Текст книги "Хроники Эрматра"

1929

Она говорит, что ничего страшного, что операция прошла успешно, что сердце не задето. Только надо будет немного полежать в больнице. Она говорит, что через месяц Викто́р сможет ходить, а через два танцевать с ней. «Ты здорова?» – «Да так, ерунда, пара царапин». Она говорит, что про машину, правда, придется пока забыть. «Виктория…» Он ее увидит, как только поправится. Она сейчас у ее друзей. Вики думает, что они уехали отдыхать. Она очень обиделась, что без нее. Надо будет привезти ей подарок. А теперь надо поспать. «Устал спать». – «Будешь ты у меня капризничать… Спи». Она целует его. Виктор засыпает. Впервые за долгое время он засыпает сам, зная, что ему есть зачем просыпаться.

…

Постепенно он открывает глаза. Марлен сидит рядом. Она все так же прекрасна, как в первый раз, когда он ее увидел. Она, кажется, давно не спала. На правой щеке он видит шрам. Его раньше не было. Он поднимает руку к ее лицу. Она берет его руку. «Ты поправишься, я обещаю». Виктор верит ей.

…

Виктор просыпается. Кто-то держит его руку. Он знает, кто это. Он узнает эти руки из тысяч. Это Марлен, она жива. Она сидит рядом с ним. Он шевелит рукой, она отвечает. «Сестра!» Как Виктор соскучился по ее голосу! Кажется, основная проблема разрешена. Кажется, теперь есть зачем жить. «Сестра! Кэролайн!!! Он проснулся!» Входит Кэролайн. Он слышит, они переговариваются. «Месяца три-четыре. Что скажет доктор Фенрих». – «О Господи!» – «Нет, все хорошо…» Сон… все хорошо…

…

Тьма потихоньку отступает. Новый день. Виктор теперь знает, что в палате он не один. Виктор пока не очень разбирает речь, но тут еще два или три человека. Они переговариваются. Шутят. Смеются. Они же не могут смеяться, зная, что с женой что-то не так, ведь верно? Значит, она должна быть жива. Надо попытаться… «Марлен….» – «Сестра! Он лопочет чего-то!» Судя по акценту, они не из Америки. Значит, они проехали полдороги от Такки. «Марлен…» – «Так, он жену зовет». Это Кэролайн. «Позови доктора, Франсин». Виктору тревожно на сердце. Еще раз, последний, на большее сил не хватит. «Марлен…» – «А..» – мужской голос, доктор. Виктор теряется… Нет, нужно знать, нужн…

…

Гудит вокруг. Гудит в голове. Гудит мотор. Дождь идет, бьет по окну. Бьет по стеклу. Лобовое стекло залито водой. Вдруг впереди Виктор видит что-то. Нет, это не дерево. Это… Почему он резко свернул… Это… Так больно в голове… Это что-то живое… Видит. Кто-то лежит. Пьяница, конечно, он упал, он в грязи, лучшего камуфляжа в такую погоду и не придумать. Виктор не видел его. Его заметила Марлен. Виктор резко повернул. Потом удар. Виктор въехал прямо в дерево. Он помнит каждый звук. Он помнит крик Марлен, когда она увидела пьяницу. Помнит шум дождя. Помнит скрип колес, помнит звук торможения в грязи. Он мягче. Помнит каждую миллисекунду разворота. Помнит резкий удар. Звук тяжелый очень, он давит. Затем только звук треснувшего стекла. Очень-очень тонко. Кажется, он может даже вспомнить: стекло медленно сжимается и, как и звук, лопается на тысячи осколков. Потом звуков нет. Только тьма.

