Текст книги "Испытатель. Шпион товарища Сталина"

Нобль поил меня кофе и угощал сигаретами весь день, но ничего не добился. Я знал, что никакая комиссия не сможет обнаружить шило, оно просто вылетело в процессе крушения самолёта и теперь мирно покоится где-нибудь на дне ручья, среди ветвей деревьев или в чистом германском поле.

Я не знаю, сколько бы ещё трудяга Нобль сидел со мной, если бы в этот момент ему не позвонили. Он спокойно выслушал сообщение по телефону и также спокойно водрузил трубку обратно на рычаг аппарата, но затем вдруг впал в совершеннейшее безумие.

Я никак не ожидал от него такой внезапной и нервозной вспышки. Представьте себе удава, который, мирно переваривая кролика, внезапно начинает дико изгибаться кольцами так, словно кролик в его желудке неожиданно превратился в дикобраза.

Не сказав ни слова, Нобль укатил на своём чёрном Мерседесе. Он даже забыл у меня кофе и сигареты. Я остался в гордом одиночестве и полном неведении.

Никто не имел права посещать меня, даже Хелен. Похоже, её таинственная связь с самим Герингом в моём случае не сработала.

Моё дело, как видно, совершенно неожиданно стало делом какого-то особого рода. А я так надеялся, что баловство влюблённого лётчика сразу же получит соответствующую оценку, дело о диверсии прекратится, Сорокин организует поддержку из Москвы, и моё пребывание в Германии будет продлено.

Прошёл ещё один тусклый день. Вернее, день-то был солнечным, тускло было у меня на душе.

Гестапо не подавало никаких признаков жизни. Поразмыслив за несколькими выпитыми подряд чашками растворимого кофе, я решил, что произошло нечто экстраординарное.

«Нет, дорогие товарищи, – подумалось мне тогда, – ждать у моря погоды я не буду».

В политике воцарилась муть сплошная, зато в личной жизни у меня – горная прозрачная вода. И пусть ярким синим пламенем горят политические проблемы!

Жизнь идёт независимо от того, что в очередной раз будет придумано высоколобыми черепами в высших сферах. По части невероятных придумок они – настоящие волшебники.

Вы там наверху, господа и товарищи, определяйтесь, кто прав, кто виноват, с кем вы собираетесь дружить, а с кем воевать, но не мешайте мне любить девушку, которая любит меня.

Наверху, конечно, сидят королевы, но они фигуры политические, а у меня своя Королева, и она – фигура душевная. Никакая война, никакая идеология не отберут её у меня!

Тем более, что Хелен совсем не похожа на дубовую фанатичку-нацистку. Я давно заметил, что она по большому счёту просто плюёт на идеологическую мишуру. Девушка искренне любит лётное дело, а главное, – она искренне любит меня.

Любит ли Хелен фюрера? Что тут сказать…

Фюреры, как искусственные наросты на теле народа, приходят и уходят, а естественные человеческие отношения остаются. Вряд ли идеологические отношения немецких девушек с фюрером можно назвать чем-то естественным.

Хелен была не только красива, но и проницательна, поэтому я был убеждён, что она не может не понимать упомянутой истины, столь очевидной для каждого человека, если только в груди у него бьётся живое сердце, а не лежит мёртвым грузом холодный, как лёд, камень.

Вдруг я так захотел увидеть Хелен, её глаза, услышать удивительный бархатный голос, что мне сделалось плохо. В голове помутилось, и я вспомнил тонкий намёк Гельмута на весьма толстое обстоятельство.

Бронированная дверь в подвале ждёт меня! Снять с полки, открыть справочник и узнать дату рождения фюрера, – было делом одной минуты.

5

Неожиданно совершенно некстати явился Гельмут собственной персоной, и моё путешествие по неизведанным лабиринтам секретного метро пришлось отложить. Хитрюга Гельмут, как всегда, пришёл не один, а с новостью, и она, как всегда, была до безобразия сногсшибательной.

Вместо того, чтобы заняться тисовой аллеей, Гельмут повёл меня в сад. Здесь под ветвистой молоденькой яблоней мы погрузились в плетёные индийские стульчики и принялись уговаривать французский коньяк сделать нас веселее и добрее.

