Текст книги "Избранное"

Заботы ближнего

По моим наблюдениям холостяки горячо любимы народом. В гостях их непременно стараются накормить повкуснее, а на работе – душевно расспросить о жизни. Мужчины ценят в них стойкость духа, женщины – перспективность. И тем, и другим очень импонирует, что к холостякам можно запросто завалиться в гости.

Но и незамужние дамы пользуются в обществе не меньшим расположением. От кого еще можно узнать самую последнюю новость? Кто везде бывает, читает и смотрит все подряд? От кого можно ждать яркого слова о зануде-начальнике?

Безусловно, без холостяков и незамужних дам жизнь была бы не так прекрасна.

Холостяки были представлены начальником нашего отдела Степаном Сергеевичем, занимавшим, как положено начальству, стол у окна и страдавшим по этой причине хроническим насморком.

Замужних дам олицетворяла наша незабвенная, ныне здравствующая Вера Архиповна, занимавшая стол у двери, вероятно, по причине того, что так удобнее улизнуть из комнаты.

К одиннадцати часам у нас непременно появлялся Плеухин из отдела двумя этажами выше – друг и соратник шефа, тоже холостяк.

В тот день Плеухин прибыл без опозданий.

– Какие дела? – как обычно спросил его Степан Сергеевич.

– Ты знаешь, к неприятностям я отношусь скептически, – отозвался Плеухин и уселся рядом с шефом.

– А я вчера поперся с одной дуристой девицей в кино, – признался шеф.

– Это ты погорячился, – ответил Плеухин. Заглянул в газету, расстеленную у шефа на столе, и сказал:

– Я вчера ходил Бетховена слушать.

– Н-да, были бы помоложе – пошли бы в пивную, – посетовал шеф. – А я с этой девицей поперся в кино, потому что она была в берете. Обожаю девушек в беретах. Всегда и мило, и элегантно.

– И эротично, – сказал Плеухин.

– Много хороших девушек встречается, – сказал шеф и вздохнул, – особенно в последнее время.

– Да уж… Девушек хороших нынче много, – подтвердил Плеухин и расстроенно помолчал, потом кивнул на стол Веры Архиповны и спросил:

– А где ваша Мегера Милосская? Опять, наверное, у Варвары? Вошли вчера со мной в лифт и заявляют: «Вы нас не подслушивайте!». Я вообще никого не подслушиваю. И не терплю, когда меня подслушивают. В туалете даже воду включаю, чтобы меня слышно не было.

Приятели отправились в коридор покурить, а я вздохнул с облегчением и хотел заняться своим отчетом. Но не тут-то было! Явилась Вера Архиповна, а с ней директорская секретарша Варвара. Включили чайник, застучали чашками и ложками.

– Ну, как твой новый? – спросила Варвара.

– Парасенок и ничего более… – сказала Вера Архиповна. – К себе не стал возвращаться и мне всю ночь спать не давал. И корячился, и кряхтел, и воздух портил. В общем, по полной программе.

Об отчете, разумеется, не могло быть и речи. Оставалось смотреть в окно на верхние этажи соседнего дома и рассуждать о пестроте человеческих мнений. Мне приходилось не только их выслушивать, но и подслушивать. Ситуация была нетерпимой. Более того, ситуация была глубоко безнравственной.

Не хотелось вмешиваться в чужие дела, но иного выхода не было. В конце концов, судьба бывает ленивой и неповоротливой. Ее следует иногда тормошить.

Я не придумал ничего нового и решил действовать старым, испытанным веками методом. Дождался, когда мы остались с Верой Архиповной в комнате вдвоем, и сказал:

– Грубый век! Место романтизма занял пессимизм!

– Это о каком веке написано было? – спросила она.

– Не написано, – сказал я. – Это – о нашем. Женщины перестали замечать мужские порывы.

– Это чьи, конкретно? – спросила Вера Архиповна и насторожилась.

– Плеухина, разумеется, – сказал я.

– Откуда там порывы? – искренне удивилась моя соседка по комнате.

