Текст книги "Слово, образ, миражи"

Вот только… Саша понятия не имела, захочет ли уголовник защищать ее, если возникнет такая необходимость.

⁂

Многие рассматривали Степновичи как отличный способ избежать тюрьмы. Им казалось, что тут все гораздо мягче, охрана условна, опасности нет. Можно установить свой порядок среди легко внушаемых психов, а главное, сбежать в подходящий момент!

Раиса с таким сталкивалась уже не раз. Как правило, уголовники действовали примитивно.

Они основывались на своем представлении о том, как должен вести себя сумасшедший – почерпнутом в большинстве случаев из фильмов. И, конечно, проваливались на первом же осмотре. Попадались и такие, кто подходил к делу более ответственно: читали специальную литературу, вникали в суть вопроса. Им удавалось обмануть комиссию, иногда даже не одну.

Но Раиса никогда не ошибалась. Она таких типов насквозь видела и не боялась разоблачать.

Они все грозили жуткой карой и местью, однако она не боялась. Ни у кого еще не получилось добраться до нее, она была слишком умна и осторожна для этого.

Все эти притворщики-самоучки утомили ее. Раиса жила своей работой, всегда рвалась к новым горизонтам. И свое исследование она хотела посвятить кому-то менее предсказуемому, чем уголовники.

В этом плане, должность в Степновичах была для нее настоящим подарком судьбы. Здесь, конечно, тоже попадались симулянты, но надолго они не задерживались. Хватало и безликих психов, которых можно было найти в любой клинике. Но встречались и настоящие жемчужины, изучение которых должно было продвинуть ее карьеру.

Например, девятнадцатилетний Виктор, который сейчас находился в ее кабинете. Он был просто подарком для психотерапевта… Его вопли прекращались только когда он спал, а засыпал он часа на три от силы. В остальное время он выл, хохотал, извивался, словно в судорогах, и проклинал всех, кто рисковал к нему подойти. Лекарства помогали лишь на время, и спокоен он был даже меньше, чем спал.

Сейчас ей удалось добиться нужного эффекта лошадиной дозой препарата. Виктор, привязанный к креслу мягкими веревками, сидел спокойно, ничего не говорил, косился на нее исподлобья. Раиса знала, что его опасаются даже видавшие виды санитары. В его тонком гибком теле была заключена непредсказуемая сила.

Ей настоятельно советовали не оставаться с ним наедине, хотя бы позволить присутствие санитаров. Но Раиса знала, что это нарушит целостность эксперимента. Да и что он ей сделает?

Его руки и ноги надежно привязаны к креслу, а кресло привинчено к полу. Ей нужно было это уединение для установления контакта с пациентом.

– Витя, не хочешь поговорить сегодня? – мягко спросила она. – Когда-то же придется, нельзя держать это в себе. Расскажи мне о том, почему ты попал сюда.

Он молчал, не сводя с женщины пылающих глаз. Его взгляд не имел никакого эффекта.

– Ну же, Витя, не бойся. Сегодня ты очень разумен, я хвалю тебя. Тебе нужно рассказать об этом. Я знаю, что это мучает тебя. Ты изменился с тех пор, очень сильно. Значит, этот случай не отпускает тебя.

– Нет! – выкрикнул он, рванулся, но веревки удержали.

Раиса вздрогнула автоматически, от громкого звука. Страха все еще не было.

– Не нужно врать мне, я все понимаю. Испытай меня – я пойму тебя. Только расскажи мне.

Тебе станет легче.

Тревожные симптомы в состоянии Виктора были всегда, еще с детства. Он легко поддавался истерикам, дрался со сверстниками, мог ударить преподавателя. Его перевели в школу-интернат, но даже на фоне трудных детей он отличался гневливым нравом, а позже – замкнутостью и отстраненностью.

Это сочли формированием личности непростого подростка. А потом он и вовсе пропал из поля зрения врачей: семья сменила квартиру из-за долгов, а мать Виктора, алкоголичка со стажем, не уделяла особого внимания тому, чем занимается ее сын.

