Текст книги "Вивьен Ли. Жизнь, рассказанная ею самой"

По вечерам, и не только, в нашем доме много гостей, которые засиживаются допоздна, иногда до самого рассвета, мы подолгу беседуем, обсуждаем пьесы, роли, чьи-то успехи и неудачи. Ты стараешься избегать наших шумных компаний под видом усталости и большой занятости. Я понимаю, что устаешь и занят, но ведь не меньше заняты и остальные, Джон Гилгуд также ставит пьесы и играет, Кауард серьезно работает, многие друзья тоже… Но мы не против, потому что в твоем присутствии разговор должен идти только о твоих успехах и твоих проблемах, твоих планах и недостаточной оценке твоих способностей…

Знаешь, поняв, что ты все время мучаешься от того, что, как тебе кажется, тебя недостаточно ценят, я ужаснулась. Это же прямой путь к эмоциональному выгоранию! Одной выгоревшей на нашу семью достаточно. Два дня даже не могла писать, все думала, как бы объяснить тебе о синдроме эмоционального выгорания, о том, что не стоит придавать большого значения не всегда объективным отзывам критиков, тому, что не каждый «Оскар» твой, надо научиться радоваться, что у Гилгуда спектакли часто получаются более эмоциональными, и сам он играет прекрасно. Не может быть одна-единственная звезда, на небе их очень много, и ярких тоже.

Едва не завела с тобой этот разговор, но… Хорошо, что Бог миловал, ты приехал совсем не в духе, а на вопрос «что случилось?» только фыркнул:

– Невыносимо работать с идиотами, каждый из которых мнит себя талантом! Но тебя это не касается, отдыхай!

Я прикусила язычок, осознав, что едва не вызвала новый приступ твоей ярости. Нет, Ларри, тебе эмоциональное выгорание не грозит. Вернее, если оно и будет, то только от слишком большого подчинения своего эго отрицательным персонажам. Тебе наплевать на чью-то оценку, ты сам себе высший критик и судья, для тебя существует только собственная оценка.

Но ведь раньше ты переживал из-за провалов, я хорошо помню твои страдания из-за неудач. Как тебе удалось научиться не обращать внимания на нелицеприятную и даже нечестную, необъективную критику?

Спрашивать об этом прямо нельзя, ты решишь, что я на стороне критиков. Но мне удалось сокрушенно вздохнуть:

– Завидую твоему умению не мотать нервы из-за чьего-то идиотизма…

– Это удел сильных!

– Научи?

– Я сказал: это удел сильных. Не для тебя.

– Плохо быть слабой, любой может вывести из себя.

Тебя словно ветром сдуло из моей комнаты, объясняться со слабой и чему-то учить уже не намерен, прошли те времена, когда ты мог мне что-то внушать, объяснять свою позицию. Мы чужие, совсем чужие, и связывает нас только одно: мы не можем расстаться, не испортив собственный имидж окончательно, публика не простит столь быстрого расставания после столь долгого адюльтера.

Смешно, Ларри, мы, словно рабы на галерах, прикованы друг к другу и должны играть роли любящих супругов. Пока удается, только надолго ли и как выпутаться из этого положения? Поговорить бы откровенно, но я даже думать об этом боюсь, понимая, что ты легко вызовешь у меня новый приступ и последует очередное посещение клиники доктора Фрейденберга. Там больше нет Марион, помогать будет некому, и я просто погибну.

Удивительно, но я начинаю видеть себя и тебя словно со стороны, это помогает критически оценивать наше поведение. Как получилось, что мы загнали себя в столь глупое положение?

Когда все только начиналось, Освальд Фрюэн сказал мне со вздохом, что продлится наш союз лет десять, а то и всего лишь пять. Я фыркнула, потому что представить такой короткий срок для столь сильной любви, какая была у нас, невозможно. Тогда казалось, что у нас есть все, чтобы быть едиными оставшуюся долгую жизнь. Я верила, что Ли и Джилл поймут непреодолимость нашего чувства, дадут разводы – единственное, что могло нам помешать. А уж в остальном мы просто одно целое.