– А почему и нет? – сказал я.

– Ну, знаете ли, молодой человек… – фыркнула Вера Архиповна. – Сочинить можно не только, что угодно, но и черт знает что!

– У вас какие-то риторические представления о жизни, – сказал я и сам задумался над сказанным.

– А к кому порывы-то? – вкрадчиво спросила Вера Архиповна.

– Ну, знаете ли… – возмутился я.

После обеда я подловил Плеухина на лестнице. Пошел за ним следом и сказал:

– Опять меня про вас расспрашивала, где, мол, и что-то давно не заходит. Да, она – натура противоречивая. Как всякий человек с натурой.

– Это вы о ком? – поинтересовался Плеухин. И удивленно спросил:

– О своей соседке?

– О ком же еще! – отозвался я.

– Впрочем, натура там присутствует, – согласился Плеухин.

Основные события развернулись дня через три. Плеухин явился к нам в таком элегантном виде, который может обеспечить лишь мелкооптовый рынок.

Уселся напротив шефа, заговорил о футболе и без всякого перехода спросил:

– А Вера Архиповна где? Надо ее в театр сводить, что ли?

– Ее? В театр? – изумился шеф. – Это с какой стати?

– Просто так… – сказал Плеухин. – Люблю я всякие эдакости.

Шеф помолчал, пожал плечами и выкрикнул:

– А отчет? Отчет ты сделал?

– Какой? – удивленно переспросил Плеухин и заерзал на стуле. – При чем тут отчет? Соберу все материалы, да и сведу.

– Вот так всегда! – заорал шеф еще громче.

– Я и от себя добавляю, – сказал Плеухин.

– От себя ты только путаницу добавишь, – орал шеф.

Дверь открылась и вошла Вера Архиповна.

– Вот что! – Шеф показал на Плеухина. – Никакие материалы без моего ведома их отделу не давать!

– А как же?.. – Не поняла Вера Архиповна.

– Сам с ними разберусь! – выкрикнул шеф.

Через неделю я ушел в отпуск, а когда вернулся, застал большие перемены. Вера Архиповна запросто подсаживалась поближе к шефу, и они о чем-то бесконечно шептались и хихикали. Но о чем именно – разобрать было невозможно. Сколько я ни пробовал – ничего не удавалось.

В комнате теперь стало тихо – читай не хочу. Но я заскучал. И было отчего: никто к нам не приходил, ни о чем таком не рассказывали.

На работе я появлялся все реже. Шеф был мною недоволен.

Закончилось тем, что мне объявили выговор. Это было полнейшей неожиданностью. Прихожу за зарплатой, а мне – приказ… Я очень обиделся. Ходил по этажам и кричал. Начальник отдела кадров затащил меня к себе в кабинет. Успокаивал, как мог. Говорил, что у меня все впереди, а на прощание подарил противогаз.

Хроники очарований

В полумраке старого лифта Ушанов прислушался к позвякиваниям и повизгиваниям над головой и подумал: «Как бы не застрять в этом гробу», а его молоденькая случайная попутчица посмотрелась в изъеденное белыми пятнышками зеркало на стене и поправила воротничок розовой куртки.

– Сегодня вы как-то по-особенному красивы, – сказал Ушанов.

Она должна была ответить: «А где вы меня раньше видели?».

«В мечтах», – сказал бы он.

«Я вас там не видела», – могла бы ответить она и выйти из лифта быстрее, чем он из положения.

Но попутчица молчала и Ушанов повторил, но не так уверенно:

– Как-то по-особенному красивы.

– А что толку? – сказала она невозмутимо и грустно.

– Неужели? – удивился он.

Времени на размышление не было. Она ехала на пятый этаж, он – на шестой.

– А давайте как-нибудь вместе поужинаем, – предложил Ушанов.

Лифт дернулся, заскрипел и остановился. «Кажется, все-таки застряли», – подумал Ушанов, еще не понимая, плохо это или хорошо.

