за большой рекой блеснула малая. Вода золотилась в ней медовыми струйками, лужицы в солнечных пятнах желтели, как блюдечки мёда, на травинках вспыхивали зелёные стрекозы, а в сторону от нас медленно уползал недовольный песчаный удавчик.

Сын бросился за ним, но вдруг глянул под ноги и закричал:

– Раки!

Мы быстро нахватали их полный котелок. Они зашевелились, зашебуршили, будто бы заворчали: «Ну и вредные мужики попались! Сейчас домой понесут, огонь разведут, варить будут!»

Но мы присели на поваленное бревно рядом с дедом, который ловил пескарей для наживы, и стали слушать тишину. И капли воды из родника. И шелест травы под брюхом уползающего удавчика. И высоко-высоко звук реактивного самолёта.

– Тихая речка! – сказал сын.

– А чего ей шуметь? О чём рассказывать? – подумал я вслух. – Это тебе не кит, который по всем океанам прокочевал. Она-то всего два-три километра по земле бежит.

– И то верно! – усмехнулся дед. – Что с неё возьмёшь? Чего ей шуметь? Не Амур, не Волга. Раковка. Что в ней? Пескари да раки. Что на ней было? Кто знает? Разве что когда-то интервентов туда-сюда гоняли. Да японский офицер погнался за разведчиком, саблю потерял. А уж как пошли партизаны гнать самураев до Тихого океана, так эта Раковка из-под копыт до самого неба летела!

Мы с сыном переглянулись: вот тебе и Раковка! Вот тебе и тихая речка! Хоть и течёт по земле всего два километра, но и интервентов по ней туда-сюда гоняли! И японский офицер саблю в ней потерял! И до неба из-под копыт летела! А как погнали от неё оккупантов – так до самого Тихого океана. Ничего себе тихая речка!

Да не тихая она, не забытая, а просто скромная. Скромная, да боевая! Разговорились мы, расшумелись, так что котелок перевернули. А раки из него бегом, бегом! Поди, соберутся в норе, в своей медовой воде, начнут шуршать, шевелить усами, качать головами: «Ну, повезло, вот повезло! Хорошие мужики нам попались!»

Купание

 
Жара.
Уснул мой тихий плот.
Плеснёт рыбёшка редко-редко.
И солнце из лучей плетёт
По дну играющую сетку.
 
 
Мне виден трав морских изгиб,
Видны узоры из песка мне,
И, как живые, возле рыб
Играют
Камни,
Камни,
Камни…
 
 
А разбегусь, взлечу, нырну –
Всю глубину
Переверну!
 
 
Гудит в ушах – весёлый гуд!
Качнутся мшистые ухабы,
И камни боком побегут,
Как будто
Крабы,
Крабы,
Крабы!
Живыми искрами сквозят
Мальков пугливые семейки,
И юрко травы заскользят,
Как будто
Змейки,
Змейки,
Змейки!
 
 
За поворотом – поворот,
За поворотами – изгибы,
И две руки летят вперёд,
Как будто
Рыбы,
Рыбы,
Рыбы!
 
 
Плыву к знакомым уголкам,
Бегут подводные картины,
И солнце водит по рукам
Опять живые паутины.
 

Рыба

Сейчас даже подумать удивительно, что с нами когда-то было такое: жили мы с сыном на берегу океана, ходили к бухте смотреть, как рыбачат другие, а сами не поймали ни одной рыбы.

Наконец и мы соорудили удочку, накопали у берега юрких морских червей и отправились на рыбалку по плавучим мосткам, протянутым от берега к поставленному на прикол старому пароходу. Не было на нём уже ни матросов, ни капитана, и только на корме сидел старичок вахтенный и пускал из трубки дымок. Сначала дымок был по-дневному белым, потом голубым, потом накалялся, как проволочка в огне, золотился, и тогда по качающимся мосткам один за другим начинали топать на вечерний лов рыболовы.

Первым шагал вразвалку бывалый водолаз, который хорошо знал, где водится рыба.

