Текст книги "Навязанный рай"

– Вы – геронтологи? – вмешался Валентин Сергеевич, переводя недоумённый взгляд с них на меня. – Тогда причём тут Артём с его-то годами? Скорее уж речь может идти о моём возрасте…

– Лично вы – случай особый, – заметил второй, небольшого роста, плотный мужчина.

Оба смотрели на нас открытыми доброжелательными взглядами, но где-то в глубине глаз читалось нечто вроде сочувствия.

И вдруг я узнал их. Именно эти двое спорили вчера за стойкой пивного ларька, решая извечную застольную проблему в России – под каким барином-губернатором будет легче жить. Они разительно изменились – нездоровая бледность одного превратилась в аристократическую, с лица другого ушла краснота алкоголика, оба напрочь лишились седины. Но главным, пожалуй, было другое – не пристойная одежда, не опрятность, не раскрепощённые манеры, а глубина ума, читающаяся в глазах. Вчера в них не наблюдалось и проблеска разума. Сегодня же передо мной сидели благообразные научные мужи, а не пьянь подзаборная. Как сказал Бескровный – новообращённые самаритяне.

Кровь ударила в лицо, в глазах потемнело. Опрокинув пластиковое кресло, я вскочил, подхватил писателя под руку.

– Идёмте отсюда, Валентин Сергеевич, – сдавленным горлом прохрипел я, увлекая писателя прочь. – Здесь нам делать нечего.

– Зачем, Артём? – попытался урезонить меня писатель. – А как же пиво? Разговор, к тому же, интересный намечается…

– Нечего жалеть пиво, коль оно везде бесплатное, – отрезал я, насильно ведя его к гастроному. – В таком деле без коньяка не разберёшься. А собеседника я вам такого предоставлю, что век помнить будете.

Но ничего путного из моей затеи не получилось, хотя вначале всё шло по намеченному плану…

В гастрономе, не обращая ни на кого внимания, я загрузил в тележку для самообслуживания четыре бутылки коньяка, и начал бросать в неё пакеты с нарезками колбас, копчёной рыбы, сыра, лимоны…

– Куда мы направляемся? – спросил Валентин Сергеевич.

– Ко мне домой.

– Пить?

– И пить тоже. Но больше – говорить.

– Зачем? На свежем воздухе лучше…

На этот вопрос я не ответил. Загрузил тележку продуктами доверху и покатил к выходу.

– Неудобно как-то… – заметил Валентин Сергеевич. – Тележку бы надо в магазине оставить.

– Неудобно в форточку писать, – отрезал я. – Высоко, стёкла забрызгиваются.

Контраргументов у писателя не нашлось, и он замолчал.

Мы обогнули липовый сквер, вышли к проезжей части, и здесь с Валентином Сергеевичем чуть не приключился инфаркт. Ожидая на переходе зелёный свет, мы вдруг увидели, как по дороге мчится странная машина. Обтекаемая форма, прозрачная полусферическая кабина не имели ничего общего с обычными автомобилями. Но главное – у машины не было колёс, она передвигалась по полотну дороги на шести быстро мельтешащих суставчатых лапах.

– Что это?! – обомлев, просипел Валентин Сергеевич.

– Стопоход, – буркнул я, догадавшись, но сердце у меня тоже ёкнуло.

С почти неслышным шорохом машина промчалась мимо, обдав нас потоком воздуха со слабым, надоевшим до одури, запахом весенней фиалки. В машине сидела девушка и управляла ею рычагом, чем-то похожим на джойстик.

– А вы откуда знаете?! – сдавленно прошептал писатель, с недоверием уставившись на меня.

– Одни тип рассказал, – раздражённо буркнул я. – Сейчас придём домой, я вас кое с кем познакомлю. Впрочем, вы уже знакомы…

Больше он меня ни о чём не спрашивал и молчал всю дорогу, пока мы не пришли ко мне домой.

– Сэр Лис, – с порога позвал я надтреснутым голосом, – гостей принимаете?

Не доставляло мне удовольствия встречаться с ним ещё раз, тем более, сосуществовать в одной квартире. Но деваться некуда – куда денешься в замкнутом пространстве, под колпаком? Даже если этот колпак накрывает весь город.

