Текст книги "Большая алия. Сборник рассказов о репатриации в Израиль"

Таким образом они пытались утвердится на этой земле.

Самым поразительным во всем этом было то, что уничтожали маслины и нападали на арабских крестьян те же люди, которые усердно, чуть ли не сутками напролет учили Тору и были уверены, что соблюдают все ее заповеди, в том числе– любовь к Земле и почитание ее плодов.

Поселенцев армия и полиция почти не трогали, в основном охраняя. Общественное мнение в Израиле тоже было в основном на стороне поселенцев.

Тем не менее, поселок все больше и больше напоминал осажденную крепость, а стычки между армией и палестинскими партизанами все чаще превращались в арену кровопролитных схваток.

И уже ни вылазки поселенцев, ни репрессии армии не могли изменить сложившейся ситуации.

И стремительно, из форпоста охраняющего границы Израиля, как их поначалу называли, поселки типа Йоэля, оказались в ситуации, когда их самих нужно было охранять.

Демографическую ситуацию поселенцам также не удалось изменить.

Кольцо арабских городов и деревень вокруг Йоэля и ему подобных поселков неумолимо сжималось.

И когда с минаретов вокруг Йоэля муэдзины звали правоверных на молитву, казалось что вот-вот от этой мощной волны рухнут стены домов в поселке и едва ли кому-нибудь в этот момент пришла бы в голову мысль, попробовать перекричать молитву прославляющую Аллаха.

А поскольку Йоэль и остальные поселения в секторе не имели уже никакой ни тактической, ни стратегической ценности и были лишь обузой для армии, решено было передать их режиму автономии, который справлялся с заботой об интересах Израиля гораздо лучше, нежели поселенцы.

Так по-видимому размышляли в правительстве.

Поселенцы же смотрели на предстоящую эвакуацию по разному.

Одни были готовы принять решение правительства. Другие, особенно молодежь, воспринимали ее как катастрофу.

Больше всех переживали по поводу предстоящей ликвидации поселения обитатели караванов.

Они жили без сомнений в правильности своего выбора и известие об эвакуации поселения поначалу восприняли лишь как еще одну проверку на прочность.

Слухи о выселении циркулировали уже давно, еще со времен Осло.

Но они пережили Рабина, выстояли под давлением всего мира,

выстоят и на этот раз. И и эта земля вокруг Йоэля, рано или поздно также будет принадлежать евреям. Несмотря ни на что. Так написано в Торе. Они верили в это.

Старались жить так же как и прежде, как будто и нет предстоящей ликвидации поселения и сами поселенцы.

Но тот, в кого они верили и на кого больше всего надеялись, беззастенчиво предал их. И вот уже план эвакуации их поселка утвержден.

Крупные компенсации, выделенные правительством, были призваны сделать поселенцев более сговорчивыми.

В свое время, их привлекли сюда не только заповеди Торы, но и высокие стандарты жизни за небольшую цену.

Виллы и просторные квартиры в элитных домах стоили здесь несравнимо дешевле, нежели в самом Израиле.

Теперь им предлагалось сменить эти уже обжитые виллы и квартиры на элитное жилье в центре Израиля, либо переселится в еврейские анклавы Западного Берега.

Начался торг между руководством поселений и правительством по поводу условий и размера компенсаций.

Между тем, правительство определило поселенцам срок для добровольной эвакуации.

Все это время, Белла ездила по всему Израилю собирая подписи и организовывая демонстрации в поддержку поселенцев. Ее скромного пособия как раз хватало на эти поездки по всей стране.

Она пыталась говорить с солдатами, пытаясь убедить их в том, что еврей не выселяет еврея.

Она добивалась встречи с премьером и ездила на встречи с парламентариями, пытаясь повернуть историю если не вспять, то хотя бы в более благоприятное для поселенцев русло.

Слушая ее, они все – и солдаты и парламентарии и сами поселенцы снисходительно улыбались.

