Текст книги "Пошатнувшийся трон. Правда о покушениях на Александра III"

Глава 4. Смерть, которой не было

В фонде Петропавловской крепости исторического архива в Санкт-Петербурге хранится дело «О смерти арестанта Алексеевского равелина Александра Михайлова» [17]. На первый взгляд, дело ничем не примечательно, и все содержащиеся в нем документы говорят только о смерти конкретного человека и ни о чем больше. Во всяком случае, так его воспринимали все, кому приходилось его листать. Возможно, кто-то думал иначе, но предпочел не высказываться. Времени прошло много, и неизбежные вопросы возникли сами собой. За каждым отдельно взятым листом дела чувствуется напряжение исполнителей за поручение, исходившее с самого верха… Все документы, направленные из крепости во внешний мир, помечены грифом «Совершенно секретно», что само по себе особой интриги не составляет.

Все началось с рапорта коменданта крепости Ганецкого на имя директора Департамента полиции от 10 марта 1884 года за № 49:

«Старший врач Комендантского Управления крепости, Действительный Статский советник Вильмс, рапортом от 8 текущего марта за № 99, донес, что у содержащегося в Алексеевском равелине в камере № 1 арестанта (ссыльно-каторжный государственный преступник Александр Михайлов), страдавшего до того эпидемическим катаром воздухоносных путей, в настоящее развилось остро катаральное воспаление обоих легких с опасным для жизни характером. О чем долгом считаю поставить в известность Ваше Превосходительство.

Генерал-адъютант Ганецкий».

Так как доктор Вильмс не занимался в Алексеевском равелине собственно врачеванием, такого в личной тюрьме Романовых не предусматривалось вообще, то тревожное сообщение могло означать только одно – арестанту из камеры № 1 жить осталось не более недели. Очевидно, что для инстанции сообщение Коменданта имело некий смысл, заключавшийся в немедленной передаче информации на самый верх и получении необходимых указаний. Событие не заставило себя долго ждать, и доктор Вильмс немедленно доложил о нем своему шефу рапортом № 25 от 18 марта 1884 года:

«Коменданту С. Петербургской крепости

от Старшего врача Управления

доктора Вильмса.

Содержавшийся в камере № 1 Алексеевского равелина арестант, именовавшийся по заявлению Смотрителя того Равелина Александром Михайловым, сего марта 18 числа 1884 года умер в 12 часов дня от остро катарального воспаления обоих легких, перешедшего в сплошной отек обоих легких.

Доктор Г. Вильмс».

Престарелый Вильмс предпочел сослаться на Смотрителя равелина при определении имени покойника, так как только он знал точно, кто был заключенным камеры № 1. В свою очередь, Смотритель, следуя своей инструкции, уведомил коменданта:

«Содержавшийся в Алексеевском равелине С. Петербургской крепости, ссыльнокаторжный государственный преступник Александр Михайлов сего 18 марта в 12 часов полдня умер. О чем имею честь донести Вашему превосходительству.

Смотритель равелина – Капитан Соколов».

В вышеприведенных документах нет ничего такого, что могло бы насторожить исследователя, кроме технологии, которой придерживался доктор Вильмс, точно определявший примерную дату окончания курса терапии и его полное незнание, кого он, собственно, наблюдает. Такова была суровая действительность.

Коменданту крепости Ганецкому пришлось 18 марта изрядно потрудиться над составлением бумаг с распоряжениями собственным подчиненным. Смотрителю равелина: Предписание об исключении из списков, содержавшихся в Алексеевском равелине; Заведующему арестантскими помещениями майору Леснику о приеме тела Михайлова и помещении его в «нижнем этаже Екатерининской куртины».

Куда большее значение имели доклады Ганецкого во внешний мир и прежде всего лично императору, министру внутренних дел и директору Департамента полиции. Все они были написаны немедленно, как будто отрепетированные заранее.

В тот же день Ганецкий получил сообщение от директора Департамента полиции:

«Милостивый Государь! Иван Степанович.

Уведомляю Ваше Превосходительство, что для принятия тела скончавшегося сего числа секретного арестанта будет командирован в крепость, после 1 часа ночи, пристав 1-го участка Петербургской части.

