Текст книги "Происки любви"

ВИКТОР. Я-то что могу сделать? Я ей помогаю с Борькой, сижу с ним постоянно. Им обоим, видимо, нужно время, чтобы разобраться во всём…

ЛЮДМИЛА. Юре нужно, чтобы его подтолкнули в спину, вот что ему нужно. Я что, не понимаю, что ли, он закоренелый холостяк, всю жизнь с мамочкой прожил, такому жениться как кость в горле, никогда он сам на это не решится! Ты, как его ближайший друг, должен ему помочь, он тебе сам потом спасибо скажет! Или ты хочешь, чтобы твоя дочь так и куковала в одиночестве?! Думаешь, ей мало этой арабской истории? Хочешь ей окончательно сердце разбить?

ВИКТОР (пожимая плечами). Вовсе я этого не хочу!

ЛЮДМИЛА (придвигаясь). Тогда почему ты с ним до сих пор не поговорил? По-мужски! Либо пусть женится, либо не морочит ей голову. Она уже не девочка!

ВИКТОР. Вот именно!

ЛЮДМИЛА (отодвигаясь). В каком смысле?

ВИКТОР. В том смысле, что на самом деле она вполне самостоятельный человек. И в состоянии решить свои проблемы сама.

ЛЮДМИЛА (снова повысив голос): Ах вот оно что! То есть ты устраняешься, умываешь руки! Понтия Пилата из себя строишь! Ничего другого, Гордин, я от тебя и не ожидала!

ВИКТОР. Да ничего я не устраняюсь, просто…

ЛЮДМИЛА. А если не устраняешься, так подумай о своём ребёнке и сделай что-нибудь, чтобы ей помочь! Ты что её не знаешь, она же вся из себя такая гордая, в тебя, дурака, пошла! Она же на за что рта не откроет, слова этому старому похотливому козлу не скажет, так и будет молча страдать и ждать неизвестно чего!.. Тебе, наверное, это нравится? Скажи?!

ВИКТОР. Нет, не нравится!

ЛЮДМИЛА. А тогда чего ты ждёшь? Чтобы она руки на себя наложила?

ВИКТОР. С какой это стати она должна наложить на себя руки?

ЛЮДМИЛА. Потому что вы её до этого доведёте!

ВИКТОР. Кто это «вы»?

ЛЮДМИЛА. Ты со своим грёбаным соавтором!

ВИКТОР. А я-то при чём?

ЛЮДМИЛА. Вот именно, что ни при чём. А хотелось бы, чтобы был при чём. Если, конечно, ты отец. Или ты уже отцом себя не чувствуешь?

ВИКТОР (через паузу). Чувствую.

ЛЮДМИЛА Тогда сделай наконец что-нибудь!

ВИКТОР (снова через паузу). Хорошо, я попробую с ним поговорить.

ЛЮДМИЛА (жёстко). Именно, что попробуй! И не откладывай!

ВИКТОР (со вздохом). Хорошо.

ЛЮДМИЛА (вставая). Ладно, Гордин, иди, а то ты небось весь истерзался из-за своих важных дел. Мне тоже пора.

ВИКТОР (с облегчением). Я тебе позвоню.

ЛЮДМИЛА (после паузы, неожиданно кокетливо). А я ведь знаю, Гордин, о чём ты думаешь.

ВИКТОР (удивлённо). О чём?

ЛЮДМИЛА (понизив голос). Ты думаешь, что по-прежнему меня любишь, правда?

ВИКТОР (растерянно). С чего ты взяла?

ЛЮДМИЛА. Я тебя, Гордин, наизусть знаю. Ладно, пока!

Людмила подошла к нему совсем близко и внезапно поцеловала в щёку, задержавшись при этом чуть дольше, чем следовало бы при подобном прикосновении.

– Звони! – со значением шепнула она и продефилировала к выходу, оставив недоумённого Виктора размышлять о том, что, видимо, прошлый вечер в массажном салоне всё-таки создал вокруг него определённую ауру, которую бывшие жёны и любовницы безусловно ощущают.

На этом, пожалуй, можно было построить весьма занятную теорию о женской остро развитой интуиции.

Глава семнадцатая
Ночное солнышко

 
Ночь входит в город лечащим врачом,
Диагноз ставит: «Переутомленье».
Даёт рецепт: «Теплей накрыться ленью,
Забыться, спать, не думать ни о чём».
 

В. Алеников

Гордин не то чтобы уж совсем не любил московские рестораны, но как-то невольно их остерегался. Ему равным образом претило как прошлое небрежное советское хамство типа «ешьте чего дают, другого нет!», так и нынешнее чрезмерное подобострастие официантов. За границей он ничего похожего не испытывал, там официанты как-то ухитрялись вести себя на равных с посетителями, но в то же время обслуживали их быстро и качественно.

К тому же ему активно не нравилась ресторанная публика, большая часть которой представляла собой молодых людей весьма определённого вида, как правило, энергично, ничуть не стесняясь присутствующих, обсуждавших между собой полукриминальные делишки. С Любой он в рестораны почти не ходил, предпочитая домашнее застолье, тем более что готовила она превосходно.

Так что, отправившись с Олесей в ресторан, он чувствовал себя почти Штирлицем, осваивающимся на враждебной территории и испытывающим помимо внутреннего напряжения ещё и подспудное удовлетворение от сознания, что операция проходит успешно, никаких подозрений он вроде бы ни у кого не вызывает, проходит за своего.

Пробираясь к столику, Гордин не без гордости отметил, как оглядываются на его спутницу густо населившие ресторанчик мужчины. В какой-то степени им повезло, «Арбатский дворик» оказался не слишком переполнен, и им удалось отыскать более-менее тихое местечко в самой глубине.

Мало-помалу, видя, с каким удовольствием уплетает Олеся сочных креветок, запивая их тёмным пивом, Виктор расслабился, перестал реагировать на окружение и углубился в обсуждение дальнейшей Олесиной судьбы.

– Послушай меня, – терпеливо говорил он, с удовольствием разглядывая энергично жующую девушку, – ты туда больше возвращаться не можешь, эта жизнь не для тебя, ты ей не принадлежишь, понимаешь? Ты туда попала случайно, и, пока не поздно, с этим надо заканчивать.

– Не могу, – промычала с набитым ртом Олеся, решительно мотнув при этом головой.

– Отчего же? – удивился Виктор.

– А на что я жить буду? – проглотив очередную креветку, поинтересовалась она. – Где ещё я такие деньги заработаю? Я же без образования. А в Москве жизнь, сам посмотри, какая!.. Оглянись вокруг! А мне ведь помимо того, что на покушать нужно заработать, так ещё за квартиру надо платить, домой что-то послать, сами-то они там не прокормятся… А я ещё учиться хочу, мне для этого надо тоже денег собрать, так что никуда мне не деться. На содержание я ни к кому не пойду, поэтому для меня других вариантов нет.

– А что, тебе предлагали? – спросил несколько подавленный этими аргументами Виктор.

– А то нет, – усмехнулась девушка. – Само собой, каждый день предлагают. Только мне это всё не нужно. Я как-нибудь сама справлюсь. Слава богу, что у меня эта работа есть. А то спала бы где-нибудь под мостом. Ты думаешь, мне это нравится? Просто я знаю, что мне, в общем-то, повезло. В том смысле, что меня так сразу туда взяли. По крайней мере, я на улице не выстаиваю, как многие. Если ты мне можешь найти какую-нибудь работу, где мне будут столько же платить, я завтра же уйду. А если нет, то и говорить об этом больше нечего. Всё равно ты мне помочь ничем не можешь.

– Я подумаю, – неуверенно пообещал Виктор.

На самом деле он не мог не признать Олесиной правоты. Либо надо было глубоко и всерьёз влезать в её жизнь, брать на себя всю ответственность за неё в полном смысле этого слова, к чему, если вдуматься, он совершенно не был готов…

К тому же это просто невозможно, и причин тому миллион!

…либо надо было заткнуться и оставить всё как есть, не претендовать на то, что он вот так, разом, всё изменит. По крайней мере, так честнее. Всё равно, как она справедливо говорит, он ей ничем помочь не может.

Уж деньгами-то всяко нет!

Тем более что сам сейчас сидит без зарплаты. Не будет же он Любины деньги на неё тратить!.. Об этом даже и подумать нельзя.

И в конце концов, кто он ей такой?! Случайный знакомый. Одноразовый клиент. Пожилой благодетель!..

Самое разумное было бы расстаться с ней прямо сегодня. И ей бы голову не морочил, и себе тоже. Всё равно эта их история абсолютно безнадёжна, ни к чему она не приведёт. Надо набраться мужества и закончить её, вот и всё, чем раньше, тем лучше. Тем паче что он двойную жизнь вести не умеет, как многие, да и не хочет.

Да, это, пожалуй, будет самое правильное.

Хотя бы ради неё он это должен сделать. Она потом сама спасибо скажет. Именно так он и поступит. Надо расстаться здесь и сейчас.

Или всё же проводить её до дома?

Наверное, всё же надо сначала проводить домой, а то как-то совсем по-свински получится. С другой стороны, если решаться, то сразу, чего тянуть?!

И что, прямо сейчас вот так встать и уйти?..

Нет, это, пожалуй, чересчур. И потом что это за объяснение в ресторане?! Не для этого же он, в конце концов, её сюда пригласил. Вон, видно, как ей здесь нравится, какое удовольствие она получает, сидя рядом с ним!

Надо быть последней скотиной, чтобы сейчас вот так взять и обрушить на неё это решение ни с того ни с сего!

Нет, конечно, надо проводить, а там дома и поговорить, найти подходящие слова. Ну, она поплачет, конечно, что поделаешь. Но по крайней мере, не на людях произойдёт всё это объяснение. А то получится, что он специально выбрал шумное место, чтобы обезопасить себя от возможного неконтролируемого выплеска эмоций! Ещё одно свинство!..

Да, так он и поступит. Отвезёт её домой и там обо всём поговорит.

Решено!

Человек предполагает, а Бог располагает, – кажется, так это говорится, думал Гордин, лёжа рядом с нагой Олесей на разложенной посреди комнаты тахте.

Все благие намерения решительно расстаться со столь внезапно внедрившейся в его существование юной барышней улетучились в тот самый момент, когда они переступили порог её съёмной однокомнатной квартирки, и она, эта барышня, по-кошачьи извернувшись, повисла у него на шее, подставляя мягкие губы и не отрывая от него своих сияющих голубых глаз. (Виктор даже в потаённых своих мыслях всё ещё не осмеливался называть её любовницей, ибо это означало бы окончательно утвердить Олесино положение в его жизни!)

Сейчас уже довольно сложно было бы восстановить, как именно очутились они в подобном лежачем положении на скрипучей старой тахте, да ещё к тому же в обнажённом виде, впрочем, на самом деле это уже и не имело ни малейшего значения, важен был свершившийся факт.

Гордин покосился на девушку, калачиком свернувшуюся рядом. Вид у неё был совершенно умиротворённый, если бы она сейчас заурчала, как делают это счастливые кошки, он нисколько бы не удивился.

Как удобно она лежит!

С ней вообще было удивительно удобно!..

Словно почувствовав его взгляд, Олеся шевельнулась, сладостно зевнула, нежно провела рукой по его лицу.

– Ты моё солнышко, – проворковала она. – Золотко моё.

– Почему я солнышко? – удивился Гордин.

– Почему? – озаботилась было барышня, но тут же нашлась. – А потому что у тебя морщинки вокруг глаз образуются, когда ты улыбаешься, получается точно как солнышко. Ночное моё солнышко. Понятно?

– Понятно, – усмехаясь, отвечал Виктор. – Скажи мне, а почему ты никогда ничего не спрашиваешь про моё кино, тебе что, это не очень интересно? Ты ведь даже и фильмов моих толком не видела, понятия не имеешь, о чём они.

– Ну почему, интересно, – протянула Олеся, натягивая на себя простыню, – А потом, «Любовь второгодника» я видела по телевизору. Мне, правда, лет, наверное, пять было или шесть, но я помню. А что, это для тебя так важно, что я не спрашиваю?

– Да нет, – растерялся Виктор, – просто как-то странно. Я всё ж таки кинорежиссёр. Этим и интересен, я полагаю.

– Ну, может, ты кому-то этим и интересен, а мне, честное слово, всё равно, кто ты, режиссёр или шофёр. Если бы был простой шофёр, было бы даже лучше.

– Это почему это? – удивился он.

– Да потому что тогда работа не была бы у тебя на первом месте и ты бы, лёжа со мной, думал обо мне, а не о ней.

– А я о тебе и думаю, – соврал Гордин.

– Я знаю, о чём ты думаешь, не надо. Я всё про тебя знаю.

– Так уж и всё, – засомневался он.

– Ага, – подтвердила она. – Всё. Так что ты даже не пытайся морочить мне голову.

– Хорошо, – пообещал Гордин, – не буду.

Может, она и права, действительно неважно, кто он такой. Просто за долгие годы он привык, что девушки в первую очередь реагируют на его профессию, а потом уж на него самого. А на самом деле это не играет роли. Может, это первая правильная девушка в его жизни?!

А как же Люба? Люба, что ли, неправильная?

Люба – это совсем другое. Люба все его фильмы наизусть знала ещё до того, как они встретились. Это, в частности, его тогда и зацепило…

Так что же в этой барышне правильного?..

Для неё важен он и только он. Отдельно от его кино, от его фильмов.

А разве это можно разделить?..

– Скажи мне, если для тебя не имеет значения, чем я занимаюсь, то что тогда для тебя имеет значение? – осторожно, стараясь не потревожить уютно устроившуюся Олесю, поинтересовался Виктор. – Я вон старше тебя на три с лишним десятка, то бишь практически старик, денег у меня немного, что ты вообще во мне нашла, можешь сказать?

– Для меня имеет значение, что ты вот здесь лежишь, – прикрыв глаза, промурлыкала она. – И потом ты красивый.

– Вот как? – удивился он.

– Угу, – подтвердила девушка. – Очень. А морщины твои меня не волнуют. Мне с тобой хорошо. А тебе?

– Мне тоже, – отозвался он, потянувшись к ней и чувствуя, как вновь начинает проваливаться в необъяснимое, находящееся за пределами реальности блаженство.

Стены маленькой квартирки с зеленоватыми грязными обоями неожиданно стали стремительно раздвигаться, тахту вдруг подбросило, крутануло, завертело и вынесло куда-то ввысь, где их обнажённые тела жарко залили хлынувшие ослепительными волнами солнечные лучи, заставившие их обоих сначала трепетать, а потом умереть от всепоглощающей истомы.

Глава восемнадцатая
Неприятности

 
И, слушая дыхание больного,
Ночь говорит: «Что ж, перебоев нет.
Всё хорошо. Пульс в норме. Вы здоровы.
Я ухожу». И настаёт рассвет.
 

В. Алеников

Огромный город спал.

Гордин неспешно ехал по безлюдным, бледно освещённым улицам, не переставая подспудно удивляться их странному пустому безмолвию. Он, выросший в Питере, привык, что в эти летние ночи весь город сходит с ума, всё смещается, какие-то безумные толпы до самого утра бродят по набережным, проникают сквозь разжатые прутья решёток в сады и парки, начисто забывают про завтрашний день, потому что он, завтрашний, уже давно и неразрывно, без малейшего тёмного перехода слился с сегодняшним, окончательно сбивая с толку заблудившихся во времени людей.

Тут, в Москве, всё было по другому, питерского безумья не было и в помине, город вовремя ложился спать, вовремя просыпался, и потому нередко колобродящий всю ночь напролёт Гордин особенно остро ощущал здесь своё одиночество.

Пора было возвращаться к действительности. Он вспомнил про отключённый мобильник, нащупал его в кармане, привычно, не глядя, нажал кнопку включения, покосился на ярко высвеченный дисплей. Аж целых одиннадцать сообщений было оставлено ему за время его полного выпадения из реальной жизни.

Он притормозил, свернул ближе к тротуару и поехал вдоль него уже совсем медленно, проверяя застрявшие в телефоне послания. Краем глаза заметил невесть откуда взявшуюся, бредущую по тротуару тонкую женскую фигурку в короткой, пожалуй, даже чересчур короткой, юбке. Впрочем, он вскоре обогнал её, и она улетучилась из памяти, поскольку то, что он услышал, было столь же неожиданно, сколь и важно, куда важнее ночных незнакомок в коротких юбках.

Все его разыскивали, всем он почему-то срочно понадобился. Два сообщения были со студии – от преданного ему Марка Рыскина, считающего своим долгом держать его в курсе малейших студийных новостей, и от Люси, сообщающей, что завтра, точнее, уже сегодня, будет ждать его в монтажной после того, как он закончит занятия во ВГИКе. Одно было от Федорина, довольно туманное; одно от бывшей одноклассницы, которая регулярно приглашала его на традиционные ежегодные сборы, куда Гордин столь же традиционно категорически не ходил после одного подобного посещения с десяток лет тому назад.

Ему было болезненно тяжело вглядываться в чужие лица, пытаясь с трудом признать в них юных соучастников своего бурного взросления; когда же это удавалось после мучительных усилий, то он с удивлением и немалым огорчением обнаруживал, что пожилой толстый лысый папа его закадычного когда-то приятеля оказывался вовсе не папой, а самим этим приятелем, с которым на самом деле говорить было абсолютно не о чем, за исключением чисто формального перечисления основных жизненных вех, как то: жена, дети, работа, – ну и, разумеется, бесконечных воспоминаний об унесённых временем и бесследно растворившихся в нём одноклассников, одногруппников, однокурсников…

Короче, всё это было не столь существенно, главная новость прозвучала дальше.

Три сообщения с интервалом в полтора-два часа каждое были оставлены нервничающей, безуспешно пытающейся найти его Настей. Из первого следовало, что мама, то бишь Люба, внезапно прилетает, всё вдруг у неё разрешилось там намного быстрей, чем она предполагала, так что её надо было срочно встречать в Шереметьево в десять тридцать. Второе было на ту же тему, а в третьем обескураженная Настя тихим голосом, в котором звучала скрытая обида, объявляла, что одна отправилась в аэропорт на такси.

Виктор невольно взглянул на часы. Всё это был сплошной кошмар, как любила выражаться его жена! Люба, стало быть, прилетела семь часов назад!.. И он первый раз за их совместную жизнь нарушил традицию, не встретил её.

Следующие сообщения были уже от самой Любы, сначала довольно бодрые, шутливые, а затем звучащие всё более встревоженно по мере того, как шло время, а он, Гордин, никак не проявлялся.

Виктор прижался к тротуару, остановил машину и выключил мотор. Прежде чем двигаться дальше, надо было что-то решить. Не мог же он просто так заявиться домой посреди ночи, ничего не объясняя!..

А с другой стороны, что он мог сказать? Никаких серьёзных объяснений он сейчас всяко не хотел. Он и сам-то пока толком не понимал, что с ним происходит…

Одно он знал точно, как бы глубоко ни был он увлечён Олесей, но одна мысль о полном разрыве и расставании с Любой погружала его в состояние какой-то полнейшей пустоты. Осознать это было невозможно.

Примерно такое же ощущение наступало у него, когда он начинал размышлять о неизбежной смерти. Почувствовать её было нельзя, поэтому лучше было вообще о ней не думать.

Неожиданно справа донёсся чуть слышный скрип. Виктор повернул голову и с изумлением увидел, что пассажирская дверца его машины открывается и в салон бесшумно проскальзывает тонкая фигура в короткой юбке, в коей он тотчас признал шедшую по тротуару незнакомку, которую обогнал минут десять назад. Сейчас, когда она оказалась рядом, он смог разглядеть её. Женщина, судя по всему, была молода, но лицо её, одутловатое, покрытое нездоровой сыпью, казалось, не имело возраста. Его поразило отрешённо-равнодушное выражение этого, столь внезапно возникшего в его машине лица.

Незнакомка тем временем основательно разместилась на сиденье и, ни на секунду не прекращая движения, потянулась уверенной рукою к его ширинке. Он удивлённо услышал звук открывающейся молнии на своих джинсах и только тогда сообразил, что сейчас за этим последует.

Виктор резко отпрянул в сторону и, отчего-то вдруг полностью потеряв дар речи, энергично замахал рукой, давая понять ночной посетительнице, что он совершенно не расположен участвовать в предлагаемой ею забаве.

Самое удивительное было, что на лице гостьи при этом не отразилось ни малейшей досады по поводу упущенного заработка и потраченных усилий. Всё с тем же потусторонним выражением на лице и всё так же беспрерывно находясь в движении, она убрала руку, открыла дверцу и бесследно исчезла в ночной тьме столь же бесшумно и внезапно, как и появилась, в связи с чем Виктор даже задался вопросом, а не было ли всё это явление игрой его чрезмерно развитого воображения.

Впрочем, расстёгнутая ширинка свидетельствовала об обратном. Виктор застегнул молнию, и безмолвная сцена в ту же секунду вылетела у него из головы, поскольку он вдруг осознал, что сейчас нужно было делать.

Он набрал телефон Федорина.

Сначала, разумеется, долго никто не брал трубку. Затем наконец сонный Юркин голос хрипло ответил: «Я слушаю». Ещё какое-то время ушло, пока Федорин врубился, что именно от него требовалось.

Версия была такая. Аптекарев дал свои предложения по сценарию, и их надо было срочно выполнить. Поэтому, чтобы никто не мешал, они уехали на федоринскую дачу на его машине в Сосновку (свою машину Виктор якобы припарковал у Юркиного подъезда) и отключили телефоны. Поправки заняли гораздо больше времени, чем они предполагали поначалу, поэтому вернулись так поздно.

Алиби это звучало вполне пристойно. Уверенность в нём подкреплялась также тем, что Люба, по счастью, Юрке ещё не звонила, хотя, судя по высокому нервному градусу самого последнего, оставленного ею сообщения, подобный звонок мог последовать в любую секунду. В этом случае следовало бодрым (а отнюдь не спящим, понял?) голосом сказать, что Виктор вот-вот будет дома, что они только недавно расстались.

Отрежиссировав предполагаемый разговор друга с женой, Гордин облегчённо отключил телефон (ведь про мобильник, погружённый в напряжённые раздумья о сценарии, он, само собой разумеется, должен был вообще забыть!), глубоко вздохнул ночной воздух и снова завёл мотор, трогаясь с места. Только тут, ещё раз машинально проверяя нюансы, он сообразил, что приглушённый Юркин голос, видимо, вызван был его нежеланием будить кого-то, находящегося рядом.

Этот кто-то мог быть только одним человеком на свете – его собственной дочерью Аллой.

То, что Алла становилась невольной свидетельницей его на самом деле достаточно бездарного вранья, было ещё одной дополнительной неприятностью в общей череде свалившихся на него проблем.

Но тут уже ничего не поделаешь!..

В конце концов, за всё надо платить, к этой мысли он приучил себя давным-давно. Весь вопрос был в том, насколько высока плата.