Текст книги "Кофе и круассан. Русское утро в Париже"

На кладбище Пикпюс все спокойнички…

Интеллигенция создана для того, чтобы будить совесть нации. Обыватель создан для того, чтобы убаюкивать совесть и не давать ей просыпаться в те моменты, когда такое пробуждение может повредить его благополучию и душевному спокойствию. В истории Франции такие моменты, увы, есть. Самый позорный период для французской нации – это, конечно, годы существования коллаборационистского режима Виши в 1940–1944 годах. Показательно, что не столько даже о его преступлениях, сколько о его преступном характере открыто заговорили только в конце 80-х годов в ходе процесса над начальником гестапо в Лионе, нацистом Барбье, а затем в 1997–1998 годах на суде над бывшим префектом полиции Лиона Морисом Папоном, который отвечал, в частности, и за карательные акции против партизан, и за депортацию евреев и цыган, а также беглых советских военнопленных в нацистские лагеря смерти. Режим Виши претендовал на то, чтобы быть французским государством, хотя это право и отрицали за ним организаторы Сопротивления и «Свободная Франция» во главе с генералом де Голлем. Однако от фактов не уйдешь. В Виши были представлены посольствами многие иностранные государства, включая до 1941 года Советский Союз. В парижском метро, например, есть вывески, напоминающие о до сих пор действующих законах, которые были приняты во времена Виши. Мало кто вспоминает, что на Восточном фронте, в том числе под Сталинградом, воевала дивизия СС «Карл Великий», целиком составленная из французских добровольцев, носивших трехцветный флажок Франции на нарукавных нашивках. Французы только в самом конце 14-летнего правления президента Ф. Миттерана узнали, что и он, признанный лидер социалистов, был во времена войны сотрудником одного из вишистских ведомств и даже получил медаль из рук самого маршала Петэна. И, видимо, не так все было просто в их отношениях, если даже после того, как Петэн был осужден французским судом, Миттеран как президент ежегодно возлагал венок на его могилу, отмечая, правда, не память Петэна-коллаборациониста, а память Петэна, маршала Франции, одержавшего ряд побед над Германией в Первой мировой войне. Только когда к власти пришел правый Ширак, Франция признала его устами вину французского государства за преступления режима Виши. Только при Шираке и его премьере-социалисте Жоспене стало возможным начать настоящий публичный процесс против Папона.

Французский публицист Луи Клод Денуайе (1802–1868) как-то бросил фразу: «Есть мертвые, которых нужно убивать». Речь идет о памяти, конечно, об идеализации тех деятелей прошлого, которые, по сути, были преступниками и, если не казнить их в памяти народа, то не исключена новая политическая инкарнация и великих палачей, и великих деспотов, которые принесут еще большие страдания народу, не критически отнесшемуся к их историческим прототипам. Тут Денуайе был прав.

Французы вообще не любят посыпать голову пеплом и каяться. Разве что формальности ради. Так, они признали на специально организованном «суде общественности» 200 лет спустя после того, как на нынешней Площади Согласия в Париже отрубили головы королю Людовику XVI и его жене Марии-Антуанетте, что казнили невиновных. Но пойдите найдите в Париже туристический справочник, в котором будет сказано, где искать в Париже могилы тех более 16 тысяч человек, которым отрубили головы в годы якобинского террора, и тех 20 тысяч, которых казнили после термидора при Директории. Где лежат, помимо двадцати человек у Стены Коммунаров, 25 тысяч расстрелянных в ходе разгрома Парижской коммуны в 1871 году? Жертвы террора не имеют могил. Французы, как правило, и не подозревают, гуляя по своим любимым паркам, таким, как Парк Монсо или Люксембургский сад, что ходят по трупам расстрелянных коммунаров. Не догадываются, сидя на ступеньках знаменитого храма Мадлен у начала Больших бульваров, что храм этот построен на костях казненных на расположенной рядышком нынешней площади Согласия, где с утра до ночи работала гильотина якобинцев.