Их всех смешил ее русский акцент и те ошибки, которые она делала в ивритских словах.

Их смешили ее нелепая, широкополая шляпа и пестрое платье, никак не гармонировавшее с ее скорбным выражением лица. Их смешила ее наивная, детская вера в справедливость и такая же детская манера с которой она отстаивала свои убеждения.

А она в свою очередь не понимала безразличия людей.

Ведь мир рушился, а люди были совершенно глухи и безразличны к этому и она не понимала, как такое может быть.

Ей было совершенно невдомек, что у людей могут быть еще и другие проблемы.

Об ипотеке она знала лишь по информации сохнута и министерства иммиграции, а о многом она и вовсе не знала. Ей было не до того.

Например о том, что целые семьи выбрасывают из квартир за долги, выкидывая вместе с ними и их жалкие пожитки. И что таких семей в Израиле уже больше чем поселенцев.

Не догадывалась она и о том, что и те кто выкидывал и те, кого выкидывали, в подавляющем большинстве случаев были евреями.

Неведомо ей было и то, что каждый пятый житель страны не может свести концы с концами каждый месяц, или проще говоря, живет за чертой бедности.

Не видела она и нищеты царящей в арабских деревнях и лагерях беженцев вокруг.

Она просто не думала об этом, потому что весь мир теперь делился для нее на евреев и гоев.

И поэтому, уничтожение маслин, она воспринимала как защиту земли, которая здесь вся дана евреям от Господа, а рейды против палестинцев-как защиту евреев от арабского террора..

Для нее теперь все было просто и логично и весь мир делился на тех, кто хотел этот мир сохранить и на тех, кто хотел его разрушить.

Ей было невдомек, что для тех за кого она боролась сейчас и с кем себя отождествляла, она и такие как она были чем-то между просто евреями и неевреями.

И поэтому она не слышала даже молитвы, прославляющей могущество и силу Аллаха, которая усиливалась с каждым днем по мере того, как росло колличество минаретов вокруг и каждый день обрушивалась на поселок подобно гигантской волне.

Она не замечала даже того, что для рава Ашера и Йоханана, деливших весь мир на хороших евреев, живущих в поселке и соблюдающих Тору, просто евреев и не евреев, она была чем-то между евреями и неевреями.

Чего-то она не видела, чего-то не понимала, а что-то, не хотела ни видеть, ни понимать.

Главным для нее было не допустить ликвидации еврейского анклава в Газе, Потому что за ним неумолимо последует новая Катастрофа.

Накануне эвакуации, поселок был похож на осажденный город, накануне сдачи врагу.

Большинство вилл и домов опустели, их обитатели давно уже перевезли свои вещи в другие поселения, которые пока еще не эвакуировали, либо перебрались в Израиль.

Теплицы теперь смотрелись как-то сиротливо, но часть домов и караваны превратились в готовящиеся к осаде укрепления.

Сюда съехалась молодежь поселенческого движения со всего Западного Берега. Вместе с местными, они готовились держаться до конца.

Оборона поселка состояла из двух линий.

Первая– внизу, возле домов. Здесь расположились юноши в вязанных кипах и девушки в длинных платьях. Все они теперь были не в белых рубашках и кофтах а оранжевых майках, символизировавших их готовность стоять до конца.

Они уселись на землю возле домов и категорически отказывались уходить с занятых позиций.

На крышах домов и вилл расположились самые отчаянные из защитников поселка.

Здесь же на крыше совета они разместили огромные плакаты с призывом к армии не выполнять приказы.

Готовясь отбивать попытки солдат насильственно выгнать их из поселка, они затащили на крышу доски, колючую проволоку и арматуру, дабы сделать свою позицию более неприступной для атакующих.

Офицеры прибывших в поселок частей армии и полиции призывали поселенцев соблюдать закон и освободить занятые помещения.

Но после неоднократных попыток увещевания поселенцев, армия и полиция решились на штурм.

Сразу к домам, солдатам прорваться не удалось.