За ним – старый боцман, который когда-то ловил в Антарктиде китов.

Потом – взявший отпуск командир корабля, капитан третьего ранга.

За командиром шлёпали мальчишки, а за мальчишками со своей удочкой мы. Ловить большую рыбу.

Все уселись поближе к корме, свесили с мостков ноги, наживили крючки и метнули лески. Грузила быстро пошли вниз сквозь бегущие по воде ребристые облака и сопки. Мы проводили их взглядом и стали ждать.

Прошёл рядом, выбираясь в океан, теплоход, приподнялся на синей волне, гуднул: «Ну как?»

Мелькнул вверху самолёт, глянул вниз: «Ну что?»

А могучие портовые краны, грузившие вдали на судно машины, даже не повернулись: «Смотреть-то не на что!»

В глубине, под заросшим днищем парохода, колебались травинки, ползла по дну сонная морская звезда, сверкали мальки, а рыбы не было. Курил на корме старичок, сердито сопел рядом с нами командир корабля, а рыбы всё не было.

Но вот справа, на краю бухты, солнце присело на дома, потёрлось о крыши, и зазолотился, заалел в прозрачной дымке весь большой город. И облака, и дома, и краны.

И тут внизу, под кормой, засеребрились крупные рыбьи спины.

Водолаз откинулся, потянул леску, и на мостки вылетела тяжёлая серая краснопёрка!

– Ага! – крикнул командир. И у него в руках тоже заколотилась пахнущая глубиной рыба.

Потом выдернул рыбу боцман. За ним стали тянуть мальчишки. И только у нас не клевало. Прошёл под кормой целый золотистый косяк, потёрся о борта другой. А у нас не клевало.

– Не идёт? – спросил командир.

– Не идёт, – сердито ответил сын.

И вдруг леска дёрнулась, и капитан шёпотом закричал:

– Тяни, тяни!

Сын потянул, закричал:

– Рыба, рыба!

И в воздухе затрепыхалась маленькая краснопёрка.

Мальчишки пересмехнулись, скривились:

– Ну и рыба!..

Сын замер.

Но командир корабля посмотрел на неё и как-то звонко сказал:

– Вот это рыба!

Старичок, который курил трубку, спросил:

– Первая?

Мы кивнули, и он закачал головой:

– Ай да рыба!

Качнул головой водолаз. И старый боцман, который ловил китов в Антарктиде, развёл руками:

– Да, это рыба!

Привстал на волне катерок, задержался вверху самолёт. Даже деловитые портовые краны важно повернули железные головы, будто заинтересовались: «Ну-ка, что там за рыба?»

И само солнце, протянув лучи, похлопало ими по нашей рыбе, позолотило бока, засветило ей алые перья и пыхнуло, словно сказало: «Отличная рыба!»

И уже прошло с той поры много лет, и ловилась у нас в жизни рыбка всякая – и большая, и малая, и хорошая, и не очень, – а мы с сыном часто вспоминали, как шли мы, счастливые, по золотому закату домой, несли улов, и какая эта была прекрасная, замечательная, лучшая в жизни рыба!

Морской сундучок

 
На судно пришёл
Новичок,
Принёс на плече
Сундучок.
Приладил в каюте багаж:
Две книжки,
Блокнот,
Карандаш.
Тельняшку морскую надел.
И вмиг сундучок
Опустел.
А лишь пробудилась заря,
Отправился парень в моря́.
Он плыл мимо льдов и пустынь.
Он видел и темень и синь.
А где-то зашёл
На базар,
Глядит:
Продается омар.
– Ого! – удивился моряк. –
Какой удивительный
Рак!
Вот это рачок так рачок!
А ну, полезай в сундучок!
 
 
Он с лодки рыбёшку кормил,
Вздыхал:
«Удивительный мир!
А если нырнуть
В глубину?!
Опасно,
А всё же нырну».
Он с лодки в лагуну нырял,
И срезал звенящий коралл,
И краба принёс на крючке –
Пускай полежат в сундучке!
Из зуба акулы
Крючок,
Из Африки
Странный стручок,
Из дальней страны
Пятачок
Попали к нему в сундучок.
 
