Текст книги "Черный русский. История одной судьбы"

Глава 2
Путешествия и перевоплощение

Следующие десять лет Фредерик много путешествовал, и каждое его перемещение было для черного юноши той эпохи необычным шагом в сторону, прочь от прошлого. Он покинул Юг и стал жить исключительно в городах. Он приобретал городские навыки и вращался в кругах, которые по цвету кожи были чем далее, тем более белыми. И в конце концов он покинул Соединенные Штаты.

Из Мемфиса Фредерик поехал на запад, пересек Миссисипи и очутился в Арканзасе. Поскольку Арканзас был некогда рабовладельческим штатом, а его восточная часть очень напоминала низины Дельты – и внешне, и по своей истории, и в смысле зависимости от хлопка и кукурузы, – Фредерик не счел его достаточно привлекательным и пробыл там всего два месяца. Затем он отправился на север, и его «занесло», по его же выражению, в Сент-Луис. Это была уже более дальняя поездка, примерно на три сотни миль – и более решительная перемена в жизни.

В 1890 году Сент-Луис являлся четвертым по величине городом в стране. Его население достигало пятисот тысяч человек, и он начал принимать самую типичную для Америки форму роста городов – вверх, посредством строительства многоэтажных зданий на стальном каркасе. Промышленно-коммерческая суета, непривычные толпы белых, в которых черных было даже меньше, чем каждый десятый, и воздух, наполненный обрывками немецкой, чешской и итальянской речи, – все это, вероятно, понравилось Фредерику. Прожив там несколько месяцев, он направился еще севернее, в город, олицетворявший собой молодую, сильную, многоязычную и дерзкую Америку.

К 1890 году Чикаго захватил воображение всего мира как воплощение «американского чуда». Всего за два поколения пограничное поселение, основанное в 1833 году, выросло во второй по величине город в стране с населением 1,1 млн человек (его превосходил лишь Нью-Йорк с его 1,5 млн) и пятый по величине город в мире. После опустошительного пожара в 1871 году, вместо того чтобы зачахнуть, город в последующие десятилетия продолжал расти и выстраиваться заново – как современный мегаполис, как индустриальный, коммерческий и транспортный центр. Чикаго с его первыми в мире небоскребами стал символом не только американского технологического мастерства и экономической мощи, но и всей современной индустриализированной цивилизации в целом.

Эмигранты из Старого Света, мечтающие начать вторую жизнь, наводнили Чикаго. Среди них были немцы, ирландцы, скандинавы, поляки, литовцы, чехи, итальянцы и евреи из нескольких восточноевропейских стран. В 1890 году целых 78 процентов его населения родилось за границей или хотя бы имело родителей-иностранцев. Как отмечал современник, в городе существовали такие районы, где за целый день можно было не услышать ни одного английского слова. Есть горькая ирония в том, что черные американцы, которые все еще жили преимущественно на Юге и условия жизни которых были не лучше, а иногда и хуже, чем у безземельных крестьян в Ирландии или нищих рабочих в Германии, не имели такого же шанса на перемены, каким пользовались многие белые иностранцы. В то время в Чикаго было совсем мало черных; они составляли лишь 1,3 % населения – около 15 000 человек, из которых мужчин было чуть больше, чем женщин. Пусть многие из иностранных эмигрантов едва могли наскрести средства к существованию и жили в грязных трущобах, но они хотя бы имели возможность приехать туда, где их, возможно, ждала лучшая доля. Прибытие же Фредерика, напротив, было частью тонкого ручейка коренных черных южан, которые стали приезжать в Чикаго спустя годы после Гражданской войны. «Великое переселение», когда сотни тысяч хлынут на Север, ища экономические возможности и спасаясь от невыносимых условий жизни у себя дома, произойдет лишь спустя десятилетия – во время и после Первой мировой войны.

Сначала Фредерик получил работу, похожую на ту, что была у него в Мемфисе, только теперь он работал «мальчиком», то есть посыльным, не у мясника, а у торговца цветами и фруктами. Майкл Ф. Галлагер владел едва ли не самым успешным цветочным предприятием в Чикаго конца 1880-х – начала 1890-х, его главный магазин располагался в модном центре города. Накануне Колумбовой выставки 1893 года Галлагер открыл второй большой магазин в еще более заметном месте – на главной городской улице, раскинувшейся вдоль берега озера, и объявил о своем новом достижении рекламным слоганом: «Торговцы цветами – Всемирной выставке».