Поселенцы как раки клешнями сцепившись за руки легли на землю у входа в дома и солдатам приходилось тащить их как брвна в сторону.

Но как только солдаты оттаскивали их, они тут же возвращались, пытаясь востановить разорванную цепь.

Ситуация накалялась и в ход пошли кулаки с обеих сторон, приклады, дубинки и доски.

Наиболее воинственных поселенцев заталкивали в специально подготовленные автобусы.

Белла и другие прозелиты тоже были в цепи. Поначалу она пыталась увещевать солдат. Но те лишь снисходительно ухмылялись. Тогда она вместе с другими иммигрантами присоединилась к живой цепи возле домов. Ее несколько раз оттаскивали в сторону и кидали на землю.

Но каждый раз, она то хромая, то вовсе на четвереньках возвращалась в цепь.

В пылу борьбы, солдаты растоптали ее шляпу, на ее лбу появилась огромная ссадина и сильно болели ушибленные бедро и колено.

Но превозмагая боль, она каждый раз возвращалась в строй.

Наконец солдатам удалось прорваться к домам.

Тогда находившиеся на крыше поселенцы подожгли все что имелось в их распоряжении.

Солдатам пришлось отступить и тода в дело вступили пожарники с водометами.

Под прикрытием мощных потоков воды, солдаты поднялись наконец на крышу несмотря на отчаянное сопротивление обороняющихся и стащили оттуда оставшихся защитников поселка.

К вечеру, полицейские и пограничная стража очистили поселок от всего живого, вывезя всех поселенцев.

Прошло несколько недель. Большинство домов в Йоэле были разрушены бульдозерами, а территория поселка перешла под контроль армии и готовилась к передаче властям Автономии.

И тут над несколькими уцелевшими караванами где жила Белла с матерью, вдруг взметнулся желтый флаг с шестиконечной звездой а перед караванами была установлена огромная табличка с надписью на иврите– Йоэль.

В караванах заняли оборону десятка полтора человек. Все они были иммигрантами.

Возглавляла их Белла. Мать она оставила в общежитии для переселенных из Гуш Катифа, возле Петах Тиквы и во главе самых отчаянных вернулась на место, где еще совсем недавно был Йоэль…

Солдаты пришли в бывший караванный поселок, чтобы арестовать нарушителей режима закрытой военной зоны.

Приблизившись к караванам, офицер потребоавл, чтобы его обитатели немедленно вышли. Джипы пограничной стражи уже ждали нарушителей.

Навстречу ему вышла Белла и с порога на ломанном иврите объявила офицеру, что они останутся здесь.

Офицер перешел на русский и стал говорить о том, что ждет их в случае неподчинения приказу.

Йоэль вдруг заговорил по русски.

«Русские…» она запнулась, «евреи», поправилась она, «не сдаются. Это наша земля и мы отсюда не уйдем».

«У вас ровно 15 минут, чтобы покинуть территорию». сухо сказал по-русскии офицер-парень лет 25 от силы. «Потом у вас начнутся большие неприятности».

Когда время истекло, солдаты по команде офицера начали штурм караванов.

Но русские хорошо подготовились к обороне.

Они приготовили доски и все, что могло гореть, успели выдолбить перед караванами неглубокий ров и как только солдаты приблизились к холму, на которых стояли караваны, ров по всему периметру вспыхныл огнем.

Солдаты ругаясь отступили.

Тем временем, обороняющиеся забрались на крыши бараков затаскивая наверх доски и арматуру, готовясь к решающей схватке.

Через полчаса появились пожарные машины, оснащенные специальными водометами. Тем временем, в обороняющихся полетели гранаты со слезоточивым газом.

Пока обороняющиеся кашляли и чихали, выплевывая едкий дым, солдаты преодолели искуственный ров. От караванов их отделял теперь всего один бросок.

И в этот момент на пороге каравана снова появилась Белла, красная от слезоточивого газа, с канистрой бензина в руке.

Секунда, и облив себя горючим она достала зажигалку.