 
А как-то во льдах он тонул,
Но выплыл,
Доплыл,
Дотянул
И, кашляя, дул до утра
В горячие угли костра.
А днём в сундучок положил
Гачок[6]6
  Гачо́к – уменьш. от «гак» – стальной крюк.


[Закрыть]
От погибшей баржи́
И тёплый ещё уголёк
Запрятал в платке
В уголок.
 
 
Вот так и полнел
Сундучок,
Вот так и взрослел
Морячок.
 
 
А время гостить подошло,
Попал он в родное село.
 
 
Присел на родимый порог,
Поклажу поставил у ног.
Мальчишек собрал
Морячок –
И вмиг
Опустел сундучок.
 
 
Матрос заглянул
В уголок
И видит:
Лежит уголёк.
 
 
Он взял уголёк на ладонь,
И словно бы вспыхнул огонь,
И словно бы вновь до утра
С друзьями сидел у костра.
 
 
А чу́дная ночка плыла,
И пахли укроп и пырей,
И снились мальчишкам села́
Созвездья далёких морей…
 

Мастерская

 
Море –
Словно мастерская,
Мастерская,
Но морская.
День и ночь
Шумит, рокочет –
Выбирает, трёт, песочит,
Выгрызает
В гротах
Залы,
Режет камни,
Точит скалы,
Вырубает
Знаменито
Монументы
Из гранита.
День и ночь
В раскатах гуда
Создаёт
За чудом чудо!
И взлетает
Пыль морская:
Мастерская!
Мастерская!
 

Спасательный круг

 
Это
Круг
Бросательный,
Это
Друг
Спасательный.
 
 
Он спасёт вас в море,
В штормовом просторе,
От воды солёной,
От волны зелёной.
 
 
Он особенно хорош,
Если сам легко плывёшь!
 

Медуза

 
Кочует солнце в глубине
Пролива Лаперу́за…
На полыхающей волне
Колышется медуза.
 
 
Важна, степенна, холодна,
А сквозь неё вода видна.
Вода синей –
Она синей.
Вода светла –
Она бела.
 
 
Лишь тронь –
Дрожит!
Возьмёшь –
Скользит!
Куда волна,
Туда она.
 

Осьминог

 
В порыве гнева штормовой бросок
Его швырнул с волною на песок.
 
 
Он щупальца тянул и извивался,
Присосками на камни наползал
И раздувался, выпучив глаза,
Как будто целый мир всосать старался.
 
 
А вышло солнце – он обмяк, усох
И сжался в грязный маленький комок.
И ребятишки, шедшие с рыбалки,
В него втыкали с любопытством палки.
 
 
А там волна прихлынула чуть свет,
Его снесла и, пенясь, смыла след.
 

Морская игла

 
В ней нитки нет и нет ушка́,
Нет плавников среди брюшка́;
Игла от года к году
Всё шьёт
Морскую воду.
Шьёт не спеша – куда спешить?
Ведь море всё равно не сшить!
 

Яблоко

 
Я это помню до сих пор,
Как вдоль реки, опушкой,
Я шёл и вёл весёлый спор
С подружкой-хохотушкой.
 
 
А через речку у воды
С высокого обрыва
Роняли старые сады
То яблоки, то сливы.
 
 
А мы всё спорили. Но вот
Подружка вдруг сказала:
– Вон, видишь, яблочко плывёт,
Что, может, духу мало?
 
 
Пловцом-то я неважным был,
Но тут – долой рубашку!
И страшновато, но поплыл –
Бочком, а там вразмашку.
 
 
Ещё и сам того не знал,
Но осмелел в погоне.
Устал, но яблоко достал
И вынес на ладони.
 
