Текст книги "Избранное"

Спасение

Две девчонки кинулись вверх по лестнице, но дорогу им перегородил рослый парень в светлой рубашке. Еще две попытались проскользнуть в коридор первого этажа. Их опередили люди в камуфляжной форме.

Сергей замедлил шаги, дожидаясь, пока девицы и милиционеры посторонятся, и направился к выходу из гостиницы. В дверях омоновец держал за руку девчонку в желтой, приталенной кофточке. Девчонка не вырывалась и спокойно говорила:

– Не с ними я! Не с ними! Просто стояла и ждала. Ну, ждала я здесь! Нельзя, что ли?

Сергей тронул ее за плечо и спросил:

– Что такое?

Взглянул сначала на девчонку, потом на омоновца и сказал:

– Она со мной. – И обратился к девчонке: – Говорил, чтобы тут не торчала. Подождала бы где-нибудь там…

Он прошел вперед и через несколько шагов оглянулся. Девчонка успела отделаться от удивленного омоновца и выскочила из гостиницы.

Они спустились по ступенькам и свернули на «Охотный ряд». Был светлый и свежий летний вечер. После дождя легко дышалось.

– Вот пристали, паразиты, – сказала девчонка. – Ща бы они меня забрали.

Сергей взглянул в ее большущие, с поволокой, темные глаза и подумал: «В следующий раз заберут». Он ожидал, что девчонка сразу кинется вниз в метро, а она шла рядом, чуть подняв голову, будто считала про себя.

– Я, собственно, просто так… – сказал он. – Можешь улепетывать. Она продолжала идти рядом, смотрела перед собой и говорила:

– Денёк сегодня… Ну, ничего не ладилось! Как назло!.. А меня, между прочим, Гретой зовут.

– Это, наверное, творческий псевдоним, – сказал он.

– Как тебе сказать… Может быть. А ты, наверное, не просто так именно меня захотел выгородить? – спросила она.

– Даже не знаю, – ответил он, помолчав. И заметил, что это ее расстроило.

– Я у гостиницы подружку ждала, – сказала она.

Они проходили мимо уличного кафе. Играла музыка.

– Хочешь, посидим немного? – предложила она.

– Нет настроения, – ответил он.

– А я бы посидела, – сказала она. – Музыка хорошая. Меня раз под нее мать отлупила.

Всем своим видом она показывала, что не торопится. Шла рядом с ним, иногда чему-то улыбалась и легко касалась его локтем.

– Ты в гостинице работаешь? – спросила она.

– Нет, заходил, приятеля навещал, – ответил он.

– Подружка недавно с одним человеком познакомилась, – сказала она. – Совершенно случайно, на улице. И такой хороший человек оказался. Своя фирма. В Москве сейчас живет.

– Бывает, наверное, – сказал он.

– А ты когда-нибудь у гостиницы с девчонками знакомился? – спросила она.

– Это как? – не понял он.

– Ну, покупал себе кого-нибудь?

– Не покупал. Не люблю безразличия в женских глазах, – ответил он.

– Как это? – не поняла она.

– Так вот получается, – сказал он.

– Я тоже не люблю безразличия, – сказала она. – Не терплю просто. И вот ты! Не просто же так ты решил меня от мента оттащить?

– Не просто, не просто, – сказал он. – А здесь мне – на другую сторону. Так что – пока! Да?

От неожиданности она растерялась. Он невесело подморгнул ей на прощание и отвернулся.

В этой вспорхнувшей перед ним судьбе его не интересовало ничего.

После праздников

Когда самолет приземлился, в аэропорту шел дождь. Этот мерный и светлый, благородный дождь сопровождал их все время, пока дожидались автобуса, сидя на чемоданах под козырьком вокзала, пока ехали по пятнистым, желто-зеленым, выцветшим долинам. У самых предгорий небо вдруг расчистилось и за тонкими серенькими облаками замаячило бледно-белое солнце. Но в ущелье стало сумеречно. Дорогу впереди надолго затянуло тягучей матовой жижей тумана.

На третьем часу пути почти все пассажиры спали, откинувшись на спинки кресел, в расстегнутых пальто и отброшенных на плечи шарфах. Было жарко, пахло гарью и бензином.

Они с Лешкой долго читали. Иногда отрывали глаза от страниц, показывали друг другу за окном что-нибудь примечательное – свору громадных псов, мчащихся по улице; непривычного вида, бараком вытянутый, высокий дом; мальчишек верхом на осликах. Но потом Лешку тоже сморило – опустил голову ей на плечо и заснул.

Выше по ущелью туман пропал и вокруг плотно расстелилась режущая глаза снежная белизна. Дорога и лохматая речушка виляли, то и дело пересекались, заставляли автобус грохотать по очередному мосту, прижимаясь всей своей тушей почти к самому его краю. А с обеих сторон, пропадая в высоте, нависали белые, с темными родимыми пятнами отвесных скал, горы.

Горячевы выехали на день раньше. Обещали узнать, когда приходит автобус, и встретить у гостиницы. Но то ли забыли, то ли поленились. А когда после обеда возвратились с Лешкой к себе в номер – стук в дверь. Заявляются оба – и Ленка и Димка. Ахи, обнимания, целования, будто год не виделись. Оленька, извини ради бога – катались, только что вернулись. И сразу сто вопросов: как доехали? без приключений? в аэропорту не сидели? не мутило в самолете? Ну а здесь вам как?

За окном крутая, снизу поросшая щетиной леса, а выше яркая, в бликах снегов и тенях скал Донгуз-Орун с маленькой папахой салатово-зеленого ледника набекрень. И рядом вершины, еще и еще. А между ними рекой спускается вниз далеко видимая с их восьмого этажа широкая полоса сплошного соснового леса – Баксанское ущелье.

– Это еще что! Вот мы вас завтра на канатке поднимем. На Эльбрус посмотрите, если облачности не будет. Из «Ая», – кафе такое на самом верху, – виден, как на ладони. Позагораете на склонах. Сегодня погода была – прелесть. Мы вон с Димкой какие красные. Вы после этого места ни на какое море больше не захотите. Кстати, здесь столько знакомых собралось! Вчера ребят встретили, с которыми в прошлом году вместе катались. А Сквозняков, оказывается, только три дня еще пробудет, какие-то у него срочные дела в Москве. Сегодня вечером все соберемся в ресторане. Так что подтягивайтесь.

– Не знаем. С дороги все-таки.

– Да хватит жмотничать. Можно раз в год и в ресторане посидеть.

– Не в деньгах дело. Посмотрим, может быть, придем.

Но как только они ушли, достала из чемодана вещи, собралась гладить. Лешка посмотрел выразительно: ну, бабы… А только что говорила…

Сквозняков узнал, что она вышла замуж, и позвонил. Но не с поздравлениями, просто поболтать. Говорил: «Н-да, расстроила ты меня. Ну, да ладно. Давай, как говорится, дружить семьями, когда я женюсь… В гости друг к другу будем ходить. И на крестины пригласить не забудь».

Потом еще какое-то время давал о себе знать перед Новым годом и в день ее рождения: «…так что желаю вам, чтобы обожаемый муженек вас холил и лелеял, доверял, не проверял и бил только за дело. Алло, Оль, ты слушаешь? – И уже другим тоном, на лирический лад. – Не знаю, уместен ли мой звонок, но все-таки, наверное, приятно знать, что тебя помнят и любят…». Ее тянуло отвечать сухо и колко.

В тот раз она поругалась с Лешкой и он пропал на две недели – жил у своей матери. А в день ее рождения пришел мириться, даже цветы принес. Она так все это время злилась, что не устроила ему амнистии. Наорала, даже замахнулась его же букетом и выгнала; вернее, после ее слов: «Можешь катиться и вообще сюда не приходить», – он повернулся и хлопнул дверью. Гостей не приглашала. Родителям сказала, что пойдут отмечать в ресторан, подружкам – что уезжают. Сидела одна, как сова. К телефону не подходила. Ждала, что Лешка все же вернется. А когда уже часов в девять позвонили, взяла трубку. Как чувствовала – звонил Сквозняков. Выслушивала его громоздкие тирады, благодарила, говорила что-то сама и все собиралась с духом сказать, что сидит одна. И знала, как Венька отреагирует: велит выходить из дома и ждать, примчится, потащит куда-нибудь в кафе и будет без умолку болтать.

Разговор пора было заканчивать и Венька сказал: «Слушай, я тут треплюсь, а ведь тебя гости ждут. Ну, пока. Созвонимся еще». Она попрощалась, положила трубку и начала представлять, что могло бы произойти потом, когда Венька пошел бы ее провожать. Скорее всего, она сказала бы: «Не надо». Или спросила: «Ты за этим, что ли, так шустро примчался?». Хотела бы она в этот момент на него посмотреть.

Когда только познакомились и Венька ехал ее провожать, он ей не особенно нравился – просто симпатичный парень. Но телефон дала – пусть звонит. Дня через три позвонил. Куда-то ходили, кажется, в кино. С ним было интересно – без конца что-нибудь рассказывал. Но заметила – сам слушать не любит. Только начинала что-нибудь говорить, делался скучным, мог задуматься и рассеянно смотреть по сторонам. Она злилась и зареклась никогда ему ничего не рассказывать.

Звонить он стал чуть ли не каждый вечер. Разговоры получались дружелюбными, но натянутыми и чопорными. Он старался развлечь, болтал, не переставая, и быстро надоедал. Но слушала, что-то удерживало бросить трубку. Как-то столкнулась с ним около своего дома. Объяснил: не мог дозвониться, но очень хотел увидеть и приехал, больше часа дожидался. И вдруг растрогалась, даже, кажется, вскрикнула: «Правда?». Заскочила к себе, чтобы бросить портфель, схватила на кухне яблоко, что-то наврала на ходу удивленной матери и побежала к нему. А вернулась домой около двух ночи. Прошли по всему городу и еще сколько времени простояли в подъезде. Вот уж есть что вспомнить. Такой идиотский восторг не забывается.

А через две недели под вечер, в будний день, вдруг решают ехать к нему на дачу. В общем-то это больше ее затея, чем его. Он вроде бы и предложил, но когда она согласилась, заколебался: стоит ли? Конец марта – холодно, на даче всю зиму не топили. Она сказала с обидой: «Ну, как хочешь». И он согласился. Уже с Ярославского вокзала позвонила домой, сказала, что будет ночевать у Вальки – телефона у той не было, не проверить.

Было здорово, пока ехали, а когда в десятом часу вышли на какой-то платформе пустой, лесом окруженной, только огни поселка вдали – она растерялась. Но Венька крепко взял ее за руку, сказал: «Пошли». Пробирались сначала через лес – вот уж где было страшно: темень кромешная, тропинки почти не видно, мороз градусов пятнадцать, ветер. По поселку зашагали веселей. Пересекли шоссе, прошли мимо каких-то заводских строений, свернули в ворота дачного кооператива. Веньке приспичило зайти к сторожам, сказать, что будет ночевать. Она осталась его ждать, видела в низеньком, наполовину задернутом белой занавеской окошке, как он разговаривал с высоким лысым стариком.

Венькина дача была самой крайней. Расчищенная дорожка кончилась, и они шли дальше, скользя по наезженной за зиму лыжне. Калитку занесло сугробами. Венька долго с ней возился и немного отодвинул – боком они смогли пролезть.

В пропитанном сыростью, холодном, с инеем на стенах доме она села на край стула, подумала: «Куда только меня занесло… И зачем это? И вообще страшно до жути…». Венька возился с печкой, бегал за дровами, пытался разобраться в комнате. Говорил: «Ну, что? Совсем дрожь пробрала? Ничего, на Северном полюсе еще холодней. Сейчас нагреется. Будет как в бане».

Здорово захотелось есть. Натопили воды из снега, варили на дне серой алюминиевой кастрюли найденные в шкафу, мышами не съеденные остатки риса и пшена – все вместе. Каша пригорела, и в комнате до утра мерещился плотный, едкий запах.

Потушили свет, сели, обнявшись, перед огнем. И понесло, с каждым прикосновением дальше и дальше. В самый последний момент она испугалась. Он отреагировал на удивление спокойно: не хочешь – как хочешь. Лежали, обнявшись, во влажной, непросохшей постели. Было холодно. Когда согрелись, она заснула.

Проснулась от того, что Венька прошлепал босиком по полу, стал бросать поленья на догорающие угли. Вернулся, присел рядом, наклонился к ней. Все началось сначала и она уже не испугалась.

Ей оставалось учиться чуть больше года. Хотела получить диплом с отличием и попасть в аспирантуру. Во всех своих помыслах стремилась еще дальше – так далеко, насколько хватало духу вообразить. Всех вокруг видела такими же, как сама – жаждущими и ждущими. И злилась на Веньку, когда он с упоением рассказывал, что в студенческие годы ходил на занятия только перед самыми экзаменами, а нынче на работе иной раз может весь день провести в беседах с сослуживцами. Не выдерживала и – с раздражением спрашивала:

– Послушай, если ты ничего не делаешь, как же ты рассчитываешь выдвинуться?

– А я не ящик, чтобы выдвигаться. Мне и так хорошо.

– Но ведь ты чего-то хочешь добиться.

– А зачем? – лениво выговаривал Венька.

– Как зачем? – Она начинала злиться.

– Ну, добьюсь я или не добьюсь – что от этого изменится? Какая разница, кем помирать?

– Интересно, а как к тебе начальство относится?

– Ко мне? Да как тебе сказать… Я же там у нас чуть ли не самый деловой. То, что кто-то за целый день делает, часа за два успеваю.

– Ну, а относятся как к тебе?

– Да вот опять зарплату прибавили. Наверное, боятся, как бы не ушел от них.

Она думала: наверное, он очень способный. Тогда уж совсем обидно, что такой лентяй. И пыталась хоть чем-нибудь его задеть и разозлить.

– Что ж ты за мужик, если ничего не хочешь! Все бы тебе только хиханьки да хаханьки. Да ты самая настоящая стрекоза! Только бы лето красное пропеть.

– А что? Тоже хорошо…

– Откуда в тебе это – что ты ничего не хочешь? Ты просто не понимаешь! Вот помяни мое слово – хватишься, когда-нибудь, да уж поздно будет! Представь, какими глазами ты будешь на своих же приятелей смотреть, если они всю жизнь глупее тебя были, а потом тобой же будут командовать!

– Тогда уйду в монастырь. Если на работе отпустят…

– Да ну тебя… – На разговоры с ним не хватало терпения. Непонятно, чего в нем было больше – лени или самодовольства.

О своих родителях она рассказывала ему все. И сколько им лет, и где работают, и много ли получают. Отца только недавно назначили начальником цеха, и она этим гордилась. Даже ставила его Веньке в пример. Считала, что делала это очень умело и незаметно. О родителях Сквознякова она знала лишь то, что оба они работают в министерствах. Больше Венька ничего не рассказывал, хотя она и спрашивала.

В тот день собирались пойти в кино. Простояли минут сорок в очереди, но билеты не достали. На улице шел мокрый снег. Гулять не хотелось. И тогда Венька предложил поехать к нему домой. Она обрадовалась, – уже давно думала, почему он ни разу не приглашал ее к себе.

Поднялись мимо лифтерши по широкой, на удивление вычищенной лестнице к его квартире и вошли в прихожую, больше походившую на зал, чем на место для пальто и башмаков. Навстречу вышла строгая пожилая женщина в длинном халате. Поздоровалась, обратилась к Веньке на «вы», сказала, что обед готов, и ушла.

Она спросила:

– Вень, а это кто такая была?

– Приходит маме помогать. Скажу, пусть-ка чаю принесет…

В его комнате она остановилась у книжных полок, рассматривала издания, о которых до этого дня только слышала. Не выдержала и спросила:

– А кто у тебя отец?

Венька ответил. Она подумала: «А я еще своим отцом перед ним хвасталась, как последняя дура».

Потом был июнь, жаркий-прежаркий, со светлыми голубоватыми ночами, и в проеме окна на немеркнущем небе только одна-единственная яркая звезда.

– Эй, ты спишь, что ли? – спрашивает она.

– Не… Это я так… – отзывается Венька.

А час назад, казалось, насмерть поругались. Не поняла, что это он вдруг, а когда дошло, охватила злость: «Ах, вот ты что! А ну пошел отсюда! Ну, этого я тебе не прощу! Значит, как бы ребенка не было! Боишься!». Он ответил спокойно, без вины в голосе:

«Чудачка. О тебе ж беспокоился». Если бы попытался оправдаться, выгнала бы наверняка. Но это его спокойствие и заставило поколебаться.

Она не спала, лежала с открытыми глазами, смотрела, как светает, слушала его дыхание и думала, что выйдет за него замуж. И будь что будет, как-нибудь проживут.

А уже совсем последнее: конец лета, почти ночь; тепло, но сильный ветер. Венька был у нее и она вышла его проводить. Стоят на остановке. Автобуса долго нет. Она прижимается к Веньке, тянется губами к его лицу, говорит: «А я, наверное, тебя люблю». Она ждет, но он молчит. Наклоняется к ней, целует, но того, что она ждет, не произносит.

Гремела музыка, посреди зала, мешая им пройти, танцевали. За столиком, к которому их вел Димка, сидели человек десять. Венька стоял с бокалом в руке и что-то говорил. Когда он закончил, все рассмеялись, кто-то даже захлопал.

Она остановилась за Сквозняковым. Димка начал: «А вот это, ребята, познакомьтесь…». Венька обернулся и она, опережая его, представилась: «Ольга» – всем, стало быть и ему, и улыбнулась. Кто не знал, подумал бы, что они незнакомы, кто знал, решил бы, что она шутит. Видела, как Венька следил за ней, когда шла к свободным стульям в конце стола, усаживалась, что-то говорила Лешке.

Рядом с Венькой сидели две молодые женщины. Одна – худая, чуть сутуловатая с распущенными черными волосами, другая – плотная блондинка, обтянутая узким светло-серым свитером. Женщины разговаривали с Венькой и то и дело начинали хохотать.

В том углу, где сели они с Лешкой, мужики чуть ли не половину вечера нудно выясняли, у кого какое лыжное снаряжение и кто где катался. Потом пошли анекдоты, большей частью с пикантностями. Особенно старались симпатичный певец из Ростова и лысоватый Володя – приятель Димки. Танцевали, снова собирались за стол, перебивая друг друга, что-то рассказывали, искали официанта, чтобы еще заказать.

Венькиных подружек пригласили; Лешка спорил с каким-то парнем о хоккее. Она сидела с Ленкой. Подошел Сквозняков, наклонился, обнял их обеих за плечи, обратился к Ленке:

– А ведь я твою подругу в старинные наши времена знавал.

– Да наверняка встречались у нас. Разве ж такую женщину не запомнить! Не то, что эти две твои. – Она кивнула в сторону и засмеялась. – Я вот скажу жене, как ты тут развлекаешься.

– А я от нее ничего не скрываю. Сам все рассказываю.

– Ну, уж прям.

– Точно.

– Я спрошу, что ты ей в этот раз расскажешь.

– А вы что не танцуете?

– Никто не приглашает.

– Неужели? А мне можно вас пригласить? – Венька обратился к ней. Она нехотя встала, всем своим видом показывая, что делает это без особого удовольствия.

Пробирались между столиками на заполненную танцующими середину зала, нашли свободное место. Венька обнял ее, хотел прижать к себе, но она отстранилась. Он наклонился, сказал: «О, память сердца! Ты сильней рассудка памяти печальной…».

Она недовольно фыркнула, качнула головой:

– Тогда было: «Приедается все, лишь тебе не надо примелькаться».

– Тоже хорошие стихи.

Ожидала вопросов: что? как? когда? где сейчас? Но ошиблась, – Венька ни о чем не спросил. И насмешек тоже не было. Все время, пока танцевали, молчал. В тот вечер она несколько раз ловила на себе его взгляд и со злорадством думала: «Ну, посмотри, посмотри».

Часов в двенадцать к их столику подошел официант и положил счет. Мужчины полезли за бумажниками. Венька закричал:

– Э, нет! Сегодня все были у меня в гостях. Все расчеты я произвожу.

Кто-то попробовал вяло возражать, но Венька уже отсчитывал деньги. Пожали плечами и согласились. Только она громко сказала Лешке, уже очутившемуся на другой стороне стола:

– Заплати.

Лешка моргал глазами, мало что понимая. Она повторила злее:

– Леш, ты что, оглох? Заплати.

– Брось ты! Ну, потом как-нибудь мы заплатим, – вмешалась Ленка. – Подумаешь, какое дело. Он все равно уже ничьих денег не возьмет. Ты Сквознякова не знаешь!

Не хотелось скандала. Пришлось уступить. Уходила она злая и на Лешку за то, что напился, и на Сквознякова за то, что мог ради развлечения, чтобы что-то кому-то показать, выбросить сто пятьдесят рублей, и на себя за то, что видно, что злится.

– А знаете-ка! Пошли ко мне. У меня еще бутылка коньяка есть. – Певец из Ростова приглашал вроде бы всех, но смотрел только на женщину в сером свитере.

Та захохотала:

– Как говорится: его вино, ее фантазия.

Лифт не работал, и на свой восьмой этаж они с Лешкой поднимались пешком. В одном из лестничных проемов увидели впереди Сквознякова и его приятельницу с распущенными волосами. Судя по взаимным объятиям, расставаться им явно не хотелось.

Через день возвращались с соседней турбазы из бара. Ночь была беззвездная, темная и страшная. Дорога шла лесом – ни фонарей, ни огней. Лешка очутился впереди, громче всех кричал, пробовал вместе с кем-то запеть. Она отстала. Шагала одна сзади всех, ждала, что рядом окажется Сквозняков. Он подошел. Хрустя камешками, шагали рядом. Венька приблизился, сжал ее запястье. Она вырвала руку, сразу же и резко. Продолжали идти молча. Впереди громко разговаривали и хохотали, где-то рядом слышался, плеск невидимой речушки. Из-за поворота показалась машина. Свет фар затрясся на черноте леса, скользнул на дорогу, осветил силуэты прижавшихся к обочине людей, понесся на них с Венькой. Она не хотела, чтобы их увидели вместе, сделала несколько шагов, прижалась к шершавым перилам мостика. Когда машина проскочила мимо, еще какое-то время стояла, прислушиваясь к шорохам речки. Венька был рядом. Она отвернулась, окликнула Лешку и побежала на его голос.

На лыжах они на следующий день не пошли. Проспали до одиннадцати, потом решили погулять. В холле у буфетной стойки в накинутой на плечи белой шубе сидел Сквозняков. От того, как вскользь взглянул, когда она выходила с Лешкой из лифта, подумала, что, скорее всего, ее-то он и поджидал. Лешка пошел к нему.

– Привет. Ты чего сегодня сачканул? Все катаются, а он здесь кофе распивает…

– Нет настроения, – ответил Венька.

– Ну, ты, брат, уж дня два перебираешь.

– Не из-за этого. Просто выходной решил устроить. Кофе хотите?

– Оль, давай? – предложил Лешка. Не дожидаясь ее согласия, Венька махнул рукой буфетчице – юной восточной красавице. Взяли чашечки и кофейник, уселись за низкий столик, закурили.

– А вы чего? Надоело кататься? – спросил Венька.

– Ну, перерыв надо сделать. У меня уж все кости болят. Весь в синяках. Хоть вчера что-то получаться стало. А то – никак. Влево еще ничего, а вправо стану поворачивать – обязательно упаду. У Ольки и то лучше выходит.

– Прям уж, выходит.

– Научитесь. Не сразу. Я помню, когда первый раз сюда приехал, у нас в группе девчонка была с юга откуда-то. На беговых лыжах ни разу в жизни не стояла, не то, что на горных. У нее не получается – она сразу плакать. А я ее утешить хотел, говорю: «Ничего, научишься. В цирке вон медведя учат на велосипеде кататься».

– Слушай, а откуда здесь минеральную воду носят? – спросил Лешка.

– Источник недалеко. Через мост и вверх по дороге.

– Сколько идти?

– Ну, минут пятнадцать.

– Оль, сходим?

– Потом. Мне в Москву позвонить надо. – Ей действительно хотелось позвонить матери.

– Мне, кстати, тоже надо. Ты сейчас пойдешь? – спросил Венька.

– А там открыто?

– Вроде работают.

Лешка идти на переговорный пункт не захотел и они пошли одни. Заказали разговоры, сели на диван дожидаться.

– Ну, что скажешь хорошенького?

– На тебя смотрю. – Венька пожал плечами.

– Посмотри.

– Что-то ты больно колючая.

– Не нравлюсь?

– Что-то осталось.

– Спасибо и на этом.

– Муж у тебя хороший парень. – Она кивнула. – А работаешь сейчас где?

– Инженер на заводе.

– А в аспирантуру почему не идешь?

– Пробовала, не взяли.

– Понятно. А я статьи начал писать, о кино. Прямо большой специалист.

– Молодец ты. И шуба у тебя красивая.

– Попал тут в прошлом году в Данию с одной делегацией. Ездили о высоких материях рассуждать. Вот хоть прибарахлился. – Он оглядел себя. Тон у него был все тот же – растянутый, ленивый и равнодушный. И та же пренебрежительная манера отзываться о самом себе: вроде бы и чудило и весельчак, а если что удается, все чистой воды случайность, и от одного этого уже становится смешно.

– Папочка, небось, и в поездку тебя устроил?

– При чем здесь… Сам я, что ли, не могу?

– А чего это ты кино заинтересовался?

– Ну, так… Молодые годы прошли. Пора чем-нибудь заняться. Это тогда я с делами не торопился.

– Правильно делал. Да тебе и незачем было торопиться. Тебе давно все запрограммировали. Родители еще когда, небось, сказали, кого из тебя сделают.

– При чем тут родители?

– Да так…

– Злая ты какая-то стала.

– Ну, ты что… Я же шучу.

– У тебя ко мне нынче просто антипатия. – Он меланхолически вздохнул.

– Ну… Куда ты хватил…

– Как знаешь… Только я все равно хороший и веселый.

– Да, конечно же.

Веньку вызвали первым. Он не закрыл дверцу будки и она слышала его разговор.

– Алло. Это ты, любимая женщина? – Последовала пауза. – Ну, как ты там? – Пауза. – Я по тебе соскучился. Соскучился и скоро приеду.

Дальше она не слушала, отошла в другой угол.

Венька уезжал через два дня. Провожала его вся их компания. Пришли и они с Лешкой. В номере распили бутылок пять шампанского и, взявшись за руки, шумно отправились к автобусной остановке. Не было только певца из Ростова. Когда сидели в номере, он показывал всем цепочку у себя на запястье и говорил, что она из хорошего золота, надутая и очень тяжелая. А Венька сказал: «Златая цепь на дубе том…»

– Прощайте, легкомысленные друзья мои, – орал Венька, высунувшись из узкого автобусного окна. – В Москве встретимся! Провожающие что-то закричали в ответ. Это всеобщее ликование передалось и ей. Подняла руку, чтобы махнуть Веньке на прощание, и подумала: а все-таки интересно, что станется с ним дальше? Неужели так легко и проживет? Но она была далека от мысли желать ему каких-то невзгод.