Текст книги "Танцы в лабиринте"

Владимир БОЛУЧЕВСКИЙ
ТАНЦЫ В ЛАБИРИНТЕ

1

– Двадцать второго апреля двухтысячного года, в пятницу (самый скорбный день христианского календаря, когда силы зла, казалось, уже восторжествовали над Спасителем), около десяти часов утра возле станции метро «Чернышевская» остановился черный двухдверный БМВ.

Правая дверь автомобиля распахнулась. Из нее вышел невысокого роста и неприметной наружности молодой мужчина. Он откинул спинку своего сиденья вперед, наклонился и помог выбраться из машины девушке, аккуратно поддерживая ее под руку.

– Вы просили до метро. – Мужчина заглянул девушке в глаза, – Вот, пожалуйста… Метро.

Затем он сел обратно в машину, захлопнул дверь, еще раз взглянул в ее сторону и сказал тому, кто сидел за рулем:

– Ладно, поехали.

На девушке были джинсы, светло-зеленая легкая куртка и кроссовки. Она сделала несколько неуверенных шагов ко входу в метро и остановилась у тяжелых дверей.

Порыв ветра вскинул легкие золотистые пряди ее прямых волос, она машинально поправила их рукой и слегка пошатнулась.

– Девушка, – укоризненно обратилась к ней старушка, катившая перед собой тяжелую сумку на колесиках, – что ж вы встали-то на самом проходе?

Придерживая волосы рукой, девушка обернулась на голос.

– Ну? – Старушка взглянула в большие темно-серые глаза, которые смотрели сквозь нее. – Господи, – пробормотала старушка, – с утра-то пораньше… Я же вам русским языком говорю, – повысила она голос, – дайте пройти-то! Вы русский язык понимаете?

В глазах блондинки что-то шевельнулось. В их бездонной глубине блеснул едва заметный лучик. Он медленно разрастался, разрастался и обернулся, наконец, бледными проблесками внутреннего света, которые силились разогнать туман над поверхностью уже начавших было светлеть, но все еще сумрачных темно-серых пространств.

– Да, – с трудом произнесла девушка. – Понимаю…

– Ну и слава Богу. Может, отойдете тогда в сторонку-то? Все равно вас в метро не пустят. Такую-то вот…

Девушка сделала шаг в сторону, бабуля, придерживая сухим локтем тяжелую дверь, протиснулась вместе со своей сумкой в вестибюль.

«В метро не пустят… – приглушенно, сквозь все еще плотный, вязкий туман, отозвалось в сознании. Что же делать?» Девушку медленно накрывала волна паники. В растерянности она сделала еще несколько неуверенных шагов в сторону от дверей и вновь остановилась. Ей было очень страшно. Она вдруг поймала себя на том, что хотела извиниться перед старушкой, но… слов не было. Она хотела спросить, почему, собственно, ее не пустят в метро, почему эта старая женщина так странно на нее смотрит, но с отчаянием осознала, что сформулировать все это будет не в состоянии. Более того, она не помнила, зачем ей, собственно, нужно в метро. Она вообще ничего не помнила. Не помнила даже, как оказалась здесь, у этих тяжелых дверей. Что это за станция? Что за город? Что она здесь делает? Первое, что всплыло в памяти, был вопрос старушки: «Вы по-русски понимаете?»

– Да, – вслух сама себе повторила девушка. – Понимаю.

Это было все. До этого был плотный, вязкий туман.

Ее охватил ужас.

– Лиза! – окликнул блондинку мужчина, который, широко улыбаясь, шел к ней, сжимая в руке свежую газету. Роста он был среднего, чуть полноватый. Под распахнутым легким плащом – дорогой серый костюм.

– Лиза, – повторил он, подойдя и продолжая улыбаться, – вы меня что, не узнаете?