В. Плеве».

Вслед за сообщением директора Департамента полиции Ганецкому поступило «Распоряжение о приеме тела с последующим захоронением» из Отделения по охране порядка и общественной безопасности Санкт-Петербургского градоначальства. Таким образом, вопрос смерти узника камеры № 1 Михайлова и его захоронения на одном из городских кладбищ был решен моментально, в течение одного дня. Оперативность и точность исполнения операций по избавлению от трупа поражают. Создается впечатление, что за подобной оперативностью стоит как минимум последнее условие выполнения сверхважного контракта.

Всего в «Деле о смерти арестанта Александра Михайлова» 17 листов, из которых несколько страниц посвящено оставшемуся имуществу покойного, которое будто бы никому не было интересно. Список состоял из 31 позиции и представлял собой джентльменский набор состоятельного господина, включавший пару чемоданов, полный комплект верхней и нижней одежды, шляпу, галстук, шейный платок, перчатки и предметы гигиены. Из всего имущества Департамент полиции затребовал себе на хранение: деньги (47 руб. 55 коп.), очки в золотой оправе, фотографии, книги, образа и золотой крест. Остальное имущество подлежало сожжению.

После смерти Михайлова всех узников равелина перевели в крепость Шлиссельбург.

Известный русский историк П. Е. Щеголев в разное время обращался к теме Алексеевского равелина в нескольких публикациях в журнале «Былое», затем составивших сборник «Алексеевский равелин» [18], увидевший свет в 1929 году. Там он подробно описал единственную тюрьму, в которую можно было попасть только с личного ведома императора, когда смертная казнь не была возможна в силу разных причин. Щеголев сумел отметить интересную особенность Алексеевского равелина, где узники могли быть записаны под любым именем и с ним отправиться на небеса, в зависимости от политических или иных соображений. Ситуация, когда о том, кто сидит в той или иной камере, знал только смотритель, вовсе не выглядит необычной. Хотя Щеголев коснулся темы пребывания Александра Михайлова в Алексеевском равелине только косвенно, да и то со слов Петра Поливанова, якобы слышавшего голос Михайлова, когда сидел в равелине одновременно с Михайловым, но это упоминание вызывает большие сомнения. Более близким к действительности является свидетельство смотрителя равелина капитана Соколова в передаче Михаила Тригони:

«Уже в бытность в Шлиссельбургской крепости, когда в соседней с моей камерой умирал Исаев, я пригласил доктора и просил обратить внимание на него, прибавив при этом, что из 11 человек, которые были в равелине по нашему процессу, они уже замучили там в короткое время 6 человек. Соколов, который здесь же присутствовал, вмешался в разговор и сказал: “И совсем неправда, не 6. Во-первых, у того, который со мной служил, – Соколов фамилии не назвал (Клеточников) – еще на воле была чахотка, а во-вторых, с другим случилось совсем другое”. На мой вопрос: что же другое? Соколов сказал: “Это оставим”. Соколову можно поверить, что “с другим случилось совсем другое”, т. е. этот другой не умер “естественной” смертью… Обо всех умерших в равелине нам известно, так как с ними были сношения. С одним Александром Михайловым не было сношений. Значит, Александр Михайлов и есть этот “другой”. Знали мы еще о Михайлове, что он болел, так как во время прогулки слышали голос доктора из его камеры» [19].

Сам Щеголев описал смерть Александра Михайлова по документам из фонда Петропавловской крепости и даже позволил себе сентенцию, характерную для того времени:

«Так сошел в могилу, на 29-м году жизни, один из достойнейших и благороднейших революционеров, которых когда-либо знала история. Неоцененный страж и хозяин-устроитель революционных организаций, блюститель революционной дисциплины, Александр Дмитриевич Михайлов был фанатически предан революции».

Действительно ли опытный историк и журналист Щеголев думал именно так, как написал? Вряд ли. Скорее всего, ключевым в этой тираде является слово «недооцененный». Уж слишком явной и, главное, немотивированной была полная изоляция так называемого «Михайлова» в камере № 1: без прогулок, без возможности перестукивания. Бесспорным в данном случае остается сообщение Михаила Фроленко, что Михайлова после суда вообще никто не видел. Именно такое утверждение ставит все на свои места: Михайлов после суда был изъят из Трубецкого бастиона и через внутреннюю тюрьму Департамента полиции на Фонтанке, 16, покинул Россию.