Фрюэн покачал головой:

– Вивьен, боюсь, что только тогда и начнется развал. Пока вы будете бороться за право стать мужем и женой, вы едины, но как только вы это право получите, развалится последняя сдерживающая сила.

– Не понимаю.

Я действительно не понимала.

– Ты слишком сильна и талантлива для Ларри. Ему нужно, чтобы жена была на шаг, на три позади во всем, чтобы смотрела в рот и восхищалась. Одна уже обожглась, неужели ты не поняла, почему стала неугодной Джилл?

Я не хотела обсуждать Джилл, считая, что она просто поставила свой театральный успех выше семейного счастья. Уж я-то этого не допущу!

– Но я смотрю и восхищаюсь, это не игра, Освальд, я действительно восхищаюсь Ларри. Ты не можешь отрицать, что он талантлив.

– Вивьен, я не отрицаю, Ларри – очень талантливый актер. Есть только два «но» – не мешало быть еще и талантливым человеком, чего не наблюдается. И второе – ты не менее талантлива, а потому легко если не выйдешь вперед, то встанешь с ним вровень. И тогда начнутся проблемы.

Я горячо возражала, что ты замечательный человек, Фрюэн тебя просто плохо знает, а я вовсе не столь талантлива и если чего-то добиваюсь, то только с твоей помощью. К тому же я не собиралась ни выходить вперед, ни даже равняться с тобой, хотя ты сам об этом все время говоришь, обещая сделать из меня актрису, способную играть Шекспира.

Освальд слушал, почти сокрушенно кивая, словно слышал то, что ожидал, а речь вела несмышленая девочка.

Тогда казалось, что я всем смогу доказать: тебе, что я способная ученица, Фрюэну, что любовь успеху не помеха, Джилл, что по отношению к тебе нужно было вести себя иначе, театр вторичен, а любовь первична. Ничего не вышло, боюсь, что Фрюэн оказался прав, причем прав во всем, вплоть до сроков. Не он ли советовал Джилл и Ли не давать нам развод целых пять лет?

Когда умерла твоя любовь, Ларри, и почему ты не сказал мне об этом? Зачем меня обманывать, прекрасно зная, как я жду этот обман? Может, легче порвать все сразу и каждому начать жизнь сначала? Как поговорить с тобой об этом?

Любовь – самое непостижимое чувство из всех человеческих, самое сильное, способное увести за собой куда угодно и заставить чем угодно пожертвовать. Но она же – самое уязвимое чувство: ею самой жертвуют в первую очередь. Сейчас мне кажется, что ты пожертвовал любовью ради своего успеха. Но первой жертвой оказалась я сама.

Я даже сама себе не сознавалась, что с тех пор, как увидела Лоуренса Оливье, у меня появилась еще одна причина пробиться на сцену, пожалуй, теперь самая значимая – там я могла встретить своего идола. О том, чтобы вместе сыграть, не было даже мысли, это слишком сказочно. Нет-нет, рядом с божеством у меня просто подкосятся колени и я не смогу не только выдавить из себя слова, но и просто устоять на ногах!

Ли внимательно присмотрелся ко мне:

– Вив, что случилось, ты сама не своя? Неужели снова ребенок?

– Нет, что ты!

– Тогда что?

Я вздохнула:

– Там настоящая жизнь, а здесь…

– Где там, в театре? Ты ошибаешься, настоящая жизнь здесь, а там выдуманная, постарайся это понять и не подменяй одно другим, можешь оказаться в дураках.

Но на сцену не звали, зато позвали на съемочную площадку, пусть на роль второго плана, но ведь не эпизодическую же, не такую, что только и можно с секундомером посчитать время присутствия на экране.

Я пытаюсь понять, удачей или неудачей были первые серьезные съемки именно у Дина?

Бэзил Дин у актеров слыл монстром, не терпящим не только возражений, но и малейшего самовольства ни на сцене, ни на площадке, каждое слово, жест, малейшая интонация должны точно соответствовать требованию Дина, его видению, его указаниям. Никакой вольности, никакой отсебятины! Актеры жаловались, что с ним не игра, а слепое следование указаниям.

