Текст книги "Происки любви"

Глава десятая
Фильм «Нескончаемые поиски любви». Принцесса

 
Можно краше быть Мэри,
Краше Мэри моей,
Но нельзя быть милей
Резвой, ласковой Мэри.
 

Дж. Н. Г. Байрон

Принцесса была очаровательна. Шоколадного цвета, с изумительной точёной фигуркой и выразительными сливовыми глазами, она походила на ожившую статуэтку из эбенового дерева, которые в Санином детстве почему-то в избытке продавались в комиссионке на Фрунзенской набережной. У неё была прелестная манера произносить английское r с лёгким французским акцентом, выдававшим полученное в Сорбонне образование, и ещё к тому же пухлые, чуть вывороченные губы, на которые Саня периодически бросал беспокойные взгляды.

Показывая принцессе весь обязательный туристический набор московских достопримечательностей, Саня с некоторым удивлением всё чаще за этот длинный день ловил себя на том, что ни о чём, кроме этих тёмно-вишнёвых дразнящих губ, он толком и думать не может.

Будучи честным человеком, он немедленно задался вопросом, столь же привлекательны ли были бы для него эти манящие губы, если бы принадлежали они обыкновенной полуграмотной негритянке из какой-нибудь бедной африканской деревеньки, а не благородной особе королевской крови, и с гордым достоинством, практически не кривя душой, ответил себе, что да, безусловно, эта девушка также восхищала бы его, даже если бы она была родом из дикого племени каннибалов.

Но с другой стороны, конечно, чего греха таить, тот факт, что Ташуша получила превосходное европейское воспитание, крайне благоприятно сказывался на их взаимоотношениях.

Сейчас, несколько утомлённые бесконечным мотанием по раскалённому городу, они плыли на речном трамвайчике по Москва-реке, наслаждаясь лёгким ветерком, весело игравшим с курчавыми волосами принцессы.

– How would you say,“that’s beautiful” in Russian[1]1
  How would you say “that’s beautiful” in Russian? – Как ты скажешь по-русски «это красиво»?


[Закрыть]? – поинтересовалась она, любуясь разворачивающейся перед ними открыточной панорамой Кремля.

– Это красиво! – перевёл Саня, с трудом отвлекаясь от её чуть приоткрытого рта, во влажной глубине которого блестели феноменальной белизны зубы.

– Эта кгасива! – старательно повторила принцесса, премило грассируя. – What are you looking at? – удивилась она, поймав взволнованный Санин взгляд. – What’s wrong[2]2
  What are you looking at? What’s wrong? – На что ты смотришь? Что-то не так?


[Закрыть]?

– Nothing is wrong, – отвечал уличённый Саня. – I am sorry.

– What are you sorry about[3]3
  What are you sorry about? – О чём ты сожалеешь?


[Закрыть]? – удивилась принцесса.

Саня быстро огляделся. На корме, по счастью, никого, кроме них, не было.

– May I ask you something[4]4
  May I ask you something? – Могу я кое о чём у тебя спросить?


[Закрыть]? – спросил он.

– Sure[5]5
  Sure. – Конечно.


[Закрыть], – улыбнулась девушка, в очередной раз продемонстрировав свои великолепные зубы.

– Can I do the something that I have been thinking about the whole daylong[6]6
  Can I do the something, that I have been thinking about the whole day long? – Могу я сделать кое-что, о чём я думаю целый день?


[Закрыть]? – стараясь, чтобы голос звучал как можно непринуждённей, произнёс Саня.

– Of course, – недоумевая, пожала плечами принцесса. – Go ahead[7]7
  Of course. Go ahead! – Разумеется. Давай!


[Закрыть]!

– Ну что ж, – вздохнул Саня, – была не была. Где наша не пропадала? Всюду она пропадала!

И, больше уже не мешкая, проваливаясь куда-то, приник к её дразнящим выпуклым губам бесконечным, навсегда остающимся в памяти поцелуем.

Невероятную стремительность развития отношений с шоколадной принцессой Саня объяснял для себя исключительно временными рамками, ограничивающими пребывание южноафриканской красавицы на московской земле. Дни неслись с ошеломляющей Саню скоростью, несмотря на то что непосредственная цель приезда высокородной особы – кинофестиваль и всё с ним связанное, – вдруг оказалось чем-то весьма второстепенным во всей этой дикой круговерти, захлестнувшей их обоих.