Солдаты были уже почти возле нее. Тот же самый офицер поднял руку и что-то крикнул Белле, пытаясь остановить ее. Солдаты как по команде замерли и в это время Белла чиркнув зажигалкой превратилась в живой факел.

И солдаты и поселенцы одновременно бросились к ней, пытаясь сбить пламя.

Кто-то дал команду включить водометы и мощная струя воды обрушилась и на солдат и на оборонявшихся иммигрантов.

Пытаясь спасти женщину, они все на миг смешались в единую массу, перемешивая русский и иврит.

Ее сумели довезти до больницы.

Каким-то чудом она была еще жива.

Она продержалась еще три дня.

За это время, территория Йоэля была передана властям автономии.

Главы совета поселились на виллах в Реховоте.

Иммигрантов и прозелитов поселили в общежитии возле Беер-шевы.

Часть из бывших поселенцев переселились на Западный Берег.

Но Белла об этом уже не узнала. Перед смертью, она несколько раз пыталась что-то сказать. Но из-за тяжелых ожогов, все ее усилия выразить самое главное– то, что так беспокоило ее, остались тщетны. Никто так и не понял, что же она хотела сказать.

Братья

Едва ли не половина жителей местечка носила фамилию К. и так или иначе приходились друг другу родственниками.

Среди носителей фамилии, самым богатым и соответственно самым уважаемым был реб Ашер.

Ему в местечке принадлежали мельница, маслобойня, куча мелких лавок и несколько магазинов.

Некоторые утверждали, что у него и в городе были магазины. В добавок ко всему, реб Ашер неплохо зарабатывал, ссужая деньги под залог и имея с этого весьма солидный процент.

При всем этом, он был очень набожен и являлся чем то вроде попечителя местной синагоги и хедера– еврейской школы для мальчиков.

Синагога и хедер заменяли местным евреям как впрочем и повсюду в черте оседлости абсолютно все: культуру, образование, развлечения.

Здесь обрезали новорожденных, женили, собирались для того, чтобы отметить общие праздники и просто чтобы обменяться новостями. Здесь же обмывали тела усопших и оформляли покойников в последний путь.

Не всем родственникам повезло в жизни так же как и Ашеру.

Большинство из них едва сводили концы с концами.

Это вообще было пожалуй едва ли не главной особенностью местечка. Здесь было слишком много евреев и очень мало работы.

Из поколения в поколение, евреи здесь терпели нужду, хватаясь за любой заработок.

Заработка на всех не хватало и они готовы были грызтся друг с другом и с кем угодно за кусок хлеба.

Пермирие наступало лишь в субботу.

В этот день они все снова становились родственниками и соплемениками-богоизбранным народом.

Но даже в субботу, в синагоге, социальный статус каждого четко просматривался.

На самых почетных местах восседал Ашер со своими сыновьями. За ним размещались менее богатые лавочники. У самого входа толпились все остальные.

Женщины молились отдельно, в специально отгороженном углу.

Все без исключения евреи приходившие на субботнюю молитву, первым делом спешили выразить свое почтение ребу Ашеру.

Надо сказать, что кроме самых близких, реба Ашера в местечке не любили за его самодурство и жадность.

Вдобавок ко всему, Ашер любил третировать тех, кто от него зависел.

Но все покорно терпели любые его насмешки, поскольку от одного его слова зависело, получит ли человек работу, или будет без толку обивать пороги Ашера. Будет торговать, или же ему придется прикрыть свою лавку. Будут ли его дети учиться в хедере, или же останутся совершенно неграмотными.

Поэтому, едва оказавшись в синагоге, все евреи спешили выразить свое почтение самому уважаемому в местечке человеку.

Со стороны могло показаться, что все они пришли помолиться не столько своему Богу, сколько Ашеру.

Их можно было понять.

Бог всемогущий и милостивый был далеко, а скупой самодур Ашер был здесь, в этой синагоге. И именно он а не Бог решал, кто заработает на кусок хлеба для своей семьи, а кто будет маяться без этого куска.