Девушка с надеждой всмотрелась: широкое, с крупными, породистыми чертами лицо с явственными следами проведенной в излишествах ночи, ворот белой рубашки не совсем свежий, но узел модного галстука завязан безукоризненно. – Я – Леон, помните? Вы у меня в гостях вчера были, а потом вдруг уехали. Я вас еще проводить хотел, но… отвлекся, а вы и исчезли. Неужели не помните? Я, правда, вас тоже не сразу узнал в куртке, да и выглядите вы сегодня как-то… Как себя чувствуете?

– Плохо, – призналась Лиза.

– И это правильно, – констатировал Леон. – Мы-то ладно, а вам небось с непривычки многовато вчера было. Ну… а здесь встречаетесь с кем-то?

– Девушка растерянно огляделась и рефлекторно чуть пожала плечами.

– Тогда, может быть…– Леон внимательно всмотрелся в лицо девушки. – Послушайте, что-то мне не нравится, как вы сегодня выглядите. Какая-то вы не такая… Вам на самом деле плохо?

– Плохо, – повторила Лиза, с трудом выговорив это простое, но какое-то очень неудобное для произнесения слово.

– Вот что, – решительно сказал мужчина. – Поехали-ка обратно ко мне домой. И нечего было среди ночи убегать. Это вам не дома, в Цесисе или где вы там живете, я что-то плохо помню. Впрочем, не важно. А где ваша сумка?

– Не знаю…

– Совсем хорошо. Ну что, поехали?

– Да… – неуверенно кивнула девушка.

– Вот и ладно. – Леон, взмахнув рукой, остановил проезжающую мимо машину, распахнул перед Лизой заднюю дверь салона, помог усесться, сам забрался следом и сказал водителю: «На Васильевский, пожалуйста».

2

В тот же день и приблизительно в то же самое время Александр Адашев-Гурский проснулся на больничной койке.

– С добрым утром, тетя Хая, – приветствовал он самого себя. – Вам посылка из Шанхая…

Лежа на боку и не открывая глаз, он прислушался к ощущениям собственного организма. Как ни странно, но все вроде бы было нормально.

«Приплыли, дон Педро, – подумал он. – Только этого не хватало».

Ночью в гостях он выпил пару рюмок водки, и ему вдруг стало так плохо, что друг детства Петр Волков, перепугавшись, загрузил его в машину и привез сюда, в частную наркологическую клинику, пребывание в которой стоило сорок баксов в день. Сюда укладывались люди состоятельные. Иные для того, чтобы, нагнав себе наркотический дозняк до крайней точки, переломаться в комфорте, иные – чтобы, зашив себе «спираль» или «торпеду», избавиться от алкогольной зависимости, другие – просто выйти из запоя и почистить печень.

«Странно… – подумал Гурский. – Я же не в штопоре. Чего ж меня вдруг скрутило-то? Может, оттого, что я пост держу? Совсем ничего не жру. Вообще-то не должно бы. Но с другой стороны, годы наши не ранние. Слабею, видимо…»

Рассуждая таким вот образом, он перевернулся на спину, открыл глаза. Где-то неподалеку раздавался совершенно явственный стук бильярдных шаров, звук, который Адашев-Гурский различил бы и выделил даже при бомбежке. Он откинул одеяло и сел на кровати. Голова слегка кружилась, но в остальном чувствовал он себя очень даже неплохо.

«Ерунда какая-то, – решил он. – И еще сорок баксов в день…»

Больница эта была Александру знакома. Несколько месяцев назад, где-то перед Новым годом, они с Петром укладывали сюда Мишку Лазарского, старого их приятеля, который проживал теперь в Нью-Йорке и специально приезжал сюда, чтобы подшиться. Там, дескать, в Америке подобные операции запрещены, как опасные для жизни пациента. Не подшивают там. А Мишка дошел до ручки, и только на это последнее средство и была у него надежда. Но поскольку выбрался из самолета и ввалился в дом Адашева-Гурского он в блаженно – разобранном состоянии глубокого запоя, то устраивать его в клинику, договариваться и платить деньги (которые Лазарский, конечно же, привез с собой, но распоряжаться которыми был категорически не в состоянии ввиду полного отсутствия представления о реальности) пришлось Александру.

Гурский даже помнил имя одного из докторов, которые пользовали Мишку.

«Дима… – вспоминал он, натягивая брюки. – Дмитрий… как же его по отчеству?»

Одевшись, он открыл дверь палаты и вышел в коридор. Вдали был виден просторный холл со стоящим в нем бильярдным столом. Долговязый парень, одетый в спортивный костюм, одиноко и хмуро гонял по нему разноцветные шары. Александр подошел и какое-то время скептически наблюдал за тем, как тот, неловко держа кий, пытается загнать в лузу хоть один из них. Наконец парень положил черный шар и, не обратив на это никакого внимания, продолжал свои экзерсисы. Гурский вздохнул.

– Привет, – сказал он. – А как доктора найти?

– Внизу, – не поворачивая головы, буркнул парень.

– Много вами благодарны, – негромко произнес Гурский и направился к широкой белой лестнице, ведущей со второго этажа к вестибюлю.

Спустился на первый этаж, кивнул стоящему у входных дверей охраннику в камуфляже, повернул налево и стал по памяти разыскивать кабинет главного врача.

Клиника свято блюла анонимность клиентов. Никаких документов никто не спрашивал. Все пациенты фиксировались только по имени и отчеству, подлинность которых тоже никто не проверял. Хоть ты горшком назовись, главное – деньги плати. Очевидно еще и поэтому, кроме всего прочего, стоял у дверей охранник. Чтобы больной, пройдя курс и ощутив себя вполне здоровым, не упылил, чего доброго, не расплатившись. Ищи его потом…

Все это Адашев-Гурский знал, и именно это его и заботило. Дело в том, что, открыв в палате стенной шкафчик и обнаружив там свою куртку, он не нашел в ней ни ключей от квартиры, ни бумажника.

"Потерять я их не мог, – рассуждал он, – потому что пьян-то, собственно, и не был. Просто скрутило меня вдруг почему-то неожиданно, а дальше – все в сумерках. Но ведь меня Петька сюда доставил, я же помню. Значит, он, видимо, и забрал у меня все, чтобы не сперли.

Клиника-то она богатская, но… всякие люди здесь лежат. Это он, наверное, правильно. Но что же мне теперь делать-то?"

– Вы на процедуру? – спросила его молоденькая сестричка в непростительно коротеньком белом халатике.

– Возможно, – окинул ее взглядом Гурский. – Ничего нельзя знать заранее. Но сначала мне бы доктора повидать.

– Вот сюда, – сестричка указала на одну из белых дверей, повернулась к нему спиной и не спеша пошла по коридору, глубоко засунув руки в карманы халатика, отчего тот натянулся на талии и предельно откровенно обозначил изящные линии ее юного тела.

«Пятница сегодня, – со вздохом подумал Александр, провожая ее взглядом. – Еще целых два дня поста…»

Он постучал в дверь.

– Да, – послышалось из кабинета. Гурский открыл дверь и вошел.

– Добрый день, – поздоровался он с мужчиной в белом халате, который сидел за столом и, перебирая клавиши компьютера, сосредоточенно всматривался в экран.

– Здравствуйте, – доктор отвел взгляд от монитора и посмотрел на Александра. – Присаживайтесь.

– Спасибо, – Гурский сел на стул возле стола.

– Это вы к нам вчера поступили?

– Сегодня ночью.

– До двенадцати ночи. Выходит – вчера.

– Это… в смысле оплаты?

– Ну… день поступления, день выписки…

– А день приезда, день отъезда – один день?

– В вашем случае – да, – улыбнулся доктор.

– Вот… Вот, что хотелось бы уточнить: мой случай – это, собственно, что?

