Текст книги "Большая алия. Сборник рассказов о репатриации в Израиль"

Весельчак

С Серёгой мы познакомились во время учёбы в ульпане-на курсах иврита для иммигрантов.

Из всех нас Серёга был самый жизнерадостный, и было отчего: с такими связями как у его отца, уж кто-кто, а он-то точно устроится в новой жизни. Серёга, несмотря на свои сорок лет, тоже ни минуты в этом не сомневался и оттого был постоянно весел: шутил, смеялся, успевал любоваться красотами местной природы и везде успеть.

Так говорили у него за спиной многие.

Но насколько я успел узнать его за время нашей учебы, расчитывал Серега не столько на связи отца, который снабдил его чуть ли не десятком рекомендательных и сопроводительных писем ко всяким важным особам и чуть ли не к самому премьер-министру, сколько на самого себя. Способный он был, в отца, и очень энергичный: в тридцать два года уже главный инженер на крупном заводе…

Коренной москвич, родившийся, что называется, с золотой ложкой во рту: отец-академик, мать-профессор в МГУ, он мог бы после института остаться в Москве и пойти по стопам отца. Но он сам выбрал для себя эту работу, хотя во время учебы в течении трех лет получал ленинскую стипендию и вовсе не благодаря родителям.

И армию отслужил как мужик – в разведбате десантно-штурмовой бригады, потом только пошел учиться. В память об армии у него остались протезы вместо передних зубов: когда запрыгиваешь в самолет, то твои зубы нередко становятся жертвой приклада твоего же автомата.

В общем, не маменькин сынок был Серега, хоть и бывший москвич.

Конечно любил он, особенно после первой бутылки, поговорить о своих достижениях, но при этом не было в нем ни капли снобизма: если кому что нужно, Серега безотказен был: настроить телевизор, починить что из электроприборов или электронники, разобрать замок– не было ничего такого, в чем бы он не разобрался.

Мы любили его именно за эту доброту и веселость, хотя были и такие, кто завидовали Сереге: вот же, везде ему медом намазано! И здесь, и там!

Но вслух этого никто не произносил-он ведь половине нашего ульпана вещи на своей машине перевозил и вручную по лестнице поднимал и по первому зову приезжал если вдруг нелады с электричеством или электронникой…

Подтверждение своим дипломам в высоких инстанциях Серега получил одним из первых и сразу же начал ездить по всей стране в поисках работы, соответствующей его образованию и опыту.

Может, одевался он как-то не так – костюм, галстук и лакированные туфли выглядели, мягко говоря, непривычно в глазах уроженцев страны, довольствовавшихся шлёпанцами на босу ногу, застиранными майками и дедовскими трусами вместо шортов. А может, всё дело было в слабом знании языка, хотя учил он иврит весьма усердно, часами… Может, ещё в чём… Но как-бы то ни было, ни всевозможные рекомендации, ни связи отца, академика, обласканного сначала прежней властью, а потом и новой, ни даже личное обаяние самого Серёги не помогли: работы инженера, несмотря на все свои старания, Серёга не нашёл, хоть и устроился, по нашим олимовским меркам, так, как дай Бог каждому: в ремонтные мастерские Эгеда.

Работать в такой фирме как Эгед, крупнейшем транспортном кооперативе страны, пускай даже подсобным рабочим, это значит иметь все социальные условия, высокую зарплату, дорогие подарки к праздникам – словом, всё то, о чём обычный оле хадаш даже во сне не мечтает.

Казалось бы, живи да радуйся. А Серёга вместо этого помрачнел, начал ворчать и ворчал всё больше и больше.

– Как они здесь работают?! – возмущался он, – элементарных вещей не знают! А если им сказать, злятся, вместо того, чтобы поблагодарить или хотя бы прислушаться.

В Союзе Серёга был заслуженным изобретателем и по старой привычке на своей новой работе тоже всё старался изобрести что-то новое и постоянно делился с начальством своими идеями. Может, он таким образом хотел заслужить признание начальства и продвинуться по службе, а может, просто привык всё доводить до ума, но только результат для Серёги оказался прямо противоположным: начальство пригрозило ему, что если он не заткнётся, то его уволят. К тому же, ещё не то в шутку, не то всерьёз мастер цеха вообще запретил ему в течение трёх дней открывать на работе рот, если он не хочет схлопотать крупный штраф или вовсе вылететь с работы.