Для меня тогдашней это было бы, пожалуй, спасением, потому что я еще ничего не умела. Если бы у Дина не было еще одной ужасной привычки – он устраивал разносы вслух при всех и оч-чень громко! Играть впервые серьезную роль, не имея толком образования и опыта (не считать же таковыми два семестра в академии и десятисекундную роль с двумя фразами?), и выслушивать в свой адрес крик режиссера, не всегда выбирающего выражения:

– Я требую, слышите, требую, чтобы вы произнесли эту фразу со страдальческим выражением и сделали вот такой жест! Вы в состоянии запомнить мои указания или нужно кричать все время съемки кадра?!

Грейси Филдз, игравшая главную роль, усмехнулась:

– Теперь можно не сомневаться, что страдальческое выражение, которое тут, кстати, вовсе ни к чему, у бедной девочки непременно будет, достаточно ей только услышать ваш рык. Бэзил, прекратите использовать свои голосовые связки во всю их силу, мы не глухие.

Грейси такие речи были позволительны, она звезда, ради концертных номеров которой и снимался сам фильм с удивительно пустым сценарием.

Филдз отвела меня в сторону и посоветовала:

– Не обращайте внимания на его крик, играйте так, как вам подсказывает чутье. И не волнуйтесь, вы все же получили роль, а это главное. Пусть кричит.

Наверное, вот такая «школа» в самом начале очень полезна, не будь я просто помешана, как говорил Ли, на театре и кино, я просто бросила бы всякую мысль о продолжении артистической карьеры. Трепать нервы без «помешательства» никто не будет. Бэзил Дин был прекрасным экзаменом на выносливость и терпение, который я выдержала. Не знаю, получилась ли роль, но охота сниматься и играть на сцене не пропала.

Однако работа с Дином вовсе не приблизила меня к кумиру, Ларри играл на сцене, а я дрожала на съемочной площадке фильма, за который никаких наград и даже упоминаний в прессе не получишь.

Но почти сразу после окончания съемок меня пригласили играть в «Амбассадорз» в пьесе Эшли Дьюкса «Маска добродетели», которую для крупнейшего английского продюсера Сиднея Кэрролла ставил Максуэлл Рэй, причем играть главную роль!

– О, Ли, это слишком хорошо, чтобы быть правдой!

– Откажись, – спокойно пожал плечами мой супруг, которому совершенно не нравились ни съемки, ни репетиции.

Первые репетиции из-за бесконечных споров Рэя и Кэрролла были ужасны, режиссер считал, что мы играем легкую комедию, а продюсер – что вполне серьезный спектакль. Если честно, мне вовсе не хотелось комедии, я жаждала страдать. На мое счастье, победил Кэрролл (все же деньги давал он), и именно он диктовал видение главных ролей, в первую очередь моей, что очень не нравилось Рэю.

К моменту премьеры я была в полуобморочном состоянии и помнила только одно – совет Грейси Филдз, данный еще на съемках у Дина: плюнуть на все и играть то, что чувствуешь. Пресса внимательно следила за перипетиями споров продюсера и режиссера, а потому театр был переполнен. От меня ждали не слишком многого, потому что репортеры заранее объяснили, что от исполнительницы требуется лишь обладать прекрасными внешними данными, то есть попросту быть красивой. Я считалась красивой, оставалось лишь не упасть от волнения в обморок, не забыть текст и не потерять голос.

В четвертом ряду партера сидел Ли с моими родителями. Это уже не роль второго плана, это главная роль в спектакле, о котором знал весь Лондон, на афишах мое имя огромными буквами. Если позор, то навсегда, следующей попытки не будет. Дебютантка в главной роли в Вест-Энде… это накладывало особую ответственность, тут одной красотой не обойдешься, в конце концов, симпатичное личико дальше десятого ряда даже в бинокль не разглядишь.

И вот… «Мисс Ли, ваш выход, пожалуйста!» А ноги подкашиваются, и голос, кажется, слушаться не намерен. Вот только этого не хватало, чтобы провалиться в день премьеры. Ладно, умирать будем потом, пока пора на сцену. Три глубоких вдоха, перекреститься и – шаг под свет юпитеров. Зал где-то там, в темноте, туда лучше не смотреть и вообще не думать о присутствии зрителей…

Я ничего не помню, очнулась только от криков «браво!» и грома аплодисментов. Мне?! Это мне?!