Это стало ее ошибкой. Виктор привлек к себе внимание, когда убил пьяную до состояния бревна мать, ее сожителя и разрезал два тела на мелкие кусочки. Он перемешал два трупа, раскидал по комнате, и преступление обнаружили, лишь когда потолок у соседей снизу покрылся кровавыми пятнами.

Переломный момент был пройден. С тех пор состояние Виктора оставалось стабильно буйным, он выл, рычал, пытался резать себе вены. Это не было игрой в попытке уйти от справедливого наказания. Раиса видела, что в сознании этого юноши бушует ураган, который самому Виктору неподвластен.

Она встала из-за стола, подошла к окну. Во дворе, по ту сторону сетки-рабицы, прогуливались пациенты общего корпуса. А еще – посторонние люди.

Поначалу это смутило Раису, но потом она вспомнила, что Осташов пригласил в клинику каких-то документалистов. Дурацкая идея! Но что ждать от старика? Ему давно пора на покой!

– Давай, Витя, поговори со мной, – потребовала она, не отворачиваясь от окна. Она старалась разглядеть чужаков, но они были слишком далеко от нее. – Ты не можешь простить себя?

Возможно, если ты мне расскажешь, станет легче. Тебе больно внутри? Я знаю, как помочь. Ведь ты же любил маму, я не сомневаюсь в этом.

Пациент издал невнятное приглушенное мычание. Раиса давно заметила, что на упоминание матери Виктор реагирует активней всего. Причем чаще – негативно. Она понимала, что это опасный ход. Но нужно же было как-то выводить его во внешний мир!

– Почему ты убил ее, Витя? Ты любил ее, а с любимыми людьми так не поступают. Должна быть веская причина. Что произошло? Что она сделала?

Из-за спины по-прежнему доносились лишь неясные звуки. Они ничего не значили, Раиса к такому привыкла.

Пока что ее гораздо больше интересовали приезжие, с Виктором она беседовала скорее автоматически. Не похожи они были на съемочную бригаду! Ходили с любительскими камерами, а не с профессиональными, чаще – не вместе, а парами.

Что за шушеру пустил сюда Осташов? Этот старый тетерев хоть проверил у них документы?! Степновичи – уникальное и вместе с тем опасное заведение, сюда не должны входить все подряд!

Она подумывала о том, чтобы подать жалобу на действия главврача в вышестоящие инстанции. Конечно, это рискованно, ведь если его не снимут с должности, он наверняка отомстит ей. Ну а что делать? Его самодурство зашло слишком далеко!

Она не успела принять решение. От мыслей об Осташове ее отвлекли довольно грубо: захватом за шею сзади. Прежде чем Раиса успела опомниться, ее швырнули через всю комнату, пока она не ударилась о противоположную от окна стену.

В глазах потемнело, но сознание она не потеряла. Приподнявшись на локтях, она увидела прикрученное к полу кресло, теперь пустое и с одной стороны залитое кровью. А Виктор стоял у окна, там, откуда и отшвырнул ее.

Догадаться, что произошло, было несложно. Это была ее ошибка. Когда она отвернулась, он умудрился перегрызть веревку на одной руке. В привычной ему ярости он захватил и кусок собственной кожи, но даже не заметил этого. Освободив одну руку, он развязал веревку на второй и на ногах.

Он сделал все быстрее, чем было человечески возможно. Но это для обычного человека.

Виктор жил за гранью подобных стандартов.

Он ударил и без того окровавленной рукой по окну, и толстое стекло разлетелось вдребезги.

Решетка все еще не давала ему сбежать, однако он сейчас думал не о побеге. Подобрав осколок покрупнее, он двинулся к женщине.

Это словно встряхнуло Раису, сняло наваждение.

– Помогите! – крикнула она. – Быстрее!

Санитары, дежурившие в коридоре, ворвались в кабинет через пару секунд. Но Виктор был рядом с ней через мгновение! Раиса замерла, чувствуя на горле неровный край битого стекла.

Пациент был к ней предельно близко, она чувствовала его дыхание на своем лице, чувствовала, как его кровь льется ей на шею и грудь.

