Текст книги "Палестинские рассказы (сборник)"

Детский сад

Самый старший сын Рувена погиб в Ливане, второй сын – в теракте. Сам Рувен был многодетным отцом-одиночкой. Кроме двух старших, у него было ещё четверо детей, которых он воспитывал один после скоропостижной смерти жены. Второй сын Рувена, Арье, в момент гибели учился в особой полувоенной ешиве[3]3
  Религиозное учебное заведение.


[Закрыть] для детей поселенцев. Телевидение и газеты в те дни подробно рассказывали о том, как «двое террористов ворвались в ешиву прямо средь бела дня и открыли огонь по ученикам», и о том, что «девять человек, включая рава[4]4
  Раввин.


[Закрыть], погибли на месте». Среди этих погибших был и сын Рувена. Жертв могло быть гораздо больше, но подоспевшая охрана ответным огнём уничтожила обоих нападавших. Организация «Народный фронт освобождения» взяла на себя ответственность за теракт и заявила, что расстрел в ешиве явился актом возмездия за гибель членов семьи Абу Бадр во время карательной акции израильской армии в деревне Умм аль Зайт, когда снаряд израильского танка угодил в один из домов деревни. Все члены семьи, находившиеся в это время в доме, погибли. Местные и иностранные телеканалы потом не раз показывали залитые кровью стены разрушенного дома. Добровольцы и специальная команда из местных потом долго отскребала со стен останки погибших. В телеобращении, переданном организацией, тоже были показаны эти кадры. На том же диске оба террориста, оказавшиеся родными братьями двадцати и двадцати одного года, заявляли о своем решении «совершить акт возмездия за убийство членов семьи Абу Бадр». Это событие потрясло всю страну, и министр внутренней безопасности поклялся перед телекамерами, что «все виновные в организации и осуществлении этой бойни получат по заслугам». Своё слово министр сдержал. Спустя несколько месяцев ракеты, выпущенные с израильских боевых вертолётов, стали уничтожать дома всех, кого израильские спецслужбы считали причастными к расстрелу в ешиве. В этих обстрелах гибли вместе со своими мужьями беременные женщины, старики и дети – все, кто в момент атаки находился в доме. По ту сторону Иордана клялись отомстить. А по эту торжествовали при каждом известии об очередном обстреле и гибели всех подозреваемых в терроре. Торжествовали и в небольшом еврейском поселении близ Хеврона, где жил Рувен. Каждое сообщение об очередной бомбардировке палестинских городов здесь воспринимали с нескрываемым злорадством. Наконец-то возмездие свершилось! О погибших во время осуществления акта возмездия детях никто не упоминал. Все только радовались и со злорадством говорили: «В следующий раз им будет неповадно нападать на евреев!» Поселенцы и сами не сидели сложа руки. Они жгли принадлежавшие арабам оливковые рощи, жестоко били крестьян, работавших на своих участках во время рейдов поселенцев, захватывали земли палестинцев и устанавливали на них свои караваны, объявляя эти земли своими. Армия и полиция на «шалости» поселенцев смотрели сквозь пальцы. Полиция, хоть и открывала расследования по факту нападений на палестинских крестьян, виновных никогда не находила. Установленные же на землях палестинцев караваны, количество которых стремительно разрасталось, армия не трогала и даже присматривала за ними. В отношении же построек, возведённых палестинцами на спорных землях, военная администрация действовала чрезвычайно жестко, немедленно снося «незаконные постройки». Создание новых форпостов на землях палестинцев в знак протеста против «арабского террора» было делом вполне обыденным для поселенцев. И поэтому, когда Рувен, оплакавший сына и исчезнувший на какое-то время в Иерусалиме, вернулся и вдруг стал восстанавливать полуразрушенный дом на одном из холмов, прилегающих к поселению и служивших еврейским форпостом на этих землях, никто из поселенцев и не удивился бы, если бы не одна странность: на холме он появился не один, а с арабами и евреями – явно не поселенцами, которые дружно стали восстанавливать строение из привезённых с собой стройматериалов. Место, которое Рувен выбрал, было знаменито тем, что здесь неоднократно происходили ожесточенные бои между израильской армией и поселенцами с одной стороны, и палестинцами – с другой. Когда-то это строение возвели поселенцы, надеясь в будущем построить здесь ещё один еврейский поселок. Холм, на котором поселенцы воздвигли строение, был как раз посередине между еврейским посёлком и арабскими деревнями вокруг, и в случае конфликта давал весомый стратегический перевес тем, кто владел холмом. Поэтому жители окрестных деревень всеми силами пытались согнать поселенцев с холма. Вокруг дома шли бесконечные суды. Палестинцам несколько раз удавалось захватить строение, но затем дом снова переходил во владение поселенцев. Поселенцы укрепили дом и даже установили здесь несколько караванов, купленных ещё в конце восьмидесятых бывшим министром строительства Ариэлем Шароном в Югославии (по скидке). Палестинцы с потерей холма не смирились и во время второй интифады это место стало ареной ожесточённых боёв между нами и ими. Дом несколько раз переходил из рук в руки, пока наконец не был полностью разрушен. Его обгорелые стены до сих пор были видны и из арабских деревень, и из еврейского поселения. С тех пор это место получило название «Дом раздора». Так называли его и евреи, и арабы. Никто – ни евреи, ни арабы – не решался снова попытаться овладеть холмом. Это был своего рода местный Рубикон, за которым начиналась новая война. Поначалу соседи никак не могли понять, что же произошло с Рувеном после перенесённой трагедии. Однако вскоре по посёлку прошёл слух, что Рувен ездил к отцу братьев-террористов, в лагерь беженцев, чтобы примириться, и дом, который он сейчас восстанавливает вместе с арабами, должен стать по его замыслу домом мира. Теперь уже никто не сомневался, что Рувен сошёл с ума. Нормальный человек никогда не простит врагу гибели своих сыновей. А Рувен, потеряв сына, вместо того чтобы мстить, поехал мириться к арабу. Ну и что, что у того во время рейда израильских вертолётов погибла вся семья? Его сыновья были террористами, их жёны рожали террористов, а дети, которых они родили и которые погибли, тоже стали бы террористами. Так что всем им поделом!