После этой истории Серёга замкнулся и от прежней его веселости не осталось и следа. А ещё где-то через месяц он таки вылетел со своей работы, избив какого-то марокканца.

Марокканец был здоровый и на голову выше Серёги. Но откуда ему было знать, что у Серёги чуть ли не чёрный пояс по карате? Не подозревая о грозящй ему опасности, марокканец стал постоянно дразнить Сёрегу: «Русия, Хорбашо» (Сочетание из двух слов: горбачев и хорошо. Уроженцы страны считали это свое словоизобретение чуть ли не гениальным и любили часто его повторять). Серёга старался не обращать внимания на наглеца, но это давалось ему с трудом. Он всё больше и больше становился похожим на сильного и опасного пса, из тех, что долго молчат, не лают и даже не рычат, а потом сразу рвут жертву на куски.

В столовой Серёга сидел всегда мрачный и смотрел либо в тарелку, либо куда-то в никуда. Коллегам по работе его вид и поведение казались забавными, а марокканец всё подливал масла в огонь: в столовой на обеде постоянно спрашивал, усаживаясь возле него и указывая то на хлеб, то на упаковку сметаны или ещё что-нибудь из того, что было на столе:

– А это в России было?

Однажды Серёге надоело, и он двинул марокканцу по шее, да так, что тот перевернулся вместе со стулом. Обиженный марокканец рыпнулся было снова на Серёгу, но тот наподдал ему ногой так, что марокканец на этот раз пролетел метра три и распластался на грязном полу. Серёгу уволили, да ещё и дело в полиции открыли.

Месяца два он ходил без работы, а потом устроился к какому-то подрядчику стричь траву. Руки у Серёги золотые были, но только что-то с ним произошло странное: начал он как бы в себя уходить, причём прямо во время работы – ему говоришь, а он тебя не слышит. Раза три-четыре крикнуть нужно было, чтобы вывести его из этого оцепенения. Ну, кому такой работник нужен?..

После стрижки травы работал он на строительстве, поначалу с тем же результатом, но потом к нему всё же нашли подход: поручили вёдра с раствором таскать. Работу эту он делал как на автопилоте, как заведённый с утра до самого вечера. Хотя, если его разговорить, то вроде бы совершенно адекватный человек.

– Все еще у нас образуется! -пытался я подбодрить приятеля, хотя сам мало верил или вернее, совсем уже не верил в свои слова. Просто я не знал как подбодрить его.

– Образуется, – вдруг отреагировал Серега, – Лет через двадцать-двадцать пять… Когда мы все вымрем на этих работах.

При этом он смотрел мне прямо в глаза своим проницательным взглядом. Я навсегда запомнил этот взгляд его темно-карих глаз.

А тогда, мне стало не по себе. Мы ведь уже все прекрасно понимали, что другого для нас не будет, хоть рыпались и рисовали для себя радужные перспективы или придумывали малодушные оправдания, мол, не нам, так нашим детям будет лучше.

А Серега сказал вслух то, что многие из нас понимали, но еще боялись себе в этом признаться.

– Чего ты домой не возвращаешься? – Как-то, в другой раз, спросил я Серёгу.

– Домой? – горько усмехнулся Серёга. – Вот и дочка всё время плачет: «Хочу домой». А дома-то и нет…

– Но как же… У тебя же там отец при высоких должностях, друзья, связи какие-то остались.

Он посмотрел на меня и ничего не сказал. Но я его хорошо понял. Разумеется, если он вернётся, то примут его там как родного – «как», но не более того. Если уехал из дому, то обратно можно вернуться только погостить, хотя кому как… Но Серега именно из тех, кому возвращаться некуда. Докурив, мы разошлись. Это был наш последний разговор.

Недели через две Серёга упал с высокого этажа строящегося здания, где работал, и разбился насмерть. Арабы, работавшие с ним, говорили, что ему вдруг стало плохо с сердцем.

Тёмная история: он ведь хорошим спортсменом был в прошлом и никогда не жаловался на сердце.

Вдова его спустя несколько лет сошлась с кем-то из местных – хозяйчиком нескольких магазинов в городе. Поначалу она работала у него на кассе, ну а потом, как часто бывает. Они до сих пор живут и работают вместе.