Его глаза горели пламенем, которое она не могла понять. Никто не мог. Виктор был в состоянии убить ее… Санитары замерли в нерешительности, понимая, что неосторожное движение с их стороны может стоить ей жизни.

Но вместо того, чтобы избавиться от нее, Виктор произнес:

– Уничтожьте нас всех. Сожгите это место дотла, никого не жалейте! Мы все уже прокляты, духи между небом и адом. Вы всех тут потревожили! Сожгите, пока не поздно!

Он поднял стекло чуть выше и демонстративно провел зазубренным краем по лицу Раисы.

Она вскрикнула, подавшись назад, а Виктора уже оттаскивали от нее, прижимали к полу.

– В камеру его! – велела она. – Накачать снотворным, потом только перевязывать руку!

Она хотела казаться им сильной после того, как они увидели ее поражение. Но внутри у нее все трепетало, и она чувствовала, как пульсирует кровь по прижатым к щеке пальцам. Наверняка понадобятся швы… Да еще и объясняться с Осташовым за этот инцидент придется, теперь уже ни о каких жалобах на него не может быть и речи, она сама допустила грубейшую ошибку!

Однако воспринимать слова Виктора всерьез Раиса не собиралась. Ее работа здесь должна была продолжиться.

Глава 4. Мысли в моей голове

Ланфен все время казалось, что он рядом. С одной стороны, у нее не было оснований считать, что Гробовщик заинтересуется этим делом. С другой – почему нет? Он всегда был поблизости, когда она участвовала в проекте! Он мог находиться где угодно, быть кем угодно…

А ведь она всерьез хотела сосредоточиться на деле. Она убедила себя, что ради этого и попросила Тронова взять ее в проект. Но вот она здесь, все возможности для расследования у нее в руках, однако она лишь ищет в толпе знакомое лицо.

Ее напарник ситуацию не упрощал. Со стороны Тронова было поистине мудрым решением назначить ее в команду с Германом Егорченко, потому что никто другой его бы просто не выдержал. Мужчина являл собой потрясающий сгусток снобизма и комплексов.

Он смотрел свысока на всех без исключения, потому что считал себя сверхчеловеком. Он верил идеям Ницше и частенько цитировал своего кумира. При этом женщины в его мире занимали особое место – где-то за плинтусом, по соседству с тараканами. Ланфен прекрасно знала подобный типаж: такие, как он, на сеансах психотерапии обычно винят во всем детские травмы в целом и свою мать в частности.

Игнорировать его было очень легко. Германа это злило, но он ничего изменить не мог.

Действовать самостоятельно он не решался: и плана не было, и окружение пугало. Поэтому он след в след ходил за Ланфен, что не мешало ему толкать речи о своем превосходстве.

Она решила отвлечься, осмотрев клинику. Подобное учреждение было интересно ей в профессиональном плане, да и расследованию оно могло что-то дать… Хотя что – Ланфен пока сказать не бралась.

Днем, когда она пришла, пациенты в большинстве своем прохаживались по корпусу.

Некоторые выглядели обычными людьми, но далеко не все. Находились и такие, которые хохотали, пускали слюни, резко дергались. Герман шарахался от них, стараясь держаться за спиной Ланфен, прикрываясь женщиной, как щитом. Ланфен же шла спокойно, она слишком долго работала в этой отрасли, чтобы бояться всего подряд. Она опасалась связываться с пациентами стражного отделения, а эти… Они не все безопасны, но все предсказуемы. Она не сомневалась, что сможет предугадать нападение.

– И многие, кто отвернулись от жизни, отвернулись от отребья, – горестно простонал Герман. – Они не хотели делить с отребьем ни источника, ни пламени, ни плода!

– «Так говорил Заратустра», – определила Ланфен. – Сколько раз мне нужно просить, чтобы ты прекратил, чтобы добиться результата?

– Низменное порицание есть суть женщины.

– А это уже твоя самодеятельность. Но когда ты несешь авторский бред, это даже хуже, чем постоянное цитирование Ницше.