Когда пузатая бутылка, гордо стоявшая на низенькой миниатюрной табуретке, на которой проворный Гельмут обычно подрезал ветви садовых деревьев, покорно опорожнилась наполовину, у моего собеседника, наконец, в полной мере развязался язык. Гельмут заговорщицким тоном поведал, что случилось, и мне стало тошно, на самом деле и без всякого преувеличения.

Я сразу вспомнил детство, когда объелся сладких витаминов из большой пузатой коричневой стеклянной медицинской банки. Жёлтые горошинки имели такой замечательный вкус, что потом меня, трёхлетнего сладкоежку, всю ночь откачивали врачи детской больницы. То многочасовое тошнотворное послевкусие, так внезапно наступившее после нескольких минут сладкого счастья, в течение которых мне удалось, не моргнув глазом, опустошить четырёхсот граммовую банку, я запомнил на всю жизнь.

Новость состояла в том, что тихоня Урсула призналась в том, что подложила шило в хвостовое оперение Мессершмитта. Нобль не успел ничего сделать, его любовь арестовали, а победные реляции о «раскрытии вредительства» благодаря гибкости позвоночника лизоблюдов, которые всегда кожей чувствуют свой час, успели лечь на мраморный стол во дворце Геринга. Поздно, батенька, пить компот, когда он прокис.

Последнее замечание, кстати, относилось не столько к Ноблю, сколько ко мне. Я схватился за голову, не зная, что делать, чем сильно напугал приятно захмелевшего Гельмута.

Ах, Урсула, девочка, что же ты наделала?! Больше всего меня поразило то, откуда Урсула узнала, что у Мессершмитта руль высоты отказал именно потому, что в хвостовое оперение было подложено шило. Наверное, она всё-таки видела, как я его туда подложил.

В следующий миг я взял себя в руки. Гельмут ничего не должен знать о том, что шило – моих рук дело.

Мы дружно пожалели Урсулу. Я вторил Гельмуту, как второклассник учителю. Как она решилась на такое дело, зачем устроила диверсию?

Когда в бутылке не осталось ни капли, Гельмут вдруг, тяжко вздохнув, сообщил, что теперь Урсулу вряд ли когда-либо выпустят. Предварительная проверка сразу открыла мотивы её поступка.

Оказывается, девушка при поступлении на завод скрыла в анкете информацию о своём двоюродном брате. Карл Шиммель был коммунистом. Он два или три года сидел в концлагере за участие в антифашистских выступлениях.

Меня так властно схватило за горло уныние, что Гельмут решил прийти на помощь. Он возжелал, видите ли, меня развлечь.

Бродяга Гельмут повёл не куда-нибудь, а в тот самый секретный тоннель, который скрывался за той самой бронированной дверью.

– О, вам предстоит впечатляющая экскурсия, герр Валерий! Обещаю.

6

Тоннель, в самом деле, был довольно живописен. Как пояснил красный, как варёный рак, Гельмут, так на него почему-то из всех спиртных напитков действовал лишь один французский коньяк, пригородная подземная железнодорожная сеть фюрера была предельно простой и состояла из двух веток. Они соединялись как раз неподалеку от военного аэродрома в предместье Берлина, того самого аэродрома, над которым проходили демонстрационные полёты, в том числе с моим участием.

Один конец ветки вёл от аэродрома в депо, где стоял наготове бронепоезд фюрера. Именно по этой ветке мы с Гельмутом сейчас ехали на дрезине, но не в сторону депо, а в сторону аэродрома.

Мы, как туристы, любовались великолепными сводчатыми потолками. В тусклом свете лампочек они напоминали своды карстовых пещер, славящиеся своими сказочными рельефами.

Второй конец ветки сливался с берлинским метро и никто не знал, по какому маршруту она шла, поскольку дальше начиналась разветвлённая железнодорожная инфраструктура берлинского метрополитена. Гельмут сказал, что самым популярным у фюрера мог быть, конечно, маршрут в сторону рейхсканцелярии.

Дрезина была ручной. Мы довольно интенсивно работали железной ручкой, и постепенно развили приличную для такой колымаги скорость.