Первым кто кто бросил вызов всесильному Ашеру был Пинхас, сын двоюродной сестры Ашера Ривки.

Его сестра рано овдовела и в одиночку растила двоих детей.

Пинхас с детства отличался непокорным характером и так же еще с детства прослыл среди местных евреев бунтарем.

Он категорически отказывался ходить в синагогу, в хедере постоянно спорил с ребе, за что неоднократно был бит и наказан.

Но побои и наказания казалось лишь еще больше раззадоривали его.

У Пинхаса рано проявились способности и одной из них было умение хорошо рисовать.

Выражение своему таланту он нашел рисуя карикатуры на ребе, что последнего приводило в ярость и он грозился выгнать Пинхаса из хедера и даже сдать его в острог. Грозился отправить Пинхаса в острог и сам реб Ашер.

Но Пинхас не унимался.

Ко всему, он был еще задирой и драчуном и соседи часто жаловались Ривке на ее бунтаря-сына.

Мать в отчаянии обратилась за помощью к ребу Ашеру.

Реб Ашер, у которого Пинхас был как бельмо на глазу отправил Пинхаса к своему племяннику, владевшему сапожной мастерской в городе.

Проработав 2 года в мастерской, повзрослевший Пинхас ушел от племянника Ашера и поступил на работу в местную типографию.

Здесь он познакомился с другими типографскими рабочими и это знакомство определило всю его дальнейшую жизнь.

Свое образование он получил в рабочих кружках. Он быстро учился, овладевая грамотой и марксистской теорией.

Спустя несколько лет, он сам уже был руководителем одного из рабочих кружков.

Первую Русскую Революцию 1905 года он встретил в качестве руководителя местной ячейки РСДРПб.

Во время событий 1905 года, Пинхас который стал Петром с фамилией Соколов, проявил свои недюженные организаторские способности, организовав всеобщую стачку, в которой приняли участие все рабочие города.

Стачка быстро переросла в столкновения с полицией и в конце концов, в город были введены войска для подавления беспорядков.

Пинхас был арестован и следующие 12 лет провел на каторге и на поселении.

С началом гражданской войны в России, Пинхас снова проявил свои незаурядные способности.

На этот раз, как полководец.

Начав гражданскую в качестве командира рабочего отряда, Пинхас закончил войну командующим армией при штурме Перекопа.

За время войны он успел жениться на Доре, прошедшей с ним в качестве медсестры весь путь от Дальнего Востока до Перекопа.

В двадцатом у них родился сын, которого супруги назвали Яковом.

Но хроническое недоедание в детстве, каторга и война не прошли для Пинхаса даром и вскоре он умер.

Жизнь Якова была похожа на жизнь его сверстников в ту пору.

Он был не просто пионером и комсомольцем.

Как и большинство его сверстников в то время, он жил жизнью своей страны.

После окончания школы вопроса о дальнейшей карьере для него просто не существовало– он хотел быть военнным как и его отец.

Сразу же после школы он поступил в танковое училище, которое закончил как раз накануне войны.

Войну Яков прошел с первого до последнего дня. За время войны он был трижды ранен.

Боевое крещение он получил в Белоруссии, в первые же дни войны.

После контузии вернулся в строй, воевал под Курском, войну закончил в Вене в звании майора.

Осенью 1944 года, танковый батальон под его командованием участвовал в бою возле тех мест, где родился его отец.

«Капитан еврей!», радостно восклицали уцелевшие жители еврейских местечек увидев Якова.

После войны он женился, и у них родилась дочь Ирина.

Отслужив в армии 28 лет, Яков вышел на пенсию в звании полковника, но продолжал работать, теперь уже в школе в качестве учителя истории.

тем временем дочь подрастала. Родители не успели что называется оглянуться, как дочь закончила школу и поступила в институт.

Здесь она встретила Виктора– своего будущего мужа.