Как хорошо, что я не знала о присутствии в зале трех акул кинобизнеса – Алекса Корды, Джозефа Шенка и Меррея Силвертона. Хозяин «Лондон филмз» и представители «Фокса» и «Юнайтед артистс» в тот вечер несколько засиделись в ресторане и в зале появились, когда спектакль уже начался. Но если бы и знала, в том состоянии мне было все равно…

Буря оваций и поклоны, а потом почти бегом в гримерную, чтобы не разрыдаться и не размазать тушь по лицу. Не помогали уже никакие глубокие вдохи, оказалось, что играть даже легче, чем выдерживать овации, на которые не надеешься.

Я едва успела прийти в себя, как в дверь постучали. Гримерша открыла и в волнении отступила назад:

– Миссис Ли…

Наверное, даже «Амбассадорз» не часто видел такое: к дебютантке в гримерную явились собственными персонами законодатели кино Англии – Корда, Шенк, Силвертон, следом за ними ворвались Кэрролл и Рэй! Я мгновенно получила предложение от Алекса Корды на долгосрочный контракт, Шенк заявил, что меня может заинтересовать «Фокс», который вне конкуренции в Голливуде, а Силвертон добавил, что если и «Фокс» не подойдет, то он готов найти любую приемлемую компанию.

После ухода великой троицы ко мне со слезами на глазах бросился с поздравлениями Рэй, который раньше не очень-то верил в успех, и Кэрролл, назвавший меня будущим английской сцены.

Когда в гримерную смогли добраться Ли и мама с папой, я была уже почти невменяема. Муж хмуро посоветовал:

– Нужно дождаться утренних газет с отзывами критиков.

Он был прав, потому что аплодисменты в зале вовсе не означают похвалы критиков, это я уже усвоила. Вдруг спектакль просто не заметят или отругают за слабый и слишком высокий голос, или, как оператор на съемочной площадке, найдут, что у меня слишком длинная шея…

Страшно возбужденная, я отправилась с Ли и родителями в ночной клуб, всем было не до сна. Заметят – не заметят? Примут – не примут? Отзывы означали, буду ли я актрисой.

То, что мы увидели в газетах, превзошло все ожидания, вернее, я многого и не ждала, хотя бы просто упомянули на предпоследней странице… И вдруг… на первых страницах огромные шапки: «ТРИУМФ ДЕБЮТАНТКИ», «ВИВЬЕН ЛИ – ОТКРЫТИЕ»…

Уже утром наш дом осаждала толпа репортеров, которым срочно понадобилось интервью, а офис моего агента Глиддона – представители кинокомпаний. Глиддон оказался весьма ловким агентом, он подхватил сказанные вскользь слова Корды о 50 000 фунтов за съемки в «Лондон филмз», растрезвонил об этом, заставив заволноваться других акул кинобизнеса, в результате я получила предложения даже от «МГМ». Но пересилил Алекс Корда, хотя бы уже по той причине, что для съемок на его студии можно было не уезжать далеко.

Бедный Ли Холман! Он так надеялся (по совету Фрюэна), что я перебешусь и стану послушной домашней кошечкой, а кошечка взяла и превратилась в тигрицу на сцене! Ли был очень расстроен, потому что не ожидал от увлечения, которое вдруг принесло такие плоды, ничего хорошего для нашей семьи и себя лично. Одно дело – с удовольствием выслушивать восхищенные отзывы о красивой, приятной в общении жене Вивиан и совсем другое – понимать, что эта жена отныне больше принадлежит сцене, чем тебе самому. И возражать поздно, теперь уже весь Лондон знал, как Ли Холману повезло с супругой – звездой, которой платят сумасшедшие деньги – 50 000 фунтов – за съемки одного фильма.

Я пыталась убедить Ли, что все останется по-прежнему, что я такая же, какой была вчера, но он только сокрушенно качал головой:

– Ты променяла нас с Сюзанной на сцену.