В Алексеевском равелине записанным под фамилией Михайлов умер кто-то другой. Руководил всей этой нехитрой операцией директор Департамента полиции В. К. Плеве. Именно за точное исполнение указаний императора в отношении Александра Михайлова Плеве удостоился ордена Св. Анны 1-й степени, стал сенатором и товарищем министра внутренних дел.

После суда Михайлов, полностью легализованный как отпетый террорист, смог начать новую жизнь под другим именем и с другими возможностями, забыв, как кошмарный сон, свои приключения в Петербурге.

Его немногие уцелевшие товарищи еще долго вспоминали самого дисциплинированного и осторожного соратника, так глупо попавшегося в лапы полиции и сгоревшего в застенке. Нет никаких сомнений, что такой вариант развития событий просматривали как Щеголев, так и Богучарский, но в условиях советского окружения развивать подобные мысли было просто небезопасно. Ко всему, две пламенные революционерки В. Н. Фигнер и А. П. Корба, доверяя больше своему женскому «чутью», делали все, чтобы с помощью революционной патетики скрыть явные каверны в образе Хозяина «Народной воли». Их коллективный труд «Народоволец А. Д. Михайлов» [20] не был поддержан даже советской властью.

Александр III Романов, похоронив опасного персонажа, завершил свое восхождение на российский трон, подведя черту под взаиморасчетами с заинтересованными сторонами, и мог спокойно обратиться к другой немаловажной проблеме – укрепления положения ветви малоизвестного барона де Гранси на могучем дереве семейства Романовых.

Часть II
Кривая бумеранга

Глава 1. Реформа Фамилии

Управление Россией при Александре III почти безоговорочно признается всеми историками успешным, и прежде всего ввиду отсутствия в этот период войн и региональных военных действий. Только на этом основании император Александр III заслужил прозвище «миротворца». Все публикации последнего времени – это своеобразный коллективный панегирик одному из самых одиозных правителей России, растоптавшему все реформы Александра II, извратившему российскую внешнюю политику и фактически подготовившему будущую европейскую конфронтацию. Вал комплементарных изданий с навязчивой аргументацией в пользу твердого управления и сожалением, что годы, отмеренные Александру III, были короткими, заставляет думать, что имеет место внешний заказ, в расчете на заблуждение неосведомленной публики. Источник подобной литературной активности легко вычисляется по огромному желанию утвердить образ последних Романовых в качестве незаслуженно пострадавшей стороны, а императора Александра III – бесспорным лидером, которого безвременно призвал к себе Господь.

Наряду с литературой явно комплементарного характера имеются и труды, написанные без оглядки на мнимое величие и опирающиеся на реальный контекст, и упрямые факты, без которых не бывает настоящей исторической науки.

Вопиющая посредственность во всех своих проявлениях, Александр III тем не менее обнаруживал в некоторых принципиальных моментах удивительную осторожность, вовсе не свойственную по-настоящему глупым людям. В такие моменты в действие вступала какая-то посторонняя сила, корректировавшая его поведение и определявшая конечный результат. Такой движущей силой в жизни Александра III, а впоследствии и его сына Николая, была супруга, императрица Мария Федоровна. Дочь датского короля Кристиана IX и королевы Луизы, урожденная принцесса Дагмар, была четвертым ребенком в королевской семье. Своих трех дочерей родители воспитывали в строгости и дали им неплохое образование, нацеленное на будущее серьезное замужество. Девушек обучали, кроме обычной грамотности, иностранным языкам, музыке и рисованию. Такой практицизм родителей дал свои плоды, и все три дочери датского короля были отлично пристроены во владетельных европейских домах. По явным отличительным качествам король Христиан IX называл своих дочерей: «Красивая», «Добрая» и «Умная». Как и принято в старых, добрых сказках, старшую «Красивую» Александру получил принц Уэльский Александр; младшая «Добрая» Тюра досталась герцогу Кумберлендскому Эрнсту, ну а для средней дочери Дагмар удалось организовать помолвку с русским цесаревичем Николаем, старшим сыном императора Александра II.