Дочь Серёги давно выросла, закончила колледж и работает воспитательницей в детском саду. Она вышла замуж за кого-то из уроженцев страны, парня хваткого и очень амбициозного. Её муж работает в банке, хорошо продвигается по службе и имеет неплохую зарплату. У них трое детей. Супруги и дети говорят между собой только на иврите. По этой причине и бабушка, вдова Серёги, вынуждена разговаривать со своими внуками тоже только на иврите. У неё смешной акцент, но внуки её понимают.

Веселый и Невесёлый

Они столкнулись нос к носу в больничном коридоре: оба на костылях, но один – жизнерадостный, веселый и шел на своих костылях так, как-будто собирался взлететь и они были последним досадным препятствием, мешающим ему это сделать.

Другой наоборот, был необычайно мрачен, лицо серое и как-будто опухшее, глаза красные от боли и бессонных ночей. Шел он превозмогая боль, тяжело опираясь на свои костыли.

Веселый увидев Невеселого, обрадовался встрече– счастье переполняло его и ему нужно было постоянно с кем-то делиться своей радостью, дабы не захлебнуться в ней.

Невеселый же наоборот, говорить был совершенно нерасположен и только бросил недовольный взгляд на Веселого.

Но Веселому похоже было все равно и он бесцеремонно остановил Невеселого:

– Привет! -радостно крикнул Веселый. Он был выше Невеселого. Возвышаясь над Невеселым, Веселый с довольным видом ждал удивления со стороны собеседника в виде возгласа ии хотя бы удивленного выражения глаз. Но Невеселый смотрел на Веселого не скрывая неприязни и нетерпения.

– Что тебе от меня нужно?! -как-будто говорил взгляд Невеселого.

– Ты меня не узнаешь? -самодовольно спросил Веселый.

– Узнаю. И что? -зло поинтересовался Невеселый.

– Еще немного и это мне не понадобится! -радостно сообщил Веселый указывая на костыли.

– Я рад за тебя, -бросил Невеселый.

Но Веселый, не обращая внимания на настроение Невеселого, продолжал: -Ты помнишь как мы сюда летели? Как меня на носилках из самолета вынесли?

А теперь я хожу на своих ногах, пусть и с костылями! А скоро я буду бегать и прыгать-так говорят врачи и я им верю! Эта Земля и правда Святая! Меня здесь на ноги поставили! Скоро я смогу работать, правда по чуть-чуть, но с моим пособием по инвалидности, мне хватит.

Какая страна, какие люди! Не успели мы прилететь, нам тут же социальное жилье предоставили. Квартиру там – у себя, мы пока продавать не будем– сдаем в аренду. тоже какие-никакие деньги. Ты же знаешь, нашему брату-олиму деньги нужны.

Мы счастливы, совершенно счастливы в этой стране чудес!

Дети каждый день говорят мне– папа, ты эту землю должен по пять раз в день стоя на коленях целовать. И я готов это делать!

При этих словах он с вызовом посмотрел на собеседника и даже костыль выставил чуть вперед, будто выражая тем самым свою готовность защищать Святую Землю.

– Ну и целуй себе, хоть сто раз на день, хоть двести! От меня тебе чего надо?! -Не выдержал Невеселый.

– Ты чего такой злой? -опешил Веселый.

– Чего?! -Невеселый рассердился не на шутку. У него даже вены вздулись на шее и на лбу. – А вот чего!!! – и он приподнял свой костыль.

– На ноги тебя, говоришь, подняли?! А я своих ног здесь лишился, работая на стройке! Теперь вообще работать не могу!

Квартиру сдаете на Украине? А я ипотеку плачу и у меня тоже дети есть! Из чего я теперь ипотеку платить буду?! Моя жена в супере на кассе сидит по две смены, чтобы мы на улице не оказались!

Страна чудес?! Вот уж точно! Мы приехали сюда молодыми, здоровыми, полными сил и желания работать. А теперь-мы оба инвалиды. За что?! – заорал Невеселый так, что сбежалось все отделение.