– Мало ему горя, так он ещё своего врага поехал утешать! – возмущались соседи Рувена. Враги между тем заключили сулху[5]5
  Примирение (араб.)


[Закрыть], но на этом история не закончилась, а только началась. Спустя какое-то время Рувен установил на холме караваны, а работа вокруг дома продолжала кипеть. Работали на холме все – и евреи, и арабы, причем и светские, и религиозные. Здесь можно было увидеть и совсем юных израильтян – юношей и девушек, и одетых в национальную одежду – в платья до самых пят и особые платки на головах, хиджабы, – арабских девушек и женщин, смуглых арабских парней в джинсах и майках и одетых в национальную одежду пожилых мужчин, по-видимому, шейхов. Все эти люди работали с энтузиазмом, оживленно разговаривая между собой на арабском, иврите, английском, итальянском…

Микроавтобусы и грузовые автомобили подвозили к дому мебель, какие-то агрегаты, строительные материалы. Находившиеся здесь люди быстро всё это разгружали, устанавливали, распределяли. Никто не мог понять, что происходит на холме, пока над домом не появилась вывеска на арабском, иврите и по-английски: «Детский сад». Поселенцы ожидали чего угодно, но только не этого. Некоторые, самые наивные из поселенцев, думали поначалу, что Рувен хочет уединиться после постигшего его несчастья и для этого решил построить этот форпост для себя и детей. Но теперь всем стало понятно, что он совершенно спятил! Оказывается, всё это время, после гибели сына, он ездил то к арабам, то в разные организации израильских леваков и всё лишь для того, чтобы открыть детский сад, а затем и школу для еврейских и арабских детей, чтобы те росли и учились вместе.