Все складывалось как нельзя лучше, если бы не болезнь цесаревича Николая, начавшая вдруг быстро прогрессировать. Цесаревич угас в апреле 1865 года в Ницце, где многочисленные врачи пытались его спасти от тяжкого недуга. Наследником русского престола по закону стал его брат Александр, которого совсем не готовили к участию в управлении. На простом языке это означает, что Александр получил формальное образование, регулярно посещая учебные кабинеты Зимнего дворца. Специальными знаниями не обладал, писал, делая смешные ошибки, и лучше всего усвоил язык и манеры гвардейского офицерства и полковые порядки. По тем временам этого было более чем достаточно. Что касается принцессы Дагмар, то она подходила в качестве невесты цесаревичу Александру почти идеально, но по соглашению родителей огорченной смертью жениха девушке дали небольшое время для грусти и привыкания к новому облику жениха. Специально прибывший в Данию цесаревич Александр в июне 1866 года официально был помолвлен с принцессой Дагмар и, как говорят, торопил родителей со свадьбой.

Вскоре Дагмар утешилась настолько, что смогла написать своему новому жениху несколько строк, проникнутых новым красивым чувством:

«Мой милый душка Саша! Я даже не могу описать, с каким нетерпением я ждала твое первое письмо и как была рада, когда вечером получила его. Я благодарю тебя от всего сердца и посылаю тебе поцелуй за каждое маленькое нежное слово, так тронувшее меня. Я ужасно грустна оттого, что разлучена с моим милым, и оттого, что не могу разговаривать с ним и обнимать его» [21].

Как известно, Дагмар была большой мастерицей писать письма, правда, делала это только на французском языке. Что касается ее нового жениха, эпистолярный жанр не был его излюбленным коньком, и можно себе представить, какие муки творчества испытал Александр, трудясь над первым письмом своей невесте. Так или иначе, цесаревич Александр Александрович вытянул свой счастливый билет в лотерее невест. Вместе с цесаревичем «Умная» принцесса Дагмар стала самым ценным приобретением для всей ветви барона де Гранси, удержав ее в ранге императорской фамилии во все времена, вплоть до краха 1917 года.

По приезде в Россию в сентябре 1866 года Дагмар приняла православие и стала великой княгиней Марией Федоровной, а вскоре и супругой наследника. Под этим именем она и вошла в русскую историю, став самым ярким представителем последних Романовых, сделавшей все от нее зависящее для предотвращения их бесславного конца. Настоящая ее роль в последующих событиях еще мало изучена, но и то, что известно, дает основание полагать, что эта миниатюрная женщина вовсе не была статистом на крутых поворотах текущих событий и имела смелость брать на себя руль управления. Ее бесспорный практический ум позволял ей это делать, оставаясь в тени, не выходя на передний план, избегая ненужной демонстрации.

Супружеская близость с императором Александром III позволяла ей делать то, что в обиходе называют работой на дому.

Мария Федоровна издалека почувствовала кризис, связанный с появлением княжны Долгорукой и ее детьми рядом с императором. Зная досконально всю подноготную своего душки Саши и его нелегитимные корни, она остро почувствовала перспективу возвращения в родную Данию, но уже в качестве частного лица, в компании со своим несчастным мужем. Чтобы этого избежать, необходимо было действовать, и она действовала: привлекла в Аничков дворец и сделала близким человеком генерала Черевина, как могла, двигала его по службе, и через него создала механизм устранения престарелого императора. Механизм сработал точно по заданному времени, и вот ее душка Саша – император, а она – императрица. Только практичность Марии Федоровны не позволила Александру III опуститься до прямой мести людям, желавшим ее возвращения в Данию. Умная Дагмар в делах предпочитала корректные взаиморасчеты. Каждый должен получить то, что заслужил. Чередуя мягкие увольнения с серьезными денежными компенсациями и используя действующие законы, императрица искусно управляла своим тяжеловесным мужем, расчищая площадку для счастливого царствования. На зачистку ушло два года, и после роскошной коронации венценосная пара начала свою полноправную жизнь на российском олимпе. Победа досталась дорогой ценой, и испытанный супругами стресс еще долго напоминал о себе. Нужно было, однако, с первых шагов позаботиться об укреплении занятых позиций и прежде всего своего положения среди императорской фамилии. Проект, который Александр III и его дальновидная супруга принялись продвигать сразу после коронации, касался переделки «под себя» основополагающего законодательного документа Российской империи – «Учреждения об императорской фамилии».