– Да ничего особенного. Все, в общем-то, как у всех. Выпиваете?

– Случается. Но не до такой же степени.

– А ресурсы организма небезграничны. Рано или поздно обязательно наступает такой момент, когда…

– И что теперь?

– Повторяю, ничего такого особенного. Полежите у нас еще день-другой, мы вас почистим. Хотите – защиту поставим. Недорого.

– «Торпеду», что ли?

– «Эспераль».

– Нет, доктор. Спасибо, конечно, за заботу, но… я как-нибудь сам.

– Как знаете. Вы?..

– Александр Васильевич.

– Очень приятно. Виктор Палыч меня зовут.

– Мне тоже очень приятно. Виктор Палыч, скажите, а что, я могу уже сегодня, в принципе…

– В принципе, можете. Но я бы не советовал. Мы вам вчера капельницу поставили. Сейчас вот еще одну – обязательно. И надо бы завтра утром. Раз уж вы к нам пожаловали, давайте курс завершим.

– Думаете, надо?

– Почему нет?

– А вот, доктор, тот факт, что я себя прекрасно чувствую, – это ничего?

– Не обращайте внимания.

– Полагаете?

– Хуже не будет. А у вас что – дела какие-то неотложные?

– Да нет, – пожал плечами Гурский, – до заморозков я совершенно свободен.

– А потом? – улыбнулся доктор.

– Домой нужно будет заглянуть. Взять теплые вещи.

– Ну вот видите. – Виктор Палыч встал из-за стола. – Пойдемте-ка в процедурную.

– Ну, если вы настаиваете… – Александр тоже поднялся со стула. – Да! А вы позволите звоночек от вас сделать?

– Ради Бога…– Доктор придвинул к Гурскому телефон.

– Это у вас прямой?

– Да, городской.

Гурский снял трубку и набрал номер.

– Алло… – услышал он знакомый голос.

– Петр? Привет.

– Здорово, Гурский. Оклемался?

– Да вроде. Слушай…

– Сашка, говори быстрее, я в машине, здесь такая пробка…

– Мои ключи и бумажник у тебя?

– У меня. Козел!

– Не понял…

– Да это я не тебе, меня тут мудак один подрезает.

– Слушай…

– Короче, у меня было с собой двести баксов, я за тебя вперед заплатил, на всякий случай. Потом разберемся. Если этого будет мало, доплатим. Если много – они вернут. Лежи, я завтра постараюсь заскочить.

– Роджер.

– Аут. – Волков отключил телефон.

Адашев-Гурский повесил трубку.

– Ну что, пошли? – спросил его доктор.

– Пойдемте, – вздохнул Александр.

– Виктор Палыч, – Гурский снял рубашку и лег на стоящую в процедурном кабинете кушетку, – а что, я вчера совсем плох был?

– А я, собственно, вас вчера и не видел. Я сегодня утром заступил. – Доктор прилаживал к вертикальной хромированной стойке банку с раствором. – Но, судя по всему…

– Вот ведь.

– Да вы не переживайте. Здоровье у вас, в общем-то, еще… Спортом занимались? – взглянул он на обнаженный торс Гурского.

– Было дело. Давно, правда.

– И как?

– КМС. Десятиборье.

– Ну… А вы говорите. – Доктор ввел Александру в вену иглу. – Полежите. – Он взглянул на часы и вышел из кабинета.

Адашев-Гурский прикрыл глаза и стал прокручивать в сознании события вчерашнего дня, который завершился таким вот неожиданным нелепым обмороком, уложившим его вдруг на больничную койку.

3

В четверг, часов в шесть вечера, в квартире Адашева-Гурского раздался условный, еще со времен юности, звонок в дверь.

– Погоди минутку, – сказал Александр в телефонную трубку, – ко мне вроде бы Петька Волков пришел, я дверь открою. Что? Да, да, хорошо.