…

Виктор видит что-то белое. За долгое время он опять что-то видит. Уже не так больно в груди, кажется, он может пошевелить и пальцами ног. Только голова гудит от лекарств. Теперь он понимает, что, должно быть, пострадал сильнее, чем Марлен. Но он жив, значит, должна быть жива и она. Логика бессердечна и бездушна, даже если речь идет о жизни и смерти. Они столкнулись с… А почему они столкнулись? Может, они ехали по узкой дороге? Да, точно, дорога была проселочная, и автомобиль свалился в канаву! Нет, он помнит удар. Лобовое столкновение. О! Треск стекла. Что-то… что-то… Кажется, он помнит последние доли секунды. А… Дерево. Врезались в дерево, точно. Основной удар пришелся на сторону Виктора. Почему они врезались в дерево?.. Столько вопросов. Боже, как болит голова…

…

Боль в груди очень сильная. Острая боль. Зато уже не давит. Кажется, Виктор был в отключке дня три. Видимо, провели операцию. То, что он сделал такое суждение, уже свидетельствует о том, что мыслительная функция восстанавливается. Вернемся назад. Они ехали. Шел дождь. Проселочная дорога. Да. Выехали из Такки. Домой. Оставили Викторию с подругой, у друзей. Попросила остаться. «Такой сильный дождь для июля, может, подождете, пока он кончится и потом поедете?» «Подождете… Поедете»… Боже, где Марлен…

…

Виктор не знает, сколько уже лежит так. Кажется, он может говорить шепотом. «Пить…» Почему все просят именно воды? Правда, очень хочется пить. Как это он забыл о жажде? Мысли путаются. Кто-то подходит. Каблуки, тук-тук-тук-тук. Значит, женщина. «Кэролайн! Во второй палате сделай укол тригидрола! Наш с “форда” заговорил». – «Так вколи ему еще снотворного». Не надо, Кэролайн, что с женой, Кэролайн?.. Что с Марлен… тяжело не уснуть… Тяж… Марлен…

…

Виктор начинает вспоминать, кто он и что произошло. Это была авария. Их автомобиль. Кажется, было светло, значит, был день. Нет, дождь и тучи. Дождь хлестал и бил по лобовому стеклу. Дворники носились как угорелые. Туда-сюда, туда-сюда… Начинает болеть и кружиться голова. Кажется, что-то колют, чтобы Виктор не чувствовал боли. От этого мысли немного путаются. Что было потом? Было бело. Было потом…

…

Виктор не умер. Он судит о том, что мыслит. Он не умер. Кажется, он может пошевелить пальцем правой руки. Где-то в теплом помещении. Что-то гудит. Похоже на генератор. Только света не видно. До сих пор темно. Пахнет спиртом и йодом. Кроме гудения, звуков нет. Он лежит на чем-то, что можно ощупать рукой. Появилась тупая боль в груди. Дыхание, однако, спокойно и тихо. Он слышит запахи, значит, уже без кислородной маски. Рядом с ним ехала Марлен. Марлен!!!

…

Не открыть глаза. Что-то очень давит на грудь. Нет. В груди. Виктор пытается позвать Марлен. Пытается вспомнить Марлен. Не слышит своего голоса. Не слышит своих мыслей. Боли нет. Только очень давит сильно… Вокруг темно. Тьма находит…

…

Бело. Вокруг бело… Что-то красное… в груди больно. Где Марлен?

1932

Марта стояла на платформе Лидо-эль-Эспадроме. Закатный Рай, который она видела на картинках еще в детстве, оказался для нее ничтожеством нищеты и бедности, сковавшим этот регион за последние восемь лет. Платформу давно не убирали, это было видно по оберткам от шоколадных батончиков и бумажных стаканчиков, растоптанных ногами, но уборки и не требовалось. Почти всегда полупустая, сейчас платформа, спутница рельсов, уходящих в одну точку, только пылилась будто бы ненужным придатком к путям. Станция была конечной, а теперь уже ее называли не иначе как тупиковой. После того как местная компания-монополист на туристические услуги разорилась, после того как в воде нашли следы нефти – что еще можно было пережить, – и непонятно откуда взявшегося стронция-90, Лидо-эль-Эспадроме пришел в запустение. Никто не смог найти себя в этом месте, население падало неуклонно: в тот момент, когда Марта смотрела на уходящий вдаль поезд, на весь город едва ли можно было насчитать и тысячу жителей. Раньше же, особенно в августе и сентябре, в разгар курортного сезона, отели едва могли справиться с потоком приезжающих со всех уголков страны, из соседних государств. Палата Справедливости Эрматра, высший орган управления небольшого государства, скупала стронций. Ее представители были единственными, кто посещал Лидо в последнее время.

