Текст книги "Рай. Бин Фрай!"

Ибо ясно:

– Мы бессильны. – Перед нами:

– Непобедимая Армада.

Далее, Дольф и Маша уходят от погони.

Дольф и Маша были взяты в плен разведкой дивизии. И, когда выяснилось, что это за гуси, им предложили:

– Поработать на нас.

– Мы не будем врать, – сказала Маша.

– Да, – сказал Дольф, но что мы можем сделать для вашей… нашей доблестной армии?

– Вы должны доказать, что мы были правы, – выдохнул генерал, который в это время с потом на лбу натягивал новые протезы, сделанные на земле у мертвого моря. Сам младший Шир достал их генералу, когда узнал о его беде. Думаю, он надеется, что его сын, когда у него будет сын, не попадет случайно в эту легендарную дивизию. А если и попадет, то ему будет оказываться всемерная помощь в виде сардин Штирлица и американской тушенки. Наверное, мл. Шир думал, что к тому времени мы опять будем получать американскую тушенку по лэндлизу. Какой смысл? если она не будет обладать встроенной Эйно программой от воровства.

– Вы должны, – продолжал генерал, – вскрыть сейф Главного Штаба.

– Как это возможно? – воскликнула Маша. – Мы не можем на это пойти.

– Вам помогут вскрыть сейф, – сказал один из присутствующих, разведчик. Это был Уп. Его вечный соперник Ад, от имени, кряхтящего над протезом генерала, предложил ребятам сфальсифицировать документы генштаба. Что, мол, раньше было хуже, так как голодающие дембеля иногда занимались ганнибальством молодняка.

– Теперь стало лучше, – продолжал он, – так как готовят пищу, так сказать, профессиональные провара из МУПа, тщательно отобранные профессиональными специалистами МУПа.

– Откуда в МУПе профессиональные специалисты? – спросила Маша. И добавила: – Их, что, из Америки выписали? – Все молчали. Как у Пушкина:

– Народ безмолвствовал. – Ну, действительно?

– Родились, – умно ответил сам безногий генерал. И добавил: – Вы что надо мной издеваетесь? Думаете, мне самому это нравится? – Он ласково посмотрел на свои новые израильские ноги. – Лучше новых. И он как Ширви на вопрос, что:

– Говорят, у вас нет ног, – поднял штаны с лампасами, и спокойно так ответил:

– Смотрите, разве это не ноги? Они даже по цвету не отличаются от прежних. Смотрите!

– Не отличишь!

– Иногда я даже думаю, что те, бывшие до работы в своем ресторане, ноги, были протезами, а эти, он постучал по сплаву, найденному недавно в районе Мертвого Моря, – настоящие.

– Поэтому в ответ на ваш провокационный вопрос я отвечу правду:

– Мои ноги на месте. Можете посмотреть внимательней и снять на Сони.

– Это никому не нравится, – продолжал генерал, – но! если кому-то там, – он посмотрел в потолок и направил туда же указательный палец, – нравится, что так будет лучше, мы должны поддержать его правоту.

– То есть вы должны доказать, что жить стало лучше, – сказал марсианский шпион Ад.

– Да это-то мы поняли, – сказала Маша. – Но как это сделать, понять не могу. Стало еще хуже, а надо доказать, что нет, мол, вы ошибаетесь, стало еще лучше. Чушь. Чушь и бред.

Маша была в таком мрачном настроении, что можно было подумать, она наследница японских сомов, которые чуть что делают себе сепуку. Делать надо, а не очень хочется. Повернуть такого человека к оптимизму невозможно. Даже жизнерадостный Никита Сергеевич и такой же жизнерадостный Леонид Ильич не смогли бы доказать ему обратное. Мол, прокатись, по улице Кой-Кого с ветерком на Роллс-Ройсе, и сразу почувствуешь:

– Жизнь хороша – и жить хорошо. И хорошо жить никак не лучше, ибо просто некуда. – Вышел, посмотрел на людей, влюбленных в тебя, закурил сигарету Новость, еще раз незаметно улыбнулся, и опять газу от отказу, полна тачка дыму, и впереди только чистая от демонов всех родов дорога. Дорога, дорога, до счастья осталось немного. Немного, всего лишь один поворот.

Или выйти в чистое поле, засеянное пятиметровой кукурузой, снять ботинок, кинуть его подальше в это солнечное поле, и найти, показав всем Куськину Мать.

– Что такое Куськина Мать? – спросил американец.

– Это русская задница, – сказал японец. – Чего ни попросишь, они сразу показывают жопу.

– Не совсем логично, – сказал американец. – Ведь в этом случае надо бы показывать – слово на букву х. Так сказать вы говорите:

– Дай! – А они отвечают:

– Слово на букву Х – тебе.

– Они думают, что это неприлично, – ответил японец.

– Кузькина Мать – это Русская Магия, – сказал немец.

– Нет, Кузькина Мать – это форма расплаты по Лэнд-лизу, сказал американец.

Никита всласть налюбовался желтым русским полем, вернулся к ожидавшей его толпе ученых, дипломатов, международных деятелей, художников, бежавших за границу и спившихся писателей. Ну, а что им еще делать, если есть свой ресторан у Грибоедова. Он обнял Неизвестного и сказал:

– Вот ты говоришь, что я ни – слово на х в ослабленном значении – не понимаю в живописи. Не думаю, что это правда. Взгляни, какую картину я нарисовал! Желтая. Как у Ван Гога. Чем моя Кукуруза хуже его Подсолнухов? Скажи. Сказать тебе нечего. Вот давай выберем одно из трех. Поставим твое Дерево. Подсолнухи Ван Гога и мою Кукурузу. Какая из этих трех картин есть настоящая Картина Жизни? Думаю, мое Древо Жизни лучше и твоего Древа, и Древа Ван Гога. Ну, че ты приуныл, художник? Давай споем для иностранцев нашу любимую:

– Мы А-ме-рику до-го-ним по на-до-ю мо-ло-ка! А! А по мя-су не до-го-ни-м:

– Слово на Х – с-ло-ма-л-ся у бы-ка!

– Значится, так, – сказал Пи – а генералом здесь был именно он, – я за эти протезы отдал евреям новый оптический прицел для танка. Который они сами же и сделали. – Но они из чувства благодарности прислали мне новые ноги. Отступать теперь поздно. Надо идти Ва-Банк.

– Брать банк мы не будем, – сказала Маша. – Это уже слишком. Без нас хватает специалистов для этого дела.

Я не досказал, как Маша достигла этого мрачного состояния японских сомов. В противовес оптимистическому восприятию мира Ники Сером и Лео Илем. Ведь Маша была в роли руководителя Малой… нет, не Земли, а Малой Силиконовой Долины. То есть она была, собственно говоря, госпожой Каспер. И согласно правилам, за время подготовки к этому заданию отсидела семь раз по три на губе, где кормили добавочным бульёнчиком. Можно было, правда, покупать тушенку. Какую? Как она называется?

– Прямо со склада. – Так и называется. Вроде бы ничего жить можно. Но с непривычки это приводит к печальным последствиям: человек становится Сома. То есть последним самураем. Как Том Кру.

Теперь, я думаю, понятно, за что сидела семь раз по трое суток госпожа Каспер. Трое суток по международному закону полагалось за употребление слова:

– ТО ЕСТЬ, – больше одного раза в год.

Находясь в стрессовом состоянии, они повторила его семь раз. И Дольф об этом свидетельствовал. Ну, а иначе за недоносительство, он сам бы получил столько же. Просто ни за что. Только за то, что не сказал правду. Тем более дама семь раз повторила это слово по телевизору. А это почти одно и тоже, что сосать перед камерой, как в свое время это делал Клад.

Можно говорить раз в год:

– Иисус Христос, то есть Воскрес.

Они вошли в здание штаба через второй этаж. В блестящих черных костюмах, как иностранные шпионы, ребята поднялись на специальном альпинистском снаряжении. На таком же снаряжении студенты московского университета красили Лебединский Гок. Они умывались тройным одеколоном, как приличные люди, а не пили его некоторые монтажники-высотники.

– А мы монтажники-высотники! И с высоты вам шлем привет! Так сказать, не кочегары мы, не плотники. И с высоты вам шлем привет. – Дело в том, что и монтажникам иногда приходилось красить фермы на большой высоте из длинных пистолетов. Краска лились прямо в лицо. И в конце рабочего дня это приводило к выбору:

– Пить или мыться? – вот в чем вопрос. А ящик тройного одеколона всего один.

У Дольфа была в нагрудном кармане фляжка с Хеннесси. На случай стрессовой ситуации у госпожи Каспер. Она могла опять вспомнить слово:

– ТО ЕСТЬ, – и тогда бы ей понадобился глоток хорошего коньяка. Как монтажнику тройной одеколон, чтобы почувствовать себя свободным от предрассудков человеком.

Ведь слово ТО ЕСТЬ применяется человеком, когда у него слегка едет крыша. Он стесняется присутствующих и забывает, что хотел сказать. Он весь в творчестве, и ему не нужна толпа, как истинному гению. Такому объяснению я, к сожалению, не верю. Скорее это слово возникает из представления о мире, как сборище лживых ублюдков, с которыми нельзя делиться сокровенной информацией. Но и находиться в роли Бетховена нет сил. Ну как смотреть в глаза бедному человеку, если сама она богата?

– Неизбежно, – сказал Ле-Нин, – возникает революционная ситуация.

Но нельзя каждый час идти на Штурм Зимнего Дворца. И это приводит к лживому тексту, приметой которого является слово:

– ТО ЕСТЬ!

Они вскрыли уже открытый сейф, и перенесли бумаги на стол. Каспер включила компьютер и занесла информацию о прошлом во все компьютеры мира. Таким образом, прошлое оказалось измененным. А прошлое настоящее поглотил новый Вирус Каспера, придуманный на случай партизанской войны с глобальным противником. Этот вирус под названием:

– Каспер Великолепный, – достался жене Каспера при бракоразводном процессе.

– Теперь… теперь нас ликвидируют, – сказал Дольф. – Мы больше не нужны.

– Это точно, – сказал, улыбаясь, как кот Ад, – вы нам больше не нужны.

В последнее время Дольф не применял приемы кикбоксинга. Он просто представлял себя Ангелом и бил противника трубой сверху. В принципе это плагиат, прием заимствованный у Ахиллеса. Но Дольф не называл его даже римейком. Он говорил:

– Этот удар подарило мне вдохновение. – И это правда. Этому парню, как настоящему мастеру спорта не надо было думать, что делать, куда или откуда бить. За него это делал его, именно его, прием. Поэтому Ади просто почувствовал удар грома. А потом и молнии. Почему не наоборот? Удар молнии он просто не успел зафиксировать. Это происходит очень быстро, и человек, даже марсианин не понимают, что они уже умерли, и продолжают думать о жизни. Так и Ад уже мечтал, что его, наконец, пустят беспардонно врать на телевидение. Что на груди у него будет медаль за спасение дивизии имени Луначарского от шпионского заговора. И что, наконец, его опять примут в партию. Но в другую. Та, прежняя, уже надоела ему хуже горькой редьки, так как считала, что знает больше него самого, идеолога этой бывшей партии.

– Так бывает, конечно, – думал парень, – человек делает открытие, а потом другие, очухавшись, понимают, что могут обойтись и без меня. Давайте. Ладно, давайте, давайте. Уверен, у вас ничего не останется, кроме приводных ремней.

В одно мгновенье Ад приобрел осанку Шеермана Мау.

Дольф и Маша выглянули в окно. Штаб был окружен спецназом.

– Я вспомнила, – сказала Маша. – Я здесь искала одного покойника. Теперь уже искать осталось недолго. Ибо:

– Мы – покойники.

– Не думаю, что они такие уж большие специалисты по ловле шпионов, – сказал Дольф. И правильно. Но этот международный специалист не знал, что Пили, которому пророчили большое законотворчество в сфере масштабного расширения штрафов, вызвал специалиста из Москвы. И… и тот перекрыл крышу, уйти через которую надеялся Дольф.

И скоро над штабом завязался бой двух вертолетов. Один был заказан предусмотрительным Дольфом, а другой… Кем был другой пока неизвестно. Его называли Черный Человек из Кремля. И он не дал Дольфу и Каспер подняться в небо. Но они ушли по земле. Дольф смог перекинуть крепкий альпинистский трос на соседнее жилое здание, и зацепить его там за кирпичную трубу, оставшуюся еще на доме после строительства социализма.

Далее, они уходят, отстреливаясь на поле, где дивизия проводила учение. Солдаты контратакуют спецназ.

На поле за военным городком шли учения. Ночью были видны вспышки и слышалась трескотня автоматов.

Далее, у Дольфа был второй вертолет. Он приземляется в центре учений. Спецназ не может прорваться через оцепление солдат. Неожиданно возникает препятствие. Маша говорит, что не может лететь вместе с Дольфом.

– Я должна спуститься в подземное царство, – говорит она, – и найти нужного человека. Варлама, – добавляет она.

– А я кто? – спрашивает Дольф.

– Ты Варлам?! Не надо врать. Я не полечу с тобой.

– Честно, – говорит Дольф. – У нас с ним одно лицо. Как у близнецов. И да, – добавляет он, – мы и находимся в подземном царстве.

Здесь не далеко живут мои родственники. Вон там, смотри, моя бабушка продает цветы у магазина. Там мой дедушка запрягает белую в яблоках лошадь. Можно бы прокатиться по свежему снегу, но у нас мало времени. Но в принципе это возможно. Хочешь?

– Да, хочу.

Далее, папочка приносит домой целый мешок налимов. И далее, остальные родственники.

Они смотрели на сад весь цвету, и были восхищены. И видом, и ароматом. Вдали росли две вишни. Две большие вишни. И аллея из закрывающей солнце смородины, но не черной, которую я не люблю, вела к большому сараю. А еще раньше к туалету.

– Как в Японии, – сказала Каспер, и вытерла капли пота со лба.

– Как на Марсе, – сказал Варлам, и тоже вытер пол со своего большого лба. Как говорил его отец:

– Об такой лоб можно мышей бить.

– Хочется пить, – сказала Каспер.

Около вертолета пилот махал руками, мол, пора, надо уходить. Кому уходить, а кому и улетать.

– Лети, мы останемся здесь! – прокричал Варлам. Но

пилот, естественно, ничего не услышал. – Сейчас мы зайдем к моей бабушке и выпьем самогонки, – сказал Варлам, обращаясь к леди. – Все, как рукой снимет.

– Кроме того, что она продает цветы, она еще и самогонку гонит? – спросила Каспер.

– Нет,

– Кто же это тогда? Твоя первая любовница?

– Нет, просто это вторая моя бабушка.

– Ну, хорошо, пойдем. Надеюсь, у нее найдется, чем запить.

Подходим, а там, на могиле, то есть, песни поют. Когда мы подошли поближе, могила, как будто провалилась, а на этом месте был большой дом, и около окна сидела бабушка Варлама и пела песню:

– Расцветай, Сибирь, наша родина, та, что матерью мы зовет. Веет свежестью ночь Сибирская, собрались друзья у костра. Ты навеки нам стала близкою недоступная Ангара.

Не замерзнем мы за рулем. Н-да. Эдуард Йодковский уже начал переходить улицу, когда заметил, что невзрачная шестерка неторопливо тронулась от тротуара. Он погиб, когда пьяный, как всякий русский поэт, переходил улицу в неположенном месте. Остановилась Ангара. Кому-то мешает даже Ангара, текущая не в ту сторону. Не зря это была такая печальная песня. Не замерзнем мы за рулем. Вот уж точно:

– Погиб поэт – невольник чести.

Вот и Высоцкий говорил:

– А ля по тундре, да по железной дороге, где мчится скорый:

– Воркута, – и как, я думаю, думал Опип Мандельштам, – Ленинград. Хотя не исключено, что он подразумевал:

– Петербург.

Варлам вошел и обнялся с бабушкой. Мы все вместе выпили самогонки и запили ее малиновым вареньем, разведенным в очень холодной воде. Потом они вместе спели песню:

– За далекой Нарвской Заставой парень живет молодой. Далека ты путь дорога, выйди, милая встречать! Мы простимся с тобой у порога. Ты мне счастья пожелай.

– Представляешь, – сказала бабушка, – только сейчас пел эту песню какой-то парень по телевизору.

– Марк Бернес, – уверенно сказала я.

– Нет, нет, – сказала бабушка Варлама. – Это был совсем другой парень. Очень похож на марсианина.

– На какого еще марсианина? – подумала я. – Но промолчала.

– Давайте посмотрим запись, – сказала бабушка, и включила магнитофон.

– Откуда у этой бабушки Варлама магнитофон, – подумала я, – ведь их тогда еще не было.

Тоже самое спросил и Варлам:

– Разве у нас раньше был магнитофон?

– Раньше, не помню, – сказала бабушка, – а вот сейчас есть. Здесь ведь тоже существует прогресс.

Это был даже не магнитофон, а видеомагнитофон. Показался Сибирский ресторан. Там было много народу. Борис Бер, Мэрилин Монро, Максим Максимыч, Бродский, Венедикт Ерофеев, Высоцкий. Вообще полно народу. Какой-то парень с баяном вошел в этот шикарный кабак. Некоторые почему-то подумали, что это Ленька Пантелеев, и сейчас надо будет делать взносы в партийную кассу. Он раскинул инструмент и запел:

– Тучи над городом встали. В воздухе пахнет грозой. За далекою нарвской заставой парень живет молодой. – Получается, что Нарвская Застава то что-то такое постоянное и устойчивое, пусть не Храм Василия Блаженного, но примерно такое же. Такое с детства знакомое, что можно успеть вырасти и влюбиться в парня, живущего за этой заставой. И заниматься с ним сексом, там, за рекой, в тени деревьев.

– Кто ты?

– Тебя я не знаю, но наша любовь впереди.

– Далека ты путь дорога, выйди милая встречать. Мы простились с тобой у порога. Ты мне счастья пожелай. Ты мне счастья пожелай.

– За счастье народное бь-ю-ё-т-ся отряды рабочих бойцов. – После этих слов многие повскакивали с мест. Раздались возгласы:

– Кто это? Кто это? – Вроде бы:

– Что случилось особенного? – Но даже я спросила автоматически:

– Кто это?

И тут же раздались голоса:

– Ле-Нин! Ле-Нин, Ле-Нин.

– Ле-Нин!

– За счастье народное бь-ю-ё – т-ся отряды рабочих бойцов, – пропел парень и подсел за столик поэтов. Хотя Борис очень настойчиво звал его к себе. – Ветер нам дует в лицо…

– А скажите, товарищ Ле-Нин, – спросил Владимир Высоцкий, как будто был на партсобрании на лесосеке, – надо ли нам учиться?

– Вам, – Ле обвел взглядом поэтов, – уже не надо. Вы и так все знаете.

– А некоторые говорят, – продолжал Владимир Высоцкий, – что надо не только учиться, но:

– Учиться, учиться и еще раз учиться! – Вроде бы возникает противоречие. – Как ты считаешь, друг?

– Постараюсь пояснить это на примере, – сказал Ле-Нин. – Сначала замечу, что многие ошибаются, когда говорят, что пример ничего не доказывает. В Библии, например, пример – это и есть реальность.

Так вот в реальности все не так, как кажется на старте, когда ситуация только начинает представляться. Проповеднику Радио Свобода Якову Кротову был задан вопрос:

– Кто больше страдает, кто больше занимается собой, кто, следовательно, больше совершенствуется, у кого больше трещит позвоночник:

– У верующего или у неверующего? – Ведь кажется, что неверующему надо больше трудиться над собой, чтобы выжить, чтобы вообще что-то понять в этой жизни, а за верующего ведь все делает Бог. Он, как Апостол Павел приходит в деревню, и рассказывает еще не верующим, как надо верить, как надо жить. Они мучаются, а он нет. Они ведь не могут купить права на веру, как это часто делается. Они должны мучиться, как начинающие водители, как ученики, которых бьют даже по затылку за неправильное вождение. На учеников кричат, а не наоборот. Ученики должны быть послушны, а Апостол – нет. А зачем ему стараться быть послушным? Если с ним Бог он и так послушен. В отличие от ученика не сделает ошибки.

– И вот это, – продолжает Ле-Нин, – как раз только стартовый подход. Апостол не несет всех знаний в мешке за спиной. Ибо не зря Иисус говорил им, чтобы не брали ничего с собой. У них, следовательно, нет с собой мешка знаний. Апостол стоит перед народом, как Сезанн перед картиной, и печалится, что ускользает центр, теряются некоторые связи, не совсем ясна перспектива. Он, как Ван Гог каждый день тащит за собой мольберт и краски на пленэр, чтобы Там, в контакте с природой найти ответ на вопрос. Так и Апостол узнает правду в рассказе народу о ней. А не заранее. У него трещит позвоночник в столкновении с воронами на хлебном поле. Как это и происходит с Апостолом Павлом при беседе с народом. Он, Апостол и есть тот отряд рабочих бойцов, который бьется за счастье народа. А не сказки пересказывает. Он учится первый раз у Бога, когда его осиял свет. Но спутники Павла никого не видели. Он учится второй раз у множества народа, рассказывая тоже самое происшествие на пути в Дамаск, но по-другому:

– Люди, бывшие с ним, свет видели, но теперь уже не слышали голоса, говорившего с Павлом.

Он учится и в третий раз у царя Агриппы, рассказывая ему это видение уже в третий раз по-другому.

– Вот вам три раза:

– Учиться, учиться и учиться. У Бога, народа и царя. Вот вам, – тут он обратился к Эйно, который как раз подсел к их столу, – три модуля времени. И да:

– Думаю, что существует и четвертый. – Он встал, и, выйдя в центр зала, опять запел:

– Далека ты путь дорога. Выйди милая моя. Мы простимся с тобой у порога. И быть может – навсегда.

Ветер нам дует в лицо. За счастье народное бь-ю-ё-т-ся отряды рабочих бойцов. За счастье народное бьются отряды рабочих бойцов.

Он пошел к дверям, вышел в пахнущий дубовыми вениками сад, и продолжал играть на баяне и петь:

– Тучи над городом встали, в воздухе пахнет грозой. За далекою Нарвской заставой парень живет молодой. За далекою Нарвской заставой парень живет молодой. – Многие выбежали вслед за ним под звездное небо. Прямо на глазах у них Ле-Нин начал подниматься вверх безо всякой посторонней силы.

– Он что-то говорит, – сказал Высоцкий.

– Я не слышу, – сказал Бродский.

– Кажется, он диктует рецепт нового коктейля из дубовых веников с добавлением небольшого количества полыни, – сказал Венедикт Ерофеев.

– Нет, он говорит что-то другое, – сказала Мэрилин Монро. А Максим Максимыч ее поддержал.

– У меня острый слух, – сказал Борис. – Щас. Щас, щас. Ага. – И он перевел:

– Из всех искусств, для нас важнейшим является перевод американских боевиков! Мама! – добавил уже от себя Борис Бер.

– Я между прочим, согласен, – сказал Высоцкий.

– Я кстати, тоже согласен, – сказал Бродский.

– Мы за, – сказала Мэри. И добавила: – Слово на букву е с приставкой За – уже эта Омерта.

– Я тоже считаю, что надо разговаривать, – сказал Максим Максимыч. – Молчание становится тягостным.

Не помню, кто из демонов тогда был здесь, но его попытку промолчать пресекли на корню. Он сказал, что тоже хотел бы поговорить, но:

– Ади… – а! значит, это был Ад.

– Да заткнись ты, и говори хоть что-нибудь, – сказала Мэрилин Монро.

– Я и говорю. Ади…

– Все ясно, – сказал Максим Максимыч, – усатого кота нельзя исправить.

Вертолета не было. Спецназовцы наконец объяснили молодым солдатам, что им абсолютно необходимо пройти через это учебное поле. После этого объяснения полсотни солдат остались навсегда лежать здесь, недалеко от кладбища. А на кладбище… Все спокойненько. Спецназовцы не увидели временного перехода.

Но его увидел ЧЧ – черный человек из Кремля. Сокращенно ЧК. Он смог подойти ближе, и увидел, что творится на этом кладбище. Только было уже поздно. Хотя вертолет и не прилетел, но госпожа Каспер узнала свой… так сказать, свою эксклюзивную пока еще тачку под названием Дабл В. С оглядкой применяя слово:

– То есть, – то есть на воздушной подушке.

Спецназовцы не стали сразу стрелять. Они хотели зачем-то взять Дольфа и Каспер живьем. А ведь это не имело никакого смысла. Как нежелательных свидетелей этих ребят надо было валить. Таков был прямой приказ. Но что-то заклинило даже в мозгу у ЧК. Машина пошла быстрым ходом. Воздушная подушка работала, как говорится, великолепно. Спецназовцы при всем желании не смогли бы их догнать. Здесь не было второго Дабла В. Они кинули жребий и остались в этом Сибирском ресторане. Кого здесь действительно только уже не было! И зачем было кидать жребий, когда нет никаких вариантов, кроме одного, самого прекрасного:

– Поесть креветок и выпить пива.

Даже Дабл В не может ехать бесконечно. Последние пятнадцать километров ребятам пришлось идти пешком. Теперь это были Маша, правда без Дабла В, купленного ей любимой мамочкой, и Варлам, правда… а, впрочем, это не важно.