– Тебя вылечат… – пролепетал Веселый, -здесь такая медицина…

– Тебя может и вылечат, а меня-нет. Профессор так мне и сказал: первая операция– от силы шестьдесят процентов успеха. Вторая-сорок. Третья– всего двадцать. Операция сложная– после любой из них я могу вообще никогда с больничной койки не подняться. А повторные операции – неизбежны.

Жене повезло больше-у нее перелома нет, только диски выпали, сразу три, когда она мебель перетаскивала на уборке вилл в богатом районе. А может, когда стариков на себе в богодельне таскала. Поэтому теперь в супере на кассе сидит.

Врачи ее успокоили: с вашим заболеванием можно хоть до ста двадцати лет жить и работать тоже.

Вот так и живем теперь… -немного успокоился Невеселый.

– Неужели ничего нельзя сделать– ведь медицина здесь всесильна, – изобразил на своем лице сожаление Веселый.

– Врачи рекомендуют ходить в бассейн, побольше плавать, – презрительно усмехнулся Невеселый.

– А что ж вы так, у тебя же жена вроде юридическую Академию в Союзе заканчивала.

– Да и у меня не семь классов образование, -усмехнулся Невеселый.-Говорят, дипломы у нас не те. Да нам самим первое время было не до того, чтобы переучиваться и экзамены сдавать. Детей поднимать нужно было.

Если бы не они, не знаю, где бы мы сейчас были.

– Они у тебя в армии?

– Закончили они у меня с армией, -зло сказал Невеселый, – поначалу днем служили, а вечером с базы отпрашивались, чтобы в ресторане работать.

Начальство сначала отпускало их, а потом на принцип пошло: армия, мол, государство, превыше всего.

Ну а дети у меня тоже не робкого десятка. Невеселый гордо расправил плечи:– Ты, что-ли за меня и моих родителей долги платить будешь?! -наехал сын на своего командира.

Пока они с братом в армии служили, нас тут адвокаты и судебные приставы со всех сторон обложили…

Святая Земля, говоришь? Дети наши под камнями арабов ходят, а нам свет за неуплату в доме отключают. Вот тебе и вся святость.

Бросили они армию, сейчас работают оба…

Веселый уже и сам не знал, как бы закончить этот неприятный для него разговор и мысленно искал повод.

Но Невеселый выговорившись и сам закончил свой монолог довольно грубо: -А за тебя я рад, – сказал он оглядев Веселого с ног до головы.-Извини, некогда мне.

Веселый протянул ему было руку, но Невеселый, то ли не заметив, то ли сделав вид, что не замечает протянутой ему руки, пошел дальше по коридору, тяжело опираясь на костыли.

Любопытные, собравшиеся на крики в коридоре, проводив Невеселого недоверчивыми взглядами, стали расходиться.

Враги

С тех пор, как Илья получил от Светы последнее письмо, прошло уже дней десять, а он всё держал его то в кармане рубашки, то в сумке, то в руках, но так до сих пор и не ответил.

Вот и сейчас он ехал в автобусе на работу и всю дорогу держал в руках её письмо, но не читал, а пребывал в оцепенении, глубоко погружённый в свои мысли.

Сказать в письме хотелось о многом. Можно, конечно, написать о жаре, о тяжёлой работе, об одиночестве, о депрессии… Или наоборот, бодро написать о том, что всё хорошо, что нужно только потерпеть и всё образуется. Но и то, и другое будет ложью, скрывающей главное: всё оказалось совсем не так, как он думал перед отъездом, и вернуться за ней он не может – не потому, что разлюбил, а просто потому, что его никогда отсюда не выпустят. Раньше людей держали в неволе посредством решёток, охраны, колючей проволоки, а теперь вот долговое рабство, и даже если у тебя на руках паспорт, то с ним тебя никуда не выпустят; не выпустят, да ещё будут считать неблагодарным.

– Она вон там мается на свою нищенскую зарплату, голодная ходит на работу, а ты оказался в стране, где собаки едят лучше, чем оставшиеся у тебя на родине близкие тебе люди, – так недавно сказал ему сосед-старожил, имевший очень престижную и хорошо оплачиваемую работу.

Илья сдержался, потому что сосед этот не так давно перенёс инфаркт, уже не первый, но перестал здороваться, не только с ним, но и вообще с соседями. Их сытые рожи начали раздражать его.