Марта все это читала давно, лет семь назад, в газетах, слышала по радио; она слышала, как разгорался скандал, как тысячи женщин требовали материального возмещения, как в результате город умер. Раньше, когда по нему мчались стремительные электровозы, оснащенные по последнему слову техники, эти же женщины сидели в лучших купе со своими мужьями. Теперь единственным поездом, который пускали по этой ветке, был старый дизельный товарняк, подвозивший раз-два в месяц крупные товары в город. Город-призрак. «Город-труп», – подумала Марта.

Марта сошла с платформы и пошла вглубь Лидо. Раньше здесь были десятки отелей и гостиниц, живших за счет потоков капитала, стекавшихся в карманах туристов со всей страны. Теперь же единственным местом, где можно было переночевать человеку, непонятно зачем оказавшемуся в городе, были две небольшие комнаты при кафе на центральной площади. Поезд приехал днем, а вечером за ней должны были прислать машину, чтобы увезти навсегда из этого Богом забытого города-призрака. Ехать на поезде сюда пришлось потому, что это было дешевле. Марта вспомнила о том, как в детстве ехала на бал во дворец кайзера из Альп в купе из бергамского дерева с золотым столовым прибором. Теперь – товарняк, «это было дешевле». Она наотрез отказалась ночевать здесь.

Зачем Марта приехала сюда? Она подошла к морю, вздохнула, достала стеклянную пробирку и налила в нее воды, плотно закупорила и пошла назад на площадь. Люди в Лидо жили за счет натурального хозяйства, старики в основном менялись товарами, деньги тратились только на соль, сахар и вино, которого в городе никто не производил. Автолавка приезжала раз в неделю, груженная товарами, на которые никто бы в других местах и не посмотрел. Молодой человек с грязной головой и злыми глазами втридорога продавал местным жителям соль и дешевое столовое вино. Кроме него, платформы и товарняка, у мертвого города была еще только одна связь с внешним миром – почтовое отделение. Марта смотрела на здание почты на центральной площади. По непонятной ей причине никто не снимал с него плакатов о «Закатном Рае» и «Лучшем курорте континента». Более того, выцветшая краска как будто покрывалась лаком, старательно оберегалась от воздействий погоды и температуры. Видимо, у сотрудников почты, чьей основной деятельностью теперь стали денежные переводы старикам, была какая-то странная, извращенная форма ностальгии.

Марта никогда не испытывала страха ни перед чем, поэтому гулять по незнакомому мертвому городу, население которого умирало вместе с ним, было совсем не страшно. Она посмотрела вокруг на неработающие фонтаны, грязные улицы, заколоченные отели. Все, что ее одолевало, была несусветная скука. И страстно хотелось слышать хорошую музыку. Ее вкус, воспитанный в лучших традициях классического образования, страстно требовал погрузиться в бесконечные соцветия музыкальных звуков, мелодий. Она подумала, что именно этого ей больше всего не хватает в этой стране. «Тут так не играют», – подумала она про себя.

– Играют.

Она оглянулась на человека, прочитавшего ее мысли. Высокий и стройный, в белом костюме, он очень резко выделялся на фоне умирающего серого пейзажа.

– Что, простите? – Марта с удивлением посмотрела на незнакомца.

– Тут играют так, как вы любите, и даже в этом месте.

– Я вас не понимаю.

– Не хотите пройтись вместе со мной?

– Меня учили не ходить с незнакомыми молодыми людьми, куда бы они ни звали.

Человек в белом костюме усмехнулся:

– Я не так молод, как хотелось бы.

Марта усмехнулась в ответ и сказала:

– Тогда тем более.

– Марта, послушайте, вам ждать этого автомобиля еще до вечера. Вы скорее умрете от скуки или станете жертвой племянника местного почтальона, если он все же решится наведаться к своему дядюшке, чтобы поклянчить у него деньги. Со мной же, я даю вам слово, вам ничего не угрожает.

– По-моему, именно сейчас вы мне и угрожаете, разве нет?

– Нет.

– Хорошо, откуда вы знаете мое имя, и как зовут вас? – спросила Марта.

– Я все о вас знаю, Марта, и прошу не пытаться этого понять. Пока до поры до времени, а меня зовут… – мужчина в белом костюме как будто запнулся и сказал вопросительно: – Вы любите Малера?