Пёс не отозвался, возможно, игнорировал «Лиса» – говорил ведь, что не нравятся ему намёки на рыжий цвет.

Заглянув на кухню, я проверил туалет и ванную, вошёл с комнату. Пса нигде не было. На всякий случай, хотя дверь была заперта на шпингалет, вышел на балкон. Что ему стоило, как Ремишевскому, левитировать с балкона? С него станется… Впрочем, вполне мог уйти и через двери – лапы у него вон какие, как ладони, и пальцы хорошо разработаны. А мой старенький замок «с секретом» для таких, как он, не помеха.

– Кого вы ищете? – спросил Валентин Сергеевич. – Пса?

– Какой он пёс… – с тоской протянул я. – Из него такой же пёс, как из вас – верблюд.

Не знаю, с какой стати у меня вырвалось подобное сравнение, но Валентин Сергеевич не обиделся. Фантаст, как понимаю, привык нестандартно мыслить.

– Знакомство отменяется, – мрачно сказал я. – Помогите накрыть на стол.

Стол мы накрыли на кухне, чтобы Валентин Сергеевич мог спокойно курить, сели, выпили, и тогда я начал рассказывать. Всё, что знал. Как на духу. О своих необычных способностях, о Ремишевском, о «попутчике-налётчике», о Сэре Лисе, о розовом куполе, накрывшем город и окрестности.

Писатель не перебивал. Слушал, курил, недоверчиво улыбаясь. Пили мы часто, и без тостов – какие к чёрту тосты, когда за окном такое? Поэтому потребляли коньяк как лекарство, чтобы унять смуту в голове и тяжесть на сердце. Но пили не каплями, а большими дозами. То есть не чайными ложками, а чайными стаканами.

Когда мой рассказ подошёл к концу, и я поведал о том, как разбил машину о купол, Валентин Сергеевич, встал, нетвёрдой походкой подошёл к окну и посмотрел на небо.

– М-да, действительно, если купол розовый, то небо должно быть зелёным… – пробормотал он. – Ох, ну и накурил я тут…

Он распахнул форточку, но не отпустил её, а стал внимательно осматривать, держась за шпингалет.

– Что вы там обнаружили? – спросил я.

– Проверяю… – пробормотал он себе под нос. – Похоже, вы правы…

– В чём?

– Мочиться в форточку действительно неудобно…

Мы рассмеялись, но смех получился невесёлым. Отнюдь.

– Послушайте, Артём, – сказал Валентин Сергеевич, – если изменения в накрытом куполом городе столь глобальны, но в масштабах страны всё-таки локальны, то следует ожидать заявление российского правительства. Давайте включим телевизор.

Он посмотрел на экран переносного телевизора, стоявшего в углу кухни на подвесной консоли.

Голова у писателя работала. Я как-то о телевизоре и не подумал.

– Насчёт заявления правительства вы, пожалуй, размечтались, – сказал я. – Пока министры чесаться будут, можно оккупировать всю страну. Но репортажи средств массовой информации с места событий должны быть.

Достав из ящика стола дистанционный пульт управления, я включил телевизор.

Около получаса мы смотрели телевизор, перепрыгивая с программы на программу, но новостей нигде не обнаружили. Да и программы были какие-то не такие. С экрана напрочь исчезла атрибутика каналов, отсутствовала реклама, ни по одному из них не транслировали новости. Крутили старые художественные фильмы, постановки спектаклей, видовые фильмы, научно-популярные из жизни животных и растений, спорт… И мне почему-то подумалось, что все эти программы транслируются не из столицы, а идут откуда-то из другого места. Не зря Холмовск накрыли куполом – не везде «розовая революция» победила. По всей стране, как ни в чём не бывало, продолжается прежняя жизнь, и только у нас, под колпаком, началась вот такая, экспериментальная…

Смотрели мы молча, с напряжением ожидая новостей, и единственное, что делали во время просмотра, так это пили. Если первую бутылку коньяка, пока я рассказывал о своих злоключениях, мы оприходовали за час, то вторую «приговорили» за полчаса.

– Не будет новостей… – наконец подвёл итог нашему просмотру Валентин Сергеевич. – Кстати, Артём, вы обратили внимание, какие фильмы крутят?