Почти двухметрового роста, Виктор перед тем как поступить в институт отслужил 3 года на Северном Флоте. Он выделялся в институте своим жизнерадостным характером, способностями и выдающимися спортивными достижениями.

Уже в 16 лет он был кандидатом в мастера по многоборью.

Когда Ирина училась на втором курсе, они поженились. Виктор к тому времени уже заканчивал политех. Вскоре Ирина родила сына, которого в честь деда назвали Яковом.

После окончания института, Виктор получил распределение в Белоруссию.

Здесь он стремительно даже не продвигался, а взлетел по карьерной лестнице.

Еще не достигнув 30 лет, он стал главным инженером одного из крупнейших в республике предприятий.

Между тем старики спокойно старились, каждое лето принимая у себя внука, или наведываясь, как они говорили» к детям».

Все было хорошо и все были счастливы.

Но тут грянула перестройка.

Реб Ашер благополучно пережил вторую мировую войну.

Каким то чудом, ему всегда удавалось благополучно избегать любые бедствия и потрясения.

Погромы, вплоть до конца гражданской войны, подобно волнам накатывали на еврейские местечки.

В одном из таких погромов погибла и мать Пинхаса.

Но реб Ашер что называется, всегда выходил сухим из воды.

Была то случайность, или же закономерность– неясно.

Погромщики грабили и убивали в основном либо бедняков, либо «бизнесменов» средней руки.

У реба Ашера несколько раз страдало имущество, но но несмотря на это, он постоянно богател.

После революции, местечко оказалось на территории Польши. Но для Ашера, как впрочем и для евреев здесь живших это мало что поменяло.

Местечко осталось на своем месте, уклад жизни был прежним.

Реб Ашер богател, своих старших сыновей Ашер отправил учиться на адвокатов в Варшаву, а самый младший работал у него приказчиком, управляя обширным хозяйством отца.

Старший сын став адвокатом в середине 20-х перебрался в Берлин.

Средний не доучившись, тоже перебрался в Берлин где стал функционером местной сионистской организации.

Так они и жили пока в эти края не пришла советская власть.

Тогда же Ашер со всей своей семьей исчез. Все принадлежавшие ему заводы и магазины были национализированы.

В местечке открылась школа, начали строить кирпичный завод…

Но тут началась война.

Немцы согнали евреев со всей округи в местечко и превратили его в Гетто.

Председателем юденрата стал реб Ашер, вдруг объявившийся после ухода коммунистов.

Его сын стал заведовать полицией гетто.

Будучи председателем Юденрата, Ашер стал могуществен как никогда раньше.

От него теперь зависело, кому жить, а кому умирать, потому что именно ему немцы поручили составлять списки на депортацию, организацию работ в гетто и вне его, контроль за распределением продовольствия, словом– все, от чего зависит человеческая жизнь.

Его сына боялись не меньше.

Скорый на расправу, он организовал свою полицию из бывших членов местной сионистской организации.

Головорезов Мордехая жители гетто боялись больше чем эсесовцев.

Ближе к концу войны, немцы решили уничтожить гетто а оставшихся евреев депортировать.

По дороге в лагерь смерти, поезд неожиданно был остановлен и из него высадили человек 500, в основном молодых людей, хотя было и несколько пожилых.

В числе пожилых был и реб Ашер, а среди молодых, его сын Мордехай со своими бывшими подчиненными из юденратовской полиции– всего человек 30.

Всех их погрузили на грузовик и отправили в неизвестном направлении…

Здесь след реба Ашера и его семейства на время затерялся.

Но в 1946 году, Ашер со своими сыновьями вдруг обнаружился на святой земле.

После образования государства Израиль, старший стал советником при канцелярии премьер министра, средний стал крупным функционером в Сохнуте, где он заведовал отделом еще в свою бытность в Германии. Там он прожил вплоть до второй мировой войны..

Младший– Мордехай получил должность в местном профсоюзе.

Здесь он и проработал до выхода на пенсию.

Но оставив рботу, Мордехай не угомонился и по прежнему активно участвовал в политике.

Из уважения перед его заслугами, мэр этого тихого городка в самом центре страны пожаловал ему синнекуру в виде ответственного за абсорбцию новых иммигрантов.

И подобно тому, как его отец был богом и царем для евреев местечка, так Мордехай стал главной персоной для прибывавших в начале 90-х тысячами новых иммигрантов.

К нему шли старики не знавшие языка и люди помоложе, просившие его помочь с работой.

Все эти инженеры, учителя, ученые несли к нему свои дипломы и справки, подтверждавшие их трудовой стаж, но Мордехаю, как впрочем и чиновникам в любом другом ведомстве, все эти бумаги были не нужны.

Ему нужны были дворники, грузчики, рабочие на стройку.

И этих дворников и грузчиков с высшим образованием, было хоть отбавляй.

Если бы еще хотя бы год назад, кто нибудь сказал Якову о том, что он когда нибудь оставит свою Родину и переселится в Израиль, он назвал бы этого человека сумасшедшим или провокатором.

Но вдруг, все во что он верил и ради чего жил, было в одночасье поругано, и растоптано.

Бывшие спекулянты и фарцовщики стали вдруг уважаемыми людьми, диктовавшими всем как жить в новой жизни. Партийные бонзы всех уровней были с ними в доле.

Молодые и энергичные мальчики и девочки из элитных московских семей, утверждали с экранов телевизоров что все чему служил и ради чего жил Яков было плохо, и что вовсе не он и его однополчане победили в той войне и не за ними была правда, а за теми, от кого они защищали свою страну.

И что все что он строил, оказывается лишь укрепляло преступный режим, который выучил этих вещателей.

Яков давно уже был на пенсии когда однажды, все вдруг резко изменилось. Жизнь сконцентрировалась вокруг телевизора, который обещал изобилие и процветание и счастливую жизнь. Он смотрел на холенные физиономии архитекторов и идеологов перестройки и внутри у него все кипело.

В телевизоре все было красиво, в действительности же продукты первой необходимости приходилось покупать по талонам.

А тем временем, из магазинов исчезло все даже самое необходимое, стало небезопасно выходить на улицу…

И однажды дети обьявили родителям о том, что уезжают. Он уже давно ждал этого известия, поэтому слова дочери мало его удивили.

Выбора у стариков не было.

Начались хлопоты со сбором документов, справками, сдачей квартиры.

Яков упаковал альбомы со старыми фотографиями, свои боевые награды, кучу грамот и дипломов, а дети тем временем бегали с какими то справками, по комиссионным магазинам, продавая книги и вещи, покупке которых так радовались когда-то, и в начале 1991 они взошли на трап самолета с сотнями других без 4,5 часов «олим».

И вот, наконец, Израиль, съемная квартира, поиски работы, покупка всего необходимого, споры о семейном бюджете, который как не урезай, а все равно не хватит.

Виктор пошел работать на завод, Ирина – кассиром в супер.

Внук стал учиться в школе.

Спустя год дети взяли ссуды и купили квартиру, хоть и не новую, но зато в престижном районе, в самом центре страны.

Виктор давно уже похоронил мечты о том, чтобы когда-нибудь вновь работать инженером. Но он решил жить ради сына, тяжело работал в две смены и их с женой зарплат вполне хватало чтобы выплачивать ссуды, платить счета, покупать все необходимое для сына, а по выходным, если были силы, ездить на собственной машине любоваться местными красотами, которых было и есть в избытке.

Но тут Виктор получил травму на работе. Травма была серьезной. Физическую работу он более выполнять не мог.

Но все его попытки найти работу если не инженера, то хотя бы более квалифицированную чем та, которую он выполнял на заводе ни к чему не привели.

Пока шли одна за другой медицинские комиссии, приходилось жить на зарплату Ирины и помощь родителей, поскольку зарплаты которую платили кассиршам для жизни в центре страны явно не хватало.