Но двери, заерзав, поехали в разные стороны. Показалась лестничная клетка. Это был пятый этаж.

Ушанов вышел из лифта вслед за попутчицей.

– Юлечка, привет! – поздоровался с ней один из мужчин, заходивших в кабину лифта им на смену.

– Так, вот, собственно, я и хотел… – сказал Ушанов.

Она обернулась в его сторону. У нее были чуть впалые щеки, тонкий нос с алой помаркой прыщика и спокойные, серьезные глаза.

– Вот я и думаю: может быть нам как-нибудь вечером… – заговорил он. – Я бы вам позвонил.

– Вы? Мне? – с некоторым вызовом спросила она, чуть заметно пожала плечами и сказала. – Что ж, попробуйте.

На лестнице он свернул бумажку с номером ее телефона трубочкой, сунул в нагрудный карман и подумал: «Разыграла, наверное».

Весь следующий день он мучился любопытством, к вечеру позвонил и был удивлен, услышав в трубке ее голос.

Еще через день они встретились в сквере на площади Восстания.

– У, просто неожиданность увидеть вас такой обворожительной! – сказал он, подходя к ней.

– Да? Ну, что же вы так… – сказала она.

– А чем ты в министерстве занимаешься? – спросил он, когда они переходили улицу.

– Да вот такие, как вы, приносят всякие письма и бумаги, а я на них, бац! – она дыхнула на тыльную сторону кулачка, – печати бабахаю.

Он привел ее в самый дешевенький из всех известных ему ресторанов. Она не стала заглядывать в меню и сказала, чтобы он заказывал сам.

– А почему ты меня решил пригласить? – спросила она.

Он покопался в памяти, соображая, что надо бы в таком случае ответить и, оборвав эти поиски, сказал:

– Но я рад, что ты согласилась.

Это ее разочаровало и она сказала:

– Значит, просто так.

– Просто ты мне нравишься, – сказал он.

– Непохоже. – Она попыталась нахмуриться, хотя и была довольна.

– Ну, а как должно быть похоже? – сказал он.

– Ты женат? – спросила она.

– Развелся, – соврал он.

За соседним столиком громко разговаривали. Он подвинулся к ней поближе и сказал:

– Захочешь кому-нибудь понравиться – одевай только эту блузку.

– Я так всегда и делаю, – сказала она.

Он предложил заказать что-нибудь еще. Она сказала, что сыта и больше ничего не хочет. Он заказал бутылку вина.

– Сам будешь пить, – сказала она. – Мне уже хватит.

– А гулять мы пойдем или ты торопишься? – спросил он.

– Конечно, пойдем, – сказала она.

Они не пошли по освещенным улицам, а свернули в дебри переулков и, проплутав недолго, вышли к Воздвиженке. В переулках он держал ее за руку, а по многолюдной улице они шли обнявшись.

– Как же голова от вина поплыла, – пожаловалась она.

– А меня недавно племянница спросила, что такое опьянение, – сказал он. – Я ответил, что это когда начинаешь думать не о прошлом, а о будущем.

– Ничего не поняла, ну да ладно, – сказала она. – Не в этом дело… Но о тебе мне еще многое предстоит выяснить.

– Что именно?

– Во-первых, что ты за фрукт.

– Очень нежный.

– Ну, это мы еще посмотрим.

Из-за киоска, навстречу им выскочил взъерошенный бродяга и стал клянчить деньги. Ушанов кинул ему две бумажки.

– Дармоедов поощряете? – сказала она.

– Поощряю склонность к созерцанию, – ответил он.

– Опять не поняла, ну да ладно, – сказала она.

На Большом Каменном мосту они остановились. Под темным небом горел размалеванный на старости лет холодными огнями, давным-давно исхоженный вдоль и поперек, изведанный город. Огней в нем прибавилось. Может быть, он даже стал красивее. Но эта красота принадлежала другому поколению. А родной город успел состариться и подурнеть. «Нет, не объяснить, что мне здесь не нравиться, – думал Ушанов. – Самому-то не понять, чего именно теперь не хватает. Как тут объяснить кому-то…»

– Ты чего замолчал? – спросила она.