Ланфен подозревала, что по совокупности психологических проблем Герман вполне тянул на пациента этого учреждения. Только он вряд ли это признает.

– Что делаем мы здесь, почему тратим время на праздные прогулки, когда время есть ценнейший из ресурсов? – поинтересовался Герман.

– Просто осматриваем клинику. Чтобы определить, сбегал кто-то отсюда или нет, нужно выяснить, какая внутри дисциплина.

На дисциплину пока жаловаться не приходилось. Несмотря на свободные прогулки пациентов, нельзя было сказать, что они предоставлены сами себе. За ними постоянно наблюдали, а двери и окна оставались закрытыми на замок. Даже гости вроде Ланфен и Германа не могли свободно выходить из корпуса, им требовалась помощь старшего санитара, у которого был ключ.

Навстречу им из-за угла вышел рослый юноша с непропорционально маленькой головой, отсутствующим взглядом и выпирающими из приоткрытого рта зубами. Герман испуганно взвизгнул и откровенно прикрылся Ланфен. Молодой микроцефал не обратил на них ни малейшего внимания и спокойно прошел мимо.

– Это был очень достойный поступок, – сухо заметила Ланфен.

– Я всего лишь дал тебе шанс выполнить свою работу! – заявил Герман. – Ты же психолог, не так ли? Ты обучена справляться с такими существами.

– Это человек.

– Не уверен. Что есть человек? Это мост, по которому нужно пройти от мертвого бога к сверхчеловеку! А это существо и на доску не тянет…

– При этом за эталон мы берем тебя, я полагаю?

– За эталон мы берем созидающего, а созидание есть наука и дар!

Ланфен двинулась вперед, только чтобы не слушать его.

Некоторые двери были закрыты, возле них за столами дежурили медсестры. Они не скрывали, что не рады посторонним, и, чувствовалось, готовы были начать скандал при первом же вопросе. Но Ланфен ни о чем не спрашивала. Она по странным звукам и характерному запаху могла догадаться, что творится за запертыми дверями.

В целом, руководство больницы можно было лишь похвалить. Ланфен приятно впечатлила общая чистота комнат и коридоров, оборудование в процедурных и вовсе могло вызвать зависть у многих больниц. Ланфен как раз собиралась найти санитара с ключом, чтобы осмотреть технику поближе, не только через окошко, когда на пути появился очередной пациент.

Этот оказался смуглым и вертлявым мужчиной без четко определяемого возраста. Ланфен лишь могла предположить, что сорока ему нет, но определить точную цифру даже не бралась.

Лицо жилистого пациента было усыпано морщинами, однако они, вероятнее всего, стали результатом постоянно сменяющихся гримас. Мужчина двигался быстро, то и дело припадал на четвереньки и нервничал, когда ему пытались заглянуть в глаза.

Но не уходил. Это напрягало Германа, который снова прижался к стенке. Ланфен же видела, что пациент побаивается их и нападать точно не решится. Если возникнет угроза, он сбежит, а не ударит.

– Кто такие будете? – поинтересовался он, сутулясь и прижимая руки к груди. – Чего надо тут? Чего забыли?

– Мы снимаем фильм, – спокойно пояснила Ланфен.

– Что за фильм? Кто разрешил? Вы что-то заберете для этого?

– Мы ничего не заберем. Как тебя зовут?

– Зачем это вам? – Пациент подозрительно прищурился. – Что будете делать? Нет, так не пойдет, я не позволю!

К этому моменту и до Германа дошло, что пациент безобиден. Он резко топнул ногой, как на бродячую собаку, и смуглый мужчина отшатнулся.

– Иди отсюда, ибо безумие твое еще уродливее, чем лицо!

Пациент всплеснул руками.

– Так и знал! Так и знал ведь, что будет недоброе! Но все мое, и на вас есть управа! Я не найду управу, так лес найдет. И темная вода!

Его слова насторожили Ланфен, но прежде, чем она успела что-либо спросить, пациент кинулся за угол. Поступок Германа лишь увеличил его общую тревожность.