– Ли, ты не должен так говорить!

А ведь он оказался прав, сцена действительно увела меня из семьи, но несколько позже, потому что мой кумир существовал в том же мире – на сцене.

Если честно, то я на время даже забыла о Лоуренсе Оливье и своем желании выйти за него замуж. Я репетировала и играла вовсе не ради новой встречи с Ларри, а просто потому, что иначе не могла. Наверное, помогло то, что я не видела Оливье в его спектаклях в эти месяцы, мне было не до чужих премьер. Конечно, никакой лавины ролей не последовало и никаких 50 000 фунтов тоже, Корда подписал контракт, но разрешил полгода играть в театре и почти ничего не предложил в кино.

Я не видела Ларри в это время еще и потому, что он был болен – неудачно выполнив пируэт на сцене, сломал ногу и был в гипсе, но продолжал работать. Оливье решил сам заняться постановкой, потому что чужие правила ему не подходили. Он купил права на две пьесы, в одной предоставил роль Джилл, а во второй – Грир Гарсон.

Это особый случай, весьма показательный, из которого и Джилл, и мне следовало бы извлечь урок, но мы обе оказались слепы. Вернее, Джилл все видела и понимала, но не сделала никаких выводов.

Первая пьеса, «Инспектор манежа», провалилась, критики отметили только игру Джилл, на чем свет стоит обругав самого Ларри. «Золотую стрелу» он ставил ради возможности работать с Грир Гарсон. Рыжеволосая девушка понравилась Ларри настолько, что он забыл о супруге. Пьеса тоже провалилась с треском.

Без опеки Джилл у Ларри не получалось ничего, но находиться в ее тени он больше не мог. Никакой пары Оливье – Эсмонд не получалось, в паре неизменно сильней оказывалась Джилл, что не могло не приводить в бешенство Ларри. Оливье нужна женщина, которая действительно смотрела бы на него, как на божество, снизу вверх и не помышляла ни о каких советах.

Сначала советы и помощь Джилл Ларри были необходимы, как воздух, она учила актерскому мастерству, поведению на сцене, советовала, наставляла, но прошло время, и он решил, что все постиг и способен создавать шедевры сам. Возможно, так и было, но Джилл не собиралась опускаться на колени перед новым Ларри и ловить каждое его слово, она знала себе цену.

Позже Джилл сказала мне, что тогда встала перед выбором – быть самой собой и актрисой или быть женой Ларри. Мне кажется, она прекрасно понимала, что то и другое не совместить. В Голливуде Джилл уже выбрала между кино и Ларри, теперь предстояло выбрать между ним и театром. Это жестоко, потому что Джилл – прекрасная актриса, а замужество за Оливье испортило ей карьеру.

Почему я не задумалась над судьбой Джилл? Прекрасно видела, что мешает Ларри и Джилл быть счастливой парой, но считала, что у нас-то все будет иначе. Мне и в голову не приходило, что Грир Гарсон однажды встанет и на моем пути тоже…

Но тогда до этого было еще далеко, каждый из нас играл свои пьесы…

Джону Гилгуду, прекрасному актеру и режиссеру, пришла замечательная идея. Он поставил «Ромео и Джульетту» и пригласил в нее Ларри сразу на две роли – Ромео и Меркуцио. Эти же две роли Гилгуд исполнял сам, то есть они с Ларри менялись ролями каждый вечер. Идея удивительная, однако Ромео в исполнении Оливье критикам и зрителям не понравился, а в роли Меркуцио его хвалили очень.

Я пришла за кулисы поддержать актера, сказать, что критики далеко не всегда оценивают по достоинству. Пришла на правах знакомой…

Мы с Ли ужинали в «Савойе», когда Джон Букмастер, подошедший поздороваться, сообщил, что в ресторане среди прочих и «модный ныне Лоуренс Оливье». Я чуть не упала со стула, все забытое всколыхнулось вмиг. Можно сколько угодно упиваться собственным успехом, не думать об увиденном на сцене божестве, но когда имя божества произносят вслух, пульс ускоряется в два раза.

– Да, они с Джилл Эсмонд за соседним столиком, вы разве не видели?