– Какие?

– Исключительно высокохудожественные, ни одного низкопробного. Будто ввели цензуру и отсекли порнографию и насилие.

– Вы уверены? – удивился я.

На содержание фильмов я не обратил внимания, ждал новостей, и страстное желание услышать их отсекло аналитические способности.

– Абсолютно уверен. Это у меня профессиональное – оценка качества произведений… Чуть ли не на подсознательном уровне. Дайте-ка мне пульт.

Он взял пульт, защёлкал каналами и установил программу, по которой транслировался классический балет.

– Во-от… – протянул он. – Так лучше. По крайней мере, напоминает время оно.

– Простите, что?

– Я так называю дни переворота в Советском Союзе. Тогда по всем каналам – их всего три или четыре было – крутили «Лебединое озеро».

– Да ну вас к чёрту с вашими аналогиями! – выругался я, отобрал у него пульт и выключил телевизор. – Идёмте в комнату, по Интернету посмотрим.

– Вы думаете, Интернет работает? А если работает, то там цензура не покопалась?

– Не знаю. Но попробовать надо. В противном случае остаётся только одно – завернуться в простыню и ползти на кладбище.

– Убедили, – кивнул Валентин Сергеевич. – Идёмте. Но… Но вначале выпьем.

От выпить я не отказался. Мы выпили по сто граммов, будто перед атакой на вражеские редуты, и направились в комнату.

С замиранием сердца я включил компьютер, нажал на иконку Интернета. Интернет загрузился неожиданно быстро, но Валентин Сергеевич оказался прав. Сайты новостей исчезли как по мановению волшебной палочки. Сохранились лишь сайты образовательных программ, научные, сайты библиотек художественной литературы… В отчаянии я вошёл на развлекательный сайт, посмотрел игры. Ни «стрелялок» с морями крови, ни остросюжетных «ходилок» не было. Одни интеллектуальные игры. Порносайтов я тоже не нашёл – всё вычистила неведомая «цензура».

– Выключайте, – махнул рукой Валентин Сергеевич.

Я выключил компьютер и поплёлся за ним на кухню пить коньяк. А что нам ещё оставалось делать в розовом мире? Судя по постовому на околице города, механику автосервиса Толику Вахрушеву, двум вчерашним пьянчугам из кафе у липового сквера, всем горожанам нашлось место под циклопическим колпаком. Только мы с Валентином Сергеевичем оказались изгоями и бродили в розовом тумане, как неприкаянные.

– Ничего, Артём, бывали времена и похуже, – сказал Валентин Сергеевич, закуривая. – Чего, собственно, расстраиваться? Еда, одежда, выпивка – всё задарма, на халяву. Живи и радуйся. Правда, сигареты скоро кончатся, но, быть может, и к лучшему. Давно мечтал бросить, силы воли не хватало.

Я выпил, но радоваться почему-то не хотелось. Ни я, ни писатель не знали, что будет завтра.

– А вы заметили, что они все непьющие? – сказал я. – Как бы и спиртное скоро не кончилось.

Моё предположение писателя огорчило.

– М-да, – сказал он. – Это хуже… Но тоже пережить можно. Другое беспокоит, чем тогда заниматься? Кому я, как писатель, здесь нужен? Вы обратили внимание, что все изменились, кроме нас? Похоже, в эксперименте нам отведена какая-то особая роль.

В данном случае он был абсолютно прав, и это беспокоило меня больше всего.

– Либо мы просто лишние в эксперименте, – высказал я надежду, хотя сам в это не верил.

– Да? – Валентин Сергеевич заломил бровь, подумал. – Тогда нам совсем плохо. Человек – существо общественное, жить вне общества не может. Превращается в животное. Надеюсь, вы ошибаетесь.

