Текст книги "Странники терпенья"

Андрей зарядил камеру – важную работу всегда делал на плёнке, а не на цифре. Конечно, возня с проявкой, печатью, но зато результат на порядок интересней. Плёнка, как он считал, дышит. На цифре при всех этих фотошопах всё равно такого не добьёшься!

Он водрузил посреди студии высокую табуретку с обитым кожей сиденьем, задёрнул сзади занавес, закрывая стену, – серый фон будет лучше, на нём можно достичь большей выразительности. Затем занялся светом – рассеянного более чем достаточно, но здесь надо тонко смешать естественный, солнечный свет, льющийся из огромного окна, с рисующим искусственным. Пожалуй, окно следовало слегка притемнить – слишком ярко. Он прикрыл его тюлевой занавеской, потом озаботился контровым, долго и тщательно переставлял и двигал приборы, пока не остался удовлетворён. Поправки он сделает уже на Марине.

Что-то она там бесконечно возится!

Он подошёл к ванной, прислушался, потом постучал. Никакого ответа. Подождал, снова поднял руку и тут сообразил, что опять опростоволосился, стучать бесполезно.

Она же не слышит, болван!

Решил осторожно приоткрыть дверь, уже даже было взялся за ручку, но в последний момент передумал. Не стоило её пугать перед сессией, от неожиданности она могла смутиться, зажаться, а ему надо, чтобы она была предельно расслаблена.

Лучше ещё подождать.

В эту секунду дверь открылась. Марина в легком ситцевом платье с белым кружевным воротничком, оттеняющим высокую шею с изящно посаженной головкой, появилась на пороге. Глаза сияют, губы тщательно подкрашены блестящей алой помадой.

Вот оно в чём было дело!

Пожалуй, это даже хорошо для начала. Потом можно попробовать без неё. Андрей оценивающе оглядел свою модель:

– Perfecto!

Он испытывал настоящее возбуждение, как бывало всегда, когда он чувствовал, что находится на верном пути.

Ещё секунду, прищурившись, разглядывал девушку, прикидывая, что нужно исправить. Потом сделал приглашающий жест по направлению к табурету:

– Avanti, senorina!

Рассмеялся в ответ на её недоумевающий взгляд, пояснил:

– Это я по-итальянски. Садитесь, начнём!

Марина кивнула – хорошо, я поняла!

Уселась на табурет, спину держала слишком прямо – от зажима.

Ничего, это пройдёт!

Он сделал несколько шагов назад, соединив пальцы рук, посмотрел на неё сквозь эту импровизированную рамку. Марина попыталась улыбнуться, но было очевидно, что чувствует она себя всё более неловко. Она ему не доверяет, вот в чём дело. А ведь если между фотографом и моделью нет полного доверия, то всё это теряет смысл.

Что-то надо придумать!

Андрей подошёл к окну, распахнул его, крикнул вниз:

– Чарли!

Из густой тени нехотя показался Чарли, поднял голову, лениво завилял хвостом.

– Иди сюда, мальчик! Ты мне нужен!

Пёс, однако, не двигался, сомневался, явно предпочитал валяться под берёзой.

– Иди, иди, не ленись!

Чарли подчинился, затрусил к дому.

Андрей вернулся к Марине, одним движением взлохматил её волосы, стал ловко их укладывать заново. Она сидела, не шелохнувшись, испытывала явное напряжение от того, что он находился так близко, дотрагивался до неё.

Вошёл Чарли, без особого интереса смерил взглядом обоих, улёгся неподалёку, положив голову на лапу. Спокойно наблюдал за происходящим, иногда вздыхал.

Марина вздохов не слышала, но присутствие Чарли безусловно успокоило её. Андрей почувствовал, как она расслабилась. Отойдя в сторону, убедился, что так и есть – глаза потеплели.

Идея была правильная!

Осталось немного. Он подошёл к столику, где располагался музыкальный центр, включил плеер. Студию наполнили звуки ля минорной партиты Баха. Она, к сожалению, не слышит музыку, но ему это поможет, дома он всегда так работает. Он увеличил громкость, поправил свет. Приглядевшись, чуть приподнял подбородок девушки, затем сдвинул влево ещё один прибор и, наконец, взялся за камеру.

Нажал на зум, наехал на лицо, потом ещё крупнее – её пухлые губы, вздёрнутый носик, чёрные блестящие глаза. Отъехал назад, выбрал крупность, потом опустил аппарат, поднял палец, призывая её быть внимательной.

– Теперь, пожалуйста, не двигайся, окей?

Она слегка наклонила голову – окей!

Он в последний раз оглядел её (всё ли в порядке?!) и начал снимать.

КЛИК! КЛИК! КЛИК! КЛИК! – раздавалось в студии.

Андрей работал быстро, менял ракурсы, крупности, сноровисто передвигался по комнате, приседал, выпрямлялся, опять нагибался в поисках идеального кадра. Чарли лежал неподвижно, только переводил взгляд, не отрывая преданных глаз от хозяина. Марина оказалась изумительной натурщицей, инстинктивно чувствовала, что нужно, чуть-чуть двигалась в зависимости от местонахождения фотографа (в этом чуть-чуть и было всё дело!), ему даже не приходилось ничего поправлять в её позе.

– Очень хорошо! Замечательно! – подбадривал он её.

Увлечённый съёмкой, напрочь забыл, что его губы прикрыты камерой, она не видит их и, стало быть, не слышит.

– Ты просто прирождённая модель, прямо создана для этого! – восторженно бормотал он, ни на секунду не прекращая работать. – То, что ты не можешь говорить, это здорово, это просто потрясающе! Ты не представляешь, сколько знаменитых болтливых дур я снимал! У них у всех просто недержание! Несут какую-то ахинею целый день, уши вянут слушать! Ты бы только знала, как это мешает работе, как отвлекает! А с тобой – одной удовольствие!

Андрей сфокусировал камеру на её сложенных на коленях руках – они жили какой-то своей отдельной жизнью. Тонкие длинные пальчики слегка вздрагивали, сквозь белую гладкую кожу просвечивали голубые пульсирующие жилки. Он укрупнил, скадровал, щёлкнул несколько раз.

– У тебя очень красивые руки!

Эту фразу она поняла, он как раз опустил камеру. Удивлённо повела глазами – разве? Чем же?

– Форма красивая. И потом… – Он на секунду задумался. – Они какие-то очень естественные! В этом всё дело, в твоей естественности. Модели, с которыми я работал, зачастую и позы принимали какие-то мертвые, вымученные, а как я могу при такой позе показать ее индивидуальность, раскрыть её? Да никак! Понимаешь, все работают по-разному. Одни фотографы стараются показать сексуальность модели, другие – раскрыть личность, третьи – запечатлеть какое-то мимолетное состояние и так далее.

Марина вопросительно подняла брови, ткнула в него пальчиком – а вы?

– Я? Я пытаюсь делать всё одновременно. Поверь мне, это невероятно сложно.

Он поднял аппарат, снова поймал в объектив её лицо, нажал «zoom out», выкадровал средний план. Руками он займётся потом, это ещё предстоит. Пока что надо попробовать немного изменить причёску, отбросить чёлку, пусть откроется лоб.

Работа продолжалась. Он уже дважды перезаряжал камеру. Наконец, заметил, что свет меняется, уходит. Опустил аппарат, с облегчением вздохнул:

– Уф! Пожалуй, достаточно. По-моему, кое-что у нас получилось! Устала?

Она пожала плечиками, улыбнулась – немного.

– Сейчас отдохнёшь. Давай сделаем парочку напоследок – ради хохмы!

Он взял другой табурет, разместил на нём камеру, выставил кадр. Затем подошёл к Марине, пристроился рядом, замер. В руке держал маленький пульт дистанционного управления. Она недоумённо покосилась на него, не понимала, чего они ждут. Он весело подмигнул, показал подбородком на фотоаппарат.

– Сейчас птичка вылетит!

Нажал на кнопку спуска – КЛИК! КЛИК!

Потом осторожно развернул её к себе:

– Смотри на меня!

КЛИК! КЛИК!

– Ещё разочек!

КЛИК! КЛИК!

– Ну вот, теперь всё. – Он поднял вверх два больших пальца. – Класс! Спасибо тебе большое. Чарли, ты свободен, можешь идти. Тебе тоже спасибо.

Чарли тяжело вздохнул, встал, пару раз вильнул хвостом на всякий случай и бесшумно вышел из комнаты.

Андрей разрядил камеру, выключил музыку. Изнутри его всё ещё била дрожь, радостное возбуждение не прошло.

Всё правильно!

На этот раз он, похоже, не ошибся.

Это – то, что надо!

Марина соскользнула с табурета, с облегчением выпрямилась. Она всё-таки сильно устала от неподвижного сидения. Ну и работка у этих натурщиц, не позавидуешь!

Она несколько раз качнулась из стороны в сторону, разминая затёкшее тело. Потом посмотрела на часы, взяла сумку, сложила вещи.

Закончив, уважительно поклонилась – благодарю вас, мне пора!

Андрей нахмурился:

– Как, разве ты не хочешь посмотреть, что у нас получилось?

Она в свою очередь сдвинула бровки – не понимаю, о чём вы?

– Хочешь увидеть фотографии? Тебе интересно?

Глаза её заблестели, она энергично закивала – хочу, конечно. Ещё как!

– Тогда оставь в покое сумку!

Она послушно опустила сумку на пол, выпрямилась, развела руками – я готова!

– А теперь пошли со мной!

Прямо к студии примыкала комнатка, в которой Андрей оборудовал себе фотолабораторию. Он зажёг красный свет, таинственно осветивший небольшое пространство лаборатории, плотно закрыл дверь и запахнул портьеру, окончательно отделившую их от всего мира. Он любил это неявное чувство изоляции, специально в своё время позаботился о том, чтобы сюда не проникали никакие внешние звуки. Безмолвие помогало ему полностью сконцентрироваться на работе, создавало парадоксальное ощущение какой-то потусторонности и избранности. Благодаря же красному освещению, в этой тихой комнате возникала атмосфера удивительного таинства, сопутствующего рождению чего-то значительного, замечательного, возможно даже и шедевра, перед которым будут преклоняться миллионы людей.

Марина изоляции особо не почувствовала. Она и так постоянно жила в безмолвии, так что разницы в этом для неё не было. Но она с интересом разглядывала фотоувеличитель, разнообразные ванночки, баночки, скляночки, которыми всё вокруг было заставлено. Ей это всё напомнило какую-то средневековую алхимическую лабораторию. По крайней мере, что-то похожее было изображено на картинке в школьном учебнике химии. Правда, там за длинным, уставленным ретортами, тиглем и всякими сосудами столом сидел довольно мерзкий старик в монашеском одеянии, совсем не похожий на Андрея Берга.

Андрей тем временем выбрал нужные ему банки и начал смешивать химикаты.

– Я очень люблю процесс проявки, – объяснял он ей. – Для меня он так же важен, как и момент съёмки. Поэтому я полностью не перешёл на цифру. Ты меня понимаешь? – Он заметил, что Марина с трудом видит его губы, развернулся так, чтобы ей было удобно, продолжил: – В том, как на бумаге постепенно появля ется изображение, есть что-то магическое. Я впервые узнал, как это происходит, ещё мальчиком, лет в двенадцать. И был настолько потрясён увиденным, что моя судьба фактически в тот момент и решилась. Я чётко понял, что ничего более волшебного в моей жизни до сих пор не было и уже никогда не будет. И я до сих пор так думаю. Для меня рождение фотографии – это по-прежнему некое чудо. Ты понимаешь, о чём я?

Она неуверенно кивнула – по крайней мере, стараюсь!

Он, впрочем, этой неуверенности не заметил, был увлечён своими объяснениями.

– Вот и отлично. Дело в том, что фотография – это очень сложный процесс. Сама съёмка – всего лишь верхушка айсберга, всё остальное под водой, и это всё только предстоит обнаружить! Проявка плёнки – важнейший этап на этом пути, не менее значимый, чем съёмка. Скульптор видит в куске скалы свою будущую скульптуру, которую он должен извлечь из неё, освободить от всего лишнего. Так же и настоящий фотограф, глядя на свою модель, уже думает о том, как он будет проявлять плёнку с её изображением, в какой пропорции он смешает химикаты для достижения наибольшего эффекта. Ведь от этого зависит очень многое. Довольно рискованная история, кстати. Ничего не стоит переборщить и всё загубить.

Пока Андрей говорил, руки его ни на секунду не останавливались, продолжали свою работу. Движения их были плавными, точными, уверенными.

– Вот, смотри, возьмём, например, такую вещь, как зернистость плёнки. Она определяется при визуальном тестировании изображения, понимаешь? Так везде пишут, так оно и есть. Тестирование это достаточно условно, и оно не является точным показателем зернистости пленки, а лишь относительным по сравнению с другими пленками. Ни одна фирма не станет гарантировать полное соответствие одного ролика пленки из партии другому. А это слово визуально вообще снимает с тех, кто проводит тестирования, какую-либо ответственность за результат. За него отвечает только фотограф. Как хочешь, так и экспонируй, так и проявляй! Или, скажем, разрешение, то есть количество линий, которые пленка способна передать раздельно, на миллиметр. Это значение тоже ведь довольно условно, поскольку зависит от контрастности изображения. Четкость, в смысле отчетливость пленки абсолютно в равной степени зависит от зернистости и контрастности, понимаешь? Иначе говоря, надо понимать, какое количество зерен на пленке требуется для определения различия между светлой и темной зоной изображения, и значения разрешения. Это совсем не одно и то же, как многие думают. Короче, всё опирается на твою интуицию и готовность к риску. И всё здесь важно, каждая мелочь – проявка, пуш-обработка, фиксажи, промывка, сушка, время проявления… Но если ты всё же идёшь на него, на этот риск, если ты пробуешь что-то новое, то можешь получить совершенно поразительный результат. А можешь и проиграть! – неожиданно озорно закончил он.

Марина, как завороженная, не отрывала взгляда от его губ. Смысл его объяснений большей частью ускользнул от неё, но кое-что она всё же поняла – этот человек был одержим своим делом.

Страсть, с которой Андрей говорил, произвела на неё глубокое впечатление, она раньше никогда не сталкивалась с такими людьми. В Театре пантомимы никто не произносил столь длинных темпераментных монологов, даже говорливый музыкант Рифат Юнисов, который вёл у них в «Жесте» уроки медитации.

Солнце, нещадно палившее целый день, наконец начало закатываться за горизонт.

Чарли почувствовал, что жара спала, неспешно поднялся и, сладко потянувшись, покинул своё любимое место под берёзой. Побрёл к кормушке, стал долго и жадно, с прихлёбом, пить.

Напившись, с облегчением поднял голову, громко икнул, с мокрой морды стекали капли. Трусцой подбежал к бассейну и там замер, высунув язык. Вглядывался в голубоватую воду, словно пытался что-то разглядеть на дне.

Затем неожиданно, без всякой прелюдии, с шумом прыгнул в неё и, пофыркивая от удовольствия, поплыл.

Андрей ловко подцепил плёнку, вынул её из закрепителя, подвесил на специальной прищепке.

– Теперь надо часок подождать! – пояснил он Марине. – Я вообще-то проголодался. А ты?

Она опомнилась. Этот, окружённый несколько мистической атмосферой процесс проявления на плёнке поначалу невидимого изображения вкупе с пространными объяснениями Андрея захватил её полностью.

Марина энергично кивнула – конечно! ДА!

– Ну вот и славно. Сейчас что-нибудь сообразим! Пошли!

Он отодвинул занавеску и открыл дверь.

Марина с удивлением обнаружила, что всё изменилось в студии, пока они находились в тёмной комнате. Ещё недавно залитое солнцем помещение теперь погрузилось в полумрак. На улице уже зажглись ранние фонари, из-за забора осветили потемневший двор белым, создававшим странное ощущение театральности светом.

Андрей подошёл сзади, дружески приобнял её за плечи:

– Пойдём на кухню. Я виноват, что так затянул, давно надо было тебя накормить. Но зато я сейчас исправлюсь. Я ещё допускаю, что могу быть не самым лучшим фотографом на свете, но я зато наверняка лучший повар среди фотографов! Как насчёт суши? Любишь?

Она выпятила нижнюю губку, подняла два больших пальца вверх – ещё бы!

– Тогда чего мы ждём? Вперёд!

Но перед тем как отправиться на кухню, Андрей показал ей свой кабинет.

На большом столе красного дерева, несколько диссонируя с его антикварным происхождением, разместились ноутбук, принтер, ксерокс – всё необходимое для офисной работы.

Марина с интересом разглядывала висевшие и здесь фотографии.

Это была серия «Прогулка». Две обнажённые девушки гуляли то в поле, то в лесу, то просто уходили вдаль по бесконечной дороге.

Напротив окна, на стене, один под другим висели с полдюжины японских мечей и кинжалов разных размеров – от мала до велика, все в чёрных ножнах с кисточками и иероглифами.

Она вопросительно посмотрела на Андрея.

– Всё настоящее! – гордо объявил он. – Подлинные самурайские мечи. Привёз из Японии. Можешь снять любой. Только осторожно – они острые.

Марина повела рукой. Жест означал – спасибо, не надо!

– Как хочешь, – улыбнулся Андрей. – Ну что, пойдём есть?

Они спустились вниз, в кухню, и Андрей начал готовить еду. Готовил он умело, сноровисто, даже с некоторым показным щегольством. Повязал тёмно-синий фартук, вынул из специальной подставки острый нож, аккуратно разложил на красиво отшлифованной доске всё необходимое и взялся за работу:

– Потерпи немного! Сейчас я быстро!

И вправду делал всё быстро, движения были ловкие, точные.

– Мне нравится готовить, – одновременно откровенничал он. – Мне кажется, это чисто мужское дело, а вовсе не женское, как у нас принято. У мужчин всё же больше фантазии, ты не согласна?

Марина не успела ответить, в дверь заскрёбся Чарли.

Андрей улыбнулся, впустил его?

– Что, соскучился? Ты мой любимый мальчик, мой дорогой!

Он присел, с удовольствием расцеловал собаку, потом снова взялся за нож.

– Я люблю Чарли, – серьёзно пояснил он Марине. – А он – меня. Причём это не просто любовь. Это его чувство совершенно лишено какой-либо корысти. Такое совершенно безоглядное обожание, полное растворение. Я ничем, по сути, не заслужил этого к себе отношения. Просто он выбрал меня, по каким-то своим резонам решил, что я – главное в его жизни, и всё тут. Но, с другой стороны, заслужить можно уважение, почет, ненависть, восхищение, даже преклонение. А бескорыстное обожание, или любовь, или преданность – их просто дарят, правда? Их можно принять и не принять, они бывают взаимными и безответными. Но происходит это вне зависимости от наших желаний и не подчиняется законам логики, разве не так?

Она неуверенно пожала плечами – наверное, не знаю!

Андрей не обратил внимания на этот её жест, продолжал увлечённо рассуждать. При этом точными движениями разрезал скрученный рулон на отдельные порции.

– Ужасно существовать, всё время кому-то что-то доказывая, стараться понравиться, прятать истинные чувства, демонстрировать то, чего от тебя ждут окружающие. А жить так пришлось бы, не будь рядом таких вот Чарли, которые безоглядно принимают нас такими, какие мы есть, не пытаются переделать и любят со всеми-всеми недостатками, а скорей всего, просто не видят в нас ни одного изъяна…

Он приостановился, посмотрел на неё внимательно.

– Но ты не думай, я тоже люблю его. Может, не столь безоглядно, но люблю. Я вообще люблю любить, люблю свою любовь, люблю это состояние, понимаешь?

Она опять повела плечиком – не совсем.

На этот раз он заметил:

– Я тебе объясню. Дело в том, что любовь – это творчество. Поэтому люди, которым везёт в жизни пережить любовь, воспринимают этот период как самый важный и счастливый. Любовь – сродни кино. Это – создание некоего иллюзорного мира. Люди, находящиеся рядом, как правило, не видят его, не чувствуют, потому что они не внутри него, а снаружи. А влюблённые, они же – творцы, создают его в полном упоении. И созданное остаётся навсегда. Только не на экране, а в душе. Поняла?

Марина поджала губы, наклонила голову, чуть подняла плечи – пожалуй, да, более-менее.

– Я тебя утомил? Сейчас будем есть, ещё буквально десять минут. Хочешь, прогуляйся, пока я закончу?

Она закивала – с удовольствием!

– Чарли, покажи Марине наши владения! Он тебя проводит. Я вам сейчас свет зажгу.

Чарли радостно вильнул хвостом и послушно выскочил в открытую дверь. Марина последовала за ним.

Во дворе сумерки уже плавно перетекали в настоящий летний вечер. Зажёгся ещё один фонарь, внутренний, загорелась и подсветка бассейна, отчего вода с плавающими на ней ветками приобрела таинственный, манящий вид.

Быстро сгущавшийся туман придавал всему двору ощущение нереальности. Будто некий незримый режиссёр руководил освещением и спецэффектами для создания специальной, романтической атмосферы.

Марина со снующим рядом Чарли прогулялась вокруг бассейна, подошла к высаженным вдоль забора берёзам. Ей казалось, что вокруг царит полнейший покой и тишина. Она не могла слышать, что там, за забором, где находился пустырь, шла своя оживлённая жизнь, звучали голоса, хлопали дверцы, жужжали моторы – кто-то уезжал, кто-то, наоборот, парковался.

Чарли неожиданно вытянулся, приглядываясь и принюхиваясь, затем сделал два прыжка в сторону и схватил какой-то тёмный, валявшийся на земле предмет.