Ланфен собиралась упрекнуть своего напарника: мало того, что не помогает, так еще и мешать начал! Но она не успела ничего сказать, ее опередили.

– Зря вы так. Слип – милейшее создание, если его правильно понимать.

С другой стороны коридора к ним приближался мужчина лет тридцати пяти в белом медицинском халате. Не высокий, не низкий, средний во всем и совершенно не запоминающийся, он, тем не менее, обладал добродушным выражением лица, которое крайне важно для работы в таком месте.

– Это существо будет милейшим, если заковать его в цепи и посадить в коробку два на два метра, – поморщился Герман. – И окружить зеркалами, ибо только он в состоянии выносить свое уродство!

Прежде чем врач успел удивиться, Ланфен поспешила отвлечь его:

– Слип – это его имя?

– Не думаю. Просто его все так зовут, даже врачи… Можно посмотреть его личное дело, если вам нужно официальное имя. Вы ведь из документальной бригады? Просто посетителей сюда не пускают.

– Да, мы работаем над фильмом. Меня зовут Ланфен, это Герман, а вы?..

– Виталий Ярошук, – представился врач. – Я тут работаю стоматологом, иногда помогаю как терапевт.

– Они в состоянии позволить себе штатного стоматолога? – поразился Герман. – Хвала белорусскому бюджету!

– Придержите хвалебную песнь, я внештатный специалист, – засмеялся Виталий. – Я прихожу где-то раз в неделю – или по профилю работать, или с осмотром помочь. Поэтому я вам с фильмом не особо помогу, да и имя Слипа не знаю. Я ради него на этот раз приехал – зуб нужно было подлечить.

– Давно вы тут работаете?

– Уже пять лет где-то, и всегда – наездами. Я воспринимаю это как свой вклад в медицину в чистом виде, – пояснил стоматолог. – Помощь ближнему, если можно это так назвать. Но помощь ближнему плохо оплачивает счета, поэтому это не основная моя практика.

– Понимаю, – улыбнулась Ланфен. – Не боитесь работать с такими пациентами?

– Они ж и палец откусить могут! – фыркнул Герман.

– Пока попыток не было. Хотя должен признать, с особо буйными я не рискую, использую специальные распорки. В этом плане, клиника радует, предоставляет только лучшее оборудование. Пойдемте, покажу мой кабинет.

Он не льстил руководству клиники и не переоценивал ситуацию, кабинет действительно поражал. Ланфен прекрасно знала, сколько стоит стоматологическое оборудование. Здесь был уровень элитной частной клиники, не меньше.

– Дожили, – сокрушался Герман. – Ничтожным и немощным зубы лечат лучше, чем мне за мои деньги!

Ланфен могла поспорить с ним о форме этого утверждения, но не о сути. Как правило, государственные учреждения не стремились обеспечить такими условиями умалишенных пациентов. Приоритет, и не без оснований, отдавался детским больницам, родильным домам и тому подобным учреждениям.

Интрига долго не продержалась – ее без сомнений раскрыл Виталий:

– Это все спонсорская помощь. Давно уже клинике поступает!

– Что за спонсоры такие щедрые? – присвистнул Герман. – Мне б таких!

– Я не знаю, кто они. Аркадий Дмитриевич умеет находить таких людей. Ведь многим толстосумам, на самом-то деле, все равно, куда давать деньги, лишь бы в графе «Благотворительность» галочка стояла. Аркадий Дмитриевич убеждает их, что нам нужней.

– Он справляется на все сто, – оценила Ланфен, обходя кабинет.

Понятно, почему Виталий приезжал сюда. Не только из-за врачебного долга! На таком оборудовании приятно поработать любому специалисту, здесь есть отличная база для тренировки новых методик и исследований.

Стоматолог подтвердил ее догадку:

– Если мне что-то нужно, я несу заявку Аркадию Дмитриевичу. В большинстве случаев, он находит средства. Золотой человек!

– Воистину.