На пятый день знакомства, давно переросшего в стадию почти семейных отношений, когда партнёры понимают другу друга с полуслова и полувзгляда, Саня решил пригласить принцессу домой.

Родителей он все эти безумные дни практически не видел, так как дома не ночевал, пару раз только забегал днём, чтобы переодеться, поэтому они были совершенно не в курсе неожиданных событий Саниной жизни. Приученные к всевозможным сюрпризам за время взросления сына, они, тем не менее, оказались не совсем подготовлены к внезапному появлению в доме чернокожей барышни, руку которой гордый собой Саня не выпускал ни на секунду, и украдкой всё время разглядывали премило щебечущую незнакомку.

Напряжённость ситуации, правда, немножко сглаживалась тем, что у них в это время находился в гостях старинный друг отца, знаменитый физик, академик Роман Байковский, зашедший на этот раз вместе со своей любовницей Норой, в тесной связи с которой он состоял уже несколько лет, что, впрочем, никак не отражалось на его стабильном семейном положении. Жена его смотрела сквозь пальцы на эту ситуацию, постольку-поскольку была совершенно уверена, что её благополучию при этом ничто не угрожает. Мало того, ей, как было известно, даже импонировало, что у супруга была столь молодая и красивая любовница. Поэтому академик вполне мог себе позволить заявиться к их общим друзьям в сопровождении Норы, не страшась при этом последующих семейных скандалов.

Роман Байковский был импозантен, вальяжен, говорил громко и зажигательно. Он недавно с шумом отметил свой шестидесятилетний юбилей, по случаю которого сделал себе долгожданный подарок – купил спортивный «порше», получил поздравление с юбилеем от президента, орден и теперь пребывал в полнейшем удовлетворении от того, как всё удачно складывалось в его судьбе.

В каждом жесте моложавого академика, в его ироничном прищуре, в победном звучании его трубного голоса чувствовалось, что он очень понимает вкус этой жизни, особую пикантность которой безусловно придавала сопутствующая ему элегантная Нора, с её породистым красивым лицом и стройными, не помещающимися под столом ногами, задумчиво курящая американскую сигарету на длинном дорогом мундштуке.

Нора также не без интереса взирала на чужеземную гостью, но при этом любопытствующий взгляд её периодически соскальзывал на Саню, в свою очередь пытливо пытающегося уловить реакцию родителей на свою пассию. Одновременно он механически продолжал переводить восторженный ответ принцессы на традиционный мамин вопрос, как ей нравится Москва.

Москва Ташуше нравилась чрезвычайно, особенно некоторые её представители, и оттого она охотно, с искренним энтузиазмом делилась своими впечатлениями. Родители вежливо слушали, Байковский посмеивался, Нора окутывалась клубами ароматного дыма, выпускаемого хорошо очерченными губами.

Гостья неожиданно закончила свой витиеватый монолог вопросом, где в доме restroom, то бишь туалет, и, получив ответ, тут же удалилась.

Все проводили взглядом её прямую, почти балетную спину, заканчивающуюся выразительной оттопыренной попкой, и молча переглянулись.

Наступила какая-то не совсем приятная пауза.

– Скажи, Саня, а нельзя всё-таки, чтобы у тебя были чуть менее экзотические увлечения? – в конце концов вкрадчиво поинтересовался папа.

– Ну почему же, девочка очень мила, – благодушно пробасил Байковский, заговорщицки подмигивая Сане.

Саня на это подмигивание никак не отреагировал, поскольку ему решительно не понравилась снисходительность, с которой Байковский вступился за него.

Ташуша вернулась.

– Скажите, а вы что, одна в Москву приехали? – продолжая допрос, мило улыбнулась мама.

Саня перевёл.

– Нет, я приехала с папа, – блеснув своими невероятными зубами, ответила девушка.

– Вот как? А кем же у вас папа работает? – настойчиво продолжила мама, несмотря на выразительные Санины взгляды.

Саня со вздохом перевёл. Он давно и с опаской ждал этого вопроса.

Ташуша же неожиданно решила проявить себя во всём блеске. Уроки русского языка, которые в течение этих дней она получала практически круглосуточно, не прошли даром.