Безумством, по мнению поселенцев, было ехать к отцу убитых террористов. Арабы в той деревне, по логике вещей, должны были его убить, не дав даже рта раскрыть. Но никто его не убил, а отец убитых террористов принял Рувена и даже пустил в свой дом.

– Говори, – сказал хозяин.

И тогда Рувен сказал:

– Мы оба с тобой отцы, оба потеряли своих детей. У нас есть ещё дети, и я не хочу, чтобы они погибли так же, как погибли их братья и сёстры. Я не хочу гибели ни своих, ни твоих детей. Я вообще не хочу, чтобы чей-то ребёнок погиб на войне или без войны. Ни еврейский, ни арабский. Защитить своих детей сможем только мы сами. Если мы этого не сделаем, наши дети продолжат убивать друг друга. Араб кивнул в знак согласия, и Рувен продолжил:

– Альтернативой ненависти может быть только братство. Пусть оставшиеся в живых наши дети станут братьями и сёстрами друг другу, пусть научатся слышать и понимать друг друга. Старик снова одобрительно кивнул в знак согласия.

– Но как ты хочешь этого достичь? – недоверчиво спросил араб. – Ты хочешь вернуть арабам отнятую у них землю или, может быть, хочешь добиться справедливости для всех? А может быть, ты хочешь остановить машину войны? Тебе будет очень нелегко это сделать, – араб усмехнулся, он произносил ивритские слова как по-арабски, нараспев, и от этого каждое сказанное им слово приобретало особое звучание. Он был простым, но умным человеком, полагавшимся на свой жизненный опыт.

– Я не могу остановить машину войны, но я могу научить наших детей жить в мире, если ты мне поможешь, – ответил Рувен.

Араб бросил на Рувена вопросительный взгляд.

– Да, – продолжал Рувен, – это нужно прививать с детства.

И он рассказал арабу о своей идее совместного детского сада и школы, в которых будут воспитываться и учиться вместе еврейские и арабские дети.

– Ведь мы оба с тобой учителя, – сказал он арабу. – Ты всю жизнь учил Корану, а я – Торе. Мы оба молимся единому Богу, но проклинаем и убиваем друг друга, вместо того чтобы восславлять Его. И он карает нас именно за то, что мы убиваем друг друга.

Старик задумчиво слушал.

– Ну, так каково будет твое решение? – спросил Рувен и протянул арабу руку. В ответ старик протянул ему свою коричневую, со сморщенной от солнца кожей и выступающими от постоянного физического труда венами, руку.

В качестве места для детского сада они выбрали то самое место на холме, которое все живущие здесь уже привыкли называть «домом раздора».

Появление на спорном холме одновременно евреев и арабов, которые дружно занялись восстановлением разрушенного строения, поставило армейское командование, в чьей зоне ответственности находился дом, в сложное положение. Впервые и евреи, и арабы собрались не для того, чтобы разрушать, а наоборот, строить, причём совместными усилиями. Инструкций насчёт подобной ситуации у нас не было. Командир батальона командировал меня разведать обстановку на холме и в случае необходимости принять необходимые меры. Никто толком не мог понять, что происходит, поэтому и инструкция начальства была весьма туманной. В случае необходимости молодой подполковник мог всё списать на неправильные действия своих подчинённых, то есть меня и моих солдат. Но в то же время для меня эта инструкция означала: «Действуй по обстановке». Короче говоря, всё зависело от моего решения, и судьба задуманного Рувеном предприятия была в моих руках. Прибыв на место, мы увидели описанную выше картину и вывеску над домом на трёх языках: «Детский сад».

Я решил поговорить с Рувеном. Он был совершенно открыт и говорил со мной как человек, которому нечего бояться. Поздоровавшись с Рувеном, я спросил его о цели затеянной им работы. Вместо ответа он указал мне на вывеску.

– Вообще-то, прежде чем устраивать здесь что-то, вам следовало бы получить разрешение военной администрации, в ведении которой находится данная территория, – начал я весьма официально и внутренне поморщился от собственной официозности.

Лицо Рувена тронула улыбка.

– У меня нет времени, – спокойно ответил Рувен.

– Времени на что? – спросил я.

– Чтобы собирать справки. Мне нужно воспитать своих детей, – всё так же спокойно продолжал Рувен. – Я не хочу, чтобы они погибли, как мои сыновья, и не хочу, чтобы они убивали. А для этого нужно научить их жить в мире. И наших детей, и их детей, – он кивком указал в сторону арабов. Сделав паузу, он продолжил не спеша, будто отвечая на сложный вопрос, заданный ему дотошным ребёнком. – Они никогда отсюда не уйдут. И мы не уйдём. Нам придётся жить здесь вместе, на этой земле, жить в мире, как братья. Смотри, – он обвёл рукой холмы вокруг, – здесь хватит места и оливкам, и виноградникам. Евреям и арабам. Если… – он снова сделал паузу. – Если мы успеем воспитать новое поколение. Поколение мира, а не войны. Поэтому времени на сбор разрешений у меня нет, – добавил он.

– Ты думаешь, это возможно? – спросил я.

– Я уверен, – ответил Рувен. – Мы верим в одного Бога, – продолжил он свой монолог. – У нас один прародитель, а слово «салам» по-арабски очень похоже на еврейское «шалом». Скажи, почему мы не можем вместе молиться в пещере Махпела, почему должны делить эту землю?.. Пусть Господь услышит наши молитвы, а не проклятия друг другу!

Мне нечего было возразить ему. Я решил выставить охрану возле кипевшего вовсю строительства. Солдаты должны были дежурить круглосуточно. В случае необходимости мы могли быстро и эффективно вмешаться в возникший конфликт. Между тем строители работали, не обращая на солдат никакого внимания, до поздних сумерек. Вернувшись на базу, я доложил своему непосредственному начальнику о ситуации и о принятом мною решении. Командир остался доволен мною.

– Правильно, пусть у чиновников в военной администрации голова болит о том, что с ними делать! А наше дело – контролировать здесь ситуацию и не допустить её обострения, что мы и делаем. В случае чего пусть магабники[6]6
  Магабники – солдаты пограничной стражи, образованное от ивритских слов «мишмар-а-гвуль» (мишмар – стража, гвуль – граница).


[Закрыть] с ними разбираются, – весело добавил он.

У меня было смутное предчувствие, что мирно это предприятие просуществует недолго. Так оно и оказалось. Поначалу всё шло без каких-либо эксцессов. Как только строительство было завершено и всё необходимое для функционирования детского сада – компрессор для выработки электроэнергии, мебель и прочая – было доставлено на место, Рувен привёз своих маленьких детей в садик. Отец убитых террористов также привёз своих детей. Роль воспитательниц выполняли дипломированная учительница, сестра убитых террористов Амаль и студентка иерусалимского университета Анат. Рувен, организуя детский сад, следовал завету еврейских мудрецов: сначала сделай! Так он и поступал. Всю свою сознательную жизнь он учился и учил. Это был мудрый и добрый человек, каких не часто встретишь среди поселенцев.

Именно поселенцы, а не арабы доставляли нам больше всего неприятностей. Они в большинстве своём были агрессивны и нетерпимы. Это в основном эмигранты из Штатов, Франции, Австралии. Они приехали в Израиль и поселились именно здесь – в самом взрывоопасном месте, в эпицентре арабо-израильского конфликта по политическим мотивам. Все они были религиозными фанатиками и на своих соседей-арабов смотрели как на досадное препятствие для реализации своих амбиций. Их было очень мало в сравнении с арабами – тысячи две против почти двухсоттысячного населения Хеврона и прилегающих к городу деревень. Тем не менее, нередко именно они были зачинщиками потасовок и нападений на арабов, и если армия, по их мнению, действовала недостаточно энергично и рьяно, поддерживая, а иногда и защищая их в столкновениях с арабами, то они, не задумываясь, изливали свой гнев на солдат, швыряя в них камни точно так же, как и в своих соседей-арабов.