 
Немало лет с тех пор прошло,
Немало яблок унесло…
Но вот, бывает, жду зарю
На вахте, перед сменой,
На реки
Звёздные
Смотрю
У берега Вселенной.
А дальний голос всё зовёт:
– Вон, видишь, яблочко плывёт…
 

Пловец

 
Мы шли на юг – в штормах, в дыму…
Мы так давно ушли из дому!
Пять тысяч было к одному,
Чуть меньше – к берегу другому.
 
 
Я встал на руль – туман редел –
И вдруг в дали, смурной и рваной,
На мчащем гребне разглядел
Простой кораблик деревянный.
 
 
Я даже вскрикнул: «Как он там?!»
Он что?! Под ним такая бездна,
Что с ней и взрослым кораблям
Порою спорить бесполезно!
 
 
Но он крепился на волне
Под стать стальному мореходу.
Что за малыш, в какой стране
Его пустил в такую воду?
 
 
Сам спит, поди, десятым сном
И знать не знает, сонный зяблик,
Да и не думает о том,
Какой герой его кораблик!
 
 
Вода бушует: «Изорву!» –
И с головою накрывает,
А он летит: «Переплыву!» –
И новый вал одолевает.
 
 
Волна гудит: «Не пощажу!» –
И, нависая, настигает.
А он бунтует: «Докажу!» –
И на волну опять взбегает.
 
 
Он позабудет бедам счёт,
Он будет в ранах и в потерях –
Но океан пересечёт,
Но вдруг вдали увидит берег,
 
 
И боком вроется в песок,
И вдруг поймёт неторопливо:
Он доказал! Доплыл! Он – смог!
И станет снова ждать прилива.
 

Старые канаты

 
Когда над миром звездопад,
Когда причалы сном объяты,
О чём поют, о чём скрипят
Морские старые канаты?
 
 
О дальних странствиях морских?
О вахтах с хриплыми гудками?
То льдами пахнут песни их,
То дышат горькими песками.
 
 
Они поют не про уют –
Их побросало, их потёрло!
И бродят звуки вдоль кают,
Как из простуженного горла.
 
 
Их просолило за года –
Они на пляжах не лежали,
Они бедовые суда
У стольких пристаней держали!
 
 
Бросались в бой – вяжи! крепи! –
В штормах Аляски и Биска́йя.
На них попробуй наступи –
И вмиг проступит соль морская.
 
 
И если б заново пожить –
Бродить, менять координаты,
Ещё смогли бы послужить
Морские старые канаты!
 

Якорь

 
В спокойствии стальном,
Открыт на всякий случай,
Он дремлет чутким сном
Под палубой скрипучей.
 
 
Морские ветры бьют
Железную натуру,
И брызги обдают
Его мускулатуру.
 
 
Но в несколько секунд,
Стремглав минуя трапы,
Он всадит в твёрдый грунт
Две хватких дюжих лапы.
 
 
Он глиной обрастёт
У места назначенья,
И вас не унесёт
Случайное теченье.
 
 
Выхо́дите в моря –
Имейте якоря!
 
 
Но если в жизни вдруг
Какой-то якорь ржавый
Вас втянет в топкий круг
Пучины залежалой,
Чтоб не пускать в моря, –
Рубите якоря!
 

Лоции

 
Все говорят,
Что в лоции
Отсутствуют
Эмоции.
 
 
Значки, обозначения –
До умопомрачения!
 
 
А я открою
Лоцию –
И вдруг
Сквозь поучения
Пробьётся ли,
Прольётся ли,
Помчит меня
Течение
За комнату со шторами,
Сквозь мир с цветными странами,
Ревущими просторами,
Шальными океанами.
 
 
Вновь палуба усталая
Грохочет под ударами,
А вон «Игарка» старая
Идёт с друзьями старыми!
 
 
И вновь замру от радости,
С дружками встретясь милыми
На тридевятом градусе,
За синими Курилами.
 
 
То маячок пропишется,
Мигнёт из тьмы:
«Внимание!»
 
 
Качаются, колышутся
Мои воспоминания.
Захлопну строчки лоции,
Значки, обозначения, –
А всё шумят
Эмоции,
А всё несут
Течения…