Я глянул на него исподлобья, но ничего не сказал. Здесь наши точки зрения полярны. Ничего на свете я не желал больше, чем быть независимым ни от кого. И в первую очередь от общества…

– Интересный расклад получается, – выдохнул Валентин Сергеевич, закусывая долькой лимона. – Всю жизнь писал фантастику, не веря в то, что пишу, и – на тебе – очутился на месте своих героев. – Он пьяно хихикнул. – Вляпался, называется, мордой в собственную блевотину…

Я снова промолчал, а Валентина Сергеевича, что называется, понесло. Говорил он много, но, в отличие от вчерашнего вечера, бессвязно перескакивая с одной темы на другую. Чувствовалось, что сегодняшние события выбили его из привычного образа жизни, и он находится в полной растерянности. Да и выпили мы сегодня порядочно, и я уже не был прилежным слушателем – свои мысли заедали.

Мы опять засиделись до позднего вечера. Когда стемнело, Валентин Сергеевич стал собираться домой. Ноги его уже не держали, язык заплетался, и я предложил переночевать у меня. Однако писатель категорически отказался, пьяно мотивируя отказ тем, что дома остался некормленый кот. Он вскочил со стула, но при первом же шаге споткнулся на ровном месте и растянулся на полу. Тогда я поднял его и, несмотря на активное сопротивление, потащил в комнату, где уложил на диван. Стоило ему оказаться на диване, как он тут же перестал сопротивляться и мгновенно уснул.

В общем, как я уже говорил, ничего хорошего из моей затеи обсудить создавшееся положение не получилось. Тривиальная пьянка…

Глава одиннадцатая

Проснулся я с тяжёлой головой и онемевшей шеей – непросто спать в кресле, подставив под ноги стул, да ещё и одетым. Открыв глаза, я увидел, что из-за штор пробивается розовый свет, и застонал. Отнюдь не бредовым сном оказался вчерашний день. А жаль.

Писателя в квартире уже не было – как понимаю, ушёл кормить кота. Мне бы его заботы… Я вспомнил Сэра Лиса, как кормил его утром яичницей, и меня передёрнуло. Нет уж, увольте!

С минуту я стоял перед входной дверью, тупо уставившись на замок «с секретом» – как Валентину Сергеевичу удалось его открыть? Но потом махнул рукой – удалось и удалось. После вчерашнего в то, что писатель пришелец, я не верил ещё больше, чем раньше. Чего ему таиться, тем более, теперь?

В ванной комнате я долго стоял, упершись руками в умывальник и глядя на себя в зеркало. Опухшее синюшное лицо с тёмными мешками под глазами, красные белки, унылый взгляд… Отвратительное зрелище. В противовес холёным лицам недавних алкоголиков, превратившихся вчера за столиком кафе в учёных мужей, я выглядел большим пришельцем, чем они.

Содрав с себя одежду, я почистил зубы, побрился, затем забрался под душ и долго плескался под холодной водой. Полегчало, но ненамного.

Растираясь до красноты полотенцем, вышел на кухню, где увидел на заваленном объедками столе записку.

Извините, что ухожу не прощаясь, а также за то, что допил коньяк. Если не похмелюсь – я не человек. Понадоблюсь – мой телефон 58-02-87.

В. Бескровный

«Всё-таки человек, – удовлетворённо подумал я. – Сам признался. Пришелец так бы не написал…»

Насчёт похмелиться – это писатель хорошо придумал. А насчёт того, что допил весь коньяк – ошибался. Никогда я раньше не пил столько, как вчера, и никогда не похмелялся. Но тут почувствовал – надо. Вернулся в комнату, достал из бара бутылку, налил полстакана и выпил залпом.

Минуты три меня корёжило, как на электрическом стуле, настолько активно организм сопротивлялся насилию, и я метался из угла в угол комнаты, пытаясь не допустить отторжения «лекарства». Но наконец организм утихомирился, тело охватила истома, кожа покрылась потом. Ничего себе метод! Варварский, прямо сказать… Но помогает.

Я вытер пот полотенцем и направился на кухню. Приготовил кофе, выпил. Стало совсем неплохо, и розовый мир за окном уже не казался таким отталкивающим. При любом режиме можно жить – главное, приспособиться. Вон, писатель, и при коммунистах жил, и при демократах… Попробуем при пришельцах.

Есть не хотелось, да и вид продуктов на столе, которые вчера не удосужился убрать в холодильник, не вызывал доверия. Взяв пластиковый мешок для мусора, я сгрёб в него со стола объедки вместе с посудой (а чего церемониться, когда на дворе коммунизм и новая посуда ничего не стоит?) и на том посчитал уборку законченной. Затем оделся, прихватил мешок с мусором и вышел из квартиры. Хочешь, не хочешь, а новый мир обживать надо.