И хорошо, что не видела, иначе опозорилась бы, с визгом бросившись если не на шею, то брать автограф.

Джон познакомил нас, я старательно смотрела не на Ларри, а на Джилл, просто боясь встретиться с Оливье глазами, чтобы он не понял все в одно мгновение.

– Я видел вас в «Маске добродетели» в «Сент-Джеймсе». Единственный минус – объем зала слишком велик для объема вашего голоса, вам тяжело?

– О, да!

Это «О, да!» относилось вовсе не к слабости моего голоса и не к величине зала «Сент-Джеймса», а к моей собственной мысли, что мое божество вблизи еще лучше, чем из партера.

Я лихорадочно пыталась вспомнить, где играла Джилл, но, кроме фильма Хичкока, ничего путного не приходило в голову. Пришлось хвалить Хичкока…

– А вы в каком еще спектакле играете?

– Я дебютантка, то, что у меня было, – крошечные роли в пригородных театрах.

Джилл умна, она ободряюще заявила, что лучше удача в пригородном театре, чем серый спектакль в Вест-Энде.

– Но удач не было, только мелочь. Я не закончила академию, Ли возражает.

Холман поморщился, меньше всего он любил, когда при нем обсуждали мои театральные проблемы да еще и привлекали его имя.

– А в кино снимались?

– Только в совсем крошечных эпизодах и в прошлом году у Дина.

– О!.. После Дина актеру не страшен даже Хичкок, если выжили, можете соглашаться на любые другие предложения.

Джилл наверняка привыкла к вот таким молодым девушкам и женщинам, таращившим глаза на ее красавца мужа, потому смотрела на меня почти сочувственно. Красота женщины опасна, а красота мужчины и вовсе смертоносное оружие.

Наше знакомство так и осталось бы поверхностным, хотя мы обменялись приглашениями в гости и обещаниями «обязательно, как только выдастся свободный вечер…», но я отправилась смотреть «Ромео и Джульетту» с Оливье в роли Ромео, а потом за кулисы хвалить неудачно игравшего Ларри.

Умом я понимала, что критики правы, – Ларри куда лучше удается Меркуцио, но какое они имели право ругать мое божество?! Мне очень хотелось похвастать отзывами на собственный дебют, но я понимала, что на фоне ругани Оливье это будет выглядеть просто неприлично.

– Ларри, не обращайте внимания, критики часто оценивают достижения с опозданием, они еще будут жалеть, что не воспели ваш талант вовремя.

Как часто потом я произносила эту фразу, Ларри! Стоило кому-то обругать тебя, как приходилось заявлять о несостоятельности критиков, а если хвалили меня – мы делали вид, что это мелочи, просто недостойные внимания. Только один раз тебе не удалось сделать вид, что моя игра – всего лишь ученические этюды, ты был поражен и не мог этого скрыть, – когда я сыграла Скарлетт. Но довольно быстро пришел в себя, и тогда мой «Оскар» полетел в окно! Веселенькое признание заслуг от любимого божества…

Я знала, каково это, когда не замечают и не оценивают так, как ждешь, а потому старательно нахваливала неудавшегося Ромео, попробовав осторожно посоветовать, как изменить пару сцен. Это было сверхрискованное мероприятие, скажи я еще пару слов – и наше знакомство прервалось бы, толком не начавшись. Но тебя больше интересовала моя внешность, а не мои театральные сентенции, пришлось прикусить язычок.

А потом мы побывали в вашем «Доуэр-Хаузе» и оказались свидетелями того, как трудно ужиться вместе двум актерам, таким сильным, как вы с Джилл. В отношении Ромео Джилл стояла на позициях критиков: «Деревянно!» Я едва не расплакалась от досады.

Не знаю, как Джилл, но Холман понял все. Дома он спокойно поинтересовался:

– Влюбилась?

– Кто?

– Ты в Оливье. Вив, ты так блестишь глазами, что не заметить невозможно. Не забывай, дорогая, что у вас семьи, и нам с Джилл не слишком приятно видеть твое восторженно-влюбленное состояние. Ты считаешь себя актрисой, так сумей играть хотя бы спокойствие, если не равнодушие. Это куда приличней, чем поедать Оливье восторженным взглядом.