Именно о Великой Французской революции Ф. Энгельс написал, что она пожрала своих же детей. Думаю, что образ мифологического Кроноса пришел Энгельсу на ум не только потому, что в пору вакханалии якобинского террора революционные лозунги обернулись смертными приговорами для многих из тех, кто, собственно, эту революцию и делал. Скорее, потому, что внутри революции объективно вызрела контрреволюция, ее и погубившая. И было это делом неизбежным…

…Я остановился у заправочной станции на узкой улочке со странным названием Пикпюс, ведущей к бывшей Тронной площади, ныне площади Нации. Пока проверяли уровень масла и заполняли бак бензином, я перешел на другую сторону улицы, чтобы рассмотреть поближе небольшую мемориальную табличку, прикрепленную к старинной каменной арке. Прочел надпись на ней и ахнул. Оказывается, вот где, на мало кому известном кладбище Пикпюс, захоронены обезглавленные 200 лет назад «враги народа и революции». Их здесь ровно 1 306 в двух братских могилах. Третью заполнить не успели.

… Скорбного вида служительница ведет меня через храм, на стенах которого выбиты имена захороненных здесь жертв террора. Горят свечи, молятся монашки в фиолетово-белых одеяниях, и от этого атмосфера царившего здесь около 200 лет назад ужаса ощущается почти физически.

Поздняя кладка резко выделяется на фоне стены. Давно уже замурованы те ворота, через которые двести лет назад с Тронной площади проползала сюда в ночной тьме страшная, обитая железом телега, до краев наполненная обезглавленными трупами. Специально нанятая для этого команда раздевала их догола, отсортировывала одежду, чтобы потом поделить ее между палачами – в награду за труд – и неимущими. Затем трупы стаскивали к братской могиле и забрасывали тонким слоем земли. И так каждую ночь почти полтора месяца в июне – июле 1794 года, после того как был принят страшный закон о терроре, известный как закон 22 прериаля.

«Достаточно сказать, – писал П. А. Кропоткин, – что со дня основания Революционного трибунала, то есть с 17 апреля 1793 года, вплоть до 22 прериаля II года (10 июня 1794 года), то есть в 14 месяцев, было казнено в Париже 2 607 человек; но со дня введения нового закона, с 22 прериаля (10 июня) по 9 термидора (27 июля 1794 г.) тот же суд послал на казнь 1 351 человека за 46 дней». Всего же по Франции под нож гильотины легли в годы якобинского террора около 17,5 тысячи человек. В Париже сначала казнили «по традиции» на Гревской площади, а после 22 прериаля гильотину оттуда перетащили на Тронную площадь, поближе к заранее подготовленным могилам Пикпюса. От посетителей они отгорожены сейчас решеткой, через нее видны лишь укрывшая их бурая разрыхленная земля, на которой ни кустика не выросло, ни цветка, и два каменных креста-памятника.

Уже после того, как казни прекратились, сюда стали приезжать родственники казненных, пытались разрывать эти могилы, чтобы найти своих, но, отчаявшись, так все и оставили, лишь выкупили землю вместе со всеми захоронениями, и теперь это кладбище частное, где покоятся и родственники его владельцев.

Среди них – потомки маркизы Монтегю, у которой почти вся семья погибла на гильотине в те страшные дни. Вместе со своей сестрой, женой героя французской и американской революций, генерала Лафайета, который представлял Учредительному собранию Декларацию прав человека и гражданина, она стала первой владелицей Пикпюса. Генерал Лафайет похоронен был здесь же, у братских могил, в 1834 году, и над его могилой круглый год реет американский флаг. Его не позволили снять даже во время гитлеровской оккупации.

Было бы, конечно, проще объяснить все происходившее тогда, весь этот бессмысленный террор, если бы в братских могилах лежали одни аристократы. Но их как раз меньшинство среди 1 306 казненных – 159 мужчин и женщин. Остальные – военные, священники и монахини, слуги из дворянских домов и обычные простолюдины. Последних больше половины. За что их?

В архивах, оставшихся с той поры в назидание потомкам, можно найти, например, протокол заседания революционного трибунала, из которого ясно, что 16 похороненных здесь монахинь-кармелиток отправили на гильотину только за то, что они вопреки революционным запретам продолжали молиться. А других? Судьи поиском доказательств себя не утруждали. На эшафот отправляли каждого заподозренного в «контрреволюции». Смертная казнь полагалась даже за ложные слухи, за «развращение нравов и общественной совести». Робеспьер пояснял: «Чтобы казнить врагов отечества, достаточно установить их личность. Требуется не наказание, а уничтожение их». Увы, и нам знакомы такие формулировки. Через 150 лет и у нас появились сторонники такой гильотинной юриспруденции. И хоть гильотины у нас в 1937-м не было, свои Пикпюсы мы еще только начали откапывать. А вместе с этим узнаем и забытые имена жертв «якобинцев», сеявших террор уже именем нашей революции через разного рода «тройки» и «чрезвычайки». Учились они не на Декларации прав человека и гражданина, а на законе 22 прериаля. И до сих пор мы за это расплачиваемся, что еще раз говорит о великой пользе объективного подхода к истории и умении у нее учиться…

На Пикпюсе похоронен великий французский поэт Андре Шенье. Его казнили буквально предпоследним вместе с другим поэтом – Руше. Именно их имена возглавляли список очередной «амальгамы» в 34 человека, отправленной на эшафот 25 июля 1794 года, за два дня до 9 термидора и ареста Робеспьера, за три дня до того, как была убрана гильотина с Тронной площади обратно на Площадь Революции (ныне площадь Согласия). Шенье пришел в революцию как певец Свободы и Справедливости. Для него революционные лозунги были прекрасны, как музы и грации. Он, который называл революцию своим светочем, естественно, не мог и не стал воспевать те мерзости насилия и террора, которые стали оправдывать ее именем. Он, подобно Пушкину, «призывал милость к падшим». В том числе даже к королю Людовику XVI. Именно Шенье написал то письмо к Национальному собранию с просьбой позволить ему обратиться к народу за помилованием, которое приговоренный к смерти король подписал в тюрьме Консьержери в ночь с 17 на 18 января 1793 года. Судьба Шенье странным образом волновала Пушкина. Он не раз возвращался к образу этого поэта, переводил его, писал стихи как бы от его имени. Самое известное из этих его стихотворений так и называется «Андрей Шенье» и посвящено H. Н. Раевскому.

Словно предупреждение потомкам звучат пушкинские строки:

 
О горе! О безумный сон!
Где вольность и закон? Над нами
Единый властвует топор.
Мы свергнули царей. Убийцу с палачами
Избрали мы в цари. О ужас! О позор!
 

Александр Сергеевич, заметьте, нигде революционный террор и насилие как повивальную бабку революционных перемен не восславил. Он понимал, что эта бабка может так дернуть за головку нарождающийся новый мир, что и его превратит в идиота, и роженицу отправит на тот свет. На примере Шенье он к тому же и предупреждал своих товарищей по «чистой музе» никогда не спешить туда, где поэту придется быть в услужении у «правителей бесславных» и их «палачей самодержавных». Увы, это предупреждение не было у нас услышано, и «Андрей Шенье» воспринимался как вызов самодержавию Романовых!

В 1825 году был написан «Андрей Шенье». В январе 1918-го А. М. Горький писал, что… матрос Железняков, переводя свирепые речи своих вождей на простецкий язык человека массы, сказал, что для благополучия русского народа можно убить и миллион людей.

Поклонники революционного мессианства и массовых репрессий во благо самих же масс, увы, – и это показали события в Кампучии, где полпотовцы для «счастья» кхмеров убили их свыше двух миллионов, – не перевелись и в наше время. Поэтому меня так настораживает, когда некоторые историки, в том числе и французские, оправдывают «чрезвычайные меры» Робеспьера тем, что время было такое, что революционной Франции приходилось обороняться от своих врагов со всех сторон. Это, действительно, имело место после ликвидации монархии и основания в 1792 году Республики. И революционной армии, которую создали якобинцы, пришлось, в том числе и в знаменитой битве под Вальми, сражаться с иностранными интервентами. Но они так это успешно делали, что захватили даже Бельгию. Зачем же было тут еще запускать в ход и топор? Почему и сегодня многие так не хотят признать, что машина «спасения революции» по имени гильотина была задействована, главным образом, для ликвидации политической оппозиции якобинской диктатуре и ни для чего другого?

Странные иной раз в ход идут аргументы. Ну, примерно те же, которыми в советские времена объясняли истоки террора: «Возмущение масс, требовавших расправы с предателями, вынудило Конвент…» А вот во Франции один ученый просто написал, что толпе казни нравились, и она требовала их не прекращать. Ну как тут не вспомнить Чаадаева, который писал в письме А. И. Тургеневу в 1837 году: «Как можно искать разума в толпе? Где видано, чтобы толпа была разумна?» И, в конце концов, нельзя же путать толпу и народ! Толпа требовала, как всегда, хлеба и зрелищ. В качестве зрелищ ей предложили казни…

Мне не раз приходилось бывать на семинарах, организованных французскими коммунистами, где они говорили о якобинском терроре с такой странной ностальгией, будто сами сидели в Конвенте и принимали декреты наподобие закона 22 прериаля. Во Французской компартии осудили Сталина, но до сих пор почитают Марата и Робеспьера. Один профессор, член ФКП, объяснил это мне тем, что в годы якобинского террора казнили «всего» 17 тысяч человек, а это все же меньше 20 тысяч гильотинированных во время созданной термидорианской реакцией Директории. И, победно посмотрев на меня, добавил, что первый президент Третьей республики Адольф Тьер, всячески поносивший Робеспьера в своей многотомной «Истории французской революции», сам виновен в смерти 25 тысяч человек, уничтоженных в ходе разгрома Парижской коммуны в 1871 году. Тут уж было и впрямь, ни прибавить, ни убавить.

Сами французы, кстати, до сих пор якобинцев не простили. В Париже нет ни одной улицы, которая носила бы их имя. И несмотря на то, что в доме № 398 по улице Сент-Оноре неподалеку от Площади Согласия все еще сохраняется та квартирка, которую снимал Робеспьер, она туристской достопримечательностью так и не стала. А памятники Робеспьеру встретишь разве только в тех городках, где мэрами из года в год выбирают коммунистов. Да и там его бюстики то и дело приходится отмывать от кровавой краски…

Празднуя 200-летний юбилей своей революции, французы, понятно, намеренно вычленяли из нее все прекрасное, созидательное и демократичное, оставляя в шкафах истории те ее скелеты, которые в глазах публики… выглядят непривлекательно. Из соображений юбилейных это понять можно. Но для настоящего познания истории нельзя забывать, что революция эта была одной из самых кровавых в истории Европы. Франция свое прошлое почитает, но соизмеряет его постоянно с сегодняшними ценностями. Именно в V Республике куда большее значение придавали празднованию Декларации прав человека и гражданина, чем самому взятию Бастилии. Карательные атрибуты якобинцев и Директории не выставлялись на обозрение широкой публики. Хотя в салоне сувениров парижского Парка Багатель я своими глазами видел серебряные серьги в виде миниатюрных гильотин, изготовленные специально к 200-летнему юбилею каким-то ювелиром с эстетическими наклонностями палача.

Видно, действительно, должен пройти не один век, прежде чем нация сможет объективно оценить свою революцию и раздать всем сестрам по серьгам, только не в виде гильотины, конечно. Франция к этому приходит, но постепенно. Только в 1993 году в провинции Вандея поставили памятник павшим в ходе революционных репрессий против населения провинции, выступившей во время Великой Французской на стороне роялистов. А там ни много ни мало было уничтожено 180 тысяч мирных жителей, включая грудных младенцев, причем самым жестоким образом. Своеобразный исторический прототип маршала Петэна – дивизионный генерал барон Луи-Мари Турро де Линьер был как раз главным организатором этого геноцида в Вандее. Именно он приказал сжечь живьем 400 человек в церкви в деревеньке Бокаж в 1794 году. И что же? Наполеон назначил его послом в Вашингтон, дал ему титул барона и не раз ставил его на высшие командные посты в своей армии. При Бурбонах в 1814 году этот палач получил одну из самых высших наград – Орден Святого Людовика. До сих пор его фамилия украшает, а точнее, позорит Триумфальную арку в Париже.

Вандейский мятеж – гражданская война между сторонниками и противниками революционного движения на западе Франции, преимущественно в Вандее, длившаяся с 1793 по 1796 год. Вместе с шуанерией, разворачивавшейся на правом берегу Луары, иногда объединяется под названием «Войны на западе»

И никто не подумает соскоблить имя палача Вандеи с ее сводов. И в более современной истории никто не понес наказания ни за зверские бомбардировки Алжира и расстрелы мирных жителей в ходе колониальной войны 1945–1951 годов, ни за массовые расстрелы восставших во Французском Мадагаскаре. Только к концу XX века о том, что творилось во французских колониях, заговорили открыто. И тем не менее французская нация в массе своей не страдает никаким чувством вины, не торопится раздирать зарубцевавшиеся раны истории и посыпать их солью. Это только мы, русские этим из века в век занимаемся, последовательно выполняем завет Луи Клода Денуайе, «убивая» своих некогда почитаемых мертвых.

Секс не порок

Несмотря на всеобщее заблуждение по части массового падения нравов во Франции, вседозволенность нельзя считать национальной чертой французов, хотя в быту настоящий галл, конечно, куда раскованнее и инициативнее, чем многие другие народы Европы. Более того, французы весьма терпимо относятся к тому, что у нас в советские времена именовали «моральным разложением». Они хохочут и издеваются над американцами с их сексуальными расследованиями и скандалами. Они не могли найти никакого криминала в том, что президент США Билл Клинтон в свободное от работы время занимался в Овальном кабинете Белого дома оральным сексом со своей секретаршей Моникой. И узнай они что-либо подобное про своего президента, им никогда не пришло бы в голову устраивать по этому поводу слушания в Сенате или в Национальном собрании. Они просто с уважением отметили бы, что «президент все еще настоящий мужчина!».

Каждый француз знает, что президент Франции Феликс Фор, именем которого названо очень престижное авеню в Париже, умер в Елисейском дворце на своем посту в объятиях проститутки. Всем известно, что у президента Франсуа Миттерана была по меньшей мере еще одна вторая семья и внебрачная дочь, которую он признал публично незадолго до своей смерти, и была масса любовниц. Никто не удивится, прочтя записки бывшей секретарши президента Ширака, которая сообщила соотечественникам, что у 75-летнего лидера голлистов среди женского персонала Елисейского дворца есть кличка «Пять минут, включая душ». Француз отреагирует на это с юмором: «Но это же лучше, если бы он был импотентом!» Означает ли это, что у французов доминирует подход к чувству, сформулированный Бальзаком: «Рассудок всегда мелочен по сравнению с чувством. Рассуждать там, где надо чувствовать, свойственно душам ничтожным»? И да, и нет. Точнее, чаще нет, чем да. Жизнь заставляет умерять страсти нередко именно в силу соображений экономических. Это одна из причин того, почему во Франции так много одиноких людей. В стране почти 8 миллионов никогда не сочетавшихся браком холостяков в возрасте от 20 и более лет, 2,5 миллиона разведены и не женятся, 4 миллиона женщин и мужчин вдовствуют. 13 миллионов французов, в том числе и состоящих в браке, жалуются на одиночество. Уже в свете этой статистики наше расхожее представление о французах, занятых амурными похождениями с утра до вечера, блекнет. Несмотря на легенды об «игривости» француженок, они в целом куда целомудреннее тех же немок, а французские мужчины по части волокитства серьезно уступают итальянцам, а уж русские им точно дадут сто очков вперед. Да и есть ли еще на свете Казановы и Анжелики?

Французы со свойственной им дотошностью и занудством будут детально обсуждать по телевидению, радио и просто в компании проблемы достижения оргазма и психологические последствия занятий онанизмом, но это отнюдь не означает, что они готовы перейти от теории к практическим занятиям. Француженка может лежать с голой грудью и в бикини на пляже, но возмутится, если к ней подойдет и заговорит незнакомый мужчина, т. к. он ей «не представлен». Но вместе с тем та же француженка будет готова не просто topless, а вообще в чем мать родила участвовать, например, в массовках «ню-арт».

Американец Туник Спенсер, известный устроитель массовых перформансов с обнаженными людьми, в сентябре 2005 г заставил раздеться на публике полторы тысячи человек в порту города Лион. Среди них были приезжие профессионалы, но нашлись и лионцы, которые были очень рады шокировать свой «косный и буржуазный город». «Собравшимся в порту, – как сообщала печать, – заранее объяснили, в каком порядке они должны лежать рядом с грузовыми складами. Когда взошло солнце, мужчины и женщины самых разных возрастов скинули одежды и распластались на земле, а сам великий фотограф возвышался над голыми телами на подъемном кране, приказывая поднимать то ноги, то руки. Потом Спенсер принялся скандировать в рупор: «Лионский порт, где сливаются две реки, похожие на женские ноги, представляет собой таинственную суть коммерции». Приобщившиеся к общественному раздеванию в награду получают фотоальбомы с итогами съемок Спенсера. А Спенсер потом выставляет эти свои ню-композиции в галереях современного искусства и неплохо на том зарабатывает. Самое любопытное, что спенсеровские статисты из Лиона не считали этот свой акт бесстыдством и говорили, что их действия, как и работа самого художника, не имеют ничего общего с эротикой или сексом.

Месье и мадам Дюпон отличаются почти мартышечьим любопытством, что служит одной из причин утомительных автомобильных пробок: пока они своими глазами, на самой малой передаче не увидят, как и кто попал в автокатастрофу, их машина скорость не наберет.