Выйдя из подъезда, я выбросил мешок в мусорный бак и огляделся. С бледно-зелёного неба светило оранжевое солнце, и розовый мир вокруг призывал веселиться. Но мне веселиться не хотелось.

Во дворе никого не было, и не ждал меня возле крыльца рыжий пёс. Вот бы кого сейчас взять за шкирку и откровенно поговорить. Так нет же, когда надо – не дозовёшься…

Странные метаморфозы происходят с человеческой психикой – стоит вокруг чему-то кардинально измениться, как тут же меняются и личные ориентиры. То, что ещё вчера казалось пресным и неинтересным, вдруг приобрело первостепенное значение. Захотелось вдруг созвониться со Славкой и Лёшкой, встретиться, выпить сухого вина, сыграть в преферанс, рассказать несколько анекдотов, послушать новые…

Рука потянулась за сотовым телефоном, но я вовремя спохватился. Нет у меня больше друзей. То есть Славка, Лёшка, Наташка, Ленка никуда не делись, но, боюсь, им теперь со мной будет неинтересно. Видел я вчера лица бывших пьянчуг, и видеть в таком виде друзей не хотел. Не напрасно, в конце концов, никто из них мне вчера не звонил. Один товарищ в этом мире у меня остался – писатель Валентин Сергеевич Бескровный. Товарищ по несчастью.

В желудке забурчало, и я почувствовал, что хочу есть. Видимо, организм окончательно пришёл в себя после потрясения алкоголем. Я с тоской посмотрел на вывеску кафе напротив и направился к Нюре. Как-то она меня встретит? В последнее время я старался избегать Нюру из-за её матримониальных поползновений, но сейчас ноги сами несли в кафе «Наш двор». Ближе, чем родственная душа, была для меня сейчас Нюра. Та Нюра, которую я знал.

Против обыкновения, все столики были заняты: кафе наполнял приглушённый гул голосов, перестукивание столовых приборов, негромко играла умиротворяющая музыка. Нюра металась за стойкой, стараясь быстрее всех обслужить – выставляла на поднос блюда, которые тут же подхватывал невесть откуда взявшийся официант и разносил по столикам.

– Здравствуй, Нюра, – тихо сказал я, усаживаясь у краешка стойки как бедный родственник. Не по себе стало от наплыва посетителей, и я уже жалел, что зашёл.

– Привет, Артёмушка! – отозвалась Нюра. – Погоди пару минут, освобожусь и тебя обслужу.

– Мне, как всегда, – сказал я и от нечего делать начал рассматривать посетителей.

В основном, в кафе обедали молодые люди, но за одним столиком сидела пара постарше, лет сорока. Что-то знакомое показалось мне в лице моложавой женщины, я вгляделся, и мурашки пробежали по спине. Переведя взгляд на сидевшего рядом с ней мужчину, я узнал и его. Это была чета пенсионеров Моргачёвых, моих соседей по лестничной площадке. Николай Александрович и Софья Ивановна. Но, бог ты мой, как они изменились! Тучные старики, вечно чем-то недовольные, постоянно брюзжащие, они сбросили каждый килограммов по тридцать, помолодели, посвежели, и я впервые видел их улыбки. Ни сединки не серебрилось в ранее белых волосах – Софья Ивановна неожиданно оказалась русой симпатичной женщиной с замысловатой причёской, а лысую голову Николая Александровича покрывал бобрик каштановых волос. И это были не парики – настоящие волосы.

Что-то тревожное шевельнулось в сознании, и я вспомнил, как «учёный муж» в кафе на месте пивного ларька сказал, что занимается проблемой продления жизни таким, как я. Это что же он имел в виду?

– Вот я и свободна, – сказала над ухом Нюра.

Я повернулся. Нюра изменилась. Изменилась, как всё и все вокруг. Не было в её взгляде былой тоски по замужеству, а была ставшая уже привычной затаённая жалость. Уж не за мою ли жизнь, продление которой до сих пор не решено, они все меня жалеют?! Чушь какая-то. Парень я молодой, мне ещё жить и жить…

– Извини, – сказала она, – шпикачек сегодня не завезли. Попробуй это – тебе понравится.