Он положил трубку на стол, поднялся и вышел в переднюю.

– Привет. – На пороге стоял русоволосый мужчина чуть выше среднего роста, широкоплечий. Он мягко улыбался, но в глубине его серых, чуть печальных глаз мерцало нечто такое… Короче, вести себя с ним по-хамски могло прийти в голову только какому-нибудь камикадзе0, или уж и вовсе отмороженному недоумку. – Чем занят?

– С Аленой выпиваю Ваулиной.

– Да? – Петр удивленно вскинул брови. – Ну-ка… – Он переступил порог, прошел через переднюю, заглянул в гостиную и растерянно обвел взглядом пустую комнату. – А где Алена?

– Так вот же она, – Александр указал на лежащую на столе телефонную трубку.

– А-а…– разочарованно протянул Волков. – Ты в этом смысле.

– Поболтай с ней, у нее похмелье и тоска. Я пока в туалет схожу.

– Алена? – Петр взял трубку. – Привет, это Волков.

– Петька! Приве-ет… – услышал он радостный голос, чуть нараспев, тягуче произносящий слова. – Давай выпьем?

– А чего это ты с утра пораньше? Сколько там у вас?

– А хер их знает… часов десять, наверное. Тузик, падла! Куда? Урою!..

– Эй-эй! Это ты с кем там?

– Да собака у меня, левретка, точнее леврет, мне тут подарили. Тузик. Красивы-ый… Цвета маренго.

– Ну и за что ты его так?

– Да ты понимаешь, Борюсик в отъезде, а этот в его отсутствие вообразил себя вожаком стаи, со мной ругаться вздумал. Ты представляешь? Я его прищучила, так он обиделся, взял, гад, и на постель насрал. Не на нашу, правда, а в гостевой комнате. Ну, я его в угол загнала и ремнем так отпиздила… Теперь вроде все понял, но все равно мне назло по грядкам шастает. Давай выпьем, а?

– Ну давай… – Волков взял рюмку Гурского, налил из стоящей рядом на столике бутылки в нее водки и потюкал ею о трубку. – Слышишь?

– Ага! – засмеялась в далекой Канаде Алена и тоже чокнулась чем-то о свою трубку. – Поехали?

– Твое здоровье.

Волков выпил и, подцепив вилкой из стеклянной миски квашеной капусты, закусил.

– Алло, ты где? – спросил он в трубку.

– Да здесь я… Я вот смотрю, почему у меня чеснок упал? Ты не знаешь? Может, палочки поставить? Тузик! Зараза…

– А ты что, в огороде, что ли?

– Ну да… – засмеялась Алена. – Мы же дом купили, ну, в кредит, конечно, полчаса от Монреаля, я Гурскому говорила. Тут рай просто – речка течет недалеко, бассейн во дворе. Ну, я на лужайке грядки и вскопала. Помидорки посадила, редиску, укропчик… Чеснок вот. Он у меня взошел, подрос, но что-то упал. Почему? Спроси у Гурского, он все знает.

– Гурский, – повернулся Петр к вошедшему в комнату Александру, – почему у Алены чеснок взошел, а потом упал?

– Поливать надо… – пожал плечами Адашев-Гурский.

– Слышишь?

– Ага-а… – донеслось из трубки. – Слушай, а ведь верно… А я думала – так вырастет. Ну что, еще треснем?

– А ты не разоришься?

– Да нет, девятнадцать центов минута. Канадских центов. Ерунда. Сейчас, я только в дом вернусь, а-то у меня уже стакан пустой, а выпивка – там.

– Ну давай… – Волков налил себе еще рюмку.

– Ты там как?

– Готов. А ты?

– Аналогично.

– Ура?

– Ура.

Петр выпил и закусил капустой.

– Слушай, мать, давай прощаться, а?

– Ну ладно, давай. Я посплю, а потом еще позвоню.

– Счастливо.

– Ну пока.

Волков повесил трубку.