При нынешнем раскладе собрать деньги было почти невозможно – львиная доля зарплаты уходила на оплату квартиры, еду и счета. Работал Илья много, но зарплаты всё равно не хватало, а других доходов не было. Теперь он с горечью вспоминал о том, как мечтал заработать денег, чтобы выкупить для них квартиру у своего упыря-родственничка, прихватизировавшего оставшиеся от стариков две комнаты в коммуналке.

Этому кровососу, всю жизнь промышлявшему левым товаром, было бы самое место здесь – среди таких же, как он, как его нынешний хозяин и та семейка, у которой он арендует квартиру, как все эти частные бюро по трудоустройству и маклерские конторы, наживающиеся на Илье и на таких, как он. Но родственничек сюда не хотел никакими судьбами.

– Что ж, я последний дурак, что ли?! – возмущался он, если его спрашивали о том, не собирается ли он к своим единоверцам. – Мне и здесь неплохо.

Иногда Илья начинал думать, что вот такие, как его родственничек, специально для того и испоганили их со Светой жизнь и миллионов таких, как они, чтобы теперь он, Илья, работал на них не поднимая головы и платил за съёмную квартиру каким-нибудь упырям. Можно, конечно, на всё плюнуть и вернуться… Ни с чем – у него ведь ничего нет.

Пока он здесь умирал на солнце, цены на жильё там подскочили раза в два, а то и в три. Он упрямо пытался всё время что-то отложить, но разве спасут его эти несчастные пять или даже десять тысяч?..

За всё нужно платить. За всё, кроме воздуха, пока. И никого не интересует, где ты возьмёшь деньги. В жизни нужно уметь устраиваться: выгодно купить и вовремя продать, найти работу по-чёрному, чтобы пособие не потерять, и деньги заработать и отложить, или, ещё лучше, воровать, или быть предприимчивым и открыть свою маклерскую контору. А такие, как он, умеют только работать, и поэтому, они лохи, обворованные рабы у предприимчивых, умеющих воровать и обманывать, купить за шекель и продать в четыре раза дороже.

Как ей объяснить, что он попал в рабство, став жертвой бессовестных прохиндеев?..

Письма здесь писались тяжело. То ли небо давило, то ли жизнь была совсем другая. Илья никак не мог найти подходящих слов… Он представил, как она одна возвращается по пустынным тёмным улочкам после работы, совершенно одна. На обед покупает себе несколько пирожков или что-нибудь с творогом. Она ждёт его… Илья чуть не заплакал, но, собрав всю волю в кулак, сдержался.

– Не дождетесь! – со злостью подумал он.

Отчаяние превращалось в ненависть. Нужно было приехать сюда, в эту отсталую, провинциальную страну, чванливую, злобную и убогую, чтобы понять, кто твой враг.

– За что вы украли у нас страну, будущее? За что разрушили нашу жизнь, за что так ненавидите нас?!

Кому они мешали, кому мешало их счастье?! Разве они так много занимали места в этой жизни? Разве так много от неё хотели?

Они всего-то и хотели жить, работать и быть счастливыми. Но им, этим ненасытным упырям, показалось, что это слишком много. И они отняли у них со Светой даже это.

Ему никогда не заработать на собственный угол для них, никогда не освободиться из рабства у этих упырей, которые по любому поводу презрительно бросают: «А что, там тебе было бы лучше?»

– Тебя ведь никто не заставлял сюда ехать, – с гадливой улыбочкой говорили ему бальзаковского возраста жирные бабы с густо приправленными косметикой рожами, почувствовавшие себя начальницами, – и никто здесь не держит. Езжай обратно.

Его бы здесь и не было, если бы он мог жить у себя дома.

Как они радовались, когда поступали в университет, какие планы были, мечты, как они старались, как были счастливы, гуляя по залитым солнцем улицам после экзаменов или целуясь вечером в парке под шум осеннего ветра и листопада. Кому всё это мешало?!

Они ведь никому не делали зла, просто любили друг друга и хотели жить. Всего несколько месяцев назад было окончание университета, а сегодня уже совсем другая жизнь, убогая, чужая, с вечной войной, которую выдают здесь за романтику и почти неприкрытым рабством.

– Чем же вам наша любовь помешала, уроды? – скрипел зубами Илья, сжимая кулаки.