Вместо ответа он обнял ее и удивился той послушности, с которой она к нему прижалась. Рядом кто-то проходил, но он подумал: «А, черт с ними со всеми…»

Он был пьян, но не настолько, чтобы рассказать ей сейчас, что в уплывшие, затрапезные времена целовался на этой же площадке и с Танечкой, и еще с кем-то, и со своей будущей супругой. Нет их, утраченных и утерянных, – и тех, о которых сожалел, и тех, о которых не подумал бы сожалеть. Нет их, но опять есть ночной весенний город, обрамленная парапетом площадка моста и девчонка с веселыми глазами. И он подумал: «А ведь был уверен, что такого уже не будет никогда».

– Я помню, вон там, где сквер, деревянные домишки стояли, – говорил он.

– Не помню такого, – отозвалась она.

– Еще бы тебе помнить, – сказал он и после паузы добавил. – Я думал, ты мне сейчас ответишь: «Ну, так долго вообще не живут».

– Я бы так никогда не сказала.

Она жила в переулке у Павелецкого вокзала. Они прошли к ее дому через черную утробу длинной подворотни.

– У меня темно, – сказала она. – Бабушка уже месяц не встает. Мне ее кормить надо. Ну, ладно, зайдем ко мне.

Ей пришлось долго возиться с замком на ажурной решетке между коридором и лестничной клеткой и она сказала:

– Вот, дорогуша, какие заграждения. Все сделано, чтобы тебя у меня не украли.

Они вошли в небольшую, опрятно прибранную, но давно не ремонтированную квартиру. Он заговорил шепотом, а она сказала:

– Бабушка все равно ничего не слышит.

В прихожей он скинул ботинки, прошел в узкую комнату, освещенную былым, отраженным светом уличного фонаря, и плюхнулся на диван. Она повозилась на кухне и пришла к нему. Села рядом, вытянув ноги, охнула будто от усталости и закинула руки за голову. Он потянулся к ней и опять удивился послушности, с какой она к нему прижалась.

Но когда его руки стали намекать на иное, она попыталась отстраниться от него. И, бессловно извиняясь, он крепко обнял ее за плечи.

– Что ж, ваше желание обладать мною похвально, – серьезным голосом выговорила она.

– Это как-то даже двусмысленно, – сказал он.

– Возможно, – сказала она и расхохоталась.

Она перестала смеяться, поправила сбившуюся блузку и сказала:

– Все! Бабушку пора кормить. На сегодня все!

– Ну, подожди! – сказал он.

– Ну, не могу, – передразнила она.

В прихожей она поцеловала его в щеку и сказала:

– Теперь ты знаешь, где я живу, и не потеряешься.

Ему не хотелось домой. Он дошел до Октябрьской площади, миновал Парк Горького и поднялся на мост. Город темнел на далеких окраинах, а здесь, на обеих сторонах реки светился и гудел забитыми транспортом улицами.

«А все самое лучшее было сегодня», – подумал Ушанов.

Опять что-то грезилось, старалось само прийти на память. Какое-то лицо, недоговоренные фразы, вид на знакомую улицу. Весь этот город, что так вольготно расположился вокруг, был густо нашпигован разговорами, встречами, событиями когдатошних, полузабытых времен.

Следующий день был соткан из привычных реплик, дел и ритуалов. Но то и дело вспоминалось, что случилось это вчерашнее возвращение – мост через Москву-реку, аляповатый ночной город и девчонка с тонкими чертами милого лица.

«И самое лучшее уже было», – опять подумал он. Все последующее казалось ему слишком хорошо знакомым. Все последующее могло быть лишь истреблением лучшего. Сама мысль об этом вызывала в нем усталость.

Вечером, по дороге домой он скомкал бумажку с номером ее телефона и выбросил у автобусной остановки.