В ходе общей политической зачистки, последовавшей после убийства Александра II, был удален с политической сцены родной брат убитого императора великий князь Константин Николаевич, занимавший пост председателя Государственного совета. Воспреемником Константина Николаевича на этом важнейшем посту руководителя высшего законодательного органа стал дядя императора, великий князь Михаил Николаевич. По своим человеческим и деловым качествам он был откровенно слаб для такого рода деятельности, без всякого сравнения со своим предшественником.

Это обстоятельство стало совершенно очевидным с первых шагов Михаила Николаевича на новом поприще. Всю практическую работу по подготовке законодательных актов, в бытность председателем Госсовета великого князя Константина Николаевича, вел государственный секретарь Е. А. Перетц. Опытнейший чиновник, Перетц не устраивал императора только в одном отношении – своей долгой связью с великим князем Константином Николаевичем и возможностью неизбежных утечек. Так как должность госсекретаря была ключевой в структуре Госсовета, то удаление с нее Перетца было только вопросом времени. Час пробил в начале 1883 года, когда император предложил этот пост чиновнику Сената, тайному советнику А. А. Половцову. Александр Александрович Половцов, на котором остановил свой выбор Александр III, был ему знаком больше по Историческому обществу, где состоял председателем. Вполне возможно, что именно на заседаниях Исторического общества, которые посещал император, еще будучи наследником, обсуждалось «Учреждение об императорской фамилии» как исторический документ, и это обстоятельство случайно отложилось в памяти Александра III. Кроме того, Половцов не входил в ближнее окружение Александра II и был, с этой точки зрения, вполне самостоятельной фигурой. В чиновничьем мире он выделялся своей финансовой независимостью, обладая весьма крупным капиталом, доставшимся ему по наследству жены. Дом Половцова на Большой Морской, 52, отличался роскошью интерьеров и богатыми коллекциями прикладного искусства. Александр Александрович очень живо описал свое назначение в Дневнике:

«1 января 1883 г. Я назначен госсекретарем… Накануне… окончив пешеходную прогулку, я по обыкновению зашел в яхт-клуб, туда одновременно со мной приехал мой камердинер уведомить меня, что великий князь Михаил Николаевич прислал звать меня к себе как можно скорее. Я, разумеется, тотчас поехал к великому князю, который повел меня в свой кабинет, и здесь произошел приблизительно следующий разговор.

Великий князь: “Я имею сообщить Вам сюрприз, вот телеграмма, полученная мною сейчас из Гатчины от государя. Телеграмма содержала выражение желания государя, чтобы я был назначен на место госсекретаря, и поручение великому князю предложить мне это место”. В разговоре великий князь пояснил, что заметил, что государь все больше и больше не доверяет Перетцу: “Впрочем, недоверие к Перетцу не есть выражение личного расположения, а тут есть нерасположение к брату Константину…”» [22].