– Я бы вам всё простил: свою боль, унижение, эту тюрьму среди пустыни, где некуда идти. Но её я вам не прощу! – думал он.

Он скрипел зубами и пока молчал. Потому что если им сказать в лицо всё, что он думает, они наверняка поднимут визг, но от этого ничего не изменится. Какой толк объяснять им, что это ведь не он у них украл, а они у него?!

Им не понять, зачем ему нужна эта гойка.

– Мало мы от них натерпелись, а теперь ты собираешься её сюда привезти?! – возмущался его сосед. – Найди себе хорошую еврейскую девочку, которая будет тебя понимать.

Он ничего никому не стал объяснять. Просто перестал разговаривать и даже здороваться с такими, как этот Михай.

Тоже и на работе, где были одни арабы из Газы. Они тоже ненавидели его, и он никак не мог понять, за что. Такие же несчастные как он. Вряд ли большинству из них светит в жизни что-то другое, кроме тяжёлой работы, пока они могут работать.

Может, боятся, что он отнимет у них кусок? Или это просто инстинктивная ненависть к чужакам?

Дистанцию с арабами держать было непросто. Они не оставляли попыток задеть его. Больше всего их интересовал вопрос, с кем он живёт, есть ли у него жена или хотя бы подруга.

Особенно «доставал» его молодой крепкий араб с раскосыми глазами. Завидев Илью, он каждый раз орал ему: «РУсия!» (Россия) Илья старался сохранить спокойствие, но злость, как пыль, стремительно накапливалась в нём, и в любой день могла вспыхнуть.

Если его о чём-нибудь спрашивали, он отвечал односложно или просто молчал. Арабы постарше, внешне доброжелательные, старались задеть его, каждый раз начиная одну и ту же тему – о женщинах. Те, что помоложе, молчали и злобно ухмылялись.

Что-то должно было произойти – слишком много всего накопилось и у него на душе и вокруг. Илья только не знал, когда.

И вот в один из дней, как всегда во время перерыва, отказавшись от приглашения арабов сесть с ними обедать, Илья сидел метрах в десяти от них и снова держал в руках её письмо и фотографию.

Араб, всё время кричавший ему «Руссия!», появился неожиданно.

– Это твоя девушка? – спросил он, сверкая глазами. – Дай посмотреть! – и протянул к Илье руку. Илья вскочил. Араб изготовился, а Илья торопливо спрятал письмо и фотографию Светы в нагрудный карман. Араб резко протянул руку навстречу к Илье, но тот отработанным движением увернулся от протянутой руки, как от удара, и со всей силы нанёс удар сбоку, услышав, как хрустнул нос парня.

Араб, вскрикнув, отлетел, а Илья, давно уже готовый к такому развитию событий, схватился за лопату. Обычная лопата в руках Ильи в миг превратилась в грозное оружие. Ему было достаточно сделать одно движение, чтобы голова поверженного врага отделилась от тела. Но ненависть уже сменила жалость к поверженному, беспомощному врагу. Остальные арабы застыли, как вкопанные. Видимо, было что-то такое в лице Ильи и во всём его теле, что не оставляло сомнений – этот человек готов на всё.

На шум примчался прораб, а за ним подъехал и хозяин.

– В чём дело? – барственно спросил хозяин.

Илья промолчал и, не выпуская лопату, пошёл работать.

Арабы жаловаться не стали, и с того дня уже никто не заговаривал с ним, но постоянно злобно косились.

– Ты настоящий еврей! – сказал ему потом хозяин. – Я сам рос среди них в Ираке. С ними иначе нельзя.

Илья, как всегда, ничего не ответил.

Однажды арабы надолго застряли с куском породы – это была целая скала, которую они пытались расколоть кирками. Илья тоже взял кирку и, подойдя к породе, размахнулся и со всей силы ударил в самый центр. Кусок скалы рассыпался на куски с первого удара.

После этого на него перестали злобно коситься, но он оставался всё таким же одиноким, особенно возвращаясь пешком после работы по уже знакомой дороге, мимо сотен и тысяч арабов, ждавших автобусов, чтобы вернуться к себе домой.

Он шёл среди чужих людей неприветливой страны, но теперь уже представлял себе, что это дорога к дому, к Свете, и что он её обязательно пройдёт, как бы ни устал