Текст книги "Кастинг. Маргарита и Мастер"

Главы 46

Медиум:

Пилат взял Иисуса на свой остров в Океане, где было хорошо, ибо, как резюмировал поэт:

– Пивной бар с обязательной очередью, – здесь есть у меня.

Ибо нам иначе – без небольшого бардальеро, как сказал Василий Шукшин:

– Я не только петь, но и:

– Пить не могу! – А скорее всего, даже наоборот.

Тем не менее, такая командировка мне скоро наскучила, несмотря на большую библиотеку и приличную местную – как у Шекспира: всегда желанную кухарку-работницу персиковой теплицы и цветника – даму не старше, я думаю, многих.

– Почему?! – очень удивился он.

И я ответил, думаю, достойно, как говорил Вася Шукшин:

– Я возвращаю ваш портрет:

 
Я популярно объясняю для невежд:
Я к болгарам уезжаю, в Будапешт.
Если темы там возникнут – сразу снять.
Бить не нужно. А не вникнут – разъяснять.
 
 
Я по ихнему ни слова ни в дугу и ни в тую.
Молот мне – так я любого в своего перекую.
Но ведь я не агитатор, я потомственный кузнец,
Я к полякам в Улан-Батор не поеду наконец.
 
 
Сплю с женой, а мне не спится: – Дусь, а Дусь.
Может я без заграницы обойдусь?
Я ж не ихнего замеса, я сбегу.
Я ж на ихнем ни бельмеса, ни гу-гу.
 

(Стихи Владимира Высоцкого)

– Лучше бы тебе остаться, – сказал Пилат.

– Почему? – спросил я.

– Ты думаешь никто не пробовал То, что Ты задумал? Многие пробовали, но ничего не вышло.

– Дело в том, что Я иду не один, ибо это не Моё Я, а…

– Понимаю. Но все шли с богом.

– Я иду за Богом, но иду не один, а с…

– С учениками, – чуть не улыбнулся Пилат, – но они же ж еще ни бельмеса:

– Ни хгу-хгу.

– По дороге научатся.

И допел до конца:

 
Пили мы, мне спирт в аорту проникал.
Я весь путь к аэропорту проикал.
К трапу я, а сзади в спину, будто лай:
– На кого ты нас покинул, Николай!
 

(Стихи Владимира Высоцкого)

Пилат так и сказал, когда они выпили на прощанье:

– Жаль, что я не могу пойти вместе с тобой. – Но!

Но и не буду препятствовать тому спектаклю, который они задумали. Но, прости, не верю, что он перейдет в реальность.

Кот сказал:

– Сейчас только покажу, как надо его готовить, и вернусь.

Но уже долго не возвращался. Решили:

– Надоел, сварили, – сказала Тётя.

– А может уже и съели, – добавил Плинтус, приглядываясь к леди пера, его бумаги, и не только. В частности, она еще не оставила надежд стать Дуней – Персефоной. Но быть ей трудно по той причине, что в предстоящем бою за взятие Трои, это будет уже:

– Мария Магдалина. – Секрет фирмы, скрытый от многих, но, к счастью, не для всех.

Медиум:

– К Бродскому прямо на банкете по случаю Нового Года с Гусем со сливами, подошла дама и сказала:

– Вы удивительно читаете стихи, для меня ваше чтение, как бальзам для сердца. Как говорит Андрей Збв:

– Читаю Библию и сердце успокаивается. – Так и я:

– Когда слушаю ваше чтение – сердце успокаивается, и я верю, жизнь, которая описывается в Библии:

– Существует и для нас.

Медиум:

Алла Два – буфетчица из Берендея говорит:

– Зря меня никто не хочет выбрать Евдокией, ибо кто не знает, то я специально сообщу, как он душевно любил меня:

– Может, говорит, для других ты и как кляча:

– Мне так просто в самый раз.

– Вы не сообщили самое главное, миледи, – прошамкал Плин, так как кого-то хотел сожрать в этом время.

– А именно? – удивилась она.

– Кто это был?

– Хирам Абиф. Меня он любил. Не в пример некоторым.

Если бы я был не я, – говорил, – а Владимир Набоков, то именно тебя бы назначил своей любимой женой, этой, как её:

– Лолитой.

После этого резюме, правда, кто-то упал под стол. Толи от смеха, толи с ним произошел настоящий удар, как удар током, когда человек вдруг понимает:

– Почему я этого не знал раньше?! – И с копыт.

Кот Штрассе зашел – нет не в буфет, для других закрытый, а:

– На кухню, – и как будто так и надо, попросил:

– Филе судака без кожи и костей. – И один повар – су-шеф, недавно припершийся сюда из Края, спросил, как будто не знал:

– Такое бывает?

– Если не бывает – сделайте, – ответил Кот.

И пока он готовил, решил выйти другой парень, никак не могший попасть в уготованную ему роль, и уж думал:

– Пора, как Танияма уйти со сцены этой трагедии жизни.

Если не получится и в этот раз.

И он так и начал свою речь.

– Может случиться непоправимое, если не встречу среди вас человека, достойного меня.

Так-то бы ничего, все бы дослушали его почти до конца, но.

Но рога на его голове тревожили, ибо:

– Зачем он их надел? – а если:

– Если выросли сами – не легче:

– Обязательно в этот мир вернется трагедия, – как неотъемлемая и составляющая его часть.

Это он произнес, как репетицию, потому что очень волновался. А теперь:

– Рипит ит, плииз!

Пока Кот Штрассе готовил рыбу – никто ему не мешал, ибо, как сказал бывший сомелье этого ресторана, понимавший это слово, как работу по совместительству, в том смысле, что был снят новым директором за – как было написано письменно:

– А можно написать и устно, – как сказал новый директор:

– На лбу, – за невозможность привлечь к себе внимание гостей ресторана.

– Я не клоун, – мрачно ответил Дима.

– Это-то понятно, – сказал директор, – но если ты хоть где-нибудь учился до этого, должен знать:

– Быть совсем не обязательно, ибо вполне достаточно казаться, и там – авось – как быть:

– Произойдет на самом деле.

– Ладно, тогда можно, я выйду в зал с рогами?

– Да, но копыта пока не надевай.

– Почему?

– Пока это лишнее.

И вот он явился.

– Вы кто? – спросила СНС, – сомелье?

– Да.

– Простите, не верю.

– Почему?

– И знаете почему?

– Нет.

– Сомелье уже был.

– Ну-у, вы очень правильно заметили разность между ним и мной.

– Да? Ибо?

– Ибо настоящий сомелье только я.

– Зачем рога? – смело спросил Плинтус.

– У вас уже есть рога? – спросил Дима.

Плинтус, как человек рассудительный – до определенного предела – прежде чем продолжить диалог потрогал свою макушку. Ибо так-то он знал, что у него ничего нет, но там, сзади могли и появиться незаметно.

– Убедились? – спросил Дима.

– Да.

– А теперь?

– Что?

– Проверьте теперь.

У Пли мелькнула мысль, что это на самом деле черт, знает что, и решил:

– Не буду!

– Что?

Но упертый Пли решил перевести бой на свой, так сказать, ковер-самолет. И продолжил:

– Не буду, – я читать тебе морали, юнец, ты лучше победи чуду-юду, а тогда уж… – он слегка задумался, но успел раньше, чем Дима за него продолжил:

– И тогда может быть…

– Да?

– И тогда, может быть…

– Как говорится, говорите, если нет никаких мыслей:

– Авось, они сами прибегут на ваш э-э позыв.

И так и вышло, не успел рогатый Дима осмотреть повнимательней публику, как она сама выкрикнула:

– Вот мы специально этому и учим!

– Ч-чему? – не понял даже Войнич, хотя, в принципе, ошарашен был чисто автоматически, ибо думал:

– Он учиться ничему новому уже не способен. – Тем не менее, как кролик, попавшийся на глаза удаву, уже готов был выслушать полезный совет. А именно:

– Нужно знать, как можно быстро узнать номер телефона спасения 9—11, – выразилась очень понятно Тётя.

– Хороший вопрос, – констатировал за Войнича Дима, и добавил: – Как можно это сделать, как вы говорите, быстро?

Тетя хотела ответить зло и логично:

– Надо знать его заранее! – Но решила – бес в ребро – немного позлить профессионального разливалу, как она думала.

– Полторы тыщи евро, и я запишу вас на курсы, – выдала она, что даже СНС внутренне содрогнулась:

– Кажется домогается пошатнуть ее личное финансовое могущество.

– Наверное, денег будет просить, как у спонсора, хотя и заявляет:

– Нам не надо спонсоров, так как мы больше денег любим свободу, – что в переводе на нормальный язык всегда означает одно и тоже:

– Денег не надо, а большие давай.

Не как некоторые собирают в несколько приемов:

– Дай чуть-чуть, потом еще немного, затем больше, но ведь логично:

– Надо. – Дальше уже сама пойдет, ибо:

– Если дали – добавлять придется почти всю оставшуюся жизнь.

В принципе здесь было сказано тоже самое только с другой стороны, ибо, как сказал Хемингуэй:

– В литературе бывают только три вещи, как-то:

– Учить, учиться и писать.

И Дима, который в начале дела предстал, как возможный Бэлл даже наоборот:

– Без возможности, а вполне реальный, – сейчас как будто был на нежданно-негаданной пересдаче, так сказать:

– Вынужденная аттестация.

– Это не противоречит, – попыталась возобновить атаку Тетя, – одно другому.

– Именно, дорогая синьора, именно противоречит, как было сказано:

– Зачем им учить кого-то писать, если они умеют сами. – Без знака вопроса.

– Хрен с тобой, – сказала Тетя, – я тебе сейчас рога обломаю, – и тут же молниеносно бросила в сомелье последний остававшийся у нее том Лексуса, и кажется, он включал в себя как раз ту пресловутую тройку, семерку и туза в виде ее Махабхараты:

– 9 – 11.

Тётя уже открыла рот, чтобы высказать всю правду этому представителю около-кухонного пространства, но он помог ей, опередив:

– Я и есть тот серафим, который тебе явился-не запылился, чтобы протолкнуть к этому делу.

– К какому этому делу? – что ты плетешь. Ибо меня он научил писать, а не читать.

– Вот теперь он явился тебе во второй раз, и сказал…

– Что?

– Сказал: я ошибся, прости, но для отъема денег у населения есть и еще один, можно сказать:

– Самый излюбленный способ страны, повесившей на своих воротах, как в аду, только три слова:

– Учиться, учиться, и учиться!

– Четыре, – только и смогла брыкнуться уже смертельно раненая э нью банкирша.

– И, – не задумываясь, и не состязаясь в споре, – рубанул – как по сердцу – Этот Парень:

– Является эллиптической кривой, соответствующе тому модулярному миру, который и состоит только из одного этого слова:

– Учиться.

И пользуясь этим:

– Учить, учить, и учить!

Это летучие мыши и ангелы в одном замкнутом круге.

– Поэтому я вас прошу, друзья мои, – уже полностью захватил пространство стола и его ближайших окрестностей Дима, – рассчитаться на первый и второй, на э-э:

– Ангелов, – и на э-э:

– Мышей.

И.

И если бы кто-нибудь ел кого-нибудь в это время – писча точно бы вывалилась из его широко-открытого рта.

И-и, удивительно, но многие – почти половина – сами согласились на мышей.

Глава 47

– Сижу ли я, пишу ли я, пью кофе или чай, приходит ли знакомая блондинка… – бренчал парень на гитаре. Он сидел за столом прямо с этой вечной подругой того человека – нет, не который умеет играть, а того, кто:

– Может купить ее по сходной цене, как-то:

– За всё – имеется в виду вместе со струнами – семь рублей. – За пятнадцать лучше? Не верю, я эту люблю, а за двадцать пять – тем более. И знаете почему?

– Где бы семь рублей найти? – улыбнулся Сирано. Когда уже подсел: – Можно:

– Курите.

– И вы меня не узнаете?

– Нет, узнал, почему же? – ответил ИВА, – ты этот, как его?

– Как?

– Человек.

– Хомо, так сказать, и его Сапиенс вместе взятые, – поддержал Сирано.

А Владимир спросил:

– Почему вы всегда ко мне подсаживаетесь, а я нет.

– Это было всего один раз.

– Тем не менее, поэтому. Поэтому сделаем так: я выйду, а вы возьмите гитару, играйте, пойте, я скоро приду, и спрошу:

– Можно и мне?

– Так-то бы да, но, во-первых, я не умею играть, а вторых ко мне должна подойти леди.

– Вы уверены?

– В чем и в чем?

– В первом и во втором, ибо как говорил Александр Галич:

– Внутри праздничного события находится, как минимум драма. И рассказал, стоя у стола, хотя собрался уходить про официанточку Эммочку, которую выгнали с работы в этом вагоне-ресторане за то, что придумала возможность подработки, которой другие не могли предложить.

– А именно?

– Все носили водку и коньяк для дальней поездки в вагоне-ресторане из Одессы в Москау, а она нашла еще один способ.

– Какой?

– Самый древний, подрабатывать проституцией, давать, так сказать, понемногу не только своим, но гостям вагона-ресторана. И…

– Они на общем собрании буфетчицы, толстого лоснящегося повара и горбатой Лизки решили:

– Надо делить и ее личный калым от Этого Дела на всех.

– Она против, ибо платят немного, а у нее муж-инвалид дома ждет – не дождется ее с чем-нибудь хорошим, а не только обычной водной.

– А тут: делиться – не запылиться.

Но вот в этот день они решили-постановили:

– Независимо от ее желания должна подчиниться коллектиффу, и.

– И решили продать ее Галичу, – ибо так мы будем делать теперь всегда. – Вроде бы:

– А в чем дело? Если деваться некуда – согласись!

– Возникает закономерный вопрос: почему не получился хеппи-энд?

– Не могу придумать ничего хорошего, – сказал я. – Может быть, шестикрылый серафим ей явился и сказал:

– Брось их, дома тебя уже ждет сюрприз: инвалид, с которым ты более-менее радовалась жизни, наконец умер, и ты свободна:

– Иди уборщицей в универсам.

– И постепенно повысят до продавщицы свежими овощами. Нет, я думаю, было не так.

– А как?

– Перестали уважать. Она для них всё, а они вместо того, чтобы спокойно делить все по-честному, стали называть ее проституткой, зачем? Вот об этом и рассказ, о непонятном, что на ровном месте, даже в простом вагоне-ресторане и то:

– Черти водятся.

– А, как говорится, здесь, – ИВА обвел лапой пространство из натурального почти дерева и китайского – как везде – шелка, украшенного натуральными цветами из родины тюльпанов – Голландии, потому что до Востока отсюда далеко. А самолетами лучше не летать. Но, с другой стороны:

– И плавать не лучше.

– Я однажды отдыхал в Ялте, так там чуть ли не в день приезда пароход напополам разломился – потонули все, никого не спасли. Дальше не легче, ради одной леди, похожей на Касабланку в старости, оплатил весь стол заодно, как оказалось, с ее любовником, я думал на неделю или даже на две, а оказалось:

– Он завтра улетает, – и мало того, чтобы пришлось трахать ее подругу, которая всю ночь – а это часом 5—7 – кричала-спрашивала:

– Зачем ты это делаешь?!

Сам не знаю, но ответить так ничего ей и не смог. Но это бы еще ладно, но в авиакассе увидел нечаянно того облома, которых за мой счет не отдал мне Кассандру – правда не ту, не из Голливуда, а больше похожую на Евдокию, сестру королевы.

– Так чего же ты? – спросил Володя, – остался бы.

– Не выбрасывать же билет?

– Можно было сдать.

– Не догадался. Но главное, я так не могу, чтобы сразу двоих, ибо эти ялтинские леди жили в одной и той же хибаре на горе, только двери имели разные в свои комнаты. С той вчера, с этой сегодня – это для меня все равно, что сразу вместе, ибо:

– Им же ж все и так известно!

– Вот именно, что:

– И так. Но это тот же парадокс, что с Галичем:

– Не мог поверить, что она не трахалась не только с толстым лоснящимся поваром вагона-ресторана, но возможно:

– Спала и с наглой буфетчицей, – и более того, горбатая Лизка, явно неслучайно им упомянута. Так-то бы вроде, да, но это было давно, не при мне, тем более, но

– Человек склонен к предвидению!

– И что?

– Поэтому и написал неправду, – чтобы не отягощать, так сказать, и так:

– Вездесущего сознания, – которое может рассказать такие сказки, что, как говорится:

 
Чертог сиял. Гремели хором
Певцы под звуки флейт и лир.
Царица голосом и взором
Свой пышный оживляла пир;
 

(Стихи Александра Пушкина)

Спрашивается, почему? А только потому, что и она не могла полностью избавиться от того дефекта, который соединяет вместе:

– Прошлое и будущее, – и тем более:

– Настоящее!

Хирам вышел, а Сирано опять подумал:

– Грохнут кого-нибудь, или так будем развлекаться, без особого накала страстей.

Медиум:

Жена Лота сделала паузу – когда обернулась на пылающую Помпею – и… и выпала таким образом из того ковчега, который уводил Лот. Как проплывающее мимо облако:

– Назад оно уже не возвращается. – Поэтому.

Поэтому Медиум, как и Иисус Христос во втором – а скорее всего, и в первом – Пришествии, приходит всегда:

– Не вовремя, – имеется в виду, что:

– Можно же ж всё равно успеть не опоздать, дайте только собаке лапы помою, или:

– Штаны надену, – хотя бы тапки. – Поздно, вы уже забудете то сообщение, которое:

– Только что получили. – И значит, Бродский не зря обратил внимание на облака, как на Ангелов, приносящих весть от бога.

А не просто так они тут шастают из стороны в сторону.

Кажется, что Событие, нам показанное, можно легко вспомнить. Но это такая же иллюзия, как вспомнить картинку с сайта, думая, что вот то, что было на этой картинке, это и:

– Всё. – Но известно, что каждая картинка поддерживается целой книгой разных инструментов. – Следовательно, пытаться вспомнить то, что показал Медиум – это все равно, что создать инопланетный космический корабль, пользуясь одной его фотографией, мимолетным видением, как сказал Александр Пушкин. – Никак не получится.

Что делать? Ходить в душ с пером и бумагой. Но ведь Видение обязательно застанет вас с намыленной головой! Не так, в принципе, страшно, потому что времени вытереть руки и записать его, как советовал-делал бегом Розанов, можно – время на это существует. Вопрос только в том:

– Поверите ли вы и на этот 101 раз – опять не сможете запомнить, что видели и слышали. – Кажется:

– Ну не может быть, чтобы через десять минут, это элементарное, ясное, но такое интересное событие:

– Будет забыто.

Скорее всего, именно для Этого и изобрели письмо:

– Чтобы запомнить вести, приносимые Ангелом.

Почему и сейчас говорят некоторые писатели – по крайней мере, я слышал одного, и, к сожалению, теперь не могу найти его имени – может, в принципе, он вообще, не местный, прилетал на одну из передач РС с Альфы Центавра:

– Если у вас нет Медиума – писать вы не сможете.

Кот вышел с рыбой, когда Тетя была уже на грани эксперимента над собой. Ибо.

Ибо не хотела быть мышью, куда ее зачислил Дим-Ан, как назвал его официант Монсоро, взглянув многозначительно, как будто был в курсе дел-мел этого заплечного дел мастера. В том смысле, что за плечами у него, как говорится:

– Были.

– Кто? – спросила СНС, считая себя счастливым человеком, так как получила зачет автоматом:

– Ты – Ангел, – посвятил-просветил ее Дима. – А она подумала, что он её выбрал лично – таково было его невозмутимое обаяние. Тогда как этот парень никогда – или почти никогда – не верил себе, а только:

– Картам. – Тарот.

И ей выпала одиннадцатая карта, из которой ясно следовало:

– Именно она та девушка в лемнискате, которая сдерживает пасть льва, и более того, это:

– Ее бесшабашно-могущественный брат.

И, как говорится:

– Чтобы он не отчебучил не того, сестра его должна быть ангелом.

Хотя с другой стороны, мыши царят ночью, как Тифон, сброшенный вроде бы в тартарары, а на самом деле просто на-просто:

– Уже почти всегда находится перед нами.

Возникает вопрос:

– Куда делся его антипод Анубис?

И вот ТеТя и сказала:

– Я есть Анубис, – но мало кто понял, что это и есть Добро.

А причисляли – как всех умерших богов:

– К аморальным пережиткам прошлого.

Медиум:

Кот Штрассе спас Тетю, сказав:

– Не бейте ее – я на ней женюсь.

И она согласилась, ибо, как говорили когда-то:

– Усы – во! Морда – во! – В общем, красивый.

Дима на время немного растерялся, и тоже рассмотрел ряды:

– Кого-то бы взять – нет, пока что не в жены и не в наложницы, так только потанцевать, и как неизбежность:

– Немного ее пропедалировать. – И…

– И выбрал Грейс Келли, – что означало, что:

– Почти все одиозные личности уже перебрались сюда из Края, где много мух и комаров плюс мишка косолапый, несмотря на то, что в кино их не показывают, не включая сюда медведя, разумеется, ему везде дорога и почет.

Правда, он-то еще не появился, где-то, значится:

– Запылился.

Другие фигуранты тоже закрутились на небольшом пятачке перед эстрадой, где сейчас пел небезызвестный Рубашкин, и эта, кажется:

– Чубчик, чубчик, чубчик кучерявый, вейся, вейся, чубчик на ветру, а карман, карман ты мой дырявый, ты не нра-не нравишься… и оговорился не нарочно:

– Изобразил не вора, а:

– Кота. – Хотя с другой стороны: если бы!

Ибо Кот-то уже привык, что все к нему тянутся, как к магниту, черной икрой намазанному, а как некоторые думали, что:

– Канувшего в Лету Михаила Маленького, как-то:

– И, вы не поверите, это был Пилат. – И эта песня про Чубчик, означала, что:

– Все мосты сожжены, – хачу проверить правду. Но.

Но так как неуверенность в этом эксперименте, так и не проходила, то этой песней он сказал себе и окружающим:

– Иду на Вы, несмотря на последствия:

– Навсегда остаться в Прошлом.

– Вы понимаете, что вас посадят в колбасный холодильник для про-проведения Тет-а-Тет с будущим.

Медиум:

Мотя принесла Тете поесть.

– Зачем? – спросила Тётя, – я хочу умереть.

– Надо жить, зачем тебя умирать? – спросила Мотя.

– Меня все обманывают, а я – как оказалось – не в состоянии отличить правду от обмана.

Ее посадили в холодильник не случайно, а просто за то, что, как сказала опешившая от ее вездесущего напора Редисон Славянская:

– Нам не остается места в ее присутствии, – и предложила посадить Тётю в колбасный холодильник, предварительно договорившись с шеф-поваром через Дим-Ана.

Но не сразу вот так с бухты-барахты это было сделано, а после того, как Тетя – сама не понимая, зачем к ней пришла такая нелепая мысль, рявкнула, обернувшись на Михаила Маленького, которого уже на руках несли туды-твою:

– В мясной холодильник, – читобы он изобразил из себя Гудини в молодости, а именно:

– Вышел взад – без обмана, а чисто интуитивно, как Одиссей вывел запертых в Троянском Коне ребят и не в чисто поле, а каким-то образом:

– Прямо в город Трою.

Никто в это тогда не поверил, поэтому придумали песню про глупого – или, по крайней мере, соблазненного одним или несколькими богами Приама, который с этого бухты-барахты затащил этого бугаёметра в свой родной город.

Но реально вопрос остался:

– Как Троянский Конь попал в город, находясь снаружи? – Ибо.

Ибо Крепость, как рассказал Войнич в своём Коде:

– Для того и предназначена, чтобы Этот конь в город не мог:

– Ни проехать – ни пройти.

Отсюда вывод:

– Одиссей разгадал тайну Ласточкиных Хвостов на крепости. – Что означает:

– Нашел обходной путь.

– Как Гудини, – сказал Кот.

Так вот Тетя сказала:

– Я тоже могу. – И казалось, праздник кончился, ибо конкуренция несет с собой ажиотаж, когда думать уже некогда, надо только:

– Соревноваться.

Михаил Маленький обиделся, что ему не дали показать своё искусство покидать кабак, когда деньги узе кончились, а выпитое и съеденной назад никак не вернуть, ибо требуют:

– В первозданном виде, – и решил отдельно, но в то же время, с кем-нибудь напиться в баре. Где уже сидела, брошенная Котом Штрассе на произвол судьбы Алла Два, буфетчица из Берендея, исполнявшая лично для меня и Владимира Высоцкого песню Аллы Пугачевой про миллион, миллион алых рос, что ты с пастбища принес.

– Обязательно буду, – сказала она.

– Что-с, простите? – Михаил Маленький оглядел ее с ног до пояса и обратно. Ибо ясно, что у такой фигуры не может быть человеческого лица, а так только:

– Кляча какая-нибудь.

Он махнул рукой, чтобы ей дали стакан пива, и так:

– Еще чего-нибудь. – А сам, разумеется, понимал, что отвечать всё равно когда-нибудь придется.

Поэтому перебрал сначала в уме всех известных ему кляч, как-то:

– Людмила Гурченко, Ирина Куп, Лия Ах.

– Кто это? – вот в чём вопрос решил он. Ибо.

Ибо, ибо. Боялся, что это все-таки Лия, с которой справиться будет легко, как с актером-актрисой исполняющей роль Петуха на театре, но:

– Как потом с ней жить? – вот в чем вопрос. А может прицепиться, что не оттащишь, как Тетю после мясного холодильника от селедки под шубой, особенно, если картошку, свеклу и морковь не варить, а запечь в духовке в фольге минут пятьдесят.

Медиум:

– Это не соцреалистическое произведение, где если что делается, то:

– Делается всегда. – Чтобы было типично.

И наоборот. Что значит, наоборот?

А вот наоборот, как раз и произошло.

Михаил Маленький, несмотря на ужасающие предчувствия, попросил ее поклясться – так и не попросив – как боец азиатского фронта на поприще строительства женских общежитий вообще, и для Катерины Матвевны в частности:

– Показать личико, – ибо.

Ибо попросишь одну, а показать может другая, как-то, вовсе не незабвенная Катерина Матвевна, а:

– Гюльчатай. – А ей лет-то сколько? Так и напишут незаслуженно на спине ночью:

– Владимир Набоков, – а ведь я до сих пор жалею, что занимался, как и он, и более того, в четырехкратном увеличении того объема, который был положен в целях необходимости учебного процесса – этим делом:

– Накалывания живых существ на металлические копья, – пусть и маленькие, но для них вполне достаточные, чтобы так и быть засушенными:

– На всю оставшуюся жизнь.

– Их бин, – начала она и тут же добавила безо всякого геройства:

– Я соглазна.

– Я пока что не почувствовал никакого соблазна, – не понял Михаил.

– Так говорил мой друг, май диэ чайлд Сирано де Бержерак, – чуть-чуть раскрылась леди.

– Вы намекаете, что похожи на Графиню Эрнеста Хемингуэя в большой зеленой шляпе?

– Вы боитесь посмотреть мне в лицо? Не бойся, я не заразная.

– Да не в этом дело! – махнул рукой Михаил, а сам все равно не посмотрел на нее.

– А в чем? Вы боитесь, что я смерть?

Он не успел ответить, так как нечаянно упал со стула, который, как известно, в баре очень высокий. Точнее, чуть не упал, ибо дама протянула ему свою твердую, как у стиральной машины в роли жены Семена Захарыча Сладкого – как считают некоторые:

– В противовес их горькой жизни, – руку.

– Не бойтесь, это я.

– К-Катерина Иванна? – ужаснулся режиссер почти свово фильма, название которого с этой минуты уже начал забывать. Ибо.

Ибо была в его голове уже только одна мысль:

– В джазе только девушки, – которым всегда хочется чего-нибудь горяченького.

– Кстати в бар можно горячего? – спросила она.

– Так нет, но если молодой чек заплатит две цены – да. Но, разумеется, не целого поросенка, – ответил бармен, которым был – о, мама, мия! кто бы его узнал:

– Сирано де Бержерак. – Осталось ждать только Володю Выс, но не думаю, что это произойдет, так как – сказал Пушкин:

– Не могут два быка пастись на одном лугу, – а уж две идеи:

– И подавно:

– Не уместятся в один мясной холодильник.

Однако, ведь, это неправда, ибо когда в Гроб поместили Иисуса Христа – этеньшен:

– ТАМ, – уже была могила! – Вторая могила в одном гробе – это вторая идея. – Как говорится:

– Вот из ит?