– Слушай, – он посмотрел на капусту, – а у тебя другой закуски нет, что ли?

– Так ведь пост, Петя.

– И ты все посты блюдешь? – скептически взглянул на друга Петр.

– Только Великий. К сожалению.

– Все сорок дней?

– Так есть-то только первую неделю хочется, а потом втягиваешься, и ничего.

– И рыбу не ешь?

– Ни мяса, ни рыбы, ни яиц, ни молочного.

– А что же ты ешь?

– Все остальное.

– Гордыня это все.

– В смысле?

– Ну… вот, мол, я какой! Воззри на меня, Господи! Видишь, дескать, насколько я в полном самоотвержении неимоверно крут?

– А монашествующие? – заинтересовался позицией друга Александр.

– Ну… у каждого своя судьба, конечно. Если уж в миру греху противостоять силенок не хватает…

– Так они же не только ради себя. Они за всех молятся.

– Дело хозяйское, конечно, только за всех бы не надо.

– Ну поня-атно. За нас с тобой еще туда-сюда, а вот за гниду всякую…

– Именно.

– А это ты решать будешь – кто гнида, а кто нет?

– Гнида, она и есть гнида.

– Да пошел ты…– беззлобно сказал Гурский.

– А водку пьешь.

– Во-первых, винопитие в пост не запрещается, а лишь не благословляется. И значит, немножко, для укрепления духа и возвеселения души, можно. А во-вторых, Алене там одиноко, она звонит раз в полгода, просит выпить с ней и поболтать. Я что, обманывать ее должен, пустым стаканом чокаться? Я вот тут намедни в дом один зашел, по делу, меня там люди котлетками угощали. Вкусненьким от всей души потчевали. Так я, опять же, что, по-твоему, нос должен был воротить? Дескать, мол, как же так, что вы себе в Великий пост позволяете… Я ел. И нахваливал. Потом, правда, с горшка сутки не слезал – организм-то на растительный рацион уже перестроился – но… Короче, гордыня не гордыня, может, ты и прав, но до Пасхи всего три дня осталось. – Гурский закрыл пробкой водочную бутылку и отнес ее в холодильник.

– Ты чего хотел-то? – вернулся он в комнату.

– Да… Тут вот что. – Волков вышел в переднюю, раскрыл стоящую под зеркалом кожаную сумку и вынул из нее небольшой, но увесистый сверток, плотно упакованный в черный пластиковый пакет и перетянутый скотчем. – Здесь – все твои деньги. Ну, твоя половина от всего.

– А…

– И брюлик твой тоже. Я его в пакетик запечатал, все аккуратно, не сомневайся.

– Да я не о том. Чего это вдруг? У тебя и сейф дома в стенке, и волына… Куда мне их девать-то? Меня же обнесут. И грохнут.

– Это если кто узнает.

– Да все узнают. Моментально.

– А ты не трепли. Есть куда схоронить-то?

– Куда… – задумался Гурский. – Ты же говорил, что мы их вложим. Я бы на проценты жил. Мне достаточно, я аскет, ты же знаешь.

– Ладно, это все потом. Просто у меня, понимаешь, ситуация сейчас сложилась такая, что… всякое может быть. Лучше, чтобы твои деньги у тебя пока полежали. На всякий случай.

– Так давай и свои тогда.

– Да ладно. Не нужно. Это мои проблемы. И… ну, в общем, так надо. Есть там момент один… короче, это мои заморочки, я сам решу.

– Ну надо так надо. – Гурский взял пакет и обвел взглядом комнату.

– Только в белье не прячь, как все.

– Ага… Ты еще про сливной бачок в сортире вспомни. – Александр подошел к массивному, темного резного дерева, секретеру и положил на него сверток. Из верхнего отделения вынул длинный узкий ящичек и поставил его рядом. Затем запустил руку куда-то в глубину оставшейся от верхнего ящичка пустоты и чем-то щелкнул. В нижней части секретера, прямо под дверцами, чуть отошла глухая панель. Александр присел на корточки и, потянув ее на себя, выдвинул потайной ящик.