Она поставила передо мной тарелку, на которой лежали толстые белые стебли.

– Что это?

– Бакамарсту, обжаренные в масле. Можно есть и сырыми, но так вкуснее.

Я взял нож, отрезал маленький кусочек, наколол на вилку и опасливо отправил в рот. Таинственное бакамарсту, явно растительного происхождения, как вчерашнее «паториче к пиву», по вкусу напоминало сочный телячий лангет.

– Я же говорила, что тебе понравится, – оценила мою реакцию Нюра. – Кофе?

– Да.

– Без кофеина?

Я вздёрнул брови.

– Нюрочка, за кого ты меня принимаешь? Я пью только натуральный.

Нюра смешалась.

– Хорошо, есть ещё немного… – со вздохом произнесла она. – А потом придётся отвыкать. Поставок натурального кофе больше не будет. Только без кофеина.

Я ничего не сказал, но настроение испортилось окончательно. Предвидел нечто подобное после вчерашнего сообщения Валентина Сергеевича о прекращении поставок сигарет.

Нюра поставила передо мной чашку кофе, а затем её отвлекли новыми заказами. И я был рад, что не пришлось продолжать разговор. Не было той Нюры, которую я знал, над которой незлобно подтрунивал… Будь она прежней, наверное, в пароксизме чувств на полном серьёзе предложил бы ей прямо сейчас, не отходя от стойки, руку и сердце. А так… Тягостно мне среди этих людей, ох и тягостно…

Давясь растительными лангетами и обжигаясь горячим кофе, я наспех поел и поспешил к выходу.

– Спасибо за обед! – излишне эмоционально сказал на ходу Нюре. – Было очень вкусно.

– Заходи ещё! – крикнула она вдогонку. – Кто тебя, бедолагу, горячим накормит?

«Бедолагой» Нюра сразила меня окончательно. Буркнув под нос: «Непременно…» – я выскочил вон.

Всё изменилось в розовом мире, в котором я, похоже, из везунчика превратился в парию…

Часы показывали десять утра, до назначенного срока, когда я должен забрать в автосервисе отремонтированные «жигули», осталось ещё два часа, делать было нечего, и я неприкаянно побрёл по улице. Город не отторгал, но и не принимал, и я чувствовал себя на его улицах этаким новым бомжем, который у людей ничего, кроме жалости, не вызывает. Отвратительное, надо сказать, чувство. Вроде бы, и чисто одет, умыт, побрит, и квартира есть, и внешне, вроде бы, ничем не отличаюсь от остальных горожан… Ан нет. Никоим образом я не вписывался в новое общество, смоделированное кем-то и зачем-то под циклопическим колпаком. Я попытался уцепиться за слово «смоделированное», и начал внимательно осматриваться по сторонам, пытаясь заметить какие-то штрихи, указывающие на искусственность окружающего. Но ничего такого «персонажного», как привиделось вчера Валентину Сергеевичу, не обнаружил. Конечно, поражало, что никто не курил, не сорил, не видно было ни одного не то, что пьяного, подвыпившего человека, и, как под землю, провалились настоящие бомжи. Грязные, заросшие, копающиеся в урнах и мусорных баках. Даже бездомных кошек и собак я нигде не заметил. Переловили их, что ли, или перестреляли? Вот бы и Сэра Лиса заодно… Но нет, в одном из окон первого этажа я увидел сидящего на подоконнике дымчатого кота, а чуть позже встретил и двух сенбернаров в ошейниках, разлёгшихся на газоне на солнышке. Домашние животные имели место наличествовать.

Что касается прохожих, то вели они себя вполне естественно, и их поведение ничем не отличалось от обычного, когда Холмовск был рядовым заштатным городишкой, не накрытым таинственным куполом. И только твёрдое внутреннее убеждение, что люди вокруг сильно отличаются от прежних, низводило меня до уровня отщепенца.