Джилл ругала, я хвалила, Джилл чего-то требовала, я обожала, Джилл учила, я внимала, Джилл была на шаг впереди, я стояла на ступеньку ниже… Из двух ролей одного спектакля Джилл хвалила Меркуцио и ругала Ромео, я восхищалась обеими, хотя Ромео не стоило бы…

Кого мог выбрать в такой ситуации Ларри? Неудивительно, что он выбрал меня. Но тогда я не знала об их семейных делах и творческих взаимоотношениях, я знала одно: Ларри божественен, и если это божество до сих пор не оценила по достоинству даже его собственная супруга, тем хуже для нее! Уж я бы!..

Вероятно, меня в дополнение к Грир Гарсон для бедной Джилл было многовато, она встала перед выбором, чем жертвовать – Ларри или карьерой. Пожертвовала карьерой.

Я пыталась понять, почему жертва оказалась напрасной? Поздно? Возможно, но скорее другое – Эсмонд осталась прежней требовательной Джилл. Она не могла не критиковать, не требовать, не учить, она сделала Ларри таким актером, вывела его на первые роли (конечно, без его таланта этого никогда не удалось бы, но все же), она чувствовала себя ответственной за качество его игры, в конце концов, тогда она была на ступеньку выше: у него всего одна удачная роль в «Королевской семье», а у нее множество, у него все впереди, у нее почти закат карьеры, потому что отказа подписать контракт в Голливуде ей не простили.

Между успехом и Ларри Джилл выбрала Ларри, что доказала ее последующая беременность. Но Ларри она уже потеряла.

Позже, когда мы с Ларри уже решили жить вместе, Джилл беседовала со мной. Она прекрасная актриса и прекрасная женщина, но что она могла мне посоветовать?

– Я понимаю, что ты влюблена и все слова бесполезны, когда человек в таком состоянии, он не способен внимать чьим-то советам. И все же выслушай меня…

Она предупредила меня обо всем: что придется тоже жертвовать, и не только дочерью, но и карьерой. Мечта Ларри о короле и королеве английской сцены возможна лишь на словах, никто рядом встать не сможет, будь хоть в тысячу раз талантливей!

– Но почему?!

– Потому что, как только встанешь, он тебя бросит. Вивьен, Ларри – талантливый актер, но он невозможен в качестве мужа, Грир Гарсон будет повторяться в каждой постановке: красивый мужчина, почувствовавший свою силу, все время будет готов изменить. Нет, он не станет бегать за женщинами, они сами будут бегать за ним, широко раскрыв глаза от восторга.

– Но ведь ему чего-то не хватает?

– В семье? Поклонения. Я не могу слепо любоваться его неудачами, как это делаешь ты. И еще придется забыть о собственных успехах, пока у Ларри неудачи, жена не может быть успешной.

– А если он удачен?

– А если он будет удачен, жена рядом покажется ничтожеством, и взгляд Ларри постарается поискать вокруг кого-то не менее красивого и более звездного. Вивьен, быть женой рядом с Ларри актрисе невозможно, эту роль можно только играть.

Довольно быстро Джилл поняла, что говорит если не в пустоту, то без должного отклика. Мне казалось, что это речи ревнивой супруги, которая понимает, что потеряла мужа. Нет, уж со мной такого никогда не случится! Я буду внимать гению, буду слушать его советы, мне и в голову не придет его критиковать, поддержка и только поддержка! «Играть роль жены»… Хм, я была готова играть эту роль (играю уже столько лет), только бы быть рядом со своим божеством.

Джилл усмехнулась:

– Ты еще более наивная и влюблена сильней, чем я думала. Все, что я могу сделать для тебя, – не давать Ларри развод как можно дольше.

– Почему?!

– Чтобы ты успела убедиться в своей ошибке раньше, чем совершишь непоправимое.

