Текст книги "Коварный камень изумруд"

Кокетничать и выламываться не надобно. Разговор предстоял тяжёлый, даже исторический и, в своем роде, даже истерический. Орать, поди, придётся…

– Твой воспитанник, – тут Екатерина повернулась от стола к тяжёлому бюро красного дерева, – твой воспитанник Пётр Словцов попал в разряд государственных преступников! Нонче привезён из Сибири в «бироновском возке»! Болтал прилюдно, что Александр Македонский в Сибири не бывал, до Камчатки не доходил, дарственную на русские земли не писал! Это как понимать?

Митрополит Гавриил, ректор высокочтимой даже в Европе Александро-Невской духовной семинарии, и бородой не шелохнул. Упёрся в императрицу синими глазами. Долго глядел, но всё же моргнул. И сразу ответил тенором:

– Раз Петя Словцов так говорил, так, стало быть, и есть.

Глава шестая

Сержант Малозёмов, не помнящий молитвы «Отче наш», но знавший назубок этапы продвижения приказных бумаг, тотчас из дворца императрицы помчался к своему начальнику, майору Булыгину. Подлая бумага о переводе сержанта в пограничный пехотный полк сначала попадёт к майору, вот пусть Булыгин пока ту подлую бумагу и придержит. А дальше будет разбираться в судьбе сержанта сам Платошка Зубов! Иначе – на что его при императрице нянчат?

Майор Булыгин спал у себя в кабинете на голой скамье, спал, не снимая ботфорт, корябая шпорами побеленную стену цейхгауза. От него, сквозь густые усы, изрядно попахивало «адмиралтейским часом»[2]2
  Адмиралтейский час заведён Петром Первым, когда перед обедом по пушечному полуденному выстрелу все выпивали по чарке водки.


[Закрыть].

Малозёмов, с разбегу проскочив через малоприкрытую дверь, тотчас навалился на майора и начал матерно орать, не обращая внимания на то, что матерный ор в помещении кордегардии не приветствовался:

– Я тебя, сивый мерин, хоть сейчас в Неве утоплю! Это ты меня в неметчину послал! Из-за тебя меня разжаловали и завтра пошлют в киргизские степи!

Майор Булыгин разлепил глаза, углядел метавшегося перед ним сержанта Малозёмова, обозвал его «безухим ослом», повернулся на другой бок и снова запустил через усы сивушный дух.

Малозёмов совсем изошёл злобой и столкнул майора с лавки.

Майор Булыгин поднялся с пола и уселся за свой стол. Глубоко зевнул и сквозь зёв вопросил:

– Чего тебе надобно от меня, дурак?

Чего ему надобно от командира, сержант Малозёмов даже и не знал. Проорал только:

– Сейчас вот… Императрица меня только что разжаловала в рядовые солдаты и послала в киргизскую степь – воевать!

Майор Бусыгин оглядел стол, совершенно пустой, без единой бумаги:

– Послать-то она тебя, может быть, и послала, но я никаких бумаг насчёт тебя не получил…

Сержант Малозёмов выпучил глаза, заревел быком раненым:

– Кому говорю – выручай!

– Деньги есть? – спросил тогда майор Бусыгин.

– К вечерней смене принесу, сколько надо? – быстро спросил Малозёмов.

Дурак дураком, а про деньги понимает.

– Сейчас, с собой, деньги есть? – загрубив голос, прошипел майор.

Малозёмов порылся в нутряном кармане мундира и вынул кошель. В кошеле прозвенело. Майор Булыгин взял кошель и перевернул над столом. По столу прокатились пять гривенников серебром, медь в алтынах, да беззвучно легли на драное сукно стола две ассигнации по пять рублей.

Майор сгрёб деньги себе в боковой карман кителя, поднял злое лицо на сержанта Малозёмова. Денег оказалось мало для того, чтобы на пару дней прикрыть тупого сержантика от похода в далёкие степи. А больше с него никак не содрать. Скотина безденежная! И до вечера ждать нельзя. Этот заскрёбыш добежит до своего дядьки-камердинера, ибо бежать ему некуда, и про майоров взяточный запрос обязательно сообщит. И майор Булыгин от того камердинера может запросто потопать в те же киргиз-кайсацкие степи. Вторым простым солдатом. Брать деньги надо прямо сейчас!

– Ты, лешак окаянный, не допёр ещё, что делать? – зло вопросил майор.

– Не допёр, – глядя в лицо командира, просипел Малозёмов, винтом стаскивая с пальца на левой руке золотой перстень. Перстень упал на стол и скатился майору на колени.

Майор Булыгин выдвинул ящик стола, сунул туда перстень, а обратно вынувши руку с хлеборезным ножом, резко махнул ею возле лица проштрафившегося сержантика. Сержант Малозёмов ойкнул и схватился рукой за левую щеку. Отнял руку, глянул. С руки капала кровь. Кровь сочилась и по шее, это хорошо чуялось.

Малозёмов ухватился за рукоять своей сабли.

– Ну, ну, – подстегнул его майор Булыгин, – давай, дурак, руби командира.

Малозёмов саблю всё же вынул. И той саблей, помогаючи себе левой рукой, порвал золотую цепь нательного литого золотого же креста. Фунт золота весил крест, да и цепь не меньше. И цепь, и крест скрылись в майоровом ящике. Ящик стола с треском задвинулся.

– Сейчас выскакивай из помещения и ори, что на тебя в драке напал поручик Егоров. А выскочишь из кордегардии, хватай извозчика и мчи что есть духу к дядьке своему, камергеру, в зубовский дворец. Он дальше сам поймёт, что с тобой делать.

Малозёмов не пряча сабли, ринулся к двери.

– Саблю спрячь, балда! – крикнул вслед майор Булыгин. – Нешто можно с обнажённым оружием мимо дворцового караула? Стой, стой! Опосля дядьки своего, опять шилом, несись на квартиру к поручику Егорову. Пошуми там, поори, поколоти его, но смотри – ни ножа, ни сабли не вытаскивай. Ибо тогда точно окажешься в арестантских ротах!

* * *

Камердинер зубовского дворца, Семён Провыч Малозёмов молчал, пока племянник его, так счастливо доведённый им до сержантского звания и пристроенный во дворцовую службу, рассказывал, поминутно всхлипывая, как его долго и упорно резал сослуживец, поручик Егоров.

Царапина на левой щеке племянника сильно свидетельствовала, что никакой резни не случилось, а царапина поставлена нарочно. Баба какая полоснула ночью ногтем, или гвоздём по пьянке оцарапался, дурак. И уж совсем бестолочь, если обвиняет своего сослуживца Егорова в том, что из-за его, мол, интриги, поменял свою фельдъегерскую поездку в Сибирь на поездку в благословенные и тёплые немецкие земли. И всего за двадцать пять рублей карточного долгу. А ведь мог бы после этого случая каждый раз ездить к немцам. И зарабатывать бы стал самостоятельно, а не сидеть болваном на шее у дядьки, выпрашивая каждый вечер по три рубля «погулять». Три рубля корова стоит. Это знать надо!

У камердинера Семёна Провыча, по нынешним делам в Империи, вся надёжа была на служебный рост племянника, на его женитьбу на добром капитале и на весомом в столице человеке. В смысле – на дочери весомого человека. Дабы всегда можно защиту найти. Так что спасать парня надобно. В нём, в нём теперь осталась вся надёжа. А нынешнее его звание «камердинер», это простая фикция, колебание воздуха. Он сегодня есть, а завтра – нету.

– Иди умойся да потом сходи к зубовской экономке, ну, к Варваре. Её девки тебе шрам-то залижут да замажут. А я пока померекаю, что можно сегодня же к вечеру, к явлению нашего хозяина, у царицы порешить по твоему делу. Иди, иди… Савва Федотыч…

Сержант Малозёмов хмыкнул и вышел. Никак не уймёт дядька свой разбойный говор. Так и помрёт ненайденным вором. Отец сержанта Малозёмова, Федот Провыч Малозёмов, ныне покойный, происходил из купцов, поднятых Петром Первым буквально от сохи, по завоеванию царём балтийского побережья. Да купцом тот Федот только числился. Они с братом Семёном, с тем, что ныне камердинер Платона Зубова, много чего натворили в Курляндии да в Лифляндии, пользуясь тем, что прибалтийцы никак не желали жить одной деревней за одной оградой, как русские. Им, прибалтийцам, что ты, хотелось жить по хуторам, чтобы каждому жителю своего соседа не слышать и не видеть. От такого фактуса кому благодать? Конечно, ворам!

Не одну богатую мызу растрепали по камешку лихие братья, купчишки третьей гильдии Малозёмовы, потихоньку торговавшие награбленным имуществом в бестолково строящемся городе Санкт-Петербурге. Торговали всем – мебелью, платьем балтийского покроя, серебряными столовыми приборами, нарочно смешанными в разные кучи… Опять же, торговали лодками, парусами, скотиной – от коней до курей… Хорошо жили, справно…

Да вот только отца сержанта Малозёмова, Федота Провыча, при одном налёте на курляндском побережье застрелил какой-то сволочной хозяин сволочной мызы. Живого человека – взял и застрелил! И тут, конечно, разом кончилась купецкая, но воровская малозёмовская торговля.

* * *

Закрашивать порез сержант Малозёмов не пошёл. Прокрался в комнату своего дядьки, вытащил из известного ему тайника горсть серебра и чёрным ходом рванул на тёмную, окраинную улицу столичного града. Свистнул извозчика и покатил в кабак, где обычно засиживались до ночи злые, крепкие мужики непонятного разбора.

* * *

Поручик Егоров сидел дома, в квартирке, что снимал в непрезентабельном строении в глуби Васильевского острова. До обеда он писал положенный отчёт о взятии под стражу и доставлении в Санкт-Петербург государственного преступника, а потом, в обед, поевши хозяйкиной пригорелой каши, оставшейся, видать, с вечера, решил вздремнуть. Только лёг – на тебе, стучат в дверь.

Квартирка поручика располагалась под самой крышей, голова в потолок упиралась, если выпрямиться. Он пошёл открывать, только отодвинул засовчик на двери, как его толкнули внутрь. Ворвались три молодца, а впереди них – сержант Малозёмов. Пьяный, щека располосована. Малозёмов сразу заорал:

– Вот этот гад, ребяты! Убийца верный!

Те трое, что заскочили в комнату с сержантом Малозёмовым, даже орать не стали, а стали поручика пребольно молотить пудовыми кулаками, стараясь лицо ему не задевать. Единственный табурет, что имелся в комнате, поручик использовал сразу, и сразу на два кулака стало меньше. Утянулся оглушенный молодец в коридор. Потом Егоров дотянулся до пояса, где сабля. А там, где сабля, там и пистолеты. Кабацкие дуболомы, нанятые сержантом Малозёмовым, про пистолеты, видать, с ним не договаривались. И тут же затопали по коридору к чёрной лестнице. А Малозёмов всё ещё торчал в двери и орал:

– За нападение на младшего офицера будет тебе полный конец, зараза курская! Не жить тебе и не служить!

После чего тоже загрохотал сапогами вниз.

* * *

Приложив к отчёту быстро написанный рапорт о беззаконии, учинённом сержантом Малозёмовым, поручик Егоров накинул шинель и выскочил на морозный декабрьский ветер. Отчёт и рапорт требовалось сдать к вечерней поверке, чтобы, если понадобится, императрица могла прочесть бумаги после ужина. Всё же государственный преступник доставлен из Сибири поручиком Егоровым, а не варнак сибирский…

В кордегардии перед поручиком Егоровым тут же появился вестовой майора Булыгина:

– Немедля идти тебе к майору! Что же ты учинил, обалдуй! Мог бы Серафимку Малозёмова одного в парке встретить, да хоть бы и прирезать, раз так допекло… Теперь, гляди, в крепость попадёшь!

Поручик Егоров отчего-то козырнул вестовому и широким шагом дошёл до дверей майорского кабинета. Постучал. Изнутри хрипнул свирепый майорский голос:

– Входи!

Поручик вошёл. Майор Булыгин сидел за столом, загородясь пачкой бумаг, из которой брал по листу и клал на стол. Бумаги он не читал, это поручик знал точно. И точно знал, что майор сейчас крепко выпивший, раз загородил своё лицо.

Майор отодвинул на край стола положенные поручиком бумаги и опять прохрипел, укрывая лицо:

– Рапорт о твоём нападении на сержанта Малозёмова мною от него получен первым и первым будет рассматриваться офицерами нашего гарнизона на суде офицерской чести!

– Господин майор! – пытался прорваться сквозь бумажную защиту командира поручик Егоров. – Я не мог напасть на сержанта, поскольку с утра сидел дома и писал вот этот отчёт…

– Напасть можно и дома, поручик. Посему идите пока в ту камеру, куда утром доставили государственного преступника, и там подумайте о своей судьбе.

– Но как же…

– Молчать! Выполняйте!

Дежурный по гауптвахте офицер, поручик Колька Свиристелов, молча отворил дверь камеры гарнизонной гауптвахты. Она оказалась пустой.

Поручик Егоров повернулся к Кольке:

– А где… этот?

– Увезли к императрице. Оттуда, вестимо, в крепость. Лучше бы ты, Сашка, зарезал эту сволочь малозёмовскую. Теперь страдай…

Глава седьмая

От солдатской каши, чем Петра Словцова покормили на гарнизонной гауптвахте, в животе пучило и во рту салило.

Введённый караулом в кабинет Императрицы, Пётр Андреевич узрел сразу и митрополита Гавриила, своего наставника по семинарии, и Екатерину, императрицу. Он пошёл, было, изначально к руке митрополита, но тот концом посоха упёрся Словцову в живот и перетолкнул в сторону императрицы. Да ещё шепнул громко:

– На колени!

Пётр Андреевич встал на колени, пополз к императрице, стоящей у круглого бока голландской печи. От печи так привольно несло теплом, что хоть с коленей и не вставай! Отогреться бы хоть на коленях за три месяца морозного мучения в «бироновском возке»…

Однако Пётр Андреевич поднялся в рост и стоял так в трёх шагах от императрицы Екатерины Великой, каковскую вся Сибирь обожала, и деяния её приветствовала. Стоял к императрице спиной. Ибо она так распорядилась, стукнув его веером по плечу и показав: «Повернись».

Императрица во время обеда выпила много вина, вина плохонького, со своей кухни, и сейчас испытывала позыв пройти в ту дверь, за которой стоит ширма, а за ширмой стоит ночная ваза. Да ещё от преступника несло выгребной ямой! И лицо заросло неприятной, тоже вонючей бородой.

Екатерина прикрывала лицо распушенным веером. Но терпеть никакой возможности уже не имелось. Сложив веер, Екатерина больно стегнула сзади по щеке Петра Словцова:

– Против империи пошёл! Как смел?

И торопливо вышла в уборную комнату.

Митрополит Гавриил тотчас шепнул:

– Петька! Стой так, спиной к императрице, а ко мне не оборачивайся! И на своём измыслии про Александра Македонского тоже стой, как было в Тобольске. А дабы дело не кончилось Шлиссельбургом, али хуже того, Петропавловской крепостью, найди способ немедля связаться с другом своим и соучеником – Мишкой Черкутинским. Он ныне большой фаворит у внука нашей императрицы – цесаревича Александра Павловича. Коего прочат в цари после сына её, Павла Первого… Обскажешь ему, Мишке, свою преморию… он поможет. Добрейшей души и набожности человек…

Екатерина ещё в коридоре, прямо перед караулом, поправила на потолстевшей талии нижние юбки, одёрнула платье и вернулась в кабинет. Привезённый из Сибири преступник так и стоял лицом к голландской печи, а спиной к двери…

Хоть один человек в последний год страшится ещё императрицу Екатерину! Половина её прихлебателей давно от неё отстала и, не ведая отчего, трутся теперь не возле наследника, сына её, паскудного Павла, а возле её внука – Александра. Ну да, после Павла никому иному, окромя Александра, русским царём не быть! Так и прописано в тайном завещании, что уже составлено императрицей… Только вот будет ли что наследовать внуку Александру? С тем, македонским Александром, похоже, попала Екатерина в толстенную и весьма липучую паутину. Именем македонца возьмут да и отберут общей силой европейские государи все земли, что многотрудно завоёваны русскими людьми за последнюю тысячу лет…

Екатерина, сопя носом, что означало небывалый гнев, села за огромный кабинетный стол. Пачка европейских газет на столе, доставленных вчера курьерской скоростью, была на четырёх языках забита прославлением подвигов Александра Македонского. А пуще всего – литографированными копиями его «даровальных грамот» народам Англии, Нормандии, Греции, Италии. Мол, берите эти земли, англы, норманны, греки да италики, да живите на них вечно! Ссссобаки!

Взять сегодня да отдать приказ в литографию, пусть срочно изготовят клише «русской даровальной грамоты». А завтра в государственной русской газете «Ведомости», да в общей газете «S.-Petersbourger Zeitung» пусть появится эта литография «даровального письма» проклятого македонца на русские земли… Вплоть до Камчатки.

– А ну! – приказала Екатерина. – Повернись ликом ко мне! Али стыдно от той благоглупости, что ты публично наговорил в Тобольске?

– От чистой мысли, ваше императорское величество, стыдно не бывает! – звучным, сильным голосом проговорил преступник, когда повернулся к столу императрицы.

– У Емельки Пугачёва, как он твердил на дыбе, тоже чистые помыслы были насчёт меня и моего дворянства… Россию от нас хотел очистить!

– И от нашей Церкви, матушка императрица, – подсказал митрополит Гавриил.

Ему сидеть просто так надоело, да и надобно ведь принимать участие в допросе, а то как же быть?

Екатерина погрозила митрополиту пальцем. Заведя разговор о Православной Церкви, хитрющий поп мог так далеко увести допрос, что и про македонца на месяц забудешь.

– Отвечай мне, своей императрице, откуда ты прознал, что македонец в Россию из Индии не заходил и грамоты даровальной русскому народу не давал?

Пётр Андреевич переступил с ноги на ногу. От долгой езды, скорчась в возке, видать повредились жилы на ногах. Стоять больно.

– Ваше величество, смилуйтесь, дозвольте опять на колени встать, а то ноги не держат! – проговорил преступник. – Одна пытка ехать в бироновском возке! Ног не чую!

Императрица глянула в сторону митрополита. Он качнул посохом, мол, надо просьбу утвердить.

– Вон, подвинь софу, да на неё сядь! – велела императрица. – Да подалее от меня сядь, в баню видать не ходишь… И отвечай мне быстро. Загнал ты Россию, святой проповедник, в такую ямину, что мало у государства времени из неё выбираться. Помедлим – засыплет Европа ту ямину. И нас, и Россию в той яме засыплет. Да с великой радостью!

Петра Андреевича душил кашель, тело знобило и ломало, а после таких слов царицы – хоть выть!

– Читаю я на трёх языках, да понимаю ещё два языка, – торопливо заговорил Пётр Андреевич, неловко усевшись на край софы, – тому обучили нас в Александро-Невской семинарии стараниями вот его, благословенного митрополита Гавриила. А потому имел я возможность читать на тех иноземных языках много толковых книг…

– По двое свечей восковых, кручёных, за ночь сжигал, читаючи! – встрял митрополит. – Но я дозволял нашему эконому выделять Петруше свечи, больно толковый парень…

– Список тех книг у тебя есть? – Императрица упёрлась взглядом в преступника, а сама сильно била указательным пальцем по столу… Палец отсверкивал двумя золотыми кольцами с большими бриллиантами…

Вот точно так же, но в другом дворце, императрица Екатерина пять лет тому назад тоже била пальцем по столу, когда перед ней стоял другой государственный преступник – Радищев. Писака подлый, натворивший множество паскудных дел выпуском своей книги «Путешествие из Петербурга в Москву». Во всём сознался, подлец: и в том, что масон, и что иезуитов слушался, как дрессированная собачонка, и что заграницу любит. И что мечтает в той загранице жить зимнюю половину года, а другую половину года, то бишь – летом (лукавый подлец!) хотел бы проживать в России…

…Но потом, при виде ката Шешковского, подлый писака Радищев все фамилии назвал, кто ему ту подлую книгу про путешествие из Петербурга в Москву велел написать (денег дал), да кто её печатал и кто развозил по тайным заказам…

Европа прямо взбесилась, прознав об аресте Радищева. Взбесилась, яко мужняя жена, которой муж рога наставил. Бесись не бесись, а русские только что турок разбили, Крым под себя взяли, а по гарнизонным спискам в России числилось двести сорок тысяч солдат под ружьём, да две тысячи пушек, да ещё двадцать литейных заводов в стране лили пушки круглосуточно… Ежели б не такое число в воинской силе, то за три дня сгнил бы Радищев в Шлиссельбурге, а так – ничего. Три года уже прожил в Сибири, в Илимском остроге, через семь лет, может быть, живым назад вернётся…

– Список тех книг я в уме держу… – Словцов надолго закашлялся, но оправился, – а ради дела готов составить список на бумаге. Все мною читаные книги находятся исключительно в библиотеке Александро-Невской семинарии и под твёрдым оком митрополита Гавриила. Что он и подтвердит.

Митрополит скосил глаза на Екатерину, огладил окладистую бороду и утвердительно кашлянул.

– Не токмо что список, но и все книги по тому списку немедля выбрать и отложить под замок… Пока… – Императрица не договорила, пожевала губами, что значило некую сильную думу.

Митрополит качнул головой. Сотня книг из семинарийской библиотеки – не раззор. Там, в библиотеке, пятнадцать тысяч книг.

– Алексашку Радищева знаешь? – неожиданно спросила Екатерина.

– Про Радищева слышал, но писания его мне, право, без интереса, – тут же ответил преступник. – Мне, ваше величество, история в интересе, а нонешний быт я и так вижу, светлым глазом.

– Ну и что же ты видишь в нонешнем быте?

– А то, что я вижу, так это только в Сибири, ведь я там поставлен проповедовать Слово Божье.

– Что видишь в Сибири? – Екатерина сорвалась на крик. Из кольца при ударе об стол выскочил бриллиант, сверкнул, скакнул по столу и упал на пол.

Матушка императрица тут же изволила покрыть безудержный бриллиант русским непотребным словом.

Митрополит Гавриил тотчас перекрестил Екатерину, самолично нагнулся, поднял бриллиант с ковра и положил на стол перед императрицей. Потом сам перекрестился, ведь при таком бабском настроении императрицы разговора и не будет…

Митрополит Гавриил воздел руки и глухо пробасил: «Эх, Отче наш…»

Екатерина позвонила в колоколец. Крикнула секретарю:

– Караул немедля!

Два рядовых солдата в мундирах кавалергардов вошли в кабинет. Штыки их ружей отсверкивали почище бриллиантового света.

– Митрополиту остаться при мне, а преступника завтра – в Тайную экспедицию, к Степану Шешковскому! – распорядилась императрица караульному сержанту.

Приклады ружей брякнули о плашки паркета, и Петра Словцова вывели из кабинета императрицы.

Екатерина что-то спросила.

Митрополит тут же подставил ладонь к уху. Иногда так надобно делать, притворяться, когда и сам начинаешь свирепеть.

– Пошто ты сам, Гавриил, веришь этому, как его?.. Мальчишке в рясе.

– Словцову, матушка, Петру Андреевичу. А верю потому, что ведь я читал некоторые старые документы об Александре Македонском и смеялся, их читаючи, уж поверь митрополиту христианской Церкви.

– Что же ты чёл?

– Ну, самый ясный документ о «Даровании» русским русских земель хранится в Чехии. Я и тот документ чёл, и копия его у меня есть. Она здесь, со мной. Читать?

– Давай. Чешского документа я не знала.

Митрополит Гавриил вынул из складок митрополичьего убора короткий лист бумаги, осмотрелся, подвернулся к свече, начал читать.

– Погоди, – оборвала его Екатерина, – сейчас вторую свечу велю занести. Да и ты, садись-ка поближе, чтобы мне верней принять каждое твое слово…

Секретарь затеплил вторую свечу, митрополит сел в кресло напротив императрицы и продолжил чтение:

«Мы, Александр, Филиппа, короля Македонского, в правлении славный, зачинатель греческой империи, сын великого Юпитера, через Нактанаба предзнаменованный, верующий в брахманов и деревья, Солнце и Луну, покоритель Персидских и Мидийских королевств, повелитель мира от восхода и до захода Солнца, от Юга до Севера, просвещённому роду славянскому и их языку от нас и от имени и будущих наших преемников, которые после нас будут править миром, любовь, мир, а также приветствие…» [3]3
  Оригинал «документа» хранится в Санкт-Петербурге, в архиве исторических актов и документов.


[Закрыть]

Митрополит остановился читать, ибо Екатерину давил хохот.

– Отсмейся, матушка, да и продолжим.

– Нет, чти, давно так не смеялась, чти, не обращай внимания!

«За то, что вы всегда находились при нас, правдивыми, верными и храбрыми нашими боевыми и неизменными союзниками были, даём вам свободно и на вечные времена все земли мира от полуночи до полуденных земель Итальянских, дабы никто не смел жить, ни поселятся, ни оседать, кроме вас. А если кто-нибудь был здесь обнаружен живущим, то будет вашим слугой, и его потомки будут слугами ваших потомков. Дано в новом городе, нами основанной Александрии, что основана на великой реке Нил. Лета 12 нашего королевствования с соизволения великих Богов Юпитера, Марса и Плутона и великой богини Минервы. Свидетелями этого являются наш государственный рыцарь Локотока и другие 11 князей, которые, если мы умрём без потомства, остаются наследниками всего мира».

– Ну а где же здесь, среди этой пошлой безграмотности про русских? Про Сибирь и Камчатку? – спросила Екатерина.

– Тот, кому ты свой вопрос адресуешь, ваше величество, сей подлый и лживый греческий писака давно и прочно скончался. Неизвестно где похоронен и, вероятно, сие никто и никогда не узнает.

Екатерина взяла из рук митрополита бумагу с чешской копией «Дарования» Александра Македонского, тут же обмакнула перо в чернила, написала в левом углу бумаги, поверх священного текста: «Бредятина полная», поставила число и расписалась.

Вернула бумагу митрополиту:

– Будь милосерден, отец Гавриил, сегодня вечером появись у меня на куртаге и поднеси мне при иноземных гостях этот листок. Я его оставлю на моём столе, а сама пойду тебя провожать, да как бы серьёзно с тобой беседовать. Час меня не будет. Шпионов на куртаге хватит, чтобы сию бумаженцию скопировать. А, главное, мою резолюцию. И тем прекратим все эти мерзопакости вокруг русских земель.

– А насчёт Петра Андреевича Словцова как решишь, матушка императрица?

– А он пусть пройдёт по обычному кругу, какой проходят государственные преступники. Сознаться в обвинительной ошибке я не могу, но суд и петля ему не грозят. Пока что…