Текст книги "Вилла в Лозанне"

– Ух! Ух! Ух!

С той стороны границы проухали дважды.

– Полезешь с Пьером, – тихо сказал Мишель, – я буду здесь. На той стороне, как вылезешь, сразу уходи подальше. Пограничник – наш парень. Когда ты пройдешь, он закроет нору. Даст мне сигнал, что все в порядке. Он ждет. Удачи тебе, брат! – Мишель скупо улыбнулся и похлопал Леонида по спине.

«Кротовая нора» оказалась довольно просторной, шире, чем входное отверстие, и, хотя разогнуться в ней было нельзя, на четвереньках передвигаться можно было свободно, не задевая стен и потолка. Тянуло сыростью и холодом, но земля была сухая. Проворный маленький Пьер быстро полз впереди. Леониду пришлось передвинуть зачехленное ружье на грудь, и теперь оно качалось на ремне под ним, мешая движениям. Впереди появился слабый свет, обозначивший фигурку Пьера.

– Все, приехали, – прошептал Пьер.

У выхода нора была прорыта пошире, и они вдвоем смогли уместиться рядом. Прислушались… Тихо.

– Гляди не кури! – озабоченно сказал мальчик. – Потерпи до рассвета.

Леонид серьезно сказал:

– Да уж постараюсь.

– Ну, будь здоров!.. Может, еще увидимся. – И он похлопал Леонида по спине, как отец.

– Спасибо тебе, дружок. Ползи назад, ты свое сделал.

– Не, я подожду. Отец велел. Ну, иди… Рокотов вылез наружу и лег ничком на траву, прислушиваясь. Потом осторожно приподнялся, огляделся. Полная луна ярко освещала окрестные лес и горы, от них тянулись размытые тени. Тот же холодный, строгий пейзаж, а земля уже швейцарская. «Как все условно в мире», – невольно подумал Леонид. И в эту минуту увидел позади себя, метрах в сорока, высокие колья с натянутой на них колючей проволокой. Заграждения, обозначавшие пограничный рубеж, уходили вправо и влево, то теряясь из вида среди деревьев и кустарника, то выползая на оголенные скалистые кручи.

Все это длилось, вероятно, не более минуты – как вылез из норы, как лег ничком и осмотрелся, – но сколько мыслей и чувств родилось в нем и погасло за один миг! Он взглянул через плечо назад. В черном зеве подземного хода бледным пятном маячило лицо Пьера. Леонид пружинисто вскочил на ноги и, закидывая за плечо ремень ружья, бросился бежать длинным мягким шагом, не смотря по сторонам, а только под ноги, думая лишь о том, как бы не оступиться в неверном свете луны, не упасть. Отбежав немного в лес, он остановился и послушал ночь. Где-то шумела вода, падая с высоты и разбиваясь о камни. И больше ни звука. И вдруг неподалеку резко крикнул филин. Через промежуток с французской стороны трижды проухал Мишель.

Леонид вынул из чехла ружье, соединил приклад со стволом. Посмотрел на часы – до назначенной встречи с Папашей было еще много времени. Он стряхнул с куртки и штанов прилипшие травинки и землю, подтянул высокие охотничьи сапоги. Сориентировался, намечая себе путь. Высоко в небе над лесом и окружающими горами сияли серебром вечные снега вершин Монблана. Вид у прославленного исполина был царственный. Казалось, он стоит совсем рядом. Леонид определил направление на Женеву. Пройти он должен не более трех километров.

Дощатый транспарант с гербом – широкий белый крест на красном поле – и надписью «пограничная зона» Рокотов отыскал без труда. Рядом журчал ручей, а за ним – два огромных камня-близнеца. Здесь кончалась пограничная зона. Приметы места встречи, сообщенные в инструктаже Центра, в точности совпадали. Теперь надо подождать до шести утра.

Отойдя в сторону от камней-близнецов, Леонид забрался в густой подлесок и сел на траву, опершись спиной о ствол сосны. Ружье и чехол положил возле.

Как было указано в радиограмме Центра, необходимые отметки в паспорте обеспечит ему Папаша: при встрече Леонид передаст этому человеку свой паспорт. В случае непредвиденных обстоятельств, если по какой-то причине их свидание не состоится, у Рокотова имелся запасной вариант: прибыв в Женеву, он явится по адресу, который дал Центр. Но тогда ему придется жить тайно, что в военное время опасно и значительно осложнит операцию.

Конечно, можно было попытаться попасть в Швейцарию обычным путем: официально запросить въездную визу для лечения пошатнувшегося здоровья – справка о болезни у Леонида есть. Однако это слишком рискованно. Даже если ему разрешат въезд, такая процедура чревата серьезными последствиями. Во-первых, любой приезжий из другой страны обязан зарегистрироваться в полицейском отделе для иностранцев, а это не исключает, что за Рокотовым-Шардоном будет установлено наблюдение. Во-вторых, нет никакой гарантии, что он беспрепятственно пройдет введенную сейчас гитлеровцами на границе строжайшую проверку документов, как нет также уверенности, что швейцарская полиция не запросит петеновскую полицию, работающую в тесном контакте с гестапо, что представляет собой мсье Жан Шардон… Да. Анфилов правильно спланировал переход границы. А дальнейшее теперь зависит от Папаши. В инструкции Центра, которую Леонид получил, человек, встречавший его здесь, назывался только этим псевдонимом.

…Вырвавшееся из-за гор солнце брызнуло слепящими лучами, ярко озарив и лес, и скалы, и далекие, до того скрытые в утреннем тумане очертания крошечных домиков лежащей в долине деревни. Глетчеры Монблана нестерпимо сверкали. Леонид с наслаждением повалился на траву, глядя в чистое небо. Теперь он может немного расслабиться, просто вот так полежать, это необходимо. Но немного. Потом лучше походить по лесу, размяться, умыться. Вода в ручье ключевая, холодная, вмиг взбодрит…

Утираясь платком, Леонид расслышал сквозь щебетание и посвистывание птиц легкое покашливание. Он тоже покашлял в кулак, указывая идущему направление. Из густого орешника выбрался мужчина с двустволкой в руках и остановился, всматриваясь в долговязого незнакомца в альпийской шляпе и охотничьем костюме. Затем неспешным валким шагом человек направился к Леониду. Он был низенький, крепко сшитый, с внушительными кулаками и лицом рабочего. В зубах зажата потухшая кривая трубка. Одет в куртку и штаны, какие носят охотники в Альпах.

Приблизившись, мужчина сказал, не вынимая трубки изо рта, со знакомым Леониду марсельским выговором:

– Доброе утро, мсье. Удачной охоты!

– Спасибо. Вам – также, – ответил Леонид по-французски.

Они смотрели пристально друг на друга. На широком, посеченном морщинками лице пришельца лежало выражение простоватости и дружелюбия, в рыже-седых прокуренных усах таилась улыбка, а черные глазки под кустиками бровей остро блестели.

– Не желаете ли, мсье, угоститься табачком? Вы, наверно, такого не пробовали. – И охотник с ленцой вынул из кармана куртки серебряный портсигар.

– Благодарю. Я курю только сигареты. Нельзя ли взглянуть на ваш портсигар?

– Пожалуйста. Старинная вещичка – от моего Деда.

Это были слова пароля, по которому они должны опознать друг друга. Леонид, улыбаясь, протянул товарищу руку. Тот пожал ее с ощутимой силой.

– Меня зовут Ришар, – назвался Леонид.

– Папаша.

– Вам привет из Центра.

– Спасибо. На днях получил оттуда радиограмму для вас, – сказал Папаша. – А теперь пойдемте. Надо подстрелить что-нибудь для отвода глаз. Я тут знаю хорошие местечки. По дороге поговорим.

Зарядив ружья, они пошли лесом, отыскивая полянки, где кормятся рябчики. Папаша шел впереди валкой, как будто ленивой походочкой, но Леониду не приходилось сбавлять своего привычного широкого шага. По временам низенький крепыш оглядывался на напарника, прикладывая толстый палец к губам. Затем, посвистывая в манок, по-кошачьи крался между стволами на ответный свист рябчика, держа двустволку наготове. Через минуту раздавался выстрел. и очередной пернатый трофей отправлялся в охотничью сумку Папаши. К концу охоты на двоих у них набралось с десяток рябчиков.

– А теперь мне нужен ваш паспорт, чтобы сделать в нем отметку, как это полагается у порядочных людей. Не беспокойтесь, все будет чин по чину! – Крепыш подмигнул Леониду насмешливым черным глазом.

Закинув за плечи ружейные ремни, они стали спускаться по петлявшей среди камней тропинке в долину, к лежавшей внизу деревне.

– Сейчас нам самое время познакомиться как следует, благо мы одни, – сказал Папаша, остановившись и присаживаясь на гладкую каменную глыбу. – Садитесь, мсье Шардон, передохнем. – Полистав и внимательно осмотрев паспорт гостя, он произнес: – Паспорт и виза у вас, как я вижу, настоящие – это хорошо!

– Да, и паспорт и виза настоящие. Товарищи позаботились, – с улыбкой ответил Леонид. – Можете не сомневаться.

– Да я и не сомневаюсь! Подделку сразу бы отличил, ведь я по профессии таможенник. Служу в пограничной таможне, звание – капрал. Зовут меня Луи Фонтэн.

Когда они продолжили спуск по косогору, Фонтэн объяснил, что предстоит сделать дальше.

– В деревне мы зайдем к одному крестьянину – человек надежный, мой старый дружок, – говорил Луи, пропустив Леонида вперед и шагая за ним по узкой тропке. – Вы, Жан, побудете в этом доме, а я съезжу в Женеву, поставлю нужные отметки в вашем паспорте. Тогда вы спокойно можете ездить по стране и проживать в гостиницах как иностранец, не нарушая законов военного времени, – дело это серьезное, ну, да вы сами знаете! Паспорт я вам верну сегодня. Потом мы поедем дальше, но как совершенно незнакомые люди.

– Я получил по своему каналу такое же указание, Луи, – отозвался Рокотов.

– Так вот, Жан. В городе, на квартире, – адрес я сейчас дам – вы переоденетесь, купив костюм и прочее, а затем переберетесь в гостиницу, потом мне позвоните. Как велено Центром, с этого часа я поступаю в ваше распоряжение.

Глава третья

Договорившись накануне со своим таможенным начальством, Фонтэн на следующий день взял отпуск в счет не использованного им отдыха в прошлом году (тогда, по сведениям швейцарской разведки, ожидалось вторжение в страну германских войск, и всякие отпуска для военнослужащих были отменены) и отправился в Лозанну. Жене он сказал, что едет по делам, и она, верившая мужу во всем и приученная к его внезапным отлучкам, которые, правда, случались нечасто, не стала расспрашивать, только попросила известить ее, если он надолго задержится.

Рокотов, прибывший в Лозанну утренней электричкой, сообщил Луи по телефону, что занял № 83 в гостинице «Централь-Бельвю». После этого Фонтэн связался по междугородной с другим лозаннским отелем и заказал комнату для себя. Они будут жить с мсье Шардоном по соседству, но в разных местах, как совершенно незнакомые люди, и вместе с тем при необходимости смогут переговорить.

«Центр напрасно так беспокоится за меня», – думал Луи, входя в вагон лозаннской электрички. Свою роль он прекрасно отрепетировал – не первый год этим занимается. Сколько людей прошло через его руки! Кого-то он переправлял через границу, кого-то укрывал от слежки, кому-то доставал надежные документы. Одни уходили, появлялись другие – смелые товарищи, единомышленники по борьбе. И каждому он помогал, а сам оставался в тени. Фонтэн отлично сознавал – и без напоминаний Центра – важность своей работы для общего дела и потому стремился не запятнать служебную репутацию, быть на лучшем счету у таможенного начальства женевского кантона. А когда получал очередное задание Центра, Луи, наделенный природной хитростью, пускал в ход такие лисьи уловки, пользуясь приобретенными знакомствами с влиятельными чиновниками, что всегда добивался, чего хотел.

…Сидя у вагонного окна, Фонтэн рассеянно глядел на Женевское озеро, по берегу которого мчался электропоезд. Он посасывал свою кривую трубочку, в задумчивости не замечая, что она погасла и седой пепел сыплется на его шевиотовый костюм, купленный по настоянию жены ко дню его рождения незадолго до войны. То ли воды голубого озера, то ли мысли о прожитом подтолкнули память Луи и увели его далеко, далеко. Вспомнились детские годы, отрочество, когда он, деревенский мальчишка из-под Марселя, с ватагой сверстников купался и играл на берегу теплого синего моря, с восхищением глядел на большие корабли у горизонта и мечтал стать матросом, чтобы уплыть в Индию или другую сказочно незнакомую страну. И упрямый паренек вопреки родительской воле стал матросом. Но детская мечта не сбылась: Индии он не увидел. Походив два года на рыбачьих парусниках вдоль побережья, юноша нанялся кочегаром на пассажирский пароход, курсирующий между Марселем и Неаполем. Однако ему удалось совершить только несколько рейсов: Луи призвали на службу в военно-морской флот, так как началась первая мировая война и вся французская молодежь была поставлена под ружье. До конца войны Фонтэн прослужил орудийным наводчиком на крейсере. А потом с морем пришлось распрощаться навсегда: ранение, полученное в одном из боев, пошатнуло здоровье, и Луи списали на берег. Его не брали даже матросом на суда местных марсельских линий. Тогда он, не желая расставаться с морем, стал докером.

Когда в Испании вспыхнул мятеж франкистских генералов и против республики началась итало-германская агрессия, старшие товарищи из профсоюза докеров поручили Фонтэну важное дело. В порту Луи возглавлял одну из бригад грузчиков, поэтому знал многих членов экипажей судов, заходивших в марсельскую гавань. Ему были известны все закоулки порта, все кабачки и тайные притоны. Половина портовых рабочих и служащих была в приятельских отношениях с общительным, любящим шутку Луи: А потому ему не стоило больших хлопот прятать от полицейских ищеек прибывающих в Марсель добровольцев, чтобы затем с помощью знакомых матросов и боцманов тайно переправлять их в трюмы кораблей, уходивших в Испанию.

В Лозанне Фонтэн вышел из вагона на перрон. Набив табаком свою трубочку, прикурил и с дорожным чемоданчиком стал подниматься по бесчисленным лестницам, которые вели в верхнюю часть города. Там находились гостиница «Централь-Бельвю», где проживал теперь Ришар-Шардон, а неподалеку – отель, в котором Луи заказал номер.

Резко зазвонил телефон. Леонид снял трубку. Послышался хрипловатый голос:

– Мсье Шардон? Добрый день! Вам привет от вашего Папаши. Да, я только что прибыл, уже устроился в гостинице.

Через четверть часа они встретились в условленном месте.

В отглаженном шевиотовом костюме, с торчащей изо рта трубочкой под рыжевато-прокуренными усами Луи был похож на зажиточного крестьянина, приехавшего в город повеселиться.

Рокотов решил, что сейчас пора посвятить Фонтана в замысел операции, и рассказал ему все, что имел право рассказать.

– Сегодня я приступаю к проверке Зигфрида, – закончил Леонид. – Сперва нужно убедиться, все ли в порядке в этом звене цепочки, а потом подумаем, как действовать дальше.

– Вы предварительно позвоните Кинкелю или пойдете к нему без предупреждения? – спросил Фонтэн, взглянув снизу в худое лицо товарища.

– Ни то, ни другое. Я хочу сначала понаблюдать за самой виллой и ее хозяевами. Кто входит туда, кто выходит. Так сказать, ознакомиться с обстановкой. Осторожность не помешает.

Дом Кинкелей Леонид нашел по номеру на воротах и их фамилии на почтовом ящике с висячим замочком. Дача эта мало чем отличалась от соседних владений. Вилла в два этажа, насколько можно было разглядеть с улицы через решетчатые ворота и калитку, стояла в большом старом саду, ее белые стены наполовину прикрыты кустами, кронами буков и елей; перед фасадом кусты роз и еще какие-то цветы; между деревьями посыпанные гравием дорожки, зеленые полянки; от гаража к воротам ведет асфальтированный выезд. Двухметровый кирпичный забор скрывал остальную часть территории, и Леонид не мог определить, есть ли сейчас кто-нибудь на участке или хозяева в доме.

Рокотов прошел мимо ворот с видом человека, отыскивающего нужный адрес. И успел многое заметить: влажный след от автомобильных шин за воротами на асфальте, не запертый на замок гараж, пустой почтовый ящик, без газет и писем, – значит, кто-то из супругов или оба сейчас дома.

Он прошелся по пустынной улочке, вдоль таких же кирпичных оград с виллами, посматривая вокруг и думая о том, где бы отыскать место, откуда удобно понаблюдать за домом Кинкелей. Разумеется, исподволь. Ходить взад-вперед не годится.

Кое-где на улице у оград стояли автомобили – их владельцы, очевидно, заехали сюда ненадолго. Машина! Вот замечательное укрытие! Нужно такси.

Минут через двадцать Леонид подкатил в «Пежо» к вилле, расположенной против дома Кинкелей. Остановив машину так, чтобы видны были сквозь стекло калитка и решетчатые ворота этого дома, он сказал шоферу, что хочет подождать приятеля, который обещал быть здесь через полчаса.

– Как вам будет угодно, мсье, – любезно сказал владелец такси и, достав очки, принялся читать вечернюю газету.

А Леонид с рассеянным видом уставшего человека рассматривал купленный по пути иллюстрированный журнал. Людей на улице почти не было, а те, что проходили, не обращали ни малейшего внимания на стоявшее у обочины такси.

На участке Кинкелей, за оградой, вдруг раздались яростный лай, рычание и хрип рвущегося на привязи пса. Потом послышался успокаивающий женский голос, и все стихло. «Что там? – подумал Леонид. – Да, собака у них есть. Кажется, ньюфаундленд… Ньюфаундленд на цепи? Почему? Или теперь у них другая собака? Сколько злобы было в лае – кто-то дразнил? Не свои же. Посторонний? Гость? А голос чей? Голос женщины – не дочери же их девятилетней принадлежит этот ласковый, грудной голос. Очевидно, вышла успокоить пса хозяйка. Вера Сергеевна Кинкель, жена Герберта. Его связная. Псевдоним «Анжелика». Она русская, по отцу, но мать у нее француженка. Да, это скорее всего она…»

Помимо словесного портрета супругов, по которому Рокотов мог легко опознать обоих Кинкелей, предусмотрительный Анфилов сообщил ему ряд житейских деталей, могущих пригодиться на первых порах при знакомстве с лозаннским радистом.

Прошел почтальон с кожаной сумкой, в форменной фуражке. В ящик Кинкелей у ворот опустил газету, конверт и позвонил, нажав кнопку на столбе. Известил хозяев, что пришла почта. Вот теперь кто-нибудь из них появится. Как будто кто-то идет там, за оградой. Звякнула щеколда, калитка отворилась…

Леонид увидел среднего роста блондина с несколько впалой грудью и ссутуленными плечами. Длинные волосы аккуратно зачесаны. Очки. Крупный нос. На безымянном пальце правой руки обручальное кольцо. Одет он был по-домашнему: рубашка с расстегнутым воротом, туфли-шлепанцы. Да, судя по описанию Центра, это, безусловно, профессор Герберт Кинкель – «Зигфрид».

Блондин внимательно посмотрел в сторону стоявшего такси – дольше, чем следовало незаинтересованному человеку, и стал отпирать замочек на почтовом ящике.

Леониду показалось, что профессор чем-то взволнован или кого-то ждет. Или боится полицейской слежки? Возможно. На вилле – радиопередатчик. Ладно. Не строй догадок. Для того ты и послан сюда, чтоб разобраться.

Кинкель, вынув из ящика письмо и газету, ушел, затворив за собой калитку. На этот раз он даже не повернул лица в сторону такси.

Леонид взглянул на часы. Он торчит здесь уже больше тридцати минут. Пора уезжать… Из окон второго этажа Кинкелю хорошо видна машина на противоположной стороне улицы. Не исключено, что он наблюдает. Не надо беспокоить его раньше времени – неизвестно, какую роль играет сейчас профессор. Да и хозяин «Пежо» за рулем что-то стал ерзать на своем сиденье: уже дважды вопросительно посмотрел на клиента, но пока молчит.

В этот момент мимо быстрым шагом прошел, насвистывая, парень в рабочем комбинезоне. Он появился сзади, из-за такси. В руке у парня был чемоданчик, другой рукой он придерживал моток проволоки, повешенный на плечо. У калитки Кинкелей рабочий остановился и позвонил. Похоже, хозяева вызвали водопроводчика. Вот для кого в любой час дня и ночи открываются двери всех домов, богатых и бедных. – для обыкновенного водопроводчика! Стоп!

Это, кажется, идея. Нет, нет, водопроводчик или почтальон не годится: они слишком частые гости, обслуживают только этот район, все их знают в лицо. Нужно помозговать. Попасть в дом Кинкелей – но под видом кого?

А вот и супруга! Да, вроде она, Вера Сергеевна. Леонид прикрыл лицо раскрытым журналом – успела ли она рассмотреть его в кабине? Вряд ли: уже смеркается, в кабине темно. Крупная, статная женщина с русыми локонами до плеч, в летнем платье на миг показалась в калитке, что-то сказала парню-слесарю и впустила его за ограду. Но она успела бросить взгляд на такси, быстрый, как бы между прочим. Сам Кинкель не вышел. Послал жену. Значит, им оттуда видна машина. Ну, это не столь важно. Важно другое: удалось ли им увидеть лицо Леонида, узнают ли они в том визитере, который явится в их дом, – надо еще решить, кого Леонид будет изображать, – пассажира, сидевшего в такси?

В обусловленное время Рокотов встретился с Фонтэном. Они поужинали в маленьком ресторанчике, из предосторожности не разговаривая о делах. А когда вышли на свежий воздух, окунулись, как в воду, в ночную тьму улиц.

Леонид рассказал Луи о своих наблюдениях и о том, каким путем он хочет проникнуть в дом радиста для предварительного контроля. Они обсудили эту возможность и пришли к заключению, что лучше всего подойдет роль монтера службы электросети: эти рабочие обслуживают не один какой-то район, а всю Лозанну, следовательно, жильцы квартир не могут помнить их всех в лицо. Что же касается познаний в электричестве, то в бытовой, проводке и счетчиках Леонид разбирается. Завтра Луи достанет для него рабочую куртку и нужный инструмент – в городе есть лавочки, которые торгуют всякой всячиной.

Утром в спецодежде электромонтера, с необходимыми принадлежностями в чемоданчике Рокотов явился к Кинкелям. Позвонив, Леонид сказал открывшей калитку Вере Сергеевне, что он из городского отдела энергосети, ему велено проверить в их доме состояние электропроводки и счетчики, так как в этом районе зарегистрирована большая потеря электроэнергии. Для вящей правдоподобности он сначала побывал в соседних виллах и осмотрел бытовую сеть там; теперь, возникни у супругов какие-либо сомнения, они могут позвонить в любой из ближайших домов и убедиться, что монтер приходил не только к ним.

Вера Сергеевна, скользнув по монтеру безучастным взглядом, провела его в дом. Идя за хозяйкой по аккуратной гравийной дорожке, Леонид невольно вздрогнул, когда из-за дерева с рычанием выскочила огромная черная собака и вскинулась на дыбы, хрипя на цепной привязи. Гулкий лай огласил окрестность.

– Простите, я забыла предупредить вас, что у нас злой пес, – дрогнувшим голосом проговорила хозяйка. Она сказала собаке несколько тихих, ласковых слов. Та успокоилась, отошла и легла под деревом у своей будки.

Это был красивый черный ньюфаундленд. Могучего сложения пес лежал сейчас на траве, сунув между мохнатых лап лобастую голову. Большие коричневые глаза собаки смотрели на пришельца пристально и вроде бы с печалью. «Что за нелепая причуда – сажать на цепь добряка-ньюфаундленда? – с удивлением подумал Леонид. – Добрее его среди других пород не сыщешь собаки, разве что сенбернар».

Из чувства такта Леонид не стал высказывать своего недоумения, наоборот, желая польстить хозяйке, похвалил сторожевой инстинкт пса и его послушание. Женщина, обернувшись, бросила на монтера быстрый, испытующий взгляд. Значение этого взгляда он тогда не совсем понял (в ее прозрачных серых глазах была смесь чувств и даже, кажется, боль). Но подумал, что она расценила его похвалу как насмешку, потому что мадам Кинкель никак не откликнулась на приятные для владелицы собаки слова.

Он пробыл у Кинкелей недолго, минут пятнадцать. Работа контрольного монтера не могла занять много времени, но и этого на первый раз было вполне достаточно, чтобы оглядеться в доме радиста. Леонид проверял действие электросчетчиков, качество наружной и внутренней проводки, переходил из комнаты в комнату, поднимался на второй этаж виллы и спускался опять вниз. Мимоходом отметил, что из верхних окон действительно, как он и предполагал, отлично просматривается значительная часть улицы. А в просторной угловой комнате наверху – кабинете, увидев на полированном столике прекрасный многоламповый приемник немецкого производства, Рокотов понял, что именно с его помощью Зигфрид получает радиотелеграммы из Москвы. Профессор сидел здесь же, на диване, с газетой в руках. Он только взглянул на вошедшего монтера, поздоровался и больше уже не обращал на него внимания.

И еще одну любопытную деталь отметил про себя Леонид: госпожа Кинкель не сопровождала монтера в его хождениях по вилле, как это было в других домах, где за ним по пятам следовали почтенные дамы или служанки. Вера Сергеевна, казалось, не интересовалась, чем там занимается рабочий-электрик и где он находится в данную минуту. Но стоило ему сойти по ступенькам к подвальной двери, как она появилась на площадке лестницы и любезно сказала:

– У нас эта дверь заперта, мсье. Вам что-нибудь там нужно? Эта проводка для освещения. Она в исправности. Но мы редко пользуемся подвалом. – И голос ее был в тот момент ровен, даже любезен, ни тени волнения…

Но опять же эти подробности Леонид восстановил после, когда уже знал, что произошло здесь. А тогда он почти не придал значения этой обычной в общем-то доглядности хозяйки богатого дома. Он потрогал массивный висячий замок на дверях погреба и. пробормотав, что ему нет нужды туда заходить, раз мадам говорит, что проводка в порядке, поднялся по лестнице наверх. Правда, его несколько удивила несообразность между словами Веры Сергеевны и тем, что он успел рассмотреть. В подвал тянулись, кроме старого электрошнура, безупречно проложенные умелой рукой по ступенькам три тонких провода в новенькой изоляции. Зачем столько проводки для осветительных ламп, даже если их в подвале несколько?

То главное, что сильно встревожило Рокотова, а затем Фонтэна, дав им понять, что дело, видно, нешуточное, произошло, когда Леонид вышел из дома Кинкелей и уже направился в сопровождении хозяйки к калитке. На повороте дорожки он вдруг заметил боковым зрением или, может, почувствовал, как по лицу его мелькнул солнечный зайчик. Леонид невольно обернулся в сторону виллы. И сразу увидел в проеме распахнутого окна второго этажа человека с нацеленным на него фотоаппаратом. Человек тотчас же повернулся спиной и скрылся. Значит, это блеснула линза объектива. Вероятно, он успел сделать снимок. В ту комнату косо падал солнечный свет, и Леонид успел разглядеть за эти две-три секунды, что стоявший у окна был высокий мужчина в очках, по-видимому, с позолоченной оправой, потому что она желто сверкнула. На профессора он был не похож: во-первых, лицо, во-вторых, очки. У Кинкеля стекла в черной роговой оправе.

Шедшая впереди Вера Сергеевна, кажется, ничего не заметила. Или делала вид, что не заметила. Знала ли она, что его будут фотографировать? И зачем нужно снимать обыкновенного электромонтера? Что могли заподозрить Кинкели? Где он допустил промах? Может, агенты здешней секретной службы «сели ему на хвост» и ведут от самой границы? Полиция или контрразведка? В доме нашего радиста?! Чепуха! Неужели Кинкель… А может, Папаша ведет двойную игру? Нет, быть не может! Надежный товарищ. Брось, милый, брось! Ты отлично знаешь: в нашем деле бывает всякое. Идет борьба, борьба не на жизнь, а на смерть – кто кого! Тебе это знакомо. Соберись, будь начеку. Начинай распутывать. Но осторожно.

Рокотов уходил со смутным предчувствием беды. У него есть серьезный противник – это несомненно. Затаившийся, опытный враг.