– Вы же все обо мне знаете.

– Пойдемте посидим до вечера, хотя бы как-то скоротаем время, я вам все расскажу.

– Вы так и не назвали себя.

– Зовите меня Фраппант.

– Хорошо, мистер Фраппант. Где здесь можно посидеть без риска отравиться стронцием?

– Только в одном месте. Вам даже не надо будет уходить с площади.

Они вместе пошли в сторону бывшего здания центрального отеля, выглядевшего заброшенным и ветхим. Тем более удивилась Марта, когда вместо заколоченных досок у центрального входа она увидела проход в небольшое помещение, оказавшееся рестораном. Но очень странным рестораном, Марта никогда не видела такого.

Небольшой зал – несколько столиков, почти все они были заняты людьми, по виду очень солидными и серьезными, в какой-то одновременно современной, но вместе с тем непонятной одежде. Зал был обшит листами белого металла. Именно натуральный цвет металла, а не краска, это Марта сразу поняла, был белым. Она не смогла определить, что это, сплав или чистый металл, осмий или рутений, но факт оставался фактом, это было очень дорогое заведение. Столы были прозрачные, Марта никогда не видела такого дизайна: строгой прямоугольной формы, на одной ножке из того же металла. Серовато-голубые стулья, обитые очень дорогой кожей, без подлокотников. На мраморном полу изредка попадались полоски золотого цвета, как будто бы растянутые в нити. С тех пор как Марта уехала из Европы, она перестала удивляться, но тут, посреди этого захолустья, увидеть один из лучших ресторанов в мире, – от удивления она открыла рот.

– Мистер Фраппант, что это? – спросила она у мужчины, усаживаясь на стул, который он пододвинул ей.

– «Титан» Малера. Разве вы не узнаете?

Действительно, небольшой камерный оркестр исполнял вторую часть симфонии. Это не была запись, либо запись очень высокого качества, но самого оркестра Марта не видела. Ему просто было негде поместиться здесь.

– Нет, что это? – Марта спросила очень сдержанно, если можно сдержать ощущение, которое другие называют растерянностью.

– Один из моих любимых ресторанов в Лидо-эль-Эспадроме. Официант, – он позвал официанта, тот сразу же оказался возле них, вышколенный, как в лучших ресторанах, где обедала Марта, с белыми и накрахмаленными до твердости манжетками, стоявший по стойке «смирно», – не могли бы вы подать мне жаркое и красного вина. Того же и даме, – При этом он обратился к Марте: – Доверьтесь мне.

– Сию минуту, мистер Фраппант, – ответил официант и ушел.

– Что все это значит? Как это возможно тут?!

У Фраппанта зазвонило что-то в кармане, он достал кусок стекла, не более, провел по нему рукой и положил назад в карман.

– А, телефон… – сказал он в ответ на вопросительный взгляд Марты.

Марта решила, что все это слишком похоже на ерунду, чтобы быть правдой. «Уж не сплю ли я?» – задала она вопрос сама себе.

– Нет, Марта. Послушайте, у меня к вам есть несколько вопросов, я их вам задам, а потом я бы очень хотел ответить на ваши, хорошо? Идет?

В этот момент официант принес им жаркое и вино, сервировал стол.

– Да, хорошо.

– Зачем вы уехали из Германии?

– Вы же все знаете, мистер Фраппант.

– Зачем? – Его голос был настойчив.

– Я устала, мне хотелось сбежать от этого всего, я устала быть украшением и игрушкой, я знала, что найду себя где-то еще.

– Вам нравится работать старшим химиком в «Микс Инкорпорэйтед»? Вы бы не хотели для себя чего-то лучшего?

– Нет, мне нравится это. Это то, что я люблю и в чем разбираюсь.

– Вам оказывается какая-то финансовая помощь от ваших родственников?

– У меня нет родственников, если не считать моих бывших супругов. Но от них я не приняла и пфеннига после того, как уехала.

– Вам не кажется странным ваша перемена в жизни?

– Кажется.

– Что вы испытываете по этому поводу?

Марта задумалась:

– Стыд.