– Ни фига себе, – удивился Волков. – И чего, много туда помещается?

– Петя… – снисходительно улыбнулся Гурский. – Туда тебя поместить можно будет, если что. Только по частям, конечно…

Он взял сверток, сунул его в секретное отделение и задвинул ящик. Панель, мягко щелкнув, встала на свое место.

– Умели же делать… Откуда у тебя раритет такой?

– Я здесь ружье хранил, ну то самое, которое потом тебе подарил. А в детстве вообще такое засовывал, что…

– Так это твой, что ли? В смысле, еще от родителей, из той квартиры?

– Ну да. Это дедов. А может, еще и от прадеда. Я только его и забрал, когда мы… ну, в общем, когда после развода сюда перебрался. – Александр распрямился и вставил на место узкий ящичек. – Ну вот. Теперь, если только целиком его вынести… Но это вряд ли, в нем весу, как в рояле.

– Вот и хорошо. Пусть полежат. Я потом опять заберу.

– Хотелось бы. Чего им лежать? Они работать должны как-то… Только я в этом ничего не понимаю.

– Придумаем. Есть мысли кое-какие. – Петр достал сигарету. – У тебя вообще какие планы?

– Относительно вложения денег?

– Да нет, тут с тобой все ясно. Я имею в виду на сегодня? – он откинул, динькнув, крышку «Зиппы» и прикурил.

– К Герману надо зайти. Васька Морозов звонил, на рыбалку зовет к себе в Лимовку. Если у Герки дел важных нет, может съездим, он на тачке.

– А она далеко?

– Лимовка? Не очень. Но места там… Васька говорит, сижу, мол, в лодке с удочками, а на берег из кустов медведица вдруг выходит, да еще с медвежатами. Вышла, посмотрела эдак вот, а потом – плюх в воду, и ко мне. Представляешь?

– Ну и?..

– Потом передумала, вернулась обратно. Вылезла, отряхнулась как собака и обратно в лес. И медвежата за ней.

– Васька не обосрался?

– Да говорит – почти. Но она маленькая была с виду, метр с чем-то в холке.

– Ему бы хватило.

– В общем, да.

– А потому что не фиг на рыбалку без карабина ходить.

– Логично. – Александр взял со стола пустую рюмку, миску с капустой и пошел на кухню.

– И надолго ты планируешь? – Волков вышел вслед за ним из комнаты.

– Да я вообще ничего не планирую. Может, я еще и не поеду никуда. Может, у Герки дела. – Гурский ополоснул под краном рюмку, вытер ее полотенцем и поставил в буфет. Капусту накрыл тарелочкой и убрал миску в холодильник. – А тебе не терпится, чтобы меня медведь сожрал? Деньги мои тебе покоя не дают? Заграбастать хочешь? Бери, бери… – Гурский тщательно тер мыльной губкой вилку. – Все бери, пей мою кровь…

– А Герман дома?

– Да уже, наверное, должен. Я со Светкой разговаривал, она там салаты строгает, а он к семи подъехать обещал. Что-то они там празднуют сегодня. Пошли?

– Да неудобно как-то, я его тыщу лет не видел.

– Тем более.

– Там гости небось будут, я никого не знаю…

– Никого там не будет, мне Светка евон-ная сказала. Они с Германом да Алиса.

– Что за Алиса?

– Алиса? Элис Раен. Сержант морской пехоты США.

– Иди ты?

– Натурально. – Александр бросил вилку в ящик кухонного стола, присел на краешек мойки и прикурил сигарету. – У них же там армия добровольная, на профессиональной, тэс-скать, основе. Подписал контракт, и вперед. Бабы тоже служат. Возможность бесплатно получить образование какое-никакое, профессию. Вот она и служила. В морской пехоте. Уж не знаю, сколько и кем конкретно, но звание имеет – сержант. А теперь приехала к нам сюда русский изучать. Группа их целая у нас в университете. Она там у них старшая, что ли, а может, и нет, я не в курсе. Короче, они живут – кто как. Кто в общежитии, а кто у знакомых. Вот она у Герки со Светкой и живет. Очень хорошенькая. Как куколка.

– Сержант морской пехоты – куколка?

– Как ни странно. Стройная такая, миниатюрная. Я сам сначала не поверил. «Как же ты, – говорю, – справлялась?» Ведь у них там сержант – это… А она улыбнулась так это вот, легла на пол, левую руку за спину, и на одной руке – на кулаке, заметь! – как стала отжиматься… Как швейная машинка, ей-богу, просто туши свет. Там не то, чтобы считать, мол, сколько раз, там время засекать впору. Пять минут, десять, полчаса… Сколько нужно. Я не выдержал, прекратил это дело от греха подальше, а она встает, улыбается и не запыхалась вроде даже. «Веришь?» – говорит. Ну я, честь-честью, во фрунт вытянулся: «Йес, сэр!» А она так это чуть ссутулилась, подошла ко мне вразвалочку, встала вплотную, палец указательный чуть не в самый мой нос уперла и ка-ак рявкнет: «„Йес, мэм!“ говорить надо!» И хохочет.

– Так как же ты в гости пойдешь, если пост?

– Я же по делу.

– Ну да, сержантика клеить.

– Не-ет. У нее жених там где-то.

– Ну-у… Это ж эвона аж где… На той стороне планеты. Оттуда не видно.

– Я тоже так думал. А она мне: «Ми такой лыванский лу-уди… Еслы ми сказал свой жиних: „Лублу. Ты и толка ты“, то всо, всо! Айм сори, Саша…»

– Клинья, выходит, подбивал уже.

– А что ж…

– А почему «лыванский лу-уди»?

– Семья ее происхождением из Ливана, предки. Они это чтят. Это только считается, что в Америке национальностей нет. Все, мол, американцы, и все тут. А на самом деле ирландцы, итальянцы, евреи, китайцы – все сами про себя помнят, кто есть кто.

– И это правильно.

– Наверное.

– Ладно… – Волков погасил сигарету в пепельнице и взглянул на часы. – Уже начало восьмого, давай я тебя к Герману закину.

– Да здесь недалеко. Я и пешком дойду. В магазин еще заглянуть надо, неловко с пустыми руками.

– Заглянем.

– Да? Ну давай.

Адашев-Гурский накинул на себя кожаную куртку, вынул бумажник, заглянул в него и опять убрал в карман.

– А у тебя что, дела еще сегодня? – спросил он у Волкова, выходя из квартиры.

– Да так… ничего важного, в общем, – пожал тот плечами.

– Так и пошли.

– Думаешь, удобно?

– Думаю – да. Мы же ненадолго. – Гурский запирал дверь.

– Ну… – Петр в раздумьи склонил голову на бок.

– Пошли-пошли, – Александр стал спускаться по лестнице.

– А лифт так и не работает? – саркастически улыбаясь, спросил Волков, шагая вслед за ним.

– Не-а.

– А пункт этот, приема металлов, который тут рядом, так и процветает?

– Ага.

– Ждешь, когда я его взорву?

– Ага.

– Не дождес-ся. Хочешь – подыхай на этой лестнице. Пятый этаж, едрена шишка!.. Туда-сюда, туда-сюда, и так каждый день. И это вместо того, чтобы пойти и разнести его к едрене фене. Дурак ты, Гурский, малахольный, а не реальный пацан.

– Ага.

– Чего ты лыбись-ся?

– Мама, ешьте рыбу…

– Жареных карликов?

– Жареных карпиков.

– Так их же нету.

– Тогда сидите и… не квакайте.