Я и сейчас считаю, что никакой ошибки не было, хотя все произошло так, как предрекала Джилл, Кассандра из нее вышла бы отменная. Они с Ли действительно не давали нам развод пять лет, мне пришлось затушевывать свои успехи и успокаивать Ларри, когда он терпел неудачи, в моей жизни довольно скоро появилась та самая Грир Гарсон, я не сыграла и половины ролей, которые могла бы сыграть, потому что это не понравилось бы Ларри, и я все эти годы играю роль счастливой супруги Лоуренса Оливье, хозяйки гостеприимного дома и абсолютно счастливой женщины и актрисы.

Играю… как же тут не быть эмоциональному выгоранию? Можно играть на сцене, опустошая себя к концу спектакля, как сосуд с вином, можно валиться с ног после работы на съемочной площадке, можно падать от усталости после великолепного приема, где продумана и организована каждая мелочь, выдержать несколько сложнейших интервью подряд, играть в тропиках или пустыне, хвататься за голову от объема текста, можно даже испытать фиаско или провал – все это мелочи, если ты знаешь, что дома тебя ждет любимый человек, который поддержит, успокоит и приласкает. А вот если и дома приходится играть роль счастливой супруги, замыкать свои эмоции на большой замок и улыбаться, когда хочется просто прижаться к плечу и пореветь, если всегда и везде нужно соответствовать образу счастливой Вив, любимой публикой супруги великолепного Лоуренса Оливье… Это слишком тяжело и у меня приводит к срывам.

Я люблю Ларри независимо от его успехов и неудач, от его характера, его вспышек гнева, даже его измен. Люблю и буду любить, даже если он будет с другой. Остается вопрос: стоит ли играть роль счастливой супруги? Ларри не может позволить мне разрушить этот образ, на нем в большой степени пока основан его успех, пара Лоуренс Оливье – Вивьен Ли – это имя, половинкам придется заново доказывать, что они чего-то стоят.

Удивительно, но я сейчас осознала, что Ларри уже начал это делать, он уже доказывает, что способен звездно играть сам. Никто не спорит, но почему тогда и мне не доказать, что я способна? Ларри безжалостно выбирает для себя ведущие и эффектные роли (не моя вина, что он слишком часто их проваливает, правда, умудряясь заставлять критиков мгновенно забывать провалы), а мне организовывает всякую дребедень вроде «Слоновьей тропы».

Но теперь еще хуже – я получила «статус» сумасшедшей, у которой приступ может случиться в любую минуту, кто же рискнет связаться с такой актрисой? Джон Букмастер – талантливый актер, но из-за проблем с психикой у него нет предложений.

Есть два пути – смириться и остаться просто женой Лоуренса Оливье, терпя все, что судьба ни преподнесет, в том числе Грир Гарсон или кого-то вроде нее, либо развестись и еще раз начать карьеру и саму жизнь заново. Конечно, ни мне, ни Ларри пресса второго развода не простит, но Ларри будет легче – я же сумасшедшая… Интересно, какой путь для меня выбрал бы Ларри? Наверное, второй, не зря же он так старался убедить всех, что мне самое место в больнице доктора Фрейденберга.

А я сама, какой из двух путей выберу я? Быть женой Ларри или быть актрисой?

Третий! Я останусь женой Ларри и докажу, что я не сумасшедшая, что способна играть самые серьезные роли, в том числе и из репертуара великих трагических актрис, что я Вивьен Ли с большой буквы! Ларри, увидев меня на сцене в пьесах, например, Чехова, поймет, что недооценивал свою супругу. И дом будет по-прежнему гостеприимный, полный гостей, друзей, интересных личностей. И ребенка я рожу!

Я все сумею, я докажу всем, что я не неудачница Бланш Дюбуа, а великолепная Скарлетт!

Как это сделать? Я не буду думать об этом сегодня, я подумаю об этом завтра.

Алекс Корда позвонил неожиданно, расспрашивал о моем здоровье, планах, о том, чем занимаюсь. Похвалил за игру хотя бы в студенческих коллективах вместе с Джоном Гилгудом: «Актриса не должна простаивать, даже когда нет хороших ролей». Услышав, между прочим, что Лоуренс Оливье дает мне уроки актерского мастерства, предупредил:

– Ларри женат и очень счастлив…