– Мой папа… работает… – не без труда выговорила она, по-французски ставя ударение на последних слогах.

Поймав смятённый Санин взгляд, она поняла, что что-то произносит неправильно, и тут же вспомнила, что в русском языке, как он ей объяснял, ударение ставится иначе. Поэтому в последнем, слетевшим с её вишнёвых полных губ слове «королём» она сделала ударным первый слог. Вкупе с её грассирующем «р» всё слово таким образом прозвучало необыкновенно загадочно.

– Кем-кем? – переспросила мама, полагая, что она ослышалась.

– Королем, – всё с тем же ударением на первом слоге уверенно повторила Ташуша и одарила слушающих своей изумительной белоснежной улыбкой.

Зита и Гита, две близняшки шимпанзе, сосредоточенно разглядывали неожиданного посетителя сквозь прутья своей тесноватой клетки. Похоже было, что он произвёл на них вполне благоприятное впечатление, судя по тому, что сёстры в конце концов удовлетворённо вернулись к прерванному было его внезапным появлением любимому занятию – ловле блох.

Посетителем был Саня. Он возбуждённо расхаживал по закулисному пространству, размахивая руками и мешая ответственному Тоше осуществлять возложенную на него важную обязанность – кормление дрессированных животных.

– Я чего-то не понял, дед, – в конце концов сказал Тоша, устав от Саниного многословия. – К чему ты мне это всё рассказываешь? Ты чего, жениться на ней решил, что ли?

Саня оторопело уставился на него. С такой откровенностью он пока ещё этот вопрос не рассматривал.

А в самом деле, почему бы и не жениться?! Она образованна, богата, хороша. А уж в постели просто сказка! А потом неплохо в конце концов унаследовать королевство.

– Ага, – кивнул он, – решил.

– Вот как? – с интересом разглядывая друга, вопросил Тоша. – И где же вы жить будете?

– Ну… в Париже, – неуверенно сообщил Саня.

– А-а… – поправив очки, протянул Тоша. – А что, папаша её, тесть твой, на это согласен?

– Ну, мы это ещё не обсуждали…

– А может, он хочет, чтобы наследница рядышком жила, ты не думаешь?

– Возможно, конечно, – озаботился Саня.

– Ну и чего тогда?

– Тогда, может, там поживём, в Лесото, – беззаботно ответил жених.

– Среди негров? – уточнил Тоша.

– Ну да, – кивнул Саня.

– А они тебя не съедят, ты уверен?

– Не смешно, – обиделся будущий член королевской семьи.

– Ну хорошо, – миролюбиво продолжил Тоша, переходя к следующей клетке – удаву Ване, – а дети у вас будут?

– Конечно, – уверенно ответил Саня. – Ясное дело.

– Тоже негры, – педантично уточнил Тоша, бросая в клетку к Ване десятка два разбегающихся белых мышей.

– Почему обязательно негры? – запротестовал будущий отец.

– Гены, дед! – со знанием дела ответил ему верный друг. – Гены у негритянской расы намного сильнее чем у белой. Так что ты тут даже не сомневайся. Дети у тебя будут негры.

– Ну и что? – после долгой паузы продолжил Саня. – Подумаешь. Ты что, расист?

– Я? Нет.

– Так чего ты тогда пристал с этими грёбаными генами!

– Я? Ничего. Просто чтоб ты знал. Чтоб у тебя потом неожиданности не было, когда в роддом придёшь.

– Спасибо за заботу.

– Пожалуйста, пожалуйста.

Тоша понаблюдал за Ваней, который начал медленно разворачиваться, что свидетельствовало о том, что мышами он заинтересовался, и направился к следующей клетке – свинье Параске. Внезапно приунывший Саня молча тащился за ним.

– А будущий тесть не хочет тебе, например, чего-нибудь хорошее подарить? – неожиданно поинтересовался Тоша.

– Свадебный подарок? – оживился Саня. – Типа приданое?

– Ну да. Типа там «мерседес» какой-нибудь. А то стыдно, без пяти минут зять пешком ходит. Несолидно.

– А как же! Конечно, – уверенно заявил Саня. – Ещё как подарит. Самолёт или отель.

Тоша повернулся и внимательно посмотрел на друга сквозь стёкла своих круглых очков.

– Отель – это круто, – в конце концов заключил он.

Глава одиннадцатая
Театр абсурда

 
Слишком много разговоров,
Пересудов, перекоров,
Бесконечных рассуждений,
Полувзглядов, полумнений…
 

С. Чёрный

В зале зажёгся свет. Виктор, волнуясь, искоса огляделся. Сегодня народу на просмотре было вдвое меньше. Не было Стрельцова, снимавшего рекламу где-то за городом, по неизвестной причине отсутствовал Марк Рыскин, не пришёл Юра, объяснивший, что инвестор вызывает у него такую идиосинкразию, что он за себя не ручается, поэтому лучше ему посидеть дома. Что же касается самого Аптекарева, то он, опоздав на полчаса, появился на этот раз без громилы имиджмейкера, а всего лишь в сопровождении «консультанта по культуре» Ирины, весь просмотр не снимавшей широкополой, не совсем по сезону чёрной шляпы, олицетворявшей, очевидно, ту самую, пресловутую культуру.

Тишина, проступившая в зале, не сулила ничего хорошего. Виктор по опыту знал, что когда материал нравился, то, наоборот, тут же возникало оживление, все ёрзали, переговаривались, рвались в бой. На этот раз ничего подобного не происходило.

– Позвольте мне, Сергей Иваныч? – прервал молчание деловитый голос консультанта по культуре.

– Давай! – милостиво разрешил инвестор.

– Я бы хотела задать вопрос режиссёру, – неспешно начала консультантша, усиленно напирая на два «с» в слове «режиссёр». – Как я понимаю, каждый фильм предполагается снимать в некоем определённом жанре. Так вот что, собственно, за жанр такой в данном случае, я что-то никак не могу уловить. Вся эта история с принцессой, это ведь не всерьёз, я полагаю, так это что, комедия? Если это комедия, то должны быть, извините меня, какие-то гэги специфические, юмор соответственный. А тут я никаких гэгов что-то не уловила…

– Кого ты не уловила? – перебил Аптекарев.

– Гэгов. Ну, в смысле, трюков каких-то специальных, комедийных эффектов…

– Ага, – кивнул головой инвестор.

Кивок при этом вышел у него какой-то неопределённый. Трудно было сказать, соглашается ли инвестор со своим консультантом или, напротив, не одобряет услышанное.

– Вы фильм «Римские каникулы» никогда не видели? Классическая картина. С Грегори Пеком и Одри Хепберн? – воспользовавшись паузой, спросил Гордин.

– Нет, ваших классических «Римских каникул» я не смотрела, – почему-то обиделась консультантша. – Я, извините, Виктор Борисович, того, что необходимо, не успеваю смотреть. А сейчас я с вашего разрешения хотела бы продолжить. Дело в том, что я исхожу, разумеется, прежде всего из коммерческих соображений. Мы ведь обязаны проводить определённый маркетинг, не так ли? Так вот, хотелось бы понять, на какую, собственно, аудиторию рассчитан фильм. И какова, так сказать, его сверхзадача. Не знаю, в курсе ли вы, но Сергей Иванович в своей депутатской программе всячески проводил национальную идею, и, соответственно, хотелось бы, чтобы картина, выходящая при его непосредственном участии, эту идею каким-то образом несла бы на себе. А я, простите, не совсем понимаю, какое чувство патриотизма будет воспитывать фильм, где герой влюбляется и вступает в интимные отношения с какой-то африканской принцессой…

– А кто её играет? – снова перебил несколько заскучавший депутат. – Где это вы нашли такую черномазенькую?

– Московская студентка, Сергей Иванович, – услужливо подхватил Речевский. – Мэри Нэйл. В МГУ учится, на третьем курсе. Очаровательная, правда?

– А как она по-русски, нормально?

– Вполне. Есть лёгкий акцентик, но, конечно, не такой, как на экране. Это она специально.

– Так что она, способная, значит, артистка? – повернулся к Виктору Аптекарев.

– Мне кажется, весьма, – несколько недоумевая, ответил Гордин. – Она очень естественна. Вы же сами видите.

– Ну да… – глубокомысленно произнёс инвестор. – Вообще-то хотелось бы понять её, так сказать, актёрские возможности получше. Изучить, так сказать, вопрос. Как-то можно на неё выйти?

– Разумеется, – улыбнулся Речевский. – У нас есть все координаты Мэри. Если хотите, Сергей Иванович, мы с ней незамедлительно свяжемся, и она вам позвонит?

– Давайте, это самое правильное, – деловито кивнул Аптекарев. – Всё-таки роль большая, очень важная, надо к вопросу подойти серьёзно. Опять-таки политкорректность надо соблюсти… С этим, сами понимаете, надо быть очень осторожным сейчас. Сами знаете, что в мире творится. Терроризм сплошной…

– Понимаю вас, – засуетился Речевский. – Вы абсолютно правы…

– Давайте, пусть позвонит, и поскорее, не затягивает с этим, – значительно произнёс инвестор. – Нам тоже надо определяться. Лучше всего завтра, с двенадцати до часу…

Гордину показалось, что он сходит с ума. Он уже ничего не понимал в происходящем. О какой политкорректности шла речь? При чём тут терроризм? О чём собирался говорить Аптекарев с очаровательной юной англичанкой Мэри Нейл? Почему такую важность вдруг обрела эта роль, далеко не самая главная в картине? Тем более что роль практически сыграна, остался один маленький эпизодик!..

Он покосился на консультанта по культуре, на вопросы которой он так и не ответил, поскольку выступления её и пространных комментариев как будто и не было. О них уже никто не вспоминал, и раздосадованная Ирина давно скрылась под широкими полями шляпы.

Виктор незаметно усмехнулся. Театр абсурда, в котором он пребывал все последние годы, упорно развивался по своим внутренним законам, и временами, когда у него хватало выдержки переводить себя из участников в зрители, он получал массу удовольствия от лицезрения основных персонажей в действии.

– Ещё там какой-то материал остался? – донёсся до него голос инвестора.

– Как, Витя? Что-нибудь ещё покажешь? – повернулся к нему директор.

– Материала вообще много, но сегодня ничего больше нет, – решительно покачал головой Гордин. – Есть ряд полуготовых сцен, но они пока даже не смонтированы. Только успел дубли отобрать.

– Ну, хорошо, – миролюбиво заключил Аптекарев. – Давайте ещё разок увидимся. Давайте через недельку соберёмся, посмотрим всё, что там осталось, и окончательно всё решим. А я за это время пообщаюсь с этой вашей черномазенькой, пойму, чем она дышит и чем это нам грозит!… Хе-хе-хе!…

Он разразился громким жизнерадостным ржаньем. Речевский заулыбался ответно.

Что же касалось Виктора, то он никакого участия в спонтанном веселии не принял.

– Ну чего, Ира, тронулись? – резко оборвав смех, депутат встал и хрустко потянулся всей своей мощной фигурой. – Значится, про всё договорились?

Не дожидаясь ответа, он пожал руки Гордину и Речевскому и бодро удалился. Консультант по культуре, пробормотав что-то невнятное, помахивая, как крылышками, полями шляпы, заторопилась за ним.

– Найди Марка, пусть срочно со мной свяжется, – сказал директор, глядя вслед удалившимся гостям. – Куй железо, пока горячо!

– «Куй» – это повелительная форма от слова «ковать», – раздумчиво произнёс Виктор. – А «хуй», стало быть, это повелительная форма от слова «ховать», то бишь «прятать».

– Это ты к чему, Вить? – удивился Речевский.

– Так, – продолжая пребывать в задумчивости, сказал Гордин. – К слову. Я вот тут для тебя набросал список сцен для следующего просмотра. Хуй их в карман, Володя!

В фойе студии Гордина ждал сюрприз. Радостно блестя чёрными арабскими глазами, навстречу к нему рванулся внук Борька. Вслед за ним шагнула улыбающаяся Алла в элегантном чёрном кашемировом пальто.

– Ну, как прошло? – спросила она, целуя Виктора и окутывая его сладким облаком терпких духов, арабских или французских, это уже он не разобрал.

– Да вроде ничего, нормально, – ответил Гордин, с подозрением разглядывая импозантную дочь. – Пока окончательно ничего не решилось. Передай Юре, что через неделю будет ещё один просмотр. У тебя что-нибудь случилось?

– Да ничего не случилось, – рассмеялась Алла. – Нас с Юрой в гости позвали. К моей подруге Ларисе. Внезапно. А Борьку девать некуда. Мама не может – у неё запись. Ну вот, мы и решили заехать, тебя перехватить. Возьмёшь его на вечер?

– Возьму, – согласился Виктор. – А Юра где?

– В машине, где же! На улице ждёт. Мы торопимся очень, опаздываем. Спасибо, папа. Я позвоню попозже. Если не сильно поздно будет, я его сегодня заберу, а нет, так завтра утром. Хорошо?

И Алла, не дожидаясь ответа, ловко устремилась к выходу.

– Хорошо, – машинально кивнул Гордин, с интересом глядя ей вслед.

Когда Алла вот так решительно и прямо двигалась, она очень напоминала ему Людмилу.

– Скажи Юре, мне с ним поговорить надо, – запоздало спохватился он.

Но Аллы уже не было. Фраза повисла в воздухе и медленно, с тихим шорохом осыпалась на грязный, уложенный мраморной плиткой, пол.

Виктор перевёл взгляд на Борьку, который с собачьей преданной готовностью заглядывал ему в глаза.

– Ну чего, двинули? – спросил он у него.

– Двинули! – обрадовался внук.

Войдя в подъезд, они нос к носу столкнулись с Надеждой Павловной, объёмистой соседкой Гординых по площадке, Женщиной, как называл её Юра Федорин, Крупных Форм.

– Здравствуйте, Витенька, – утробным голосом поздоровалась соседка.

Гордин сдержанно поприветствовал крупногабаритную даму.

– Вы что же, я вижу, опять в одиночестве пребываете? – строго вопросила она, скептически оглядев их обоих.

– Почему же, мы вдвоём, – попробовал было уйти от разговора Виктор.

– Я имею в виду другое, вашу супругу, – со значением пояснила Надежда Павловна, не двигаясь с места.

– Да, Люба сейчас в отъезде, – несколько сконфуженно подтвердил Гордин.

– Нехорошо это, – неодобрительно покачала головой Женщина Крупных Форм. – Неправильно. Слишком часто она у вас уезжает. Я считаю, что мужчин одних надолго оставлять нельзя. Вы меня понимаете?

Виктор уклончиво пожал плечами.

– Вот именно! Это, знаете ли, всё чревато! – туманно объявила соседка, не обратив ни малейшего внимания на эту слабую попытку возразить ей. – Мужчины к самостоятельной жизни не приучены. Я лично Виталия Эдуардовича никогда не оставляла и одного никуда не отпускала. Я ведь всё понимаю!.. – Она неожиданно помягчела. – Вы, Витенька, если что надо, не стесняйтесь, заходите запросто, по-соседски.

Произнеся это, Надежда Павловна старательно изобразила улыбку и торжественно удалилась, величественно пронеся мимо поражённого Борьки свою монументальную фигуру.

– Эта тётя мне не ндравится! – сообщил внук, глядя вслед крупногабаритной соседке.

– Мне, честно говоря, тоже, – согласился Гордин. – Бог с ней, Борь. Мы вот сейчас ужинать будем. Настя нам что-нибудь вкусненькое сварганит. Она знаешь какая умелица!..

Однако, мечтам этим осуществиться в нынешний вечер было явно не суждено. Настя спешно собиралась в модный клуб «Кабана», где она договорилась встретиться с какой-то своей новой подружкой, а потому от готовки и обслуживания решительно уклонилась.

– Сами, сами, сами! – пропела Настя. – Вы же вдвоём, вам скучно не будет.

Она чмокнула Виктора в щёку, Борьку в нос и весело порхнула к двери.

– Мама не звонила? – успел выкрикнуть Гордин ей вслед.

– Звонила, – выскальзывая в дверь, отвечала Настя, – она там ещё на неделю застряла, на этих Сейшелах. Всё, пока, я опаздываю.

Дверь захлопнулась.

Виктор переглянулся с внуком.

– Ну что ж, сами так сами, – вздохнул он и полез в холодильник.

Спустя полчаса они сидели вокруг стола и с аппетитом уплетали фирменное Гординское блюдо – яичницу с сосисками. Несмотря на присутствие внука, безусловно вносившего определённое оживление в тихую атмосферу квартиры, наглухо отрезанной от внешнего мира новомодными стеклопакетами на окнах, Виктор никак не мог отделаться от тягостного, давящего изнутри ощущения полной никчёмности своего существования.

Нельзя сказать, чтобы ощущение это было чем-то новым в его жизни. Оно возникало периодически, во время его нередких вынужденных простоев, заполненных безнадёжными поисками финансирования и бесконечными пустыми переговорами с весьма далёкими от искусства людьми типа Аптекарева. Рано или поздно в такой период наступал момент, когда Виктору физически не хватало воздуха, аптекаревы двоились и множились перед его уставшими глазами, а театр абсурда, в котором он поневоле участвовал, принимал всё более масштабный вид, заполоняя собою все видимые уголки мироздания.

В подобный момент его не радовало уже ничто – ни новый выпуск на кассетах и DVD «Любви второгодника», ни внезапный показ «Белого утра» по Первому каналу, ни ретроспектива его фильмов в центре Москвы, в Доме Ханжонкова. Скорей, наоборот, его донельзя раздражало любое упоминание старых картин, поскольку он давно уже жил только новым своим фильмом, и ничто, кроме этого, его по большому счёту не волновало.

Виктор был прежде всего человеком процесса, результат как таковой интересовал его намного меньше. То есть, конечно, ничто людское было ему не чуждо, и он, разумеется, не без любопытства смотрел на то, как его детище выходит в свет, нервничал, ожидая реакции публики, особенно на первом показе, но все эти переживания на самом деле были жалким отголоском тех высоких эмоций, которые он переживал во время работы, когда только он один и был высшим судьёй собственного творения, мучаясь и становясь временами бесконечно несчастным, поскольку не находил единственного верного решения в движении ли актёров, в композиции ли кадра, в создаваемой ли им атмосфере сцены, а потом вдруг ощущая прилив невероятного счастья оттого, что всё же нужное решение находилось, и всё внезапно складывалось, и было понятно, что это оно и есть то искомое и лучше уже быть не может.

Ради этого ощущения и жил на свете Виктор Гордин, именно это и составляло смысл его существования. И каким бы ни казалось выпендрёжем или, говоря иначе, определённым кокетством его якобы напускное равнодушие к судьбе своих готовых картин, тем не менее это и было одним из его секретов, его тайной правдой, которая состояла в том, что он с трудом помнил свои прошлые работы, редко, как правило, нечаянно и без всякого интереса читал попавшиеся ему в руки рецензии, с искренним удивлением пересматривал свои фильмы, когда вдруг выдавался случай, всякий раз при этом поражаясь каким-то собственным открытиям и удачам или же, напротив, отчаянно страдая от внезапно замеченных им просчётов.

Но даже эти страдания были на самом деле достаточно поверхностными, он забывал о них очень быстро, поскольку все его помыслы были связаны с той работой, с тем фильмом, которым он жил сейчас, всё последнее время. И уж если этот фильм по каким-то причинам не шёл, то бишь не двигался вперёд от творческого ли тупика, в который он, Виктор, неожиданно для себя попадал, или же, вдруг, как нынче, картина зависала в пространстве из-за каких-то внешних обстоятельств, (неизвестно, кстати, что было хуже!), то вот тогда-то и наваливалась на него чёрная, беспросветная тоска, с которой ему по мере мужания (или уже старения?..) всё тяжелее становилось справляться.

Чем тщательнее разыгрывал он отведённую ему роль в театре абсурда, тем меньше понимал, зачем, собственно, он вообще участвует в этом нелепом представлении под названием «Жизнь и судьба В. Б. Гордина». Спектакль этот, как при сильной рапидной съёмке, шёл всё медленнее и медленнее, пока не замирал окончательно на некоей безнадёжной безумной сцене, тянувшейся бесконечно.

Люба, за несколько лет их совместной жизни привыкшая ко всему и безмолвно всё понимавшая, как-то ухитрялась в такие моменты многое брать на себя, своей абсолютной незыблемой верой в него помогала продраться сквозь сплошную, окружавшую его черноту, впереди внезапно обнаруживался какой-то просвет, и понемножку всё вставало на свои места, приходило в движение, обретало смысл и вновь начинало двигаться.

Но Любы нынче, как назло, не было, она пропадала на каких-то мифических далёких островах в Индийском океане, что же касается внука Борьки или верного попугайчика Вовы, то ни тот, ни другой ни в малейшей степени не могли понять, а тем паче разделить его теперешнее состояние.

Ах, Люба, Люба…

А ещё называется жена!..

На редкость бездушные создания эти женщины! Просто удивительно, как она не чувствует, что она так нужна ему сейчас, что её место здесь, потому что на самом деле то, что происходит с ним, неизмеримо важнее идиотских неурядиц с тупыми туристами, срывающимися с поводка сразу после пересечения границы…

Виктор вздрогнул, с удивлением глядя на что-то вопящего и активно жестикулирующего Борьку. В уши резко ворвался назойливый дверной звонок.

– Кто бы это мог быть?

Он успокаивающе улыбнулся взволнованному ребёнку, подмигнул ему и отправился открывать.

На пороге стоял Гена, держа в руках починенный видеомагнитофон.

– Здоров, Борисыч! – осклабясь, затараторил телемастер. – А я мимо ехал, дай, думаю, заскочу, может, ты дома. У меня в мобиле батарейка села, звонить неоткуда. Ну, видишь, всё нормально, застал, значит. Я это… всё сделал, почистил, посмотришь, как работает. На, держи, я заходить не буду, тороплюсь, клиентка одна ждёт, сам понимаешь!

Он лукаво подмигнул и коротко хохотнул, блеснув золотой фиксой.

– Сколько с меня? – усмехнулся неуёмности мастера Виктор.

– Потом сочтёмся, я на днях забегу. Ты, главное, проверь, как работает. А ты чего, болеешь, что ли? – вдруг озаботился Гена.

– Да нет, всё в порядке.

– Ну смотри, а то чё-то вид у тебя смурной. Ты, кстати, в салон-то звонил?

– Нет пока, – покачал головой Виктор.

– Вот это зря! – огорчился мастер. – Ты это дело не откладывай! Я тебе говорю, Борисыч, такой кайф словишь, про все свои проблемы забудешь! Главное в жизни – не зацикливаться, правильно? Я вот вчера в одном месте был, первый раз, кстати, такой улёт!.. В общем, потом как-нибудь расскажу подробно, а то спешу сильно. Но это место, то, что я тебе телефон дал, тоже хорошее, так что ты позвони, не тяни! Спасибо мне потом скажешь!

– Ладно, позвоню, – пообещал Виктор, понимая, что иначе разговор будет длиться бесконечно.

– Ну вот это другое дело! – одобрил Гена. – Ладно, Борисыч, я побёг, а то клиентка заждалась. Потом расскажешь!

И всё с тем же довольным хохотком жизнерадостный телемастер, прыгая через две ступени, ринулся вниз по лестнице.

Виктор вернулся в комнату. Борька за столом и Вова на жёрдочке, одинаково наклонив головы, выжидательно смотрели на него.

Виктор дёрнул левым плечом, хмыкнул что-то невнятное, с полминуты бесцельно и, всё более раздражаясь, послонялся по квартире, затем сообразил, что причиной этого раздражения был несчастный видик, который он таскал в руках, с облегчением избавился от него, сунув на какую-то полку, плюхнулся в своё любимое кресло, кончиками пальцев нащупал провалившийся глубоко за сиденье пульт, обдирая о какие-то железяки и пружины тыльную сторону ладони, исхитрился извлечь этот чёртов пульт наружу и, завершив в конце концов эту замысловатую операцию, со вздохом откинулся на мягкую спинку и включил телевизор.

Впрочем, тут же и подался вперёд, так как на экране, сочно улыбаясь, так, как это умела только она одна, возникла Нонна Поглазова. Улыбка у неё была такая, как будто, рассказывая гурманам о достоинствах кулебяки, она на самом деле намекала на куда более изощрённые удовольствия, чем простые кулинарные радости.

– А вот эта тётя мне ндравится! – заметил тихо подошедший сзади Борька.

Виктор покосился на вперившегося в телевизор внука.

– Вкус у тебя неплохой! – одобрил он.