Розовый свет начинал раздражать, и я нацепил солнцезащитные очки. То ли оттого, что свет потускнел, то ли оттого, что прикрыл от окружающих глаза, но я испытал облегчение. Будто степень жалости ко мне уменьшилась. Пройдя пару кварталов, я свернул на улицу адмирала Макарова и вышел к казино «Монте-Карло». Не знаю, кто додумался разместить казино с таким названием именно на улице адмирала Макарова, но получилось весьма остроумно. Хотя хозяин вряд ли об этом догадывался.

Несмотря на ранний час, двери в казино были распахнуты, однако швейцар на крыльце отсутствовал.

«Убирают, наверное, зал проветривают…» – подумал я. Секунду раздумывал, затем вошёл в казино. Выгонят, так выгонят.

Выгонять меня никто не собирался. И уборки в игорном зале никто не проводил. Точнее, проводили, но какую! С десяток рабочих в одинаковых оранжевых комбинезонах разбирали рулеточные столы и выносили составные части в подсобное помещение.

«Вот те на!» – удивился я, но сразу всё понял. Пришёл конец игорному бизнесу. О каком, спрашивается, бизнесе может идти речь, когда всё бесплатно? Подо что в рулетку играть?

Нельзя сказать, что я расстроился – и не такое за два дня перевидал, – но чувство лёгкой грусти испытал. Любые перемены, что к лучшему, что к худшему, всегда вызывают ностальгию по уходящему привычному образу жизни. Никто не любит перемен. Разве что в застолье.

Никто на меня не обращал внимания – ну зашёл человек, смотрит, и пусть себе. Я огляделся и прошёл в угол к игральным автоматам. Автоматы ещё не обесточили, и они призывно перемигивались разноцветными огоньками. Несмотря на их призывы, желающих сыграть не было. И уже никогда не будет.

Я вздохнул и тут на полу, под ногами, увидел жетон. Поднял, щелчком подбросил на ладони, поймал… А почему бы и не сыграть последний раз?

Опустил жетон в щель автомата, дёрнул за рычаг. Барабаны закрутились, затем начали замедлять ход. «Bar» – остановился первый, «Bar» – второй, «Bar»! Заиграла бравурная мелодия, и в поддон дождём хлынули жетоны.

– О, счастливчик! – рассмеялся проходивший мимо рабочий, неся перед собой ломберный столик.

Я криво усмехнулся и вдруг осознал, что мой дар в розовом мире бесполезен! Что мне тут делать с моим умением вписывать выигрышные цифры в купон тотализатора или открывать любые цифровые замки? Да и моя реакция, знание боевых искусств, тут тоже вряд ли пригодятся. Трудно представить, что в столь интеллигентно-слащавом мире, где никто не пьёт, не курит, конфликты могут доходить до драки. Если вообще в этом мире возможны конфликты.

Зачем, тогда, спрашивается, меня «прощупывал» на предмет необычных способностей Ремишевский? Чего хотел от меня странный налётчик в салоне «жигулей»? Чего добивался Сэр Лис? Оказывается, вовсе не мои способности их интересовали… Что тогда? Я прокрутил в памяти все события, связанные с заместителем генерального директора холмовского филиала банка «Абсолют», таинственным налётчиком в «жигулях» и говорящей псевдособакой, и вспомнил, чего они хотели. Двое из них напрямую высказали желание, чтобы я не вздумал бежать из города. Да и Ремишевский, наверное, желал того же. Обещание поездки в Москву – отвлекающий манёвр. Билет в столицу был бы датирован числом, исключающим мой отъезд из города до установки купола.

Значит, я нужен им здесь, под колпаком… Но зачем? В качестве подопытного кролика?

Жетоны переполнили поддон и начали сыпаться на пол. Я взял из поддона жетон, хотел бросить его в соседний автомат и дёрнуть ручку, но тут ко мне подошёл один из рабочих и положил руку на плечо.

– Не надо больше мусорить, – попросил он. – Убирать-то нам.

Я рывком освободил плечо, сунул жетон в карман и, ни на кого не глядя, пошёл прочь. И только выходя из казино, понял, что рабочий знал о моих способностях, почему и попросил больше не мусорить. Многое они знали обо мне, я же о них – ничегошеньки…

Рядом с казино располагался кегельбан, некогда переоборудованный из стеклянно-алюминиевой коробки универсама. Плотные шторы, обычно занавешивающие огромные окна, были раздёрнуты, и я увидел, что заведение пока никто закрывать не собирался – несмотря на столь ранний час, на средних дорожках двое парней и одна девушка катали шары. Им было весело, они дурачились, смеялись, бросали шары, хлопали друг друга по ладоням, поздравляя с удачным броском.

Задержавшись у окна, я некоторое время наблюдал за веселящейся компанией. Настолько там было весело, и настолько они раскрепощённо себя вели, что захотелось к ним присоединиться. В конце концов, чем я хуже их и почему не смогу вписаться в компанию? Однако присмотревшись, я понял, что вписаться не получится. Все, исключительно все броски достигали цели и сбивали все кегли. Такое впечатление, что не обычные ребята развлекались, а разминались чемпионы мира по кегельбану. Ошибся я и здесь – при такой точности бросков, а я был уверен, что любой из теперешних жителей города ни в чём не уступит этим ребятам, недолго существовать кегельбану.

Отвернувшись, я побрёл дальше. Кажется, сегодня вечером опять напьюсь… Всё-таки прав Валентин Сергеевич – человек вне общества превращается в животное. Я бы только уточнил – вне общества себе подобных. Впрочем, до вчерашнего дня на Земле иных не было, разве что в каком-нибудь диком племени где-то на островах Океании. Но одно дело цивилизованному человеку оказаться среди дикарей, и совсем другое – дикарю в городе. Именно таким дикарём я себя сейчас и ощущал…

Возле интернет-кафе я увидел киоск с мороженым, но продавец отсутствовал – как и подавляющее число киосков, этот находился на самообслуживании, чему я уже не удивлялся. Подошёл, открыл холодильную камеру и, к своему удивлению, обнаружил в ней, кроме мороженого, баночное пиво. Что ещё более удивительно, пиво оказалось обыкновенным, а не безалкогольным. То, что мне сейчас представлялось гораздо более приятным, чем мороженое.

Взяв пару банок, я посмотрел на часы. Четверть двенадцатого. До автосервиса оставалось не более десяти минут ходьбы, и я огляделся, где бы присесть. На длинной скамейке между двумя старыми пирамидальными тополями сидели двое мальчишек лет двенадцати-тринадцати, пили баночную кока-колу и о чём-то спорили. Я подошёл, сел с краешку и, открыв банку пива, выпил не отрываясь. Пиво оказалось неплохим, резким, но, как и любое баночное, пастеризованным и с консервантами. То есть без аромата и привкуса, характерных для живого пива. Ну и чёрт с ним. Жажду утоляет, тонус после вчерашнего возлияния поднимает – и ладно. Выбросив пустую банку в урну, я открыл вторую, но её пил не торопясь, маленькими глотками.

Поначалу я не обращал на мальчишек никакого внимания. Сидят себе и пусть, чинные отпрыски благовоспитанных родителей. Давно ли такими стали? Мне только жалости мальцов неизвестно за что и не хватало. И всё же ухо непроизвольно ловило обрывки разговора. Чернявый мальчишка с нагловатым лицом забияки сквозь зубы костерил на молодёжном сленге какого-то Димку из интернет-кафе за то, что он убрал из компьютеров все «убойные» игры командос и оставил только интеллектуальные, в которые разве что некий Аркашка обожает играть. Мало того, Димка и связь с другими интернет-кафе вырубил, так что теперь по «электронке» ни с кем не поиграешь… Второй парнишка, светловолосый, с по-детски пухлыми губами и щеками, но уже ломающимся голосом, только поддакивал. Явный тихоня.

Я вспомнил, что мне вчера показал компьютер в Интернете и пожалел мальчишек. Мне бы их заботы… Внезапно я уловил запах табачного дыма, и покосился на ребят. То, что увидел, поразило как гром с ясного неба. Мальчишки украдкой курили, после каждой затяжки пряча сигареты в рукава и пуская дым в сторону от меня. И пили они отнюдь не безалкогольный напиток, а такое же пиво, как я, только обернув банки в топорщащиеся бумажные наклейки от кока-колы. Конспираторы!