Уровень чиновника, которому предложили должность госсекретаря, виден по антуражу, которым он окружен. Половцов запросто вхож в яхт-клуб, где бывает вся высшая аристократия столицы и члены императорской фамилии. За ним по срочному вызову спешит личный камердинер. Понятно, что такой человек был выбран не для рядовой работы. Какой участок ему отводится, он узнал из личной беседы с Александром III. Для начала император попросил регулярно, в письменном виде, давать ему краткие отчеты о законодательной и иной деятельности Госсовета – так называемые мемории. То же самое, но на французском языке Половцов должен был писать императрице. Кроме этого, новому госсекретарю было предоставлено право личного доклада императору по любому вопросу. Председатель Госсовета великий князь Михаил Николаевич, дядя императора, сильно заблуждался в части недоверия к госсекретарю Перетцу. Недоверие Александр III испытывал прежде всего к самому Михаилу Николаевичу, в чем ему скоро пришлось убедиться. Поставленный в такие исключительные условия госсекретарь Половцов вдруг оказался личным докладчиком царя и едва ли не самой влиятельной фигурой в его окружении. После того как мемории стали регулярно поступать от госсекретаря к императору и императрице, Половцов узнал от министра Двора графа И. И. Воронцова-Дашкова, что «Государь очень желает изменения учреждения об императорской фамилии». Встречаясь с министром двора в яхт-клубе, они живо обсуждали создавшуюся ситуацию в императорской фамилии, имея в виду как ее беспрерывное разрастание, так и огромные ресурсы, которые тратятся на ее содержание. Два джентльмена пришли в результате к единому мнению: «…всех этих принцев надо выделять из императорской фамилии, праздно живущей в Петербурге, давать им земельные майораты и обязывать жить в деревне; …нельзя разделять имущественный вопрос и вопрос о правах и преимуществах». При этом министр Воронцов и госсекретарь Половцов настолько «спелись», что единодушно решили настаивать «на необходимости этой меры и скорейшего проведения ее, покуда есть люди, как Воронцов и я, равнодушные к злобе императорского семейства, за уменьшение значения его членов». Воронцову нравился ход мыслей госсекретаря, и он, естественно, доложил императору, что найден человек, способный сдвинуть дело с мертвой точки.

В начале следующего, 1884 года Половцов был удостоен личной конфиденциальной беседы с императором, в ходе которой они обменялись откровенными мнениями о предстоящем деле:

«16 февраля. Аничков дворец.

Окончив доклад по делам Государственного совета, я попросил позволения перейти к делам, о которых не имел никакого права говорить. “Вы помните, государь, – сказал я, – что семь лет тому назад я подал Вам записку, в коей упоминал о необходимости изменить закон об императорской фамилии. В интересе значения верховной власти необходимо ограничить число лиц, пользующихся положением, которое присвоено императорским высочествам. Таких лиц 40 лет тому назад было 5, теперь – 23, следовательно, еще через 40 лет будет 115. Может ли Россия выдержать эту цифру? Если я решаюсь снова говорить Вам об этом, государь, то потому, что вследствие женитьбы великого князя Константина Константиновича является новая категория лиц императорского дома, правнуков императора. Следует решить вопрос, сохраняются ли за ними все присвоенные им ныне преимущества”.

Государь: “Я об этом думал, и вследствие моего поручения министр двора, министр юстиции и граф Адлерберг обсуждают этот вопрос. Мне говорят, что это произведет большое неудовольствие против меня, конечно, жаль, что это начнется с великого князя Константина Николаевича, с которым отношения и так нехороши, но так как я считаю нужным это сделать для будущего, то не остановлюсь перед неудовольствием”.

Я: “Конечно, лучше было бы по возможности уменьшить в Вашем семействе неудовольствие против Вас; если Вам понадобится человек, который для пользы службы Вашей не боится никакого неудовольствия, то вспомните обо мне”».

После столь доверительной беседы Половцов стал не просто участником проекта изменений в основном законе Российской империи, а мотором и автором текста на всех этапах обсуждения. К этому времени Александр III вместе с Марией Федоровной успели оценить по мемориям перо госсекретаря и его способность анализировать сложные вопросы.

По предложению Половцова император учредил секретное совещание по вопросу изменений в «Учреждении об императорской фамилии» под председательством брата, великого князя Владимира Александровича. К работе совещания привлекался, кроме министра двора и госсекретаря, и граф Адлерберг. Тесный круг участников, однако, не обеспечивал единомыслия.

Единственным оппонентом в тесной компании оставался граф Адлерберг, не желавший быть возбудителем семейной вражды. Возражения графа тем не менее обсуждались и, более того, регулярно докладывались государю. Совещались в обстановке полной секретности, так что остальные великие князья и семья в целом оставались в полном неведении. Самому Половцову скоро пришлось убедиться, что «Новое учреждение об императорской фамилии предполагается издать в виде целого памятника, а не в виде отдельных поправок к закону Павла I». «Памятник» – это не более чем фигура речи. Готовился документ, полностью отсекавший побочные ветви императорской фамилии от основной группы лиц, сосредоточенных вокруг трона. По-видимому, госсекретарь в ходе рабочих докладов государю постепенно осмысливал новый закон как незыблемое утверждение на российском троне детей императрицы Марии Александровны.