В этой суете посреди непривычной и чужой жизни Яков чувствовал себя совершенно беспомощным из-за невозможности помочь детям.

По старой советской привычке,

он искал того, или тех кто отвечает или заведует, в данном случае за их адоптацию, то что здесь называлось абсорбцией.

И такой человек здесь был.

В муниципалитете города в котором он поселился со своей семьей, ответственным за абсорбцию был некий Мордехай– старик с крючковатым носом и белесыми глазами.

Узнав фамилию Мордехая, Яков направился к нему и сказал, что у его отца была когда то точно такая же фамилия.

Старик внимательно посмотрел на Якова.

«А откуда родом был ваш отец?» – недоверчиво покосившись спросил Мордехай.

Мало помалу, выяснилось, что они хоть и не родные, но братья друг другу.

Но узнав о своем родстве, Яков не почувствовал тепла во взгляде Мордехая и сам не испытал родственных чувств по отношению к внезапно объявившемуся брату.

В самом главном Яков не решался признаться даже самому себе. Это было глубокое презрение к таким как Мордехай – малограмотным, амбициозным выскочкам из черты оседлости.

Яков давно уже чувствовал почти неприкрытую ненависть по отношению к себе и таким как он со стороны Мордехая и ему подобных. Тогда, он мог лишь догадываться о причинах этой ненависти.

«Садись!», вдруг переходя на ты, покровительственно обратился к Якову стоявшему уже четверть часа Мордехай.

Он стал распрашивать Якова о нем самом и его жизни, а потом долго говорил о самом себе.

Мордехай с гордостью рассказывал о том, что всю жизнь он всем помогал и сейчас тоже помогает.

У него были специальные часы приема в личном кабинете, в котором он собирал по 10—15 человек.

Он обращался к одному из пришедших, потом вдруг оборвав говорившего, обращался к другому и не дослушав, к третьему.

В результате говорили все одновременно, а Мордехай возвуышаясь над говорящими давал какие то указания то своей секретарше, то пришедшим.

Сегодня Мордехай был один.

У него редко теперь кто бывал.

Яков никак не мог понять, почему ученые, врачи и учителя не могут работать в Израиле нигде кроме уборки мусора или чернорабочими на стройке,

чем и вызвал досаду Мордки.

«Израиль это тебе не Россия» важно произнес Мордка. «Это я уже слышал» и не раз грустно про себя заметил Яков, но не подал виду и слушал. «вы же не знаете языка и потом, образование у вас не такое как здесь» с нажимом сказал Мордехай, нигде кроме магазинов отца не учившийся.

– «Ведь не секрет что большинство ваших дипломов купленные», ехидно оскалился Мордехай.

Он говорил по-русски с сильным польскм акцентом, но весьма уверенно.

Кровь прилила к вискам Якова, но он снова сдержался.

Потом Мордехай снова долго рассказывал о себе и своей семье, как они всем всегда помогали и как он помогает до сих пор.

Эта встреча была триумфом Мордехая. Ему казалось, что он ждал этого момента всю жизнь, когда эта ненавистная, могучая империя, причина его извечного страха, на фоне которой он казался себе таким маленьким, теперь, поставлена на колени, а его брат и ему подобные теперь беспомощные как дети и зависят от него и он Мордка выступает в роли учителя, благодетеля и вершителя судеб.

Наконец Яков не выдержал и напомнил о цели своего визита.

Мордехай ничего не ответил, глядя в упор на Якова

Яков поднялся с тем, чтобы закончить этот неприятный разговор, но Мордехай неожиданно остановил его.

– «Сейчас я занят», сказал он, а в Шабат я заеду и мы сможем поговорить. Может, я чем смогу помочь.

Яков хотел было сказать что он ни в чем не нуждается, но промолчал, вспомнив о зяте.

Мордехай заявился как и обещал в шабат вместе с женой и еще парой стариков, так же вершившими судьбы новых эмигрантов, но только в другом ведомстве.