Ланфен остановилась у окна, наблюдая за гуляющими по двору пациентами. Они выглядели спокойными… Можно устроить показуху к приезду чужих людей, убрав коридоры и отмыв палаты. Но нельзя мгновенно изменить пациентов, если они истощены и издерганы. А тут – нет, как минимум физически эти люди абсолютно здоровы и ухожены.

Внезапно внимание Ланфен переключилось на деталь, которая нарушала общую картину – слишком уж неуместной она была. По двору, пусть и в компании санитаров, прогуливалась маленькая девочка.

– Это что, ребенок? – удивилась Ланфен.

Виталий даже к окну подходить не стал, сразу понял, о ком речь.

– А вы еще не знакомы с Анфисой?

– Нет… кто она?

– Я не совсем уверен, – пожал плечами стоматолог. – Насколько я понял, какая-то родственница Аркадия Дмитриевича, вроде бы, внучка. Я для себя решил, что внучка, а спрашивать напрямую как-то неловко.

– Он приводит маленького ребенка в эту обитель скверны? – хмыкнул Герман. – О времена, о нравы!

– Сейчас вообще не в тему вброс был, – прокомментировала Ланфен, а затем снова обратилась к Виталию: – Разве это не противозаконно – приводить в такое место ребенка? Да и оставим закон, самому Осташову не страшно это делать?

– Не думаю, что Аркадий Дмитриевич считает это место страшным. Эта клиника давно стала делом всей его жизни, он сюда душу вкладывает. И, кстати, рекомендую помнить об этом, когда будете делать свой документальный фильм.

⁂

– Женя…

– Лучше «Юджин». Не люблю, когда Женя… По-девичьи как-то.

– Что ж ты раньше молчал?

– Да сказать стеснялся! А вот смотрю, что вы себя свободно «Север» называете, так думаю: чего уж там!

Север только головой покачал; он давно уже понял, что напарник ему достался не без странностей, и относился к этому спокойно. Не худший вариант все-таки! Евгений Богданович был тихим, мягким и несколько нервным молодым человеком. Несмотря на то, что разница между ними составляла от силы лет десять, он смотрел на Севера с уважением, граничащим с обожанием.

Юджин жутко боялся всей этой ситуации, но, следуя по пятам за напарником, обретал уверенность. Север относился к этому спокойно: лучше уж он, чем это трепло Герман! У Ланфен поистине золотое терпение…

Север опасался, что будет жалеть о решении попасть сюда, а вместо этого наконец почувствовал себя свободным. Ему не нужно было опасаться, что он вот-вот услышит детский плач, не нужно было считать себя чуть ли не педофилом, не являясь таковым даже наполовину.

Умом он понимал, что некрасиво так радоваться отстранению от семьи, но чувства контролировать сложнее.

Нельзя сказать, что он сразу же ушел в расследование с головой. Северу было трудно ориентироваться в незнакомом месте… в незнакомом мире! Вступительная речь со стороны Осташова не особо помогла, он был окружен людьми, которых не понимал.

А понять их было нужно! Он не сомневался, что преступник где-то здесь. Безумное и бессмысленное убийство, психушка рядом – не бывает таких совпадений. Если это сделал кто-то из пациентов, он наверняка в стражном отделении. За остальными Север уже успел понаблюдать и пришел к выводу, что они вполне безобидные создания.

Ему никто не запрещал входить в стражное отделение, и все же сделать решающий шаг оказалось непросто. Он на уровне инстинктов ощущал: это опасное место. То, что там заперто, наружу лучше не выпускать и самому с этим не связываться. Поэтому Север и маялся в общем дворе, а Юджин ходил за ним хвостиком, вообще не понимая, что происходит и чего нужно бояться.

Север осознавал, что необходимо просто заставить себя, использовать силу воли, ведь внешних стимулов не будет. Тут он ошибся. Мотивация появилась, когда он меньше всего ожидал ее получить.

На первый взгляд, это был просто листок бумаги, втоптанный в замерзшую грязь. Но сквозь него проступали контуры того, что находилось на другой стороне, и это заинтересовало Севера.

Осторожно, чтобы не порвать бумагу, он поднял свою находку.

– Что это такое? – спросил Юджин. – Рисунок? Симпатичный!