В первой чикагской работе Фредерика все предвосхищает его будущую жизнь и карьеру. Устроившись на работу к Галлагеру, он вступил в сферу деятельности, которую можно назвать индустрией изысканных услуг, существующую на благо людей с деньгами и положением в обществе. Сколь бы скромными и вместе с тем нелегкими ни были собственные обязанности Фредерика, он как-никак занимался доставкой украшений тем, кто мог себе позволить подобные предметы роскоши. Клиенты, с которыми он должен был общаться, работая у Галлагера, были образцом аристократической элегантности и соответствующих форм поведения, и он должен был научиться понимать их и соответствовать им.

Пусть Фредерик и находился теперь за пять сотен миль к северу от Мемфиса и за тридевять земель от Юга, в Чикаго конца XIX века черные все еще не были вольны делать что угодно и быть кем угодно. Проработав на Галлагера «восемь или девять месяцев», как он сам потом вспоминал, Фредерик занялся тем, что станет его главным делом на следующие двадцать лет и трамплином в богатую жизнь: он устроился работать официантом. Начиная эту карьеру, Фредерик брал на себя одну из немногих ролей, какие были ему доступны в силу расистских трудовых порядков, установленных в городе.

Треть всего черного населения Чикаго была занята в сфере бытовых и личных услуг: эта категория включала в себя работников бессчетных чикагских ресторанов и гостиниц, слуг в частных домах и проводников в пульмановских вагонах. Когда Фредерик попал в эту профессию (примерно в 1892 году), около 1500 черных работали официантами в заведениях по всему городу – начиная от сетей дешевых ресторанов и заканчивая изысканными гостиницами.

В те дни работа черного официанта, особенно в престижных ресторанных залах, отличалась многосложностью, трудоемкостью и высокой конкуренцией – в большей степени, чем сегодня, и в ином смысле. Быстро и бодро реагируя на пожелания клиентов – а все клиенты в дорогих ресторанах были белые, – черный официант выказывал принужденное раболепие и воспроизводил расовую субординацию, что некогда было – и оставалось – нормой для всех черных на Юге. Даже если посетитель был коренным северянином, которому было отвратительно рабство, ему все же могло импонировать то чувство превосходства и значимости, что на протяжении всей трапезы внушал ему преувеличенно почтительный черный официант. Проворный официант, старавшийся понравиться, получал больше чаевых.

Так или иначе, черные официанты в Америке «позолоченного века» не только актерствовали, талантливо или цинично. Они также испытывали гордость за свою профессию, которая требовала такта, шарма, чинных манер, умственной и физической живости. Официанты, обслуживавшие финансовую и политическую элиту в больших гостиницах и ресторанах второго по величине города Америки, приобретали и развивали в себе чувство собственной значимости, а также получали более высокий социальный статус в своем окружении.

Если первая работа, которую получает человек в своей профессии, служит камертоном для всей его будущей карьеры, то Фредерик стартовал с превосходной ноты. Гостиница «Аудиториум», где он начал работать официантом, занимала одно из самых заметных новых зданий в Чикаго, и именно в ней располагался один из самых изысканных и современных ресторанов города. Построенная в 1887–1889 годах на улице, сегодня известной как Южная Мичиган-авеню, она тут же была названа «главной архитектурной достопримечательностью Чикаго», символом городского успеха и даже, с известным преувеличением, «восьмым чудом света». Фредерик обрел свою нишу в городской жизни: после «Аудиториума» он проработал «следующие полтора года официантом» в других ресторанах города.

Фредерик покинул Чикаго где-то летом 1893 года – то был важный период в истории города. 1 мая открылась Всемирная Колумбова выставка; 9 мая начался банковский кризис, приведший к национальной экономической депрессии, известной как «паника 1893 года». С обрушением экономики тысячи работников, включая тех, кто приехал в город в момент подъема предпринимательской активности, связанного со всемирной выставкой, остались без работы и без каких бы то ни было перспектив.

Фредерик решил, что ему лучше перебраться в Нью-Йорк. По всем данным, ситуация там была не так плоха, как в Чикаго. К тому же в Нью-Йорке в избытке имелось все то, что поначалу делало столь привлекательным Чикаго: там было больше людей, движения, азарта, энергии, высотных зданий, а также гостиниц и ресторанов, где можно найти работу. Нью-Йорк был единственным городом в Соединенных Штатах, которому завидовали честолюбивые чикагцы. Честолюбивых же жителей Нью-Йорка могли привлечь разве только крупные города Европы.

Как и Чикаго, Нью-Йорк в 1893 году был заселен преимущественно белыми. И он тоже был полон эмигрантов со всей Европы и их детей. Отчаянная бедность многих из них, в сочетании с их иноязычным гомоном и чуждыми обычаями, заставляла старожилов Нью-Йорка опасаться за будущее своего города. Чтобы окультурить и ассимилировать этих разномастных приезжих, белые ньюйоркцы в конце XIX века ввели ряд реформ. Но, характерным образом, они игнорировали не столь многочисленных коренных черных, приезжавших в город в то же самое время. Черных заставили чувствовать себя незваными гостями на Манхэттене, и многие из них предпочитали селиться на окраинах. Бруклин, который до 1898 года будет оставаться независимым муниципалитетом, стал особенно популярен у черных после случившихся во время Гражданской войны призывных бунтов 1863-го[10]10
  Бунты в Нью-Йорке из-за призыва (11–16 июля 1863 г.) – гражданские беспорядки в Нью-Йорке из-за недовольства новыми законами о призыве на военную службу во время Гражданской войны. – Прим. ред.


[Закрыть], когда белые банды охотились за ними по всему Манхэттену. Но даже и в Бруклине в 1893 году черное население было очень малочисленно и достигало лишь 13 000 человек из общего числа в 950 000.

Работа, которую нашел Фредерик по прибытии в Бруклин, была предсказуема – как в личном, так и в общесоциальном смысле. Нью-Йорк был похож на Чикаго еще и тем, что черным там была доступна лишь низкооплачиваемая работа, связанная с подвластным положением. Но даже в столь узких рамках возможностей Фредерик сумел себе выкроить относительно высокую должность, которая была шагом вперед по сравнению с работой официантом в Чикаго. Бруклинская гостиница «Кларендон», где он стал «главным коридорным», представляла собой новое, большое, именитое и стратегически расположенное заведение. Открытая летом 1890 года всего в двух кварталах к северу от Сити-Холла, она к тому же находилась в двух шагах от надземной железной дороги, которая через десяток кварталов доходила до Бруклинского моста. Канатный трамвай вез пассажиров через мост в нижний Манхэттен и высаживал их неподалеку от нью-йоркского Сити-Холла, что делало «Кларендон» одним из концов транспортной системы, связывающей административные центры двух муниципалитетов.

Фредерику тогда был 21 год, и, как «главный», в штате коридорных он занимал ответственную должность, соответствующую его навыкам как обслуживания, так и управления людьми. Коридорные обычно проводили целый день на ногах, и поскольку они всегда были на виду, то их внешний облик, начиная от униформы и ухода за собой и заканчивая манерами, прямо сказывался на заведении, в котором они работали. Его работа состояла, очевидно, в том, чтобы давать задания отдельным коридорным, фиксировать их рабочие часы для расчета заработной платы, обучать новичков и устранять замечания в их адрес. Фредерик должен был блюсти баланс между положением начальника по отношению к коллегам – а поскольку он сам был черный, то уж они-то тем более – и положением нанятого белыми и прислуживающего белым. За Фредериком оставалась прерогатива прилагать самому особые старания, чтобы предоставить исключительные услуги важному клиенту.

Последующая карьера Фредерика показывает, что на гостей «Кларендона» он произвел впечатление: проработав там несколько месяцев, он ушел оттуда и стал личным лакеем крупнейшего местного бизнесмена. Перси Дж. Уильямс временно останавливался в той гостинице в начале лета 1894 года; тогда-то он, видимо, и встретил Фредерика и нанял его – за качества, необходимые всякому успешному слуге: находчивость и обаятельность. Уильямсу было под сорок, и очень скоро он войдет в историю американских массовых развлечений как крупнейший владелец водевильных театров в Нью-Йорке. Есть основания полагать, что Фредерик, наблюдая за теми или иными сторонами карьеры и характера Уильямса, извлек ряд ценных для себя уроков.

В это же самое время амбиции Фредерика начали превосходить те скромные роли, которые американское общество дозволяло ему выполнять и в которых он начал преуспевать. С положительным рекомендательным письмом от такого известного, богатого и уважаемого человека, как Уильямс, Фредерик мог долгие годы работать в Нью-Йорке личным лакеем или даже дворецким. Но помимо профессии у Фредерика еще была и страсть к музыке. Сильная настолько, что заставила его предпринять экстраординарный шаг – уехать из Соединенных Штатов на учебу.

Годы спустя Фредерик объяснит американскому консульскому чиновнику, что он «отправился в Европу по совету своего немецкого музыкального профессора Германа», который порекомендовал ему поехать в Лондон. Фредерик хотел стать певцом. Возможно, что его обучение в Нью-Йорке вокалу было связано со знаменитым наследием черного церковного пения, о котором он мог узнать в родительской молельне в округе Коэхома. Что касается немецкого учителя, то о нем ничего не известно кроме того, что его влияние на Фредерика было огромно. То, что он был иностранец, несомненно, объясняет его желание перешагнуть американский «цветной барьер» и взять Фредерика себе в ученики; этим же объясняется и его мысль о Европе как о месте, куда Фредерик мог поехать развивать свои способности.

* * *

В 1890-х движение пассажирских судов между Нью-Йорком и Лондоном было частым, быстрым, пользующимся спросом и доступным. Осенью 1894 года каждую неделю по этому маршруту отправлялось около полудюжины кораблей, перевозя тысячи пассажиров самых разных биографий и доходов. Подавляющее большинство занимало места «третьего класса», которые были самым дешевым способом путешествовать и объединяли на время невероятное количество служащих, рабочих и других представителей самых низких ступеней экономической и социальной лестниц. Совершать международные путешествия тогда было намного проще, чем сейчас: человек покупал билет и отправлялся в путь. Американцам даже не нужен был паспорт, чтобы выехать из страны.

Фредерик покинул Нью-Йорк осенью того же года, вероятно, 9 октября, на борту судна «Лан» пароходства «Северогерманский Ллойд». Конечным пунктом назначения был Бремен, что на севере Германии, но по пути он останавливался в Саутгемптоне, крупном порту на южном побережье Англии, который был популярным местом «проникновения» американцев. «Лан» за неделю пересек океан без каких-либо происшествий и стал на якорь 16 октября. Прямой поезд из Саутгемптона до станции Ватерлоо в центре Лондона шел два или три часа.

Новизна Лондона была для Фредерика отчасти смягчена теми переменами, которые он уже пережил в Соединенных Штатах. В сущности, контраст между районом Хопсон-Байю и Чикаго был во многих отношениях гораздо сильнее, чем между двумя крупнейшими англоязычными городами мира – Нью-Йорком и Лондоном.

Но в одном, более важном отношении разница между Соединенными Штатами и Англией была подобна подъему из темного трюма на залитую ярким светом верхнюю палубу. Слова «негр», «цветной» и «черный» не имели в Англии того значения, какое имели они в Соединенных Штатах. В Лондоне Фредерик впервые в жизни испытал то, чего большинству его собратьев, оставшихся дома, не суждено было узнать, – любопытствующие, заинтересованные и даже симпатизирующие взгляды белых.

Не то чтобы викторианская Англия была каким-то убежищем, где царило безразличие к цвету кожи. На протяжении поколений Британская империя подчиняла и эксплуатировала целые цивилизации в Южной Азии, Африке и многих других местах по всему свету. В самом Соединенном Королевстве откровенный расизм был направлен против ирландцев, евреев и так далее. Но, поскольку в Англии того времени было очень мало черных и еще меньше американских «негров», отношение к таким, как Фредерик, было удивительно благосклонным – «удивительно» прежде всего с точки зрения американцев, которым доводилось побывать на Британских островах.

Явная противоречивость британского снобизма обескуражила одного американского гостя, отмечавшего, что в больших университетских городах Англии можно наблюдать, как «негры» вальсируют на балах в колледжах с аристократичными юными дамами и леди высокого положения, каждая из которых сочла бы совершенно неподобающим даже поздороваться со знакомым лавочником на улице. Другой американец был потрясен, увидев «двух черных как смоль негров и двух белых женщин» в фешенебельном лондонском ресторане. «Моим первым желанием было тотчас же уйти, – признавался американец, – ведь увидеть подобное в Соединенных Штатах было бы совершенно немыслимо». А в конце он был вынужден с сожалением признать: «В Лондоне негр может ходить в лучшие рестораны и обслуживаться так же, как белый человек».

Уильям Драйсдейл, известный американский репортер, предпринявший большую поездку по Европе – и вскоре имевший запоминающуюся встречу с Фредериком в Монте-Карло, – писал, что

ни один американский негр, добравшийся до Лондона, не уедет отсюда по доброй воле. Здесь цвет его кожи нисколько не мешает ему, а то и наоборот, ведь это что-то вроде диковины. Его принимают в лучших гостиницах, если его карман достаточно полон, в меблированных комнатах, в клубах; он может купить лучшее место в театре, ездить в двухколесном экипаже, – словом, делать все то, что он мог бы делать, имей он белую кожу и розовые щечки лондонской горничной. Здесь он в большей степени человек, чем мог быть у себя дома, поскольку здесь к нему нет предвзятого отношения.

Драйсдейл с одобрением смотрел на то, как англичане относятся к американским черным. Он также многократно слышал от лондонцев нотации о варварстве линчеваний на Юге и вообще о бесчеловечном обращении белых американцев с черными. Но он слишком хорошо знал англичан, чтобы полностью поверить в их высокоморальные взгляды. Он указывал, что их критика американских недостатков

была бы сильнее, если бы очень скоро не обнаруживалось, что к определенной категории чернокожих англичанин испытывает самое глубокое и искреннее презрение: это чернокожий из Восточной Индии. В его глазах индус из низшего сословия – животное, тварь, которая должна лежать на коврике за дверью и которую можно пинать, шлепать и держать на одном рисе.

«Так что у всех нас есть свои маленькие недостатки», – горько заключал он.

Прибыв в Лондон, Фредерик подал заявление на поступление в школу, которую он позднее вспоминал как «музыкальную консерваторию». У него, должно быть, осталось совсем немного денег после оплаты трансатлантического путешествия, поскольку он надеялся договориться о покрытии расходов на обучение и на жизнь посредством работы на школу. Однако его заявление было отклонено. Если бы не описания того, как обходились с американскими черными в Лондоне 1890-х, можно было бы подумать, что Фредерику отказали из расовых соображений. Но дело скорее было в том, что школа не хотела брать ученика, который собирался работать во время обучения. Или, может быть, его сочли недостаточно талантливым, о чем говорит тот факт, что он больше не пытался заняться изучением музыки ни в Англии, ни в континентальной Европе. Учитывая, каким он стал к тому времени искателем приключений, он позже вполне мог бы попробовать поступить в другое место, будь он уверен в своих способностях.

После этого он попытался открыть собственный пансион на Лестер-сквер. То есть он не только не придал значения своей неудаче с музыкальной школой, но и опробовал иной способ пустить корни в приглянувшемся ему городе. Более того, в этом начинании он применил весь свой опыт, приобретенный в Чикаго и Бруклине. Но к кому же мог обратиться Фредерик в Лондоне с просьбой одолжить денег, которые ему потребовались?

Ответ, возможно, следует искать совсем в другом месте. 8 февраля 1895 года Индия, работавшая поварихой в Луисвилле, штат Кентукки, заложила семейный участок в округе Коэхома за двухмесячную ссуду в размере 2 000 долларов под непомерный процент. Как так вышло, что она владела землей после всего, что произошло, и зачем она это сделала, – неизвестно, но, возможно, она поступила так с целью добыть для Фредерика деньги, в которых он нуждался для своего предприятия в Лондоне или для того, чтобы сводить концы с концами, пока налаживается дело. Хронология событий подтверждает это предположение.

Как бы то ни было, в Лондоне Фредерик потерпел фиаско. План с пансионом провалился, и ему пришлось вернуться к работе, которую он знал лучше всего. Сначала он работал в немецком ресторане под названием «Тьюб» (по его позднейшему воспоминанию), затем в «Пансионе миссис Джеймс». Вскоре после этого – в поисках ли лучшей работы, из любви ли к странствиям или из-за того и другого – Фредерик перебрался из Англии во Францию.

* * *

Приезд Фредерика в Париж можно датировать довольно точно. Судя по всему, он оказался там незадолго до 12 июля 1895 года – в тот день он получил письмо-представление от американского посла во Франции Дж. Б. Юстиса, адресованное парижскому префекту, или начальнику, полиции. Посол выражал надежду – на французском языке и используя стандартные для подобного письма выражения, – что префект радушно примет «мистера Фредерика Брюса Томаса», поселившегося по адресу: улица Бре, 23, когда тот явится за регистрацией. Одной из обязанностей префекта был учет иностранцев, планировавших остаться в городе.

Путь по Английскому каналу от Дувра до Кале, откуда шли поезда до Парижа, составляет всего 30 миль, и в 1895 году работавшая трижды в день переправа не занимала и двух часов. Тем не менее переезд Фредерика во Францию был в каком-то смысле более трудным, чем в Англию. Какими бы странными ни были поначалу для американца произношение и устойчивые выражения в Великобритании, язык был все тот же, особенно для того, кто привык к очень разным региональным вариантам, таким как, например, на Юге, на Среднем Западе и в Бруклине. Но почти во всем остальном мире в 1890-х годах, да и в начале XX века, французский был вторым языком коммерции, государственного управления и культуры. Владеющий лишь родным языком американец, приехав в другую страну, нечасто встречал говорящих по-английски вне стен крупных туристических гостиниц. Чтобы жить и работать во Франции или вообще в континентальной Европе, Фредерику срочно нужно было учить французский. У него был подходящий для этого темперамент: его готовность покинуть привычный мир в поисках новых впечатлений указывает на то, что он был достаточно уверенным в себе человеком и в достаточной степени экстравертом, чтобы добиться успехов в изучении иностранного языка.

Необходимость выучить французский была тем более срочной, что он вновь получил работу слуги или лакея, что требовало от него быстро и легко общаться с работодателями, а если те владели английским, то с людьми «снаружи», такими как торговцы и лавочники. Его наниматели были при деньгах, судя по адресам, которые он указал в нескольких документах: все это были элегантные здания, сохранившиеся до наших дней и расположенные в фешенебельных районах Парижа неподалеку от Триумфальной арки.

Франция, как и Англия, была благосклонна к черным. В сущности, отношение к черным в Париже того времени было еще более либеральным, чем в Лондоне. Реакция Джеймса Уэлдона Джонсона, афроамериканского писателя, композитора и интеллектуала, впервые приехавшего в Париж в 1905 году, позволяет представить себе, что мог чувствовать и Фредерик:

С того дня, как я ступил на французскую землю, я почувствовал, что во мне происходит какое-то чудо. Я почувствовал, как вдруг заново приспосабливаюсь к жизни и окружению. Впервые с детства я вернул себе это ощущение – просто быть человеком. <…> Внезапно я стал свободен; свободен от чувства надвигающейся беды, незащищенности, угрозы; свободен от противоречия, скрытого в таком двойственном явлении, как «человек-негр», и от бесконечных маневров мысли и поведения, которые оно вызывает; свободен от проблемы многих явных или неявных попыток приспособиться к разнообразным запретам и табу; свободен от особого презрения, особой терпимости, особого снисхождения, особого сострадания; свободен быть просто человеком.

Относительная малочисленность черных в Париже делала такого, как Фредерик, привлекающей внимание диковинкой и повышала его шансы на трудоустройство. Поскольку французов гораздо меньше заботили классовые различия, чем их солидных соседей-англичан, он, вероятно, нашел условия работы в Париже более благоприятными по сравнению с Лондоном. На улицах и в магазинах города слуг вежливо приветствовали словами «мадемуазель» и «месье» даже те прохожие, которые знали их настоящий статус. Да и жалованье и график работы у лакея были лучше, чем у официанта.

Поскольку Фредерик был очень интересным молодым человеком (судя по его фотографиям, сделанным около 1896 года), Париж должен был быть для него неограниченным полем для романтических приключений. Один белый американец, хорошо знавший город, отмечал не без зависти, что «французы не связывают негров с плантаторским прошлым, как это делаем мы. Привлекательные женщины взирают на них с любовью и восхищением – так Дездемона смотрела на Отелло». Еще большее отношение к Фредерику имеет замечание, что «повсюду можно видеть одно и то же. Цветными слугами, сопровождающими американцев, восторгаются хорошенькие французские горничные».

В 1890-е Париж во всем мире считался столицей современной городской цивилизации – местом, где стремился жить всякий, кто имел претензию на утонченность или положение в обществе. Пребывание там Фредерика было заключительным этапом в его освоении жизненных укладов и норм поведения. После Парижа – с его музеями и театрами, памятниками и широкими бульварами, кафе и модными магазинами, храмами высокой кухни и шумными варьете – едва ли в Западной Европе был другой такой город, который мог предложить Фредерику что-то, чего он еще не видел.

* * *

На протяжении следующих трех лет Фредерик активно путешествовал, по нескольку месяцев работая в разных городах, и дважды возвращался в Париж. Это подразумевало пересечение множества границ, и пусть даже в большинстве европейских стран не были нужны для въезда паспорта, официальный правительственный документ все же мог быть полезен для подтверждения личности; это также давало путешественнику защиту, если случались какие-то неприятности. Свое первое заявление на получение паспорта Фредерик подал в Париже 17 марта 1896 года. Среди вопросов, на которые он должен был ответить, был вопрос о том, как скоро он возвратится в Соединенные Штаты, на что он заявил: «Через два года». Однако неясно, на самом ли деле он так думал или же он просто назвал срок, который, по его мнению, оставит ему возможность выбора (американские паспорта нужно было обновлять раз в два года). Едва ли было в его интересах, чтобы заставить работников посольства заподозрить, что он покинул Соединенные Штаты навсегда. При этом он начал искажать свое прошлое, – что он продолжит делать и позже, – назвав местом своего рождения Луисвилл, штат Кентукки, а постоянным местом жительства – Бруклин. Возможно, он руководствовался тем, что Индия по-прежнему жила в Луисвилле и что не все жившие там черные были когда-то рабами. Упоминание же Бруклина могло предупредить бесцеремонные замечания второго секретаря в посольстве, с которым имел дело Фредерик и который, как и посол, его отец, был южанином.

После Парижа Фредерик отправился сначала в Брюссель, а затем в Остенде – популярный бельгийский курорт на Северном море. Там он работал в гостинице «Гранд отель фонтэн», которая, хотя и не была особенно дорогой, рекомендовалась в «Бедекере» – авторитетном туристическом справочнике того времени. В отличие от большинства других отелей в Остенде, закрывавшихся на холодное время года, «Гранд отель фонтэн» был открыт круглый год. Но Фредерик все же ушел оттуда и отправился на юг Франции.

Судя по всему, то была осень 1896 года, когда он впервые приехал на Ривьеру, и именно там его знания и навыки были признаны и вознаграждены замечательным образом: на один сезон он стал метрдотелем. Его нанял месье Ж. Морель, владелец знаменитого «Отель дез англе» в Каннах. Эта гостиница, расположенная на северном краю города, гордилась завидным южным расположением, прекрасным садом для гуляний, изысканными кухней и винным погребом, а также своими роскошью и комфортом, внимательным обслуживанием, наличием лифта, ванных комнат и телефона и предоставлением таких развлечений, как теннис и бильярд. Должность метрдотеля в крупном заведении вроде этого, обслуживающего взыскательных клиентов из разных стран, предполагала большую ответственность. О ней, кроме того, должны были мечтать опытные официанты – коренные французы. То, что Фредерик владел английским, – пусть даже он говорил с сильным акцентом – должно было быть ценно для гостиничного ресторана, так как в Канны приезжало много туристов из Великобритании. Но он не смог бы получить этой работы без владения разговорным французским, на котором ему нужно было общаться с начальством, официантами и остальными сотрудниками. Ему также необходимо было научиться понимать психологию и культуру, свойственную разным сословиям и национальностям, с представителями которых он имел дело.

По окончании сезона на Ривьере, весной 1897 года, Фредерик вернулся в Париж, где работал официантом в ресторане «Куба» на Елисейских полях. Затем он предпринял долгую поездку в Германию, проехав страну с запада на восток и поработав в Кёльне, Дюссельдорфе, Берлине и Лейпциге. Этот зигзагообразный маршрут говорит о том, что он пока еще не нашел места, которое полностью бы его устраивало, и что он удовлетворял свое любопытство – старался повидать разные части Европы. Как и другие официанты в Европе, Фредерик должен был быть наслышан о строгой дисциплине и превосходном обслуживании, практиковавшихся в германских ресторанах и гостиницах, и, вероятно, ему было интересно посмотреть этот мир. Но, как многие до и после него, Фредерик, должно быть, быстро понял, что германских клиентов было очень трудно удовлетворить. Из Германии он вернулся в Париж, а в конце 1897 года еще раз поехал на юг, где сначала остановился в Ницце, а затем в Монте-Карло – столице знаменитого миниатюрного княжества Монако на Лазурном Берегу, где у него случится знаменательная встреча с белым американцем.