Вдруг зеленый сигнал на проходном светофоре сменился на жёлтый. Похоже, сзади идёт поезд. Насколько я знал, такой сигнал приказывает машинисту снизить скорость, поскольку перегон, следующий вслед за перегоном, на котором следует снизить скорость, занят.

Путевым обходчикам в таких случаях следовало освободить путь. Дрезина была относительно лёгкой, поэтому она просто переворачивалась, и рельсы освобождались для прохода поезда. По крайней мере, так было в СССР.

Гельмут хитро покосился на меня.

– Я знаю, о чём вы думаете, герр Валерий. Я же не идиот. Хотите безобидно пошутить, но так, чтобы шутка докатилась до самого фюрера?

– С чего ты взял, дружище, что я хочу шутить, да ещё именно так? Ты часом не ясновидящий?

– Бросьте, герр Валерий, я не слепой! Вы хотите остаться в Германии с Хелен. Так оставайтесь!

Я был поражён так, словно меня тряхнуло электротоком. Откуда Гельмут всё знает? Садовник с каждой минутой всё больше и больше вызывал у меня странные смешанные чувства.

Однако размышлять было некогда. Гельмут предлагал шанс, и я не мог от него отказаться, каким бы дурацким он ни был. Тем более, что Гельмута, скорее, можно было принять за хитреца, но отнюдь не за дурака.

Сзади послышался шум. С каждой секундой он доносился всё явственней. Несомненно, к нам быстро приближался состав.

– Гельмут, стоп! Надо перевернуть дрезину.

– Нет, тысяча колбас, быстрей, там, впереди, развилка!

– Что ты затеял, дуралей?

– Путь-дублёр уходит влево и соединяется с веткой, уходящей в берлинское метро. Кто из нас дуралей?

Я совершенно ничего не понял, но благоразумно счёл, что пока лучше ничего не спрашивать. Шум нарастал, поезд приближался.

Мы приблизились к развилке. Слева от путей в тусклом свете я увидел рычаг железнодорожной стрелки. О его присутствии свидетельствовал указатель, он был полосатый, чёрно-белый, поэтому я легко различил его в свете аккумуляторного фонаря нашей дрезины.

Мы остановили дрезину. Гельмут всмотрелся в разъёмы рельс и удовлетворённо цокнул языком. Проехав стрелку, мы поехали по развилке вправо, к аэродрому, но вдруг Гельмут остановил дрезину и соскочил с сиденья.

Сзади показался яркий луч прожектора. Он плавно скользил по рельсам. Судя по движению луча, поезд шёл довольно медленно.

Гельмут потянул за торчавший вверх рычаг стрелки и перевёл рельсы. Когда запыхавшийся Гельмут прыгнул обратно в дрезину, мы спешно поехали дальше.

В туннеле из-за поворота показался поезд. Вряд ли машинист нас заметил, дрезина успела нырнуть в тень крутых сводов тоннеля.

Так я увидел бронепоезд Гитлера. Состав выглядел, как игрушечный, – четыре или пять серебристых бронированных, но очень изящных вагончиков. Во вкусе фюреру не откажешь, похоже, что он обожал вещи-конфетки.

Гельмут налегал на рычаг изо всех сил, он спешил выбраться из тоннеля. Я помогал ему, как мог.

7

Не прошло минуты, как мы выбрались наверх и показали наши пропуска часовому в будке. Честно говоря, я удивился, как Гельмута пропустили на аэродром, по какому документу, но он лишь ухмыльнулся в ответ на мой немой вопрос.

Из того, что я не значился в чёрном списке на контрольно-пропускном пункте, я сделал вывод, что мой арест был неофициальным. Версию о моих диверсионных действиях, как видно, никто всерьёз не рассматривал.

Мы подошли к ангару, где томился мой покорёженный Мессершмитт. Урсулы, естественно, на рабочем месте не было.

Сварив кофе, мы с наслаждением пригубили его. Я посмотрел в хитренькие глазки Гельмута.

– Давай-ка, старый лис, сознавайся, ты, конечно же, знал время отправления подземного бронепоезда фюрера из депо на аэродром. Что теперь будет?

– Ничего особенного, герр майор. Машинист перейдёт из головы в хвост состава, переключит тягу двигателя и приедет на аэродром по ветке, которая идёт сюда из Берлина, а не из депо. Шутка, несомненно, будет замечена. Начнётся проверка. Часовой в будке доложит о том, что мы примерно в то же самое время вышли из тоннеля. Нас арестуют, но вы же именно этого хотели, герр майор!

– Что же я скажу на следствии?

– Валите всё на меня, а я буду молчать, как рыба. Сколько дней вам надо? Я выдержу!

– О, Гельмут, дружище, хотя бы две недели. Шоколад и коньяк станут твоей повседневной пищей.

– Выдержу, будьте спокойны.

Однако в действительности всё пошло совсем не так, как предсказал Гельмут. Вернее, поначалу всё шло именно так, а затем – не так.

Мы не успели допить наш кофе, как были обнаружены гестаповцами. Бравые молодцы в строгих костюмчиках мило подхватили нас под белы рученьки и немедленно отвезли в Берлин.

8

Оказалось, что бронепоезд шёл на аэродром, чтобы встретить не кого-нибудь, а самого Мартина Бормана. Товарищ по партии Борман, как всегда, вёз фюреру что-то особо секретное, скорее всего, очередную картину какого-нибудь великого художника в подарок, а бронепоезд опоздал на десять минут.

В опоздании поезда вряд ли можно было увидеть трагедию. Трагедия состояла в том, что произошёл взрыв. Да, именно так. В туннеле грохнул взрыв!

Французская противотанковая мина рванула в тот самый момент, когда бронепоезд фюрера проходил в тоннеле. Бронепоезд не пострадал. Секретный поезд пошёл на развилке влево, а взрыв произошёл в тоннеле, который уходил вправо.

Другими словами, если бы Гельмут не перевёл стрелку, поезд фюрера был бы повреждён и на какое-то время непременно вышел бы из строя. Мелочь, но как она действует на нервы. Надо знать тонкие нервы фюрера, чтобы понять, какова будет его реакция!

Какой был нам с Гельмутом смысл закладывать мину, если мы перевели стрелку и пустили поезд по другой ветке? Да, мы пошутили, но наша шутка случайно спасла бронепоезд фюрера.

Короче говоря, нас выпустили в тот же день. Похоже, нас никто не собирался наказывать, что казалось вполне логичным.

Мы продолжили разговор в компании с добрым французским коньяком, запасы которого заметно оскудели. Конечно, в глубине души я понимал, что эпизод с поездом произошёл неслучайно, и что Гельмут – тёмная лошадка, но выяснить в тот момент подоплёку событий у меня не было никакой возможности. Всё прояснилось гораздо позже.

Наутро меня снова ждал сюрприз. Похоже, они стали выстраиваться в очередь, теснясь взволнованной толпой у входной двери.

9

Когда фюрер загорался идеей, погасить её могла лишь другая идея, однако при условии, что она исходила от него же и была ещё более захватывающей. Чрезвычайно нервный, взрывной и подвижный, он мог за день навертеть груду дел.

Однако к вечеру часто впадал в меланхолию. Тогда вождь уединялся в спальне со своей красавицей, подругой жизни Евой Браун, и до полуночи, лёжа в кресле, читал английские газеты, в то время как она пила кофе и лакомилась превосходными шоколадными конфетами, до которых фюрер, впрочем, тоже был большим охотником.

Однако разговор не о том. Очередным сюрпризом оказалась моя встреча с Адольфом Гитлером. Сам того не ведая, я предотвратил крушение его бронепоезда, который он ценил так, как мальчик ценит свою любимую игрушку, поэтому, видимо, пожелал встретиться со мной лично.

Дул свежий июньский ветерок. С открытой террасы секретной виллы открывался превосходный вид на Альпы. Величественные горы гипнотизировали наблюдателя белоснежными вершинами, а фюрер – своим взглядом, хотя гипноз фюрера был далеко не таким величественным и волшебным, как обаяние Альп.

Так в детстве каждого из вас, наверное, с первого взгляда очаровывал совершенно незнакомый мальчуган из соседнего подъезда, который, вдруг пристально посмотрев на вас, неожиданно придумывал новое применение вашему игрушечному самосвалу.

До этого вы думали, что ваш самосвал может только песок в песочнице бестолково перевозить, а парнишка увидел, что в кузов вашей машины как раз вмещается кукла не кого-нибудь, а той самой девочки, которая вам давно нравится. Теперь вы не смотрите на неё издали, лишь вздыхая, – вы возите её куклу на своём самосвале по двору к её подъезду, вы смогли не просто познакомиться с ней, вы, наконец, подружились, и всё благодаря тому мальчишке, который, однако, давно забыл о вашем существовании и брызжет новыми идеями.

Необъяснимое очарование! Наверное, если бы я был семнадцатилетней Евой Браун, у меня ещё не так закружилась голова, а она именно закружилась, когда девушка впервые его увидела.

Фюрер, кажется, искренне любил своего собеседника. Он необъяснимым образом угадывал его тайные желания и находил быстрые способы их удовлетворения. Непонятно, как фюреру в две секунды удавалось становиться закадычным другом человека, которого он видел впервые в жизни.

Однако где-то в глубине сердца, там, где, как говорят старики, притаилась душа, неясная тревога подсказывает вам, что искреннее к вам расположение преследует некие непонятные вам цели. Вы не знаете до конца всего, значит, здесь кроется какой-то обман.

Обаятельный парнишка вдруг растворяется в воздухе и проявляется тайный агент более старшего и сильного мальчугана, давно возомнившего себя королём двора и положившего глаз не только на ваш самосвал, но и на вашу красивую девочку. «Эй, салага, тот, кто пристаёт к моей девчонке, платит дань, гони сюда свой самосвал!»

Вот вы и попались. А выдумали, что… но чудес, как видно, не бывает.

Какую же дань приготовил для меня фюрер? А может, моя интуиция стала подводить меня, и, на самом деле, он открыт, душевен, доброжелателен, искренен? По крайней мере, говорил он, кажется, предельно откровенно.

– Жаль, герр майор, что новейший наш Мессершмитт разбился, но с другой стороны вы спасли опытный образец. Сломанное крыло и погнутый винт – ерунда. Главное, что начинка самолёта осталась в целости и сохранности. Вы, кажется, совершили чудо!

Принесли горячий шоколад. Мы пили его из маленьких чашек. Фюрер со смехом, словно своему однокласснику, рассказывал обстановку, сложившуюся вокруг меня.

– Борман предложил прекратить нянчиться с вами. Случай с бронепоездом стал последней каплей. О, Мартин, как всегда, радикален и считает славян неполноценной расой, поэтому предложил отправить вас в концлагерь и забыть о вашем существовании.

После этих слов фюрер расхохотался, как ребёнок. Я пил шоколад с таким видом, словно лакомился не прекрасным сладким эксклюзивным напитком, а кислыми помоями.

– Гиммлер, напротив, клятвенно пообещал мне, что из Валерия Шаталова получится образцовый эсэсовец. Дивизия СС Викинг с нетерпением ожидает вас, герр майор. Правда, с полётами вам придётся на какое-то время распрощаться. В зелёных СС Гиммлер приготовил вам место командира гренадерского бронетранспортёра.

Фюрер следил за моей реакцией. Только теперь я понял, куда вляпался со всеми своими наивными стремлениями.

– Очень вкусный шоколад, господин рейхсканцлер.

– Понимаю, что ж, я так и думал. Кстати, Геринг пытается убедить меня, что не надо тормошить вас. Вы и Хелен фон Горн – прекрасная пара, и Геринг был бы рад создать новую арийскую семью под флагом Люфтваффе. Вас ждёт блестящая лётная карьера и счастливая семейная жизнь.

– Такого вкусного шоколада я в жизни не пробовал, господин рейхсканцлер!

– Замечательно. Я не удивлён. Лишь один доктор Геббельс безоговорочно поддержал меня. Он, как всегда, очень образно обрисовал мне перспективы и последствия. Вы хотели бы остаться в Германии, герр майор, но те варианты, которые возможны и которые я вам сейчас озвучил, к сожалению, осложнят наши без того непростые отношения с Иосифом Сталиным.

Фюрер вежливо подал мне папочку, которая во время беседы сиротливо лежала на краю кофейного столика, но теперь, как видно, пришёл её час. Я раскрыл папку и к своему великому изумлению увидел в ней советскую газету «Труд» за вчерашнее число.

Я негнущимися пальцами развернул газету. Фюрер несколько нервозно забарабанил тонкими чувствительными пальцами художника по своему не менее чувствительному колену.

Текст, который мне следовало прочесть, был аккуратно очерчен красными чернилами. Статья называлась «Провокации не пройдут».

Заметка была небольшой, но очень эмоциональной. В ней красочно расписывались перспективы отношений Германии и СССР, а в конце была напечатана фраза, от которой меня бросило вначале в холод, а затем в жар: «Мы знаем, что есть люди, желающие оставить нашего прославленного лётчика Валерия Шаталова в Германии и объявить о том, что он попросил у германского правительства политического убежища. Провокация не пройдёт, ничего у наёмников английского империализма не выйдет. Им не удастся столкнуть лбами Германию и Советский Союз».

Фюрер резко поднялся. Я – тоже. Фюрер улыбался, а я выглядел, кажется, неважно.

– Я был бы рад помочь вам, герр майор, но, к сожалению, вы зашли не с того краю. Если бы вы прямо сообщили мне о своих намерениях, будьте уверены, я нашёл бы приемлемый вариант. Теперь, когда ваше дело получило огласку, я не могу ничего сделать. Вам необходимо срочно возвращаться в Советский Союз.

Гитлер по-дружески похлопал меня по спине, вынул из необъятного кармана лёгких широких светлых выходных брюк чёрную коробочку, вложил мне её в ладонь, затем покровительственно положил свою мягкую руку на моё плечо и вопросительно заглянул мне в глаза.

Его страстные глаза в отличие от моих потускневших глаз были пронзительными очами венского художника, ищущего сюжет для новой картины. Наверное, я выглядел очень обескураженным.

Ещё бы! Всё летело в тартарары. Мои планы в отношении Хелен окончательно рухнули. Фюрер словно прочитал мои мысли.

– Хелен фон Горн устроит вам прощальную экскурсию по Берлину, вот всё, что я сейчас могу для вас сделать, а послезавтра ваш поезд отправляется в Москву.

Когда фюрер ушёл, слегка сгорбившись и деловито засунув большой палец за лацкан лёгкого летнего пиджака, я, совершенно сникший, подошёл к белоснежной балюстраде, окаймлявшей террасу. Вид Альп вдруг показался мне очень мрачным, а обрыв, который разверзся внизу, ужасающим.

Впервые высота вызвала во мне неприятное чувство. До этого она всегда сладко манила и приятно будоражила.

Я вспомнил о коробочке, которую продолжал машинально сжимать в руке, и открыл её. Внутри, на белоснежной подушечке лежал и блестел чёрный Железный Крест первого класса.

К фюреру меня привезли люди Геббельса, подвижные спортивного вида парни в штатском. Обратно в Берлин меня к великой моей радости повезла Хелен на великолепном Хорьхе с открытым верхом.

Она поцеловала меня в щёку. Я не удержался и притянул её к себе.

Наконец, мы отправились в путь. От Хелен я узнал, что бедняга Гельмут сломал ногу, неудачно упав с чердачной лестницы, а Урсула призналась, что является членом антифашисткой организации, в планы которой входило совершение серии диверсионных актов на военном аэродроме и в секретном подземном царстве фюрера.

Теперь Эрих Нобль, как поведала мне Хелен, пытается применить так называемую ускоренную процедуру судебного разбирательства, чтобы постараться как можно скорее отправить Урсулу в концлагерь, и там через своих людей обеспечить ей «особое положение». Таким образом, хитрюга Нобль постарается завоевать, наконец, расположение любимой девушки.

10

Погода была прекрасной, Берлин великолепен, настроение у меня улучшилось, о расставании думать не хотелось, однако у Хелен настроение, похоже, резко ухудшилось, она выглядела очень грустной. Мне показалось, что она хотела что-то сказать, но не решалась.

День прошёл, как в сказочном сне. Близость расставания придавала ему особый шарм.

Вечером мы заехали в «Весёлую наковальню». Эмма, как всегда, была в ударе.

В пивной царила атмосфера беззаботного веселья. Пилоты Люфтваффе, завсегдатаи заведения, умели веселиться и отдыхать. Думать о том, что завтра поезд повезёт меня в Москву, совершенно не хотелось.

Хелен с грустной улыбкой рассказала мне об ухаживаниях Гофмана. Оказывается, он благополучно оклемался после аварии и теперь ходил ещё более важным индюком.

Всё-таки бродяге Гофману удалось повернуть дело так, что именно он выиграл показательный воздушный бой, а не я. Геринг умел облечь не очень приятную сказку в необыкновенно привлекательную обложку. Фюрер, то ли, в самом деле, поверил, то ли был обманываться рад.

Короче говоря, состоялась встреча Гофмана с фюрером и выражение высочайшей признательности заслуг лётчика. Гофман раздулся, как лиловый праздничный шарик, таким он вдруг сделался гордым.

Хелен со смехом рассказала, что Гофман похвастался подарками, которые получил от фюрера. Они, в самом деле, были впечатляющими.

Как сообщила Хелен, без энтузиазма время о времени делая маленькие глотки из изящной стеклянной пивной кружечки, фюрер подарил Гофману малокалиберный пистолет Вальтер с золоченой ручкой и гравировкой «Иосифу Сталину в память о дружбе от Адольфа Гитлера, Берлин – Москва» с датой «22/06/1941». Вторым подарком фюрера был великолепный чёрный кожаный блокнот с золотым тиснением в виде Спасской башни Кремля и дарственной надписью на обложке, выведенной от руки самим фюрером: «Германия всегда была, есть и будет другом России. Адольф Гитлер» с датой «17/07/1941».

Надписи на подарках Гитлера мне показались странными. Если подарки Гофману, то почему упоминается товарищ Сталин? И почему обозначены даты – двадцать второе июня и семнадцатое июля 41 года? Хелен сказала, что надписи на подарках тоже насторожили её. Она несколько раз невзначай спрашивала о них у Гофмана, но он каждый раз лишь загадочно улыбался, как видно, желал набить себе цену.

11

Какой-то воздыхатель Хелен вдруг подошёл к нашему столику и преподнёс мне, как её счастливому кавалеру, пачку превосходных эксклюзивных французских сигарет. Когда он, расшаркиваясь, удалился, я посмотрел на Хелен.

Она не курила. Видя, что мне не терпится испробовать табак и выразить по поводу его качества своё мнение, она посоветовала удалиться в курительную комнату, которую Эмма специально оборудовала где-то наверху, так как не выносила табачный дым, у неё от него случались довольно неприятные приступы аллергии.

Я прошёл по какому-то узенькому замысловатому коридору, с трудом нашёл нужную лестницу, поднялся по ней, она была винтовой и довольно скрипучей. Едва не стукнувшись головой о какой-то коварно выступивший наружу угол, я, наконец, вошёл в курительную комнатку.

Похоже, собравшиеся в пивной лётчики были некурящими спортсменами, а, может, они сделали ход конём, подарив мне пачку отличных сигарет, чтобы я хоть на минутку оставил Хелен одну, тогда они смогли бы, наконец, непринуждённо пообщаться с ней.

В общем, не знаю, почему, но в курительной комнате никого не было. Бросилась в глаза чистота. Свежий вечерний ветер ударил в лицо сквозь раскрытую оконную створку.

Я подошёл к окну, с нетерпением вскрыл пачку и закурил. Табак был мягким и слегка волнующим. После «Казбека» и «Беломорканала», конечно, такой табак вызывал другие ощущения, был необычным. Я не сказал бы, что табак был лучше, – просто, в самом деле, он был мне в диковинку.

За окном сгущались сумерки. С высоты, на которой находилось окно, мне были видны угол здания и часть освещенной улицы.

Внезапно раздался грохот мотоциклетных двигателей. Я увидел, как на улице промелькнули мощные чёрные мотоциклы, на них уверенно восседали люди в форме мышиного цвета.

Через секунду внизу, в зале пивной, послышался шум, а вслед за ним – отрывистые команды. Я насторожился.

Крики доносились довольно отчётливо. Скоро мне удалось понять, что полиция ищет опасного преступника и проводит облаву, требуя от всех оставаться на своих местах. Я поспешил вниз к Хелен, но вдруг донёсшийся из окна протяжный шакалий вой, заставил меня замереть на месте. По коже пробежала противная оторопь.

Бросившись к подоконнику, я увидел, что в закуток под окном по-хозяйски вошли два поджарых гестаповских офицера с волевыми носатыми лицами. В одном из них я без труда сразу узнал Нобля.

Полицейские грубо тащили за шиворот двух плотных краснолицых мужчин, судя по одежде, – рабочих. Я, кажется, видел их в пивной, они сидели в углу недалеко от стойки бара.

Видимо, Нобль и его помощники выудили парочку оттуда. Заунывный вой, так похожий на вой шакалов, доносился именно из их глоток.

В правой руке Нобль зачем-то держал обрезок стальной трубы.

– Какая встреча, Тиггель! Ты не забыл, как раскроил мне череп в ноябре тридцатого года? Я долго лечился, друг мой, очень долго.

– Герр офицер, простите, я давно не коммунист, – сказал один из «клиентов» Нобля, его бульдожьи щёки подобострастно колыхнулись перед носом Нобля из стороны в сторону.

– Нет, дружище, за всё надо платить.

– Мы – работяги! Мы вкалываем на аэродроме день и ночь, невзирая на английские бомбежки. В кои веки зашли сюда, чтобы выпить пару кружек пива…

– Зачем сотрясать воздух словами? Помоги фюреру делами. Действуй!

Нобль вдруг протянул Тиггелю обрезок трубы. Тот растерянно взял его в руки, словно скрипач, которому вместо скрипки вручили на сцене виолончель.

Нобль указал Тиггелю рукой, затянутой в чёрную лайковую перчатку. Рука мрачно смотрела указательным пальцем на его товарища.

– Перед тобой враг фюрера. Недобитый тельмановец. Добей!

– Не-ет! Как? Я не… мо… гу.

Нобль спокойно выхватил обрезок трубы из онемевших рук Тиггеля и сунул его в руки его товарища, – веснушчатого рыжего курчавого увальня. Тот не заставил себя долго упрашивать.

Труба со страшным хрустом опустилась на череп Тиггеля. Тот упал, обливаясь кровью.

Нобль по-дружески потрепал по плечу увальня и повернулся к своему напарнику, который, не проронив ни слова, всё это время спокойно наблюдал за кошмарной сценой.

– С этим мерзавцем покончено. Он сдал мне Карла, так заискивал, но его должок передо мной и Рейхом слишком велик. Такое не прощается. Кстати, где Карл?.. Пора бы взять его, во рту пересохло, я хочу промочить горло парой кружек пива…

Я совершенно не придал значения словам Нобля. В тот момент меня охватила оторопь от созерцания ужасной кровавой сцены.

Нобль после всего ещё способен говорить после этого о пиве?.. Воистину фрукт с толстой кожурой, этот Нобль! Я не знал, что могу сделать, кулаки мои сжались, вдруг сзади с треском распахнулась дверь.

12

В курительную комнату, тяжело дыша, вломился вовсе не полицейский, как можно было предположить. То был чрезвычайно колоритный тип, – мой ровесник, черноволосый, мордатый, с крупным ртом и овальными ушами. Взгляд его был чрезвычайно тяжёл, однако какой-то неизъяснимый шарм исходил от этого, на первый взгляд, совершенно сумасшедшего человека.

Глаза! Да, глаза. Они напоминали глаза загнанного в угол коварного, хищного, красивого, но крайне усталого зверя.

Я не успел ничего сказать. Он выхватил из внутреннего кармана потрёпанного пиджачка, наброшенного прямо на голое тело, устрашающую своей величиной заточку и вдруг, исполнив странный танец ногами, махнул заточкой перед самым моим носом, едва не зацепив его.