Север не счел нужным реагировать, да и не мог сейчас, тем более на такую глупость.

«Симпатичный»! Сразу виден дилетант. Север же, который картины сделал своей карьерой, мгновенно понял, что в руках у него работа гения.

Вода и грязь несколько повредили изображение, но это не влияло на суть. Рисунок был совершенен: идеальная четкость линий, живой блеск в глазах, ни одной погрешности в игре цвета и тени. Казалось, что медсестра, изображенная на нем, вот-вот сойдет с бумаги. На ее лице можно было прочитать не только характер, но и историю ее жизни, и не всякий фотоаппарат позволял такого достигнуть. И все это – простым карандашом, но ощущение было такое, будто перед глазами торжество цвета.

Сам Север, обучавшийся рисованию, общавшийся с известными художниками со всего мира, зарабатывавший на жизнь картинами, не мог создать ничего подобного. Да, он считался одним из лучших в своем деле – по крайней мере, в России. Но он осознавал, что ему далеко до того уровня мастерства, которым обладает автор этого рисунка.

Расследование было забыто, напарник – тоже. Окинув двор растерянным взглядом, Север бросился к ближайшему санитару.

– Подождите! – воскликнул Юджин. – Куда вы?

Не получив ответа, он все равно последовал за Севером. На него можно было не смотреть, как на тень. Как не отстать – это уже его проблемы.

Север обратился к санитару:

– Простите! Вы не знаете, чей это рисунок?

– А, это… – Санитар окинул изображение скучающим взглядом. Он был далек от того, чтобы понять истинную художественную ценность рисунка. – Наверно, из мусорного мешка вылетело, когда из стражного отделения мусор выносили. Там есть один чудик, который постоянно рисует.

Выкидывать нечто подобное было кощунственно, только вряд ли они это понимали.

– Я могу поговорить с ним?

– Не ко мне вопрос, – отмахнулся санитар. – Идите к стражному отделению и проситесь!

– Я туда не пойду! – заявил Юджин. – Это же очень опасно!

– Ну и не иди, – только и ответил Север.

Он ожидал, что маленький протест станет всего лишь игрой, но нет, напарник действительно не последовал за ним. Тем лучше. Северу хотелось поговорить с автором рисунка наедине.

Пропуск, выписанный Осташовым, давал ему доступ в любую часть больницы, включая стражное отделение. Охранники и медсестры этому были явно не рады, но и не возражали открыто. Свое недовольство они выражали лишь укоризненными взглядами и поджатыми губами. Север их с легкостью игнорировал.

Дежурная медсестра, которой Север показал рисунок, работу сразу узнала.

– Да, это Ренат сделал. Он очень красиво рисует, мне нравится. А еще – много. Иногда я и другие девочки берем его работы себе, иногда – знакомым раздаем. Но у него все равно слишком много, приходится выкидывать.

– Я могу поговорить с ним?

– О рисунках, что ли?

– Конечно!

– Да, думаю, вам, документалистам, это интересно… – Медсестра смерила Севера оценивающим взглядом, кивнула. – Вы сильный, это видно. Вот что… я пущу вас в комнату Рената, другие рисунки посмотрите. Он, в принципе, не опасен. Но не поворачивайтесь к нему спиной и не позволяйте подойти к вам ближе чем на три шага. Если не выполните эти правила, больше в отделение не пущу!

– Я выполню! – заверил ее Север. – Я очень ценю возможность побеседовать с пациентом с глазу на глаз!

– Не со всеми так можно. К некоторым я бы вас и близко не подпустила – хоть одного, хоть со всей командой. Но к Ренату можно. Идемте, я провожу вас. У них сейчас тихий час, поэтому тут спокойно.

Возможно, она, проработавшая здесь явно не один год, воспринимала это как спокойствие.

Но человеку со стороны было не по себе. Из комнат, скрытых за массивными металлическими дверями, то и дело доносились крики, угрозы и проклятья. Пациенты слышали движение в коридоре и реагировали. Иногда казалось, будто они всем телом бросаются на дверь, не боясь разбиться в кровь. Медсестра даже не вздрагивала. А ведь, казалось бы, к такому привыкнуть нельзя…

Но в некоторых палатах было тихо. Сначала Север решил, что там никого нет – отделение не заполнено. Однако к «тихой» двери медсестра его и привела. Она открыла небольшое наблюдательное окошко, заглянула внутрь.

– Ренат, не спишь? Тут с тобой поговорить хотят.

– Кто? – поинтересовались изнутри. Голос был молодой и абсолютно спокойный.

– Мужчина документальный фильм про нашу больницу снимает, заинтересовался твоими рисунками. Будешь говорить или нет?

– Поговорю, конечно.

Медсестра достала из кармана связку ключей, отперла дверь.

– Будет надо – кричите, – усмехнулась она.

Север понятия не имел, шутка это или нет. Когда он зашел внутрь, дверь закрылась у него за спиной, и щелкнул замок. Вероятнее всего, это было нарушением правил, потому что несло реальную угрозу его жизни. Но он о правилах сейчас не думал.

В этой комнате не было видно стен – их полностью занимали рисунки. Эти, лишенные грязи и водяных потеков, выглядели еще более гениальными. Север не ошибся в выводах, найденное им изображение не было приятным исключением – оно стало лишь одним из многих.

В большинстве своем это были изображения людей, реже – пейзажи. На портретах застыли сотрудники больницы, другие пациенты, полицейские, звезды кино и шоу-бизнеса – что указывало на доступность телевизора и журналов. На пейзажах были изображены виды больницы, леса за забором, а еще – природы, не свойственной для этих мест. Тоже, должно быть, влияние телевизора.

Не все рисунки были безобидны. Среди общей череды безупречных работ порой попадались те, что даже у Севера, человека не слишком сентиментального, вызывали мурашки. Люди с искаженными лицами, люди с извивающимися червями в голове, а иногда и не люди даже, а гниющие трупы. Такие рисунки тоже были гениальны, однако это лишь усиливало эффект.

Казалось, что с бумаги, как из зеркала чужой души, смотрят потусторонние существа, сталкиваться с которыми не хотелось.

Пораженным всем, что он увидел, Север не сразу заметил обитателя палаты, а тот не торопил его. Молодой человек устроился с книгой на широком подоконнике и внимательно изучал гостя.

На вид ему было двадцать с небольшим, совсем юный еще. С точки зрения художника, Север не мог не отметить, что в этом человеке природа все создала правильно – у него было классическое мужское телосложение с широкими плечами и узкими бедрами, симметричные и благородные черты лица, бледная кожа без следа загара и покраснений, густые черные волосы и выразительные темно-карие глаза. Люди с его внешностью в художественных училищах работали моделями – по ним учились рисовать человека таким, каким он должен быть.

Но сейчас он находился в стражном отделении психиатрической клиники. А значит, безупречная работа природы была не наградой, а ловушкой.

– Ты великолепно рисуешь, – сразу сказал Север. Он не видел смысла тратить время на условности. – Учился где-то?

– Спасибо, – кивнул Ренат. – Многие говорят мне об этом, но никто еще не приходил ко мне только из-за рисунков. Всему, что я знаю, я научился здесь. Сам. В этом месте у тебя много свободного времени… Иногда это можно использовать во благо.

Постепенно Север привыкал к окружавшим его рисункам, получая возможность воспринять и другие детали интерьера. Палата у Рената определенно была не типичная. Вместо стандартной металлической кровати тут стояла обычная, деревянная, под лоскутным покрывалом. На книжных полках размещались книги – от самоучителей до художественной литературы. Но столе были разложены листы бумаги, ластики и наборы простых карандашей.

Ренат проследил за взглядом гостя:

– Нравится? Я благодарен персоналу, что мне позволяют жить вот так. Если бы не они, у меня всего этого не было бы. Мебель, постельное белье, покрывало – это все мое личное.

Медсестрички дарят, а я дарю им рисунки. Это здорово, учитывая, сколько я здесь – и сколько мне тут жить.