Хорошо зная местные нравы, я добровольно взял на себя функцию инспектора этого поистине международного проекта, который стремительно развивался. Спустя две недели, кроме детей Рувена и шейха, в детском саду можно было встретить также детей из Иерусалима, как еврейской, так и арабской его части. Поскольку дело шло к лету, то возник план организовать летний лагерь для детей арабов и евреев. Двух воспитательниц было уже мало, и штат был увеличен в два раза. Слава о проекте быстро достигла СМИ, и сюда нагрянули местные и иностранные журналисты. Кто-то из них даже окрестил детский сад «началом нового мирного процесса на Ближнем Востоке».

Издали я мог наблюдать за детьми, когда они резвились на свежем воздухе. Самым удивительным было то, что они говорили между собой каждый на своём родном языке и при этом отлично понимали друг друга без переводчика! Сгорая от любопытства, я как-то раз подобрался поближе к дому, где в это время Анат и Амаль проводили с детьми занятия по арабскому и ивриту. Я боялся испугать детей своей формой и оружием и поэтому, затаив дыхание, наблюдал происходящее через открытую дверь. И тут я понял, почему они понимают друг друга. Ведь наши языки так похожи! Просто нам некогда это замечать.

– Умм, – отчётливо произносила Анат арабское «мама». – А как это же слово на иврите? – спрашивала воспитательница. И дети тут же подхватывали:

– Эм, има, ими!..

Уже инстинктивно я почувствовал, что у меня за спиной кто-то есть. Я обернулся. Это был Рувен. Я не узнал его. Он как будто помолодел и теперь улыбался во весь рот.

– Тоже хочешь к нам? – он весело рассмеялся.

– Хочу! – ответил я и тоже улыбнулся.

– А ты не дурак, Омри, – заметил Рувен. – Ты не представляешь себе, как здесь будет хорошо всего через десяток лет! Здесь будут цвести маслины и виноград, которые посадят наши дети. Да, я мечтаю открыть здесь школу и курсы арабского и иврита для всех желающих. Мне уже обещали бюджет на устройство школы и курсов. Осталось только получить, – и он нахмурил брови. – Но думаю, что всё у нас будет, – добавил он. – Так что ты приглашён!

– Спасибо! – поблагодарил я, а про себя подумал: «Дай-то Бог!»

В тот день я всерьёз задумался о семье. «Мы должны успеть…», – вспомнил я слова Рувена.

А буквально на следующий день после этого разговора соседи Рувена сожгли его дом в поселении. Сам Рувен поселился с детьми в караванах на время летнего лагеря. Вместе с ним и тремя солдатами я приехал на место пожара. Соседи Рувена были здесь же и не скрывали своего злорадства. Рувен лишь спросил, обращаясь к высокой смуглой женщине лет пятидесяти, которая, по-видимому, была главной у мстительных соседей:

– Зачем вы сожгли мой дом? Где в Торе написано, что нужно сжигать дом соседа?

– Я скажу тебе, где это написано, – ответила женщина, приготовившись к обороне. – В Торе написано, что если в доме завелась порча и её нельзя вывести, то дом нужно сжечь.

Бедный Рувен только за голову схватился.

– И то же самое будет с твоим вертепом, который ты открыл на холме! Вместо того чтобы дать детям еврейское воспитание, ты решил сделать из них арабов! Предатель!

Несколько поселенцев плюнули в его сторону. Тут я не выдержал.

– Властью, данною мне командованием, я запрещаю вам приближаться к холму ближе чем на двести метров! В ответ женщина рассмеялась мне в лицо.

– Я была офицером в войну Судного Дня, когда ты ещё не родился, сопляк! Что ты мне сделаешь?

– Это приказ, – твёрдо сказал я, – и нарушившие его понесут суровое наказание.

Женщина и поселенцы вокруг смотрели на меня с нескрываемой злобой и ехидством.

– И ещё. Все вы до сих пор здесь только благодаря солдатам. Поэтому будьте благоразумны и выполняйте приказы.

Мои слова привели их в бешенство. Женщина по-прежнему смеялась, но уже как-то натужно.

– Попробуйте только суньтесь на холм, – бросил я ей сквозь зубы, садясь в джип. Мы уехали. Можно было бы ходатайствовать о возбуждении уголовного дела по факту поджога. Но поджигателей едва ли найдут. Скорее всего, оформят как несчастный случай и выплатят Рувену страховку… На холм поселенцы не пришли, но беда всё-таки случилась. Спустя несколько дней старик-араб приехал на холм совершенно бледный. Руки его тряслись.

– Амаль[7]7
  В переводе с арабского – Надежда.


[Закрыть] исчезла, – только и смог сказать он.

Шансов, что она ещё жива, было немного. Наступали выходные, а с ними и моё очередное дежурство по базе. Приняв командование, я оставил на базе одно отделение солдат и с остальными на бронетранспортёрах рванул в деревню. Была пятница – время молитвы.

– Если через десять минут я не появлюсь, начинайте штурм, – отдал я приказ командиру взвода, когда мы подъехали к мечети.

Сняв армейские ботинки, я вошёл в мечеть и произнёс полагающуюся молитву на арабском. Молившиеся внимательно смотрели на меня. Я прекрасно знал, кто здесь главный, да и они тоже знали, кто я. В деревне был Мухтар-шейхи, но все смотрели на Мухаммада – человека лет тридцати, обладавшего колоссальным влиянием не только здесь, но и на всём Западном Берегу. Я подошёл прямо к нему, чувствуя, как за моей спиной образовалось плотное кольцо из людских тел.

– Я пришёл поговорить, – сказал я, обращаясь к Мухаммаду. – Я не спрашиваю тебя про оружие, которое вы здесь прячете. Я не спрашиваю тебя про людей из Сирии, которых ты тоже прячешь где-то здесь. Я не спрашиваю тебя, кто и зачем это сделал. И так понятно: кому-то здесь очень мешает детский сад, где учат не только Корану и не только Торе, но ещё и жить в мире. Я не спрашиваю тебя и про девушку. Но одно я тебе скажу: она должна вернуться к отцу живой и невредимой, причём немедленно. Если она вернётся, я обещаю тебе, что ни одного солдата не будет в деревне, пока вы сами не нарушите взятые на себя обязательства.

Объяснять ему, что будет, если он откажется выполнить мои условия, не стоило, Мухаммад и сам всё прекрасно понимал. При всём могуществе Мухаммада нам ничего не стоило в течение получаса лишить его всего того могущества, которым он обладал. И он знал об этом. Чтобы знать, ему не нужно было даже выглядывать на улицу. В ответ Мухаммад не произнёс ни слова. Своей речью я дал почувствовать ему одновременно и собственное могущество, и нашу силу. Пусть взвесит и то, и другое. Соображал Мухаммад мгновенно. Когда я обернулся, никого за моей спиной не было и выход из мечети был свободен. Я понял, что моё условие будет выполнено. Я, не спеша вышел из мечети и, надев ботинки, вернулся к бронетранспортеру. Спустя несколько часов Амаль, совершенно невредимая, была уже дома.

В воскресенье я, как обычно, отправился на холм. Едва я подъехал, ко мне бросился отец Амаль и обнял меня как сына.

– Шукран[8]8
  Спасибо (араб.)


[Закрыть], – тихо произнёс старик и незаметно смахнул слезу. Амаль была здесь же.

С окончанием лета дети из Иерусалима вернулись к себе домой, а Рувен так и продолжал жить со своими детьми на холме. Садик работал, для открытия школы всё было готово. Поселенцы больше не докучали ему, да и Амаль больше никто не похищал. Позже я узнал, что совместные садики для арабских и еврейских детей открылись ещё в трех городах страны, в том числе и в самом Иерусалиме.