Стародавние истории

Темно-вишневый джип лихо тормознул перед воротами кладбища. Передняя дверца распахнулась и на асфальт спрыгнула маленькая рыжеволосая женщина с черным платком на плечах. Женщина подняла руку с растопыренными пальцами и помахала выезжавшему из-за поворота автобусу.

Лидов остановился от неожиданности и подумал: «Неужели Люба?».

Окликнуть было неудобно. Пришлось подойти поближе.

Она стояла к Лидову вполоборота и разговаривала с шофером автобуса. Лидов подумал: «Надо же, и раздобрела, и посерьезнела. Такая важная – на телеге не объедешь». Он еще не решил, подойдет ли к ней, а она обернулась в его сторону и сразу узнала. Продолжала что-то говорить, а сама смотрела на него, не то, чтобы с изумлением, скорее с любопытством.

Лидов остановился перед ней и кивнул. Она показала рукой на автобус и сказала:

– У Лешки отчим умер.

Лидов настороженно взглянул в сторону автобуса.

– Сам-то в командировке, – недовольно сказала Люба. – Даже возвращаться не стал. На меня все взвалил. А ты чего здесь?

– Теткиного мужа хороним, – сказал Лидов.

– На старом кладбище или на новом? – спросила она.

– Даже не знаю, – ответил Лидов.

– А Лешка растолстел, – сказала она. – Такой ленивый стал. Куда-нибудь в лес за грибами или просто погулять – ни за что его не пропрешь. Ему про тебя кто-то недавно рассказывал.

Лидова это известие расстроило. Ничего хорошего про него рассказать не могли. Впрочем, плохого тоже. Именно это его и не устраивало. То, что у того же Лешки дела шли в гору, не могло не раздражать. Лешка всегда был середнячком и с трудом смог наскрести на кандидатскую.

– Наукой не занимаетесь? – спросил Лидов.

– Давно бросили, – сказала Люба. – Сейчас не до того.

Лидов посмотрел, не появились ли из конторы кладбища родственники, и сказал:

– Надо же, как давно не виделись.

– Еще бы! – Люба смотрела куда-то в сторону. – Мы с Лешкой уже двенадцать лет женаты. Тоже, вот как с тобой столкнулись. Только не на кладбище. В библиотеке мы с ним столкнулись. – И она хихикнула.

– В каком смысле? – не понял он.

– Как «в каком»? Шли да встретились. – Она рассмеялась.

«Милые бранятся – только тешатся, – подумал Лидов. – Значит, расходились, потом сходились. Как у всех».

– Ты тогда навоображал себе черт-те чего и на меня понес, – сказала она и отвернулась.

«Вот чудачка, – подумал он. – Только и дела сейчас, чтобы выяснять, как да чего было. И какой смысл выкручиваться?»

Ее позвали к автобусу. Она взглянула на Лидова удивленно и расстроено. Уходя, махнула на прощание рукой и сказала: «Ну, все!».

«И вправду, что ли, любил? – подумал он. – Не помню. Как странно, что не помню».

После аспирантских экзаменов пришли в кафе отметить, поднялись потанцевать и, не дойдя до середины зала, начали целоваться так неожиданно для самих себя, будто кто-то им велел.

И еще было: отвернулась от него к стене и долго молчала. Он затормошил ее за плечо. Она оглянулась и зло сказала: «У тебя такие глаза были, как будто тебе все равно с кем… Со мной ли, с другой ли…».

После того, как вечером застал ее с Лешкой в лаборатории, схватил за плечи и заорал:

– Это не случайно! Нет! Не ври!

Сразу за воротами кладбища ее джип свернул в сторону и стал перебираться через рытвину, ломая низкие ветки старой березы. На мгновения застыл в нерешительности и резко дернулся вперед.

«Странно тогда себя повел, – думал Лидов. – Орал, рвался набить Лешке морду. Хотя, кажется, понимал, что по жизни она совсем не та, с кем нельзя расстаться… И так противно было чувствовать себя обманутым».

Сейчас он снова чувствовал себя обманутым, но даже не знал, в чем именно…

Путешествие

Пароход плыл где-то у Астрахани. Небо темнело, а со степей дул сильный, раскаленный за день, душный ветер. За бортом плескалась вода и вдали трепетно смаргивали алые маяки.

На палубе под золотистыми лампочками начались танцы.

Он подошел к Кате и спросил:

– Можно тебя пригласить?

– Ну, что ты, Алеш… Конечно, – сказала она и взглянула ему в глаза.

У нее были маленькие, легкие руки. Он почти не чувствовал их на своих плечах. Для него было удивительным и ее улыбка, и радость быть рядом с ним. И в нахлынувшей на него теплой и светлой нежности он вдруг сказал себе: «Вот я ее и нашел! Странно, что я не понял это сразу».

Пароходные обитатели перезнакомились еще в самом начале пути. Первыми, с кем он сдружился, были три подружки с нижней палубы. Первая – высокая и страшненькая – всегда пыталась что-то рассказать и, недоговорив, сама начинала хохотать; вторая была сдержанной и серьезной, и несколько раз говорила, что ей очень надо дозвониться какому-то Сашке. Третья была привязчивой. Несколько раз подходила к Алексею с разными вопросами и всегда очень внимательно его выслушивала.

Он приходил к девчонкам пробовать арбуз. Они жили в трюме, в длинной, тесной каюте. Иллюминатор был высоко над головой, в него бились волны, и казалось, что вот-вот стекло расколется и вода хлынет внутрь.

С Катей он пару раз разговаривал, гуляя по палубе, но дальше «здравствуй» дело не пошло. Тем удивительнее был для него этот вечер.

Музыка закончилась, но они не отошли друг от друга. Стояли под горячим ветром, несшимся из темноты, чем-то завороженные и не желавшие расстаться.

В репродуктор пожелали спокойной ночи. Гирлянды лампочек над головами стали гаснуть.

Они пошли вдоль борта, держась за руки. Он заметил в стороне трех девчонок – своих приятельниц – и отвернулся. Ему было не до них.

Катя подняла на него глаза и сказала:

– До завтра? Да?

Он удивился, что она хотела уйти так вдруг. Она поняла и сказала:

– Ведь только до утра, да?

Весь следующий день они были вместе. Ходили по маленькому волжскому городку, стояли на палубе, пили кофе в баре, без конца о чем-то говорили, что-то рассказывали друг другу и не могли наговориться.

Но вечером она пропала. Он барабанил в дверь ее каюты, обходил палубы, заглядывал в бар, расспрашивал знакомых. Ее не было нигде.

Он вернулся в свою каюту, не стал зажигать свет и сел на постель. Катю он увидел в окно. Она шла по палубе. Выскочил в коридор и побежал к ней.

– Ты что? Что случилось? – почти выкрикнул он.

Она отвернулась, помолчала и сказала:

– Меня сегодня обидели.

– Кто? – спросил он.

– Неважно.

– Скажи!

– Все равно не скажу. Не приставай, – ответила она и попыталась уйти.

Он шел за ней, старался расспрашивать, и почувствовал, что это бесполезно. Он утешал себя тем, что она успокоится и все расскажет сама.

На следующее утро она не пришла на завтрак. Он постучал к ней в каюту. Она разрешила войти. Сидели друг против друга и почти не разговаривали. Если он спрашивал, она всем своим видом показывала, что отвечать ей не хочется.

Оставшиеся дни она гуляла по палубе одна и старалась поскорее уйти, если он подходил к ней.

Девчонки-приятельницы по-прежнему останавливали его, когда встречали. Но высокая уже не хохотала по всякому поводу, а грустная рассказывала, что дозвонилась своему Сашке и он ее не узнал. Третья была такой же тихой и обходительной, заглядывала в глаза и очень хотела, чтобы он позвал ее к себе.

В конце путешествия он выпросил у Кати номер телефона. Она сказала:

– Раз так хочется – запиши.

Потом выяснилось, что номер был неправильным.