– Вам стыдно, что вы не оправдали чаянья ваших родителей, так много давших вам. Вам стыдно, что вы не оправдали фамилию Иффэ, верно? Вам стыдно, что вы поступаете так, как другие не поступают, что вы наплевали на общественное мнение и делаете то, что вам нравится, а не то, что требует от вас общество. И это все вы называете с иронией благодарностью за то, что общество дало вам – миллионы, фамилию и роскошный дом, простите, дома по всей Европе. Вам ведь стыдно за все это, не правда ли? Вам стыдно, что вы живете не так, как хотят другие, чтобы вы жили, и кажется, что вы нарушаете правила, которые помогают жить в обществе. Вам стыдно, ночами вы не можете уснуть, но не от одиночества, нет, вы знаете это, одиночество для вас – лекарство после вашего жизненного опыта вы не можете уснуть из-за этого стыда, вам кажется, что вы поступили аморально, оставив все и трусливо сбежав от всего.

– Да, мистер Фраппант, именно так. Еще мне кажется, что происходящее в данный момент и в данном месте – что-то не настоящее.

– Бросьте, конечно, все это гораздо ближе к тому, что вы называете ненастоящим, но вы же не спите, а говорите со мной. Вы прекрасно знаете это. Мне стоило немалых усилий сделать это настоящим, не так часто я так хлопочу. Но ради вас – стоит, мисс Иффэ. Вы должны увидеть, как выглядит будущее. Этого хотел я. Зная, как выглядит цель, вам будет легче двигаться к ней. Это все действительно не настоящее, но в ваших силах сделать так, чтобы это было настоящим. Для всех. Итак, мисс Иффэ, последний вопрос. Чего бы вы сейчас больше всего хотели?

Марта как-то странно посмотрела на него. И прежде, чем она ответила, она поняла, что Фраппант знает ее ответ. Он предугадал его, рассчитал заранее.

– Я бы хотела узнать рецепт этого жаркого и марку вина. Я никогда не ела и не пила ничего вкуснее. Конечно, я понимаю, вы ожидали услышать от меня чего-то глобального, вроде счастья, денег, удачи, любви. Но нет, это все я сделаю сама. А вот рецепт этого жаркого мне нужен.

Энко Фраппант смотрел на Марту с улыбкой понимания.

– Нет Марта, не ожидал, но мне нужно было подтверждение.

Он подозвал официанта, что-то сказал ему, как показалось Марте, на португальском, после чего тот принес записанный на двух языках, одним из которых был немецкий, рецепт и с улыбкой отдал Марте. Она положила его в сумочку.

– Теперь мои вопросы, – решительно сказал Марта.

– Нет.

– Как же?! Вы же сказали, что ответите на все мои вопросы!

– Нет, мисс Иффэ, я этого не говорил, я сказал, что очень бы хотел ответить, но я не сделаю этого. Кажется, вам уже пора, водитель уже приехал…

– Как приехал? Пять часов не могли так быстро пройти!

– Уверены?

Марта попыталась взглядом найти окна, но их не было. Свои часы, как назло, она оставила дома.

– Марта, ваш водитель уже приехал и ждет вас на площади, если через пять минут вы не подойдете к нему, он уедет и вам надо будет прожить тут еще двое суток, прежде чем Джордж Кэлли, ваш управляющий, получит вашу телеграмму, которую вы отправите завтра, и пошлет за вами второй автомобиль. По дороге у него лопнет шина, и он поедет назад, за вами придет только третий автомобиль, к вечеру четверга вы будете дома.

– С таким рестораном…

– Этот ресторан сегодня закрывается. У вас осталось три минуты, мисс Иффэ.

– Официант!

– Не надо, я заплачу, считайте это дружеским ужином. Мне тоже надо спешить, у меня еще есть дела, больше я не буду упускать возможностей, – Фраппант улыбнулся, – две минуты, Марта.

Марта повернулась в сторону выхода.

– Марта, – она услышала голос Фраппанта, – не стыдитесь этого. Вам не за что испытывать чувство стыда.

– Я знаю, – сказала Марта и вышла из ресторана.

Удивительно, но уже стояла глубокая ночь, и единственным светом на площади были фары машины, в которой Марта должна была уехать из города. Она быстро села в автомобиль и всю дорогу до дома молчала. Ее водитель решил, что она устала, и не стал навязываться ей с разговором. Много позже он вспоминал и с гордостью рассказывал внукам и правнукам, как однажды подвозил основательницу и хозяйку крупнейшего химического концерна в стране, компании «Стронгко», в ту пору, когда она еще никому в Штатах известна не была.

– Я сразу понял, что она будет великой женщиной, – говорил он.

– Как? – спрашивали внуки.

– Она рассмеялась, когда я сказал ей, что собирался уезжать.

– Что она ответила?

– Она ответила: «Я знаю».

1932

Стифен Клэр страдал довольно редким заболеванием – несахарным диабетом. Причиной его является недостаток в организме гормона вазопрессина. Одним из симптомов этого недуга является постоянное чувство жажды, которое жизненно необходимо удовлетворять. Его отец, владелец самых крупных виноградных плантаций в стране, еще в детстве оплел свою военную фляжку виноградной лозой с собственной плантации и сказал, чтобы он нигде и никогда не оставлял ее и всегда следил, чтобы она была полная.

– Я не знаю, что такое справедливость, мой мальчик, есть ли она вообще, зачем мы живем и в чем истина, но две вещи я знаю совершенно точно. Во-первых, я знаю, как выращивать самый лучший виноград в мире, а во-вторых, это то, что эта фляжка должна всегда быть с тобой.

Когда Стифен учился в школе, его болезнь не доставляла ему особых неудобств, ему нужно было не так много влаги, чтобы чувствовать себя вполне комфортно. Еще лучше утоляло жажду вино из винокурен Клэров, но врачи запретили ему часто его пить. В колледже тоже не было никаких проблем, разве только то, что он всегда оставлял флягу дома, когда шел на свидание с девицами с курса. Приходя домой после, Стифен дрожал от изнеможения, даже если удавалось выпить что-нибудь по дороге, но научился не подавать виду.

Позже, когда он начал интересоваться семейным бизнесом, ему часто приходилось ездить на юг, к плантациям, где солнце жарило что есть мочи, а пот ручьями струился с лиц работников. Сначала он управлял небольшим участком, потом все крупнее и крупнее, пока однажды отец не переписал на него управление всеми территориями, принадлежащими ему. Только когда отец заявил о том, что Стифен сможет взять в управление и винокурни, Стифен понял, что отец стал совсем плох. Он бы никогда не отказался по своей воле от управления винокурнями, они были его детищем, его радостью, после смерти матери и после того, как Стифен вырос, – его смыслом жизни. Отец умер через несколько месяцев после того, как переписал на него все плантации. Казалось, вино было живительной влагой, которая питала его кровь. Последними словами, которые отец Стифена произнес, были:

– Никогда не оставляй фляжку, сынок.

К тому времени тот уже почти не носил ее с собой, современные бутылки из легкого синтетического материала были гораздо удобнее и легче. Стифен хранил ее в своем кабинете, бывшем кабинете отца, как память о нем, как напоминание о своей болезни. Огромные деньги он потратил на лечение полидипсии, но безрезультатно, все, что удалось лабораториям, которые он финансировал, – разработать состав жидкости, которая утоляла жажду в полтора раза эффективнее воды и вина. И это все. Он оставил эти попытки, смирившись с недугом. Что истина, что справедливость?

Потом грянул кризис, и компании разорялись одна за одной. Правительство даже и не пыталось спасти их. Он должен был переехать на юг, решать вопросы с поставками удобрений и сельскохозяйственной техники надо было в режиме нон-стоп, а делать это из столицы по телефону стало невозможно – телефонные компании сокращали расходы на связь. Плантации Клэров от залива до моря на всем полуострове стали лакомым кусочком для местных фермеров, ищущих новые посевные земли для того, чтобы выживать. Стифен нанял огромный штат охранников из освободившихся работников местных разорившихся лавочек, чтобы оберегать владения. Единственный товар в кризис, который не упал в потреблении, был его – вино. Люди пили чаще и охотнее, чем раньше, если не хочется решать проблемы, то лучший способ совладать с ними – бутылка хорошего белого вина, и это абсолютная истина.

Кризис почти разорил страну, и только когда национальная экономика стала выбираться из ямы, он понял, что должен делать. И это объясняло, почему его отец не оставлял свои винокурни до последнего момента, даже когда было очень тяжело: это был ключ к контролю над всем производством. После того как Стифен купил прилегающие земли, засадил их лучшим в мире виноградом, надо было расширять и винокурни, но строить их там же не было никакой возможности. Вся земля, которая хоть кому-то принадлежала на полуострове, была занята, а нужно было много, очень много земли. Как раз в то время пустили ветку железной дороги через пустыню до плодородных земель соседней восточной страны, знойного Даристана. На всей ветке вместе с конечными было только 4 станции. Одна из них на границе, другая – у города, который основал какой-то святой. Стифен слышал, туда в кризис стали съезжаться многие паломники и под давлением масс железные дороги сделали там остановку в минутный интервал. Стифен никогда не понимал этих людей.

Соседей кризис почти обошел стороной, они жили по феодальным законам. Большая часть территории принадлежала шаху Дари. Немалых усилий стоило найти возможность связаться с ним. Но Стифен знал, что могло заинтересовать шаха. Перед встречей он прислал ему ящик вина одной из прекраснейших коллекций из винограда, который вырастил еще его дед. Старые бутылки толстого зеленовато-мутного стекла. Если в стране нет и намека на цивилизацию, вино будет лучшей валютой. Два месяца он ждал ответа на свое предложение. Стифен был готов согласиться и на разбойный процент налогов, и на обязанность поставлять лучшие из вин с винокурен ко двору, и нанимать подданных шаха на свою винокурню, но ему нужна была та земля и та территория! Дари согласился, истинный феодал.

Ехать к нему на машине не было ни малейшей возможности, а в поезде Стифен скорее умер бы от жажды, как тогда, в колледже, когда он чуть не впал в кому после одного свидания. Был жаркий летний день, утром Стифен играл в футбол с однокурсниками, а вечером пошел с какой-то красоткой в кино. «Скорая помощь» едва успела, Стифен помнил, как он лежал в палате, когда его отец, который никогда не выходил из себя, человек со стальными нервами, пришел к нему, захватив фляжку из его комнаты в доме, со всех сил ударил ей Стифена по лицу, так что пошла кровь, красная, как жок. Он ничего не сказал, только оставил фляжку на кровати и вышел. Когда Стифен встретился с отцом в следующий раз, тот только молча посмотрел на небольшой шрам. Больше они об этом не вспоминали.

Путь через пустыню занимал 40 часов. Стифен был уверен, что вынесет это, если у него будет достаточное количество его раствора. Он снял два купе в вагоне люкс, одно из них предназначалось для баллонов с водой, на путь туда и обратно. Его отговаривали, предлагали послать поверенного (шах его бы даже не пустил к себе), но Стифен был уверен, что если делец не готов рисковать, то он не делец. Стоял июль, солнце было в зените, когда он сел на поезд. Кондиционеры работали, но производимый ими эффект состоял больше из шума, нежели из охлаждения. Поезд тронулся, и только тогда Стифен понял, что дороги назад нет. Первые сутки он почти не чувствовал дискомфорта, кроме ощущения, что взял недостаточное количество воды. Он договорился с начальником поезда, что в случае необходимости он предоставит ему воду из титанов вагона-ресторана. К концу путешествия Стифен был на грани, как тогда, в колледже, его трясло, и он выпил почти весь свой раствор, стараясь экономить, как только мог, помня о пути назад.

Шах Дари согласился на все его условия, Стифен согласился на все условия шаха. Он показал себя настоящим восточным ханом, императором, они поехали на его личном автомобиле смотреть место, где будет построен первый филиал компании. «Отец бы тобой гордился», – сказал ему Дари. «Я знаю», – ответил ему Стифен.

Поезд назад отправлялся ночью. Учитывая, что запасы Стифена почти истощились, кроме остатков раствора он взял несколько баллонов с водой и вином, которые шах подарил ему. «Лучшее вино Даристана!» – заверил шах.

Еще не все после кризиса могли позволить себе купе класса люкс, и он ехал один в полупустом вагоне. Можно было не покупать соседнее купе, оно бы и так пустовало. Стифену не терпелось оказаться дома, в своем кабинете, но он почти перестал что-то чувствовать из-за постоянной жары, с которой невозможно свыкнуться. Поезд ехал по путям как-то очень медленно, а ночной встречный ветер не приносил прохлады и отдыха. Вперед, только вперед, к своим плантациям, – проносилось у него в голове.

На границе поезд продержали больше пяти часов: какой-то беглец, очередной дурачок, желавший найти работу, ехал нелегально на поезде, когда его поймали, он умолял дать ему шанс и не возвращать его в солнечный Даристан. Его дети умирали от холеры и голода, и ему нужны были деньги, которые он если и мог заработать, то только в другом государстве. Его оставили на границе.

К тому времени, как пошел тридцатый час, Стифен давно уже выпил весь свой раствор и всю воду, в том числе и питьевую, которую успел заказать из вагона-ресторана. Стифен был не единственным во всем поезде, кто испытывал жгучую жажду. У него еще были бутылки с вином шаха. Пот струился по лбу, руки тряслись, когда он открыл одну из них. Не желая становиться дикарем, он все же дождался, когда проводник принесет ему стакан, и налил вино в него. Сделав пару глотков, он выплюнул все на ковер купе. Это был винный уксус, смешанный с водой, скорее скверная приправа, чем напиток. Это нельзя было пить. Он открыл вторую бутылку – то же самое, третью и четвертую – везде была эта дрянь, один запах которой вызывал жжение во рту. Стифену предстояло ехать еще семь часов по полуденному солнцу пустыни. Пить было нечего.

Он прорабатывал все возможные варианты в голове. После беседы с начальником поезда стало ясно, что о том, чтобы пить техническую воду, даже кипяченую, нечего было и думать: легче, сказал он, сразу наесться промышленной серы, мук будет меньше. Начальник поезда предлагал спросить у кого-нибудь из пассажиров, но Стифен отказался от этого. Им вода не меньше была нужна. Связаться по беспроводному телеграфу с городом, чтобы выехали навстречу поезду? Остановить поезд, пусть войдут люди, принесут Стифену его раствор с лекарством. Крайняя необходимость, заплатить неустойку железным дорогам. Да, это прекрасный вариант, им он и воспользуется. Это единственный вариант. Стифен встал с кресла в решимости попросить, если придется, то потребовать, подкупить начальника поезда, но вдруг понял, что не может этого сделать. Он понял также и то, что уже несколько часов не сидит в кресле, а лежит на полке в купе, что кондиционеры не работают и он только сейчас проснулся, а скорее, пришел в сознание. Он никогда и не обсуждал с начальником поезда ничего, никаких вариантов про техническую воду. Все, что он видел, – открытые бутылки лучшего вина Даристана на столе. Кроме уксусной кислоты и прочей дряни, там был какой-то ужасно грязный спирт, Стифена тошнило. Все, что он чувствовал, – бесконечную, сковывающую жажду, сухость во рту большую, чем за окном плавящийся песок пустыни под июльским солнцем. Все купе как бы пульсировало у него перед глазами: то покрывалось темными пятнами, то как будто бы каждая вещь в нем светилась. Он уже перестал понимать, что истина, а что игра его истощенного сознания. Часть его, отвечающая за возможность думать, просто отключилась. Он пытался позвать на помощь, но вагон был практически пуст, и это было полбеды – Стифен не слышал своего голоса. Ему казалось, что весь его рот и горло болят, хотелось вырвать их из себя. Казалось, что его зубы осыпаются. Он проверял их руками, а потом понимал, что и не двинул рукой. Стифен умирал. Даже тогда, в колледже, когда он был изможден и падал в обморок, ему не было так плохо. Сейчас он понимал очень отчетливо, что умирал, и умирал одной из самых мучительных смертей – от жажды. Впервые за долгое время он подумал об отце, как бы он хотел, чтобы его фляжка была тут, как бы она его спасла. Подумал, что отец очень слабо его тогда ударил. Стифен закрыл глаза. Он видел бесконечные поля плантаций от залива до моря, как он с мамой гуляет среди винограда, а папа показывает свои экспериментальные сорта, увлеченно рассказывает о новых технологиях и способах. А Стифен, маленький, стоит и смотрит на зелень, усыпанную, увешанную пухлыми гроздьями, на солнце над головой.