Наконец, к декабрю 1884 года Половцов подготовил проект записки по вопросу, ознакомил с ее содержанием великого князя Владимира Александровича и министра двора и, получив их одобрение, отослал записку императору с сопроводительным письмом, следующего многозначительного содержания:

«Ваше императорское величество!

Вам угодно было высказать мне несколько мыслей относительно входящего в заботы Ваши вопроса о невозможности дальнейшего сохранения ныне действующего закона об императорской фамилии. Приемлю смелость представить Вам, государь, несколько строк, отвечающих, как кажется, Вашему взгляду. Если бы записка эта удостоилась Вашего внимания, то она могла бы послужить исходною точкой рассмотрения и разрешения этого важного дела. Считаю долгом присовокупить, что записка эта была мною прочитана великому князю Владимиру Александровичу, который не только выразил полное к ней сочувствие, но даже и искреннее желание стать во главе этого дела и с полным сознанием его важности сослужить службу Вам, Вашему семейству и государству. Равным образом записка была сообщена мною графу Воронцову-Дашкову, как касающаяся предметов ведомства. Более о содержании записки никому не известно и не будет известно ввиду того неизбежного раздражения, которое толки о мере этой неминуемо произведут».

Записка Половцова, таким образом, была построена не на умозаключениях автора, а составляла итог бесед и обсуждений с императором различных острых моментов положения императорской фамилии в российском обществе. Надо отдать должное вполне убедительной логике записки, в целом и как документ она не нуждалась в исключительно секретном антураже, если бы появление записки не было так явно связано с насильственной смертью императора Александра II, не успевшего осуществить свою последнюю реформу русского престолонаследия.

Понимал ли это Половцов, когда писал свои «несколько строк»? Скорее всего, понимал, так как по своему положению входил в небольшой круг людей, информированных по всем вопросам высшей власти, или, как сейчас говорят, входил в российский истеблишмент. Записка была действительно весьма лаконична и построена как обзор предыдущего законодательства времен Павла I, которое рассматривалось как выполнившее свою задачу наполнения императорской фамилии достаточным количеством членов:

«По действующему с тех пор закону все потомки, происходящие по прямой линии от царствующих государей до праправнуков включительно, носят титул императорского высочества и считаются по рождению своему яко сыновья государевы».

Следом за этим очевидным утверждением делается не менее бесспорный вывод:

«После целого почти столетия, протекшего со дня издания приведенного закона, обстоятельства существенно изменились. Изволением всевышнего промысла род императорский умножился и, несмотря на то что нисходящее по прямой линии от каждого из царствовавших императоров потомство достигло двух лишь поколений (внуки), общий состав членов императорской фамилии, воспринявших начало от государя Николая Павловича, достиг 37 лиц, носящих титул императорских высочеств. Вследствие того в теперешнем составе императорской фамилии имеется достаточный залог для непрерывного преемства в замещении престола».

И далее, развивая мысль о достаточном количестве членов императорской фамилии, автор плавно переходит к качественной стороне дела:

«Соображая этот вопрос, нельзя не убедиться, что государственная цель, руководившая законодателем при предоставлении правнукам и праправнукам императоров одинакового титула и прав с их ближайшими потомками, утратила значение. По наличному составу теперешних членов императорской фамилии нельзя ожидать, чтобы к таким потомкам приблизилось наследство престола.

Напротив, следует опасаться, что с умножением рождений в боковых линиях число лиц, включаемых законом в состав полноправных членов императорской фамилии, примет размеры, не оправдываемые ни близостью родства их с царствующим монархом, ни материальной возможностью поддерживать для всех лиц условную пышность внешнего существования. В таком случае высокие прерогативы членов царствующего дома могут сделаться достоянием слишком многих, а это, конечно, не будет содействовать к поддержанию в народе того благоговейного уважения, с которым он доселе относился к семейству своего монарха».

После исторического экскурса и справедливых опасений разрастания числа членов императорской фамилии до масштабов потери «благоговейного уважения» народа госсекретарь сразу перешел к программе действий, которая тоже не выглядела громоздкой: