Текст книги "«По своим артиллерия бьет…». Слепые Боги войны"

За экспериментами Л.В. Курчевского с одобрением наблюдали его сановные покровители: С.Г. Орджоникидзе, И.П. Павлуновский, М.Н. Тухачевский. Даже Сталин проявлял живейший интерес к «чудо-оружию». И этот интерес можно понять: на показах пушки демонстрировали мощность, мобильность, простоту устройства. Но очевидной, мягко говоря, недодуманностью веет от желания начальника вооружений РККА чуть ли не всю советскую полевую, морскую и авиационную артиллерию сделать динамореактивной и полигонально-универсальной.

Ради этого Тухачевский разогнал ГКБ-38, а освободившиеся помещения и опытный завод в Подлипках отдал в полное распоряжение Курчевского.

«Этим подчеркивалось пренебрежение к ствольной артиллерии, – пишет В.Г. Грабин, – безоговорочное предпочтение ей артиллерии динамореактивной, поклонники которой считали, что динамореактивная не только имеет право на то, чтобы занять видное место в системе вооружения – такая позиция была бы вполне правильной, – но что она должна вытеснить собой классическую артиллерию.

Между тем динамореактивный принцип, имеющий ряд преимуществ для орудий одного типа, вовсе не годился для других, например для танковых, казематных, противотанковых, дивизионных пушек, для полуавтоматических и автоматических зенитных и т.д. Нельзя ударяться в крайности. Необдуманно бросившись в одну сторону, можно потерять очень многое. Чтобы развивать динамореактивную артиллерию, совсем не требовалось закрывать ГКБ-38…

Как я понял, ему (Тухачевскому) до сих пор не только никто не возражал относительно его идеи перевода всей артиллерии на динамореактивный принцип, но даже поддакивали».

Система управления, работающая по принципу «есть мнение», не может не ударяться в крайности. В начале 1934 года специально «под Курчевского» в составе НКТП было организовано Управление уполномоченного по специальным работам, сам изобретатель за заслуги при создании новых типов артиллерийских систем награжден орденом Красной Звезды. Правда, К.Е. Ворошилов ко всякой экзотике относился скептически, за что товарищ Курчевский прилюдно называл наркома обороны «пустым местом», а товарищ Тухачевский был полностью согласен с этим определением.

Во второй пятилетке, кроме уже принятых на вооружение орудий РК, БПК, ГПК, СПК, КПК, предполагалась установка 76-мм пушки «К» на танках и самоходных установках. Самолеты – «для артиллерийской борьбы в воздушном бою» – должны были получить ДРП калибра 76—152 мм. Кроме того, для сухопутной тяжелой артиллерии Курчевский предлагал безоткатные 152-мм полковые мортиры и 305-мм гаубицы на шасси грузового автомобиля и трактора «Коминтерн», для флота – 152-мм и 305-мм одноорудийные и спаренные артиллерийские установки, для береговой обороны – 203-мм и 305-мм железнодорожные ДРП. В том же 1934 году заводы «Большевик» и «Баррикады» приступили к изготовлению 500-мм динамореактивного орудия для вооружения новых легких крейсеров. Ах да, еще имелся проект 107-мм горно-реактивной гаубицы.

Такая творческая «производительность» объясняется не столько вулканической энергией изобретателя, сколько незамысловатой методикой проектирования. Подобно другим самоучкам, вроде Дыренкова или Гроховского, не имевшим теоретической подготовки, Курчевский, по свидетельству современников, «не был кабинетным конструктором, который сидит и чертит за доской». Строго говоря, в дореволюционном понятии конструктором он не был вовсе: «Курчевский находил прекрасных мастеров – слесарей, механиков, отладчиков, те понимали его с полуслова и исполняли задуманное в металле». Пользуясь связями, Леонид Васильевич добивался решения о принятии на вооружение того или иного образца и забывал о нем. Работы по устранению недостатков, выявленных на полевых испытаниях, конструкторское сопровождение серийного производства его не занимали – он снова собирал своих «прекрасных мастеров» (а в мастерах у него теперь были выпущенные из «шарашки» профессор Б.С. Стечкин и авиаконструктор Д.П. Григорович) и требовал «исполнить в металле» потрясающие аэросани, геликоптер или вездеход глиссерного типа «для далеких северных районов». В общем, Леонид Васильевич брался за все и ничего не доводил до ума – неинтересно было: «Мне некогда этим заниматься, продвигайте сами как свое!» Большинство из кустарных изделий марки «К» осталось в единственном экземпляре. А между тем, замечает Ф.И. Чуев, ему «давали все самое лучшее в стране».

Так закладывалась еще одна советская традиция – сначала, растолкав локтями конкурентов, пропихнуть на вооружение сырую конструкцию, получить премии и ордена, а потом годами доводить ее до ума.

В отношении орудий Курчевского руководство питало неоправданно большие надежды, которые Леонид Васильевич старательно подогревал. К примеру, 7 января 1935 года в письме В.М. Молотову он обращал внимание председателя правительства, «что, применяя на истребителях пушки калибра 76 мм и выше, при достаточном количестве этих истребителей, мы можем на Дальневосточном театре совершенно парализовать все вспомогательные операции Японского флота, что сделает невозможным выход в море их главных сил. В соединении с 305-мм системами ДРП на миноносцах, наличии подводных лодок и артиллерийских самолетов, можно сделать невозможными какие-либо активные операции для Японского флота».

В 1932—1935 гг. на Курчевского работали практически все артиллерийские заводы страны. Его заказы выполняли завод № 7 «Красный Арсенал» и № 8 им. Калинина, Ленинградский металлический им. Сталина и завод «Большевик», «Красный путиловец» и завод № 92 «Новое Сормово», завод им. Свердлова и завод им. Макса Гельца…

Каждая четвертая пушка, изготовленная в СССР, была пушкой Курчевского. Конструктор постоянно вносил изменения в серийные системы, но чаще предлагал заменить их новыми, более совершенными. Директора оборонных предприятий не чаяли избавиться от ДРП. Так, в 1934 году промышленность должна была поставить Управлению ВВС 100 экземпляров 76-мм АПК-4 и 40 тысяч снарядов к ним, однако не сдала ни одной пушки и ни одного снаряда.

«Положение дела с производственным освоением авиационных пушек Курчевского и с внедрением в наши ВВС на сегодня нужно признать совершенно неудовлетворительным, – докладывал партии и правительству член Комиссии советского контроля при Совнаркоме Г.Д. Хаханьян. – Одной из причин, тормозивших освоение заводами систем, служила также недоработанность опытного образца и отсюда внесение ряда изменений в чертежи уже в процессе массового производства.

Опыт 1934 года показывает, что завод № 7, будучи к тому же оторван от Бюро Курчевского, не может справляться с освоением совершенно новых авиационных систем Курчевского. Чтобы не допускать повторения срыва производства новой 37-мм пушки АПК-11 и выполнения большого заказа на АПК-4, безусловно, необходимо поставить производство авиационных пушек Курчевского на заводе № 8, как более солидном заводе и находящемся рядом с Бюро Курчевского, особенно необходимо сделать это в отношении новой системы АПК-11».

10 апреля 1935 года последовал приказ Орджоникидзе: в 1935 году изготовить 500 систем АПК-4, в том числе 300 на заводе № 8 и 200 на заводе № 7. По итогам года «калининцы» сдали всего 13 систем, в декабре директор завода И.А. Мирзаханов потребовал от ГУПВ снять заказ из-за дефектов системы. Арсенальцы не сдали ни одной АПК-4 и не выполнили заказ на 30 горных ДРП «по причине непоступления от заказчика чертежей и эталонного образца».

На недоведенность конструкции накладывалась разрушительная мощь разворачиваемого в 1935 году стахановского движения, которое благословил лично Сталин, подчеркнувший «глубоко революционный характер движения, освобожденного от консерватизма инженеров, техников и руководителей предприятия», и высказавший пожелания, чтобы почин А.Г. Стаханова, выполнившего за одну смену 14 норм, поддержали рабочие всех отраслей промышленности. В условиях ненаучного планирования, постоянной штурмовщины, диспропорций и неритмичности производства ставка была сделана на«трудовой героизм».

Даже в концлагерях, вспоминает С.И. Фомченко, подхватили очередной «великий почин»: «Я был еще на Волошке-2, когда и нас достигло стахановское движение, распространение которого по всему Союзу, как лесного пожара, было инспирировано сверху и раздуто нижними этажами власти. Суть его состояла, как известно, в том, что если человек по-настоящему захочет, если он истинный энтузиаст, если он, короче говоря, настоящий советский человек, то он может выполнить не только одну производственную норму, а две, пять, десять… сколько захочет. Такой вот бред не только внушался, но и очень многими воспринимался всерьез. Начало положил Стаханов, забойщик из Кадиевки, а затем подражателей появилось несть числа. И всюду на местах малограмотные, но готовые хоть роды принять, хоть на скрипке сыграть, если укажет какой-нибудь партийный руководитель, начальники разных рангов подхватывали, превозносили и, громко хлопая в ладоши, представляли к премиям и наградам. Дошло, наконец, и до лагерей. У нас это было так: по всему Каргопольлагу объявили, что на отделении Волошка ударник Сидоров (название «стахановец» в лагерях все же не было принято) повалил за смену сто два кубометра. Нетрудно сосчитать, что при дневной норме около восьми кубов это составляло почти тринадцать норм. Как и в большинстве случаев, ложь не была на поверхности. Он и верно повалил сто два кубометра и действительно за одну смену. Но поскольку этот ударник свой подвиг совершил именно на Волошке, нам были известны все подробности. В норму, как я уже перечислял, входило: подрубить, повалить, обрубить сучья и собрать их в кучи, раскряжевать и скатать бревна для конной трелевки, то есть по столько, сколько может увезти лошадь. Этот ударник, действительно умелый и здоровый мужик, готовил себе делянку примерно неделю. За это время он, вместе с десятником, наметил сосны, порядок повала и наконец подрубил. Затем вышел на свой рекорд – день он валил один свои подрубленные сосны, и после определилось, что повалил он и в самом деле сто два кубометра. А на другой день на делянку вышло двадцать пять человек и шутя, за какую-нибудь неделю, все доделали».

Подобным образом повышались урожайность, надои, настриги, плавки, грузоподъемность и даже градусность спирта.

Под оголтелую пропагандистскую кампанию началась организация стахановских суток, пятидневок и декад, которые надолго расстраивали производство: разрушалось оборудование, множились случаи тяжелого травматизма, после «рекордов» следовал длительный застой и упадок производительности труда. Нормы перевыполнялись – качество падало. Из-за поломок простаивало 20—25% станочного парка.

Так, на заводе «Новое Сормово» стахановцы и ударники кузнечно-прессового цеха, вдохновленные тысячными выплатами – при средней зарплате 288 рублей, – с удвоенным энтузиазмом ковали «чудовищные заготовки» (впрочем, праздник длился недолго: в связи с невиданным ростом производительности труда правительство тут же подняло нормы выработки и снизило расценки). В механическом, «увеличив скорость резания», переводили тонны металла в стружку, в термическом, «упростив процесс обработки», выполняли план на 190%. В сборочном цехе ни стахановцев, ни ударников не было, там ломали головы над проблемой, как из горы «нестандартных» деталей, изготовленных «по-стахановски», собрать действующую пушку.

В конце года Центральное управление народно-хозяйственного учета Госплана СССР в записке «О браке продукции военной промышленности» сообщало правительству: «Сумма потерь от брака равносильна тому, что свыше месяца военное машиностроение работало вхолостую». В ответ партия большевиков объявила январь 1936 года «месяцем рекордов». И праздник удался! Серовский механический завод дал 77% брака по снарядам, Ижорский завод – 46% по броневым листам, бывший «Красный путиловец», переименованный в Кировский завод, – 90% по шестерням и валам для танков.

На «Красном Сормове» (завод № 112), добившись заветной цифры – 100% брака по 107-мм и 203-мм снарядам, – были вынуждены снарядное производство остановить: готовой «продукцией» оказались забиты все склады, цехи и прилегающая территория, а военная приемка категорически отказывалась от боеприпасов со «смещенным центром тяжести». По логике, уже нетрудно догадаться, что в начале февраля «трудящиеся» потребовали «стахановского года».

Всего заводам удалось предъявить около 5000 динамореактивных орудий. Из них военные приняли около 2000, около 1000 попали в войска, остальные зачислили в категорию учебных.

Ни одна из автоматических систем, в том числе «новая» АПК-11 и модернизированная АПК-4М, запущенные в серийное производство (!), на военной службе не задержалась: тряпичные гильзы не желали сгорать, пневмоавтоматика – работать. А ведь специально под них строили самолеты Д.П. Григорович, А.Н. Туполев, Б.И. Черановский.

21 января 1936 года И.П. Павлуновский с заместителями, поняв, в какой «динамореактивный» тупик они завели боевую авиацию, сочинили докладную записку на имя В.М. Молотова:

«76-мм авиационная пушка Курчевского (АПК-4) принята НКО как основной и решающий образец для вооружения пушечных самолетов. Происходившие на протяжении ряда лет попытки НКО найти способ применения авиационных систем Курчевского (АПК-4) для воздушного боя приводят к выводу, что пушки АПК-4 для вооружения боевых самолетов совершенно непригодны. Для успешного ведения боя в воздухе самолеты должны быть вооружены пушками, обладающими скорострельностью с темпом стрельбы не менее 300 выстрелов в минуту и начальной скоростью не менее 800 метров в секунду. Пушка АПК-4 не имеет ни скорострельности, ни большой начальной скорости. Темп стрельбы АПК-4 – 25 выстрелов в минуту. Начальная скорость – 340 метров в секунду. Конструкция АПК-4 позволяет брать в полет только 7 снарядов на орудие.

В силу этого наши самолеты, вооруженные пушками Курчевского, окажутся фактически безоружными в бою с тяжелыми бомбардировщиками противника типа ТБ-3, вооруженными 20-мм автоматическими пушками. Благодаря малой начальной скорости пушек АПК-4 их меткость ничтожна. Истребительная и бомбардировочная авиация Германии, Франции, Японии и Польши вооружена 20-мм автоматическими пушками с начальной скоростью 800—900 метров в секунду и темпом стрельбы 350 выстрелов в минуту…

Пушки АПК-4 имеют начальную скорость в воздухе 340 м в секунду. Это не пушки, а гаубицы. Гаубицы же для ведения воздушного боя совершенно непригодны…

Для того чтобы придать нашей авиации способность вести бои с самолетами противника, надо резко и решительно поставить вопрос о вооружении нашей авиации мелкокалиберной автоматической артиллерией и снять с вооружения небоеспособные пушки Курчевского.

В настоящее время мы имеем отлаженный образец 20-мм автоматической пушки Шпитального с начальной скоростью 800 м в секунду и темпом стрельбы в 800—900 выстрелов в минуту. На этот образец 20-мм пушки и надо сделать основную ставку в вооружении нашей авиации мелкокалиберными автоматическими пушками».

Не прошли испытания и 152-мм авиационные ДРП.

37-мм противотанковая пушка РК обр. 1932 г. с магазинным питанием оказалась ненадежной и, имея начальную скорость около 500 м/с, когда не заклинивала, с трудом пробивала 20-мм броню с дистанции 300 м. Стрельба велась с треноги, скорострельность составляла 5—6 выстр./мин. По всем параметрам, кроме веса, орудие уступало обычной «сорокапятке». Уже в 1936 году пушку сняли с вооружения.

Самая отработанная 76-мм казнозарядная батальонная пушка БПК обр. 1932 г. имела дальность стрельбы 7000 м, скорострельность 6—7 выстр./мин, вес 180 кг. Ствол располагался на трубчатом сварном лафете с передним сошником. Боевой ход представлял собой окованные деревянные колеса на стальной раздвижной оси без подрессоривания, что ограничивало скорость возки 5—7 км/ч. При этом легкий лафет имел склонность разваливаться. До 1941 года система не дотянула (лишь в некоторых разведывательных батальонах танковых дивизий сохранились установки СУ-4).

В 1933 году по требованию Тухачевского 76-мм ДРП втиснули в башню танка Т-26, соплом «на улицу». Система давала частые отказы и распространения не получила, но в работе смотрелась просто феерично: башня вращается, пушка плюется снарядами, из кормы на 50 м бьет реактивная струя, повергая противника в психологический шок, – очень удобно вести бой в окружении.

Установка на эсминцах и неких «подводных линкорах» двух-трех 305-мм дульнозарядных динамореактивных орудий, абсолютно непригодных для ведения морского боя, из которых невозможно было стрелять без риска утопления носителя, а попасть в цель – только случайно, выглядит нонсенсом для любого здравомыслящего человека. Но на всякий случай и этот вариант в 1934 году опробовали на практике.

Шли годы, наваждение прошло, стало очевидно, что безоткатные пушки не способны заменить классическую артиллерию. В январе 1936 года маршал Тухачевский признал, что «семь лет усилий результатов не дали». В соответствии с решением ЦК ВКП(б), оформленным постановленим СТО, завод № 38 был передан в распоряжение завода № 8, а Курчевскому выделили небольшое помещение для конструкторской группы и мастерскую. Комкор Н.В. Куйбышев, предлагая сохранить завод № 38 и реорганизовать его в Опытный институт по вооружению авиации, о бывшем «хозяине» писал: «Считаю, что своим особым, привилегированным положением он пользуется неправильно, злоупотребляет им. Разбрасываясь в работе, занимаясь ненужной отсебятиной, бесконтрольно расходуя значительные суммы, он не оправдывает вкладываемых государством в его учреждение средств. Наконец, я подозреваю, что Курчевский намеренно затягивает окончательную доводку своих артиллерийских систем, что он, видимо, хочет прожить всю жизнь за счет своих образцов, не давая их на вооружение армии». Управление по специальным работам расформировали в феврале. Дальнейшее производство динамореактивных орудий признали нецелесообразным, а вскоре работы над ними были полностью прекращены.

Вся эта история – классический пример неспособности партийных бонз, «легендарных полководцев» и «красных профессоров», едва осиливших ЦПШ и полагавших, что тот, «кто видел Ленина, – знает все», а «Краткий курс истории ВКП(б)» заменяет университетский курс, отличать околонаучную фантастику от реальных возможностей. Ведь таких проектов, на полном серьезе рассматривавшихся и финансировавшихся, было множество: турбинные, лучевые, электромагнитные и магнитофуговальные пушки, боевые аэрозольные растворители, установка Иоффе по улавливанию вражеских снарядов, передатчик взрывной волны, телепатический приемник, всепрожигающий «гиперболоид» Гейнца-Мюллера. Последний, кстати, обошелся относительно недорого по той причине, что жулик-изобретатель настолько уверился в доверчивости заказчика, что поленился сделать хотя бы рисунок своего прибора. Интерес к проектам разного рода «супероружия» подогревала иностранная пресса, сообщавшая об испытаниях «в районе Вердена» электромагнитной пушки с дальностью стрельбы 350 км, о том, «что французы будто бы устанавливают электромагнитные зенитные орудия для защиты своих границ», о программе «звездных войн».

Главный маршал артиллерии Н.Н. Воронов в качестве анекдота приводит случай времен «зимней войны», когда к нему явился некий изобретатель и сообщил, что наша артиллерия не может разрушить финские железобетонные долговременные сооружения, так как снаряды от них отскакивают:

«По его мнению, финские доты покрыты толстым слоем особо прочной резины. При ударе о нее наши снаряды рикошетируют и потому не наносят вреда. Изобретатель развернул эскизные наброски нового образца снаряда. Это был обычный штатный снаряд, на кончике которого изображен какой-то завиток. Он оказался солидным штопором. По мысли автора, снаряд этим штопором будет ввинчиваться в резину, а потом своим взрывом разрушать укрепление».

Прелесть в том, что принять визитера ему посоветовали товарищи из Смольного, отрекомендовав как «инженера с серьезным предложением». Кстати, маршал в своих мемуарах так и не объяснил, почему советская артиллерия не стерла финские «миллионники» в порошок могучими ворошиловскими залпами, почему основным «техническим средством» прорыва укрепрайонов стал красноармеец с ящиком тротила?

Практически одновременно с Л.В. Курчевским, в 1930 году, к разработке казнозарядной динамореактивной пушки приступила фирма «Рейнметалл». Получился у нее агрегат калибра 7,5 см, практически идентичный БПК, – нагруженный ствол, сдвигаемый затворный блок с центральным соплом, унитарный подкалиберный выстрел, стальная гильза с пластмассовым дном, легкая тренога для стрельбы и колесный ход с подрессориванием для транспортировки. Орудие весило в боевом положении 145 кг, имело дальность стрельбы 5,7-кг осколочно-фугасной гранатой 8100 м и скорострельность 8 выстр./мин. Более мощную, но аналогичную по устройству 10,5-см ДРП весом 388 кг (вес снаряда 14,8 кг) создали на фирме Круппа.

Так в чем разница? Во-первых, немцы с самого начала понимали, что безоткатные орудия предназначаются для выполнения ограниченного круга задач в определенных условиях, и не бредили оснащать ими истребители и линкоры; пушки предназначались для парашютно-десантных и горных частей. Во-вторых, пушки были технологически отлажены, всесторонне испытаны и приняты на вооружение Вермахта лишь в 1940 году – когда в СССР все системы «К» пошли в лом, а их сторонники – в безымянные могилы. (Нет, ну правда, феноменально. В ноябре 1935 года модернизированная(!) 37-мм пушка РК на полигонных испытаниях сделала 356 выстрелов: «Была выявлена неудовлетворительная меткость, 12 отказов досылателя, 19 случаев утыкания патрона, 16 перекосов лотка, 2 случая выпадения патрона из лотка в момент заряжания. Кроме того, неудовлетворительно работало стреляющее приспособление». Что же это чудо представляло собой до «модернизации»? И с этим – под танки?)

В конце 1941 года, с поступлением в боекомплект кумулятивных снарядов, пробивавших по нормали 90-мм броню, немецкие ДРП стали эффективным средством борьбы с бронетехникой на дистанциях до 1500 м.

Деятельность Реактивного института началась с конфликта между начальником РНИИ и его заместителем, между москвичами и ленинградцами. С.П. Королев, будучи человеком молодым и сугубо гражданским, грезил пилотируемыми стратосферными полетами и отрицательно относился к использованию в ракете порохового двигателя, настаивая, что перспективу имеют только аппараты с ЖРД. Гирдовцев «в ученых кругах» держали за фантазеров, обзывая «межпланетчиками», но именно они 17 августа 1933 года осуществили успешный пуск первой в СССР жидкостной ракеты. Однако институт был военным учреждением, имевшим основной задачей «разработку, постройку и испытание ракетных аппаратов преимущественно боевого назначения». Для И.Т. Клейменова загоризонтные дали имели третьестепенное значение, он ничего не понимал в ракетах, зато знал: чтобы получать финансирование, следовало доказать свою состоятельность. Иван Терентьевич ориентировал институт на форсирование работ по твердотопливным реактивным снарядам с целью скорейшего их принятия на вооружение.

Каждый из оппонентов жестко отстаивал свои приоритеты, да и характер у обоих был не сахар. В январе 1934 года заместителем начальника института по научной части стал Г.Э. Лангемак. В скором времени РНИИ покинули Л.К. Корнеев, А.И. Полярный, Э.П. Шептицкий, П.И. Иванов и ряд бывших сотрудников ГИРД, которые расценили случившееся как игнорирование их направлений. 8 августа 1935 года для работы над ЖРД при Артуправлении было организовано КБ-7 под руководством Л.К. Корнеева.

В 1933—1934 гг. сотрудники РНИИ отстреляли на земле и в воздухе 380 штук РС-82 и РС-132, показав, по мнению начальника УВВС РККА Я.И. Алксниса, «относительно удовлетворительные результаты по меткости и надежности действия». Основное назначение эрэсов было определено как «стрельба по крупным авиасоединениям, отдельным крупным самолетам противника, а также аэростатам заграждения», вспомогательное – «уничтожение живой силы противника, разрушение легких сооружений и легких надводных судов и подводных лодок». На 1935 год заводы № 70 и № 75 получили заказ изготовить по 5000 снарядов каждого калибра для проведения войсковых испытаний. На полигоне тем временем продолжали проводить пуски, совершенствуя конструкцию, повышая надежность изделия, добиваясь увеличения дальности и скорости ракет, апробируя новые варианты боевой части, укладки РЗ и стабилизации полета.

В поисках адекватной замены пироксилино-тротиловому пороху В.А. Артемьев вышел на лабораторию А.С. Бакаева, где ему посоветовали использовать шашки из баллиститного пороха. Он соответствовал всем требованиям ракетчиков, а нитроглицерин придавал пороховой массе пластические свойства, позволяя изготавливать трубки любой длины. Опытная партия пороха Н, изготовленная в мастерских Шлиссельбургского завода, поступила в институт летом 1935 года. Первые шашки имели такие же размеры, как и шашки ПТП, затем перешли к изготовлению зарядов из семи шашек, длина которых была примерно равна длине ракетных камер.

Окончательное решение по РС-82 и РС-132 должно было последовать после проведения всесторонних летных испыний в НИИ ВВС, которые планировались на начало 1936 года. Однако промышленность, увлеченная социалистическим соревнованием, не подала ни одного из 10 тысяч заказанных снарядов, опытный завод НИИ ВВС – ни одного экземпляра пусковой установки. К тому же начинять ракетные камеры было просто нечем: промышленное производство нитроглицериновых порохов на Шосткинском заводе № 59 только налаживали, и все объемы дефицитной продукции поглощал Военно-морской флот.

В 1936 году в Реактивном институте, зашифрованном в НИИ-3, начали проектирование 203-мм ракетной установки и снаряда для вооружения бомбардировщика ТБ-3 и авиационных бомб с ракетными двигателями в качестве разгонного средства. Реактивные бомбы назвали ДС – добавленной скорости, – и были они в двух вариантах: бетонобойные БЕТАБ-ДС и бронебойные БРАБ-ДС. В качестве боевых частей использовали 203-мм и 254-мм снаряды «дореволюционного образца».

Как только новое средство доставки «встало на крыло», им заинтересовались в Военно-химическом управлении РККА и заказали реактивные боеприпасы со своей фирменной начинкой, а также самоходное «ракетное орудие для обеспечения возможности массового выпуска химических снарядов» на гусеничном или автомобильном шасси.

В том же году прошли испытания фугасные «торпеды» с надкалиберной боевой частью диаметром 420 мм, предназначенные для борьбы с тяжелыми танками противника, поражения бронированных и бетонированных фортификационных сооружений. Стартовый вес – 250 кг, заряд ВВ – 130 кг. Две одинарные пусковые установки были смонтированы на танке БТ-5 по проекту военинженера М.Н. Тверского. Вертикальное наведение осуществлялось с помощью специального подъемного механизма, а горизонтальное – поворотом башни. Перед пуском ракеты проводилась пристрелка по цели из штатной танковой пушки и с помощью переходных таблиц вводился поправочный коэффициент в вертикальные углы наведения установки. Максимальная дальность стрельбы составила 1500 м. На вооружение танковую торпеду не приняли, так как она имела ряд недостатков: плохая кучность стрельбы, сложная система заряжания, уязвимость от огня противника, демаскирующее облако дыма и пыли.

В декабре 1937 года после успешного проведения полномасштабных испытаний на разных типах самолетов 82-мм реактивных снарядов с зарядами из баллистиного пороха они были приняты на вооружение ВВС. В июле 1938 года на вооружение бомбардировочной и штурмовой авиации были приняты PC-132; в этом же году в войска стали поступать реактивные бомбы БЕТАБ-150ДС. Однако по-настоящему массовое производство зарядов для них так и не было развернуто: из-за отсутствия непрерывного технологического процесса свойства различных партий отличались друг от друга.

Отдел РНИИ, руководимый Е.С. Щетинковым и С.П. Королевым, в 1934—1938 гг. занимался конструированием «самонаправляющихся крылатых торпед», предназначенных для поражения как наземных, так воздушных целей. Суть идеи состояла в том, что при весьма непродолжительном времени работы первых реактивных двигателей самолетная схема снаряда позволяла достичь существенного приращения дальности полета за счет крутого набора высоты с последующим планированием.

В рамках этого проекта были испытаны изделия класса «земля—земля» с жидкостным реактивным двигателем, длиной 2,3—2,5 м, размахом крыльев около 3 м, проектной скоростью 280 м/с и дальностью до 50 км, получившие обозначения «216» и «212». Старт осуществлялся с помощью катапульты, представлявшей собой рельсовый путь, по которому скользила разгоняемая стартовым пороховым ускорителем тележка с ракетой. Для стабилизации полета использовались гироскопические автоматы ГПС-2 и ГПС-3 конструкции С.А. Пивоварова, управлявшие элеронами и рулями высоты. Модификацией крылатой ракеты «212» была аэроторпеда «301», запускаемая и управляемая с борта самолета-носителя.

Зенитная ракета «217» с пороховым двигателем и взлетной массой 120—140 кг выполнялась сразу в двух вариантах: обычная самолетная схема с расчетной дальностью 36 км и четырехкрылая бесхвостка с малым удлинением – 19 км. Управление и наведение должны были осуществляться по лучу прожектора, подсвечивающего цель, телемеханическими приборами, разработанными при участии Центральной лаборатории проводной связи (пройдет совсем немного времени, и следствие докажет, что Королев вел разработку двух вариантов «с целью загрузить институт ненужной работой»).

Всего было выполнено несколько десятков пусков крылатых ракет. Наибольшая достигнутая высота подъема составила 1000 м, дальность – 2500—3000 м. Расчетная траектория обеспечивалась только на начальном участке, затем ракеты начинали вилять, сваливаться в пике и выполнять «мертвые петли». Камнем преткновения стала неудовлетворительная работа примитивных систем стабилизации и управления полетом.

Конструкторское бюро № 7 под руководством Л.К. Корнеева и А.И. Полярного занималось доводкой спирто-кислородных баллистических ракет Р-06 и Р-03. В 1937—1938 гг. по вертикали и под разными углами к горизонту было запущено 25 изделий, испробованы разные способы обеспечения устойчивости: вращением пускового станка перед стартом и ракеты в полете, установкой гироскопа, применением ускорителей с целью придания большой начальной скорости. Максимальная дальность составила 5000 и 6000 м. Одновременно по заказу Геофизического института КБ разрабатывало стратосферную ракету Р-05 с высотой подъема 50 км. При стартовом весе 55 кг она могла нести до 4 кг аппаратуры, которая возвращалась на землю на парашюте. Понятно, что затевалось все не ради геофизики, и оплачивала эксперименты не Академия наук. В апреле 1937 года Л.К. Корнеев рапортовал И.В. Сталину и К.Е. Ворошилову: