Текст книги "Издалека долго. Том II"

Издалека долго
Том II
Владимир Ёршъ

Редактор Ершов В.В.

Иллюстратор Ершов В.В.

Дизайнер обложки Ершов В.В.

© Владимир Ёршъ, 2023

© Ершов В.В., иллюстрации, 2023

© Ершов В.В., дизайн обложки, 2023

ISBN 978-5-0060-8231-1 (т. 2)

ISBN 978-5-0060-8230-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Издалека долго
Том II

Тетрадь №3. Война. Мир

Дионис не выдержал и взобрался на чердак, чтобы отыскать фотографии Серафима и Евы, главное, Евы, в которую уже влюбился не видя. Он перебрал хранимое сундуком полностью, и, когда совершенно отчаялся, Ева «выпала» из стопки тетрадей, отложенных в сторонке. Там же нашлись её стихи и дневник. Как и представлял, прамамочка была чудно как хороша. Её глубокий умный и нежный взгляд пронизывал душу. Дионис залюбовался фотографией красавицы тысячелетней давности, а потом медленно спустился в холл. Вдруг молнией пронзила догадка, и он метнулся в гостиную, где висело несколько изображений и портретов родственников, находящихся там ещё до его рождения. Оказалось, фото молодого Серафима в рамке висело в гостиной за колонной. «Почему я раньше не поинтересовался, кто это?», – подумал Дио, читая надписи на обороте портрета. Он снял со стены фотографию капитана и расположил у себя на столе оба такие ставшие очень близкими изображения далёкой удивительной рыбинской пары, ожившей из нутра старого марсианского сундука…

«Не хочется писать о войне», – такой фразой открывалась третья тетрадь о поколении начала двадцатого века. Дионис, не понаслышке знавший войну (первый раз – по окончании Академии – на Феззоле, залитом кровью аборигенов, второй – На Стерхе, где цивилизация деградировала и находилась в аналогичном положении, что и Земля в 1914 году, третий и четвёртый – боевые стычки с иными планетными разумами), отчасти понимал рассказчика описываемых событий.

Что движет к войне? – Алчность, непомерные амбиции, заносчивость и гордыня, эгоизм и желание власти над другими людьми. Развязывание войны обставляется чаянием народа, необходимым ответом на чужое поведение людей другой страны. Причины и повод всегда найдутся. Войны заканчиваются мирными переговорами, которые признают власть одних над другими, и поверженный противник будет считать итоги несправедливыми для себя, готовя почву для реванша. Карта мира постоянно перекраивается, люди гибнут, оружие совершенствуется, чтобы уничтожать и разрушать как можно больше и быстрее. Оно становится мощнее. Идёт бесконечное самоуничтожение, пока космический дом не взорвётся или пока не дойдёт до каждого, что надо объединится общей целью и сделать всех населяющих жителей нужными и значимыми для планеты, без исключения. Утописты в этом не сомневались.

Бог дал человечеству свободу выбора. Надо правильно воспользоваться этой свободой.

…Борис, призванный в авиацию пилотом аэроплана, ехал на поезде в Питер вслед за Серафимом, но им не суждено было пересечься. Он не дождался рождения ребёнка, который вот-вот должен был появиться на свет. Его определили в лётный отряд в районе Галиции. Уже на третий день пребывания он участвовал в разведке и аэрофотосъёмке в составе звена под командованием капитана Скопинцева. Пётр Сергеевич облетал машины ещё во Франции и прекрасно пользовался их техническими возможностями. Авиаотряд насчитывал пять звеньев аэропланов и один дирижабль. Летали на французских «Ньюпорах» и «Фарманах». В конце года в часть стали поступать бипланы И. И. Сикорского «Илья Муромец», и вскоре по инициативе Шидловского была создана Эскадра Воздушных кораблей, положившая началу образования Дальней авиации. Экипаж машины состоял из шести офицеров, при чём штурман тоже носил офицерское звание. Командиром самолёта мог быть чин не ниже капитана, но уже опытному Борису Щаплеевскому доверили одну из машин. Он одним своим видом подходил под стать «Илье Муромцу».

Самолёт мог нести на борту до 25 пудов бомб и несколько пулемётов, обеспечивающих отличную выживаемость команды и воздушного судна. В феврале эскадра разбомбила австрийскую станцию Вилленберг, нанеся противнику существенный урон в живой силе и технике. Борис за проведённую операцию получил «Георгия IV степени». Война носила, в основном, позиционный характер, и у молодой авиации хватало времени на восстановление и подготовку к вылетам.

А Серафима определили в морскую авиацию, интенсивно создаваемую в разворачивающейся мировой бойне. Он служил на Балтике и осваивал гидропланы, сначала английские, с 1915 года – летающие лодки Дмитрия Григоровича: М-5, М-9, М-11 и т. д. Очень не просто оказывалось взлетать и садиться на воду, особенно, когда волнение моря усиливалось из-за ветра или проплывающего корабля. Серафим закончил краткосрочные курсы с присвоением звания лейтенант, что соответствовало капитану второго-третьего ранга на флоте. Лётчики и техники, которых к марту 1915 года уже насчитывалось более девятисот человек при 47 гидросамолётах, обкатывали машины и вылетали на разведку моря. Молодой лейтенант не пропускал ни одного вылета. По вечерам и в нелётную погоду он писал нежные письма и стихи жене.

 
Огонь терзаний не унять,
А цвет той осени угас,
С годами суждено понять
Печаль твоих бездонных глаз.
 
 
На осень праздники и грусть:
То солнце, то дожди и снег,
Невольно замирает Русь
Под шелесты в блаженном сне:
 
 
«Как хорошо молчать вдвоём,
Снисходят божии слова,
Сидим спина к спине, поём,
Любовью жжётся голова»,
 
 
А утром души не разнять,
Сцепились в уголочках глаз…
С годами я могу понять
Той осени, пугливой, сказ.
 

Другое:

 
У тебя Луна на ладони,
У меня Венера в руках,
Нас никто теперь не догонит,
Мы в межзвёздных новых веках,
 
 
Где Земля в прозрачной попоне
И Венера на парусах
Одолела отрезок сонный,
Солнцем видится в небесах.
 
 
Две планеты – пространство стонет,
Нам физический лжёт закон,
Мы Галактику вместе гоним,
Запыхался везущий конь.
 
 
Мы ж спокойно в безмолвии тонем,
Обнимая нежность в руках,
Нам Вселенная дарит пони
Для малышки на облаках.
 

Они базировались в Кронштадте и в Либави, откуда наведывались в столицу. Здесь, списавшись, Серафим и Борис встретились, чтобы вместе отправится в краткосрочный недельный отпуск, чтобы повидать своих детей и жён. У обоих родились мальчики. Бор назвал сына в честь деда Степаном, а Ева назвала сына Георгием. Молодые офицеры обнялись и перед поездом общались в ресторане на Невском. Оба возмужали и смотрелись орлами. Специально не оповещали родных, чтобы сделать сюрприз и не всполошить раньше времени. Красавцы, они привлекали внимание безупречной формой и статью, но они не отвлекались ни на кого – ехали к любимым со столичными и военными подарками.

Ева и Ирина были на небе от счастья, а родственники, собравшиеся вместе у Щаплеевских, засыпали вопросами и гордились офицерами-лётчиками, выпив за их успехи, за здоровье и за победу. Днём сфотографировались на память по отдельности, семьями и вместе. Егор, которому брат подарил трофейный бинокль, а Серафим – кортик, собирался поступать в военно-морское училище. Он чуть не убежал на фронт ещё с пятью сорванцами, но по дороге их сняли с поезда и вернули домой. Раушенбахи находились за границей. Илья Моисеевич носом чувствовал глобальные перемены и позаботился о выезде в Италию, продав неликвиды и оставив наследнице и внукам недвижимость и часть предприятий в Рыбинске и на Волге.

Военное время отражалось везде: на городских пристанях разгружались боеприпасы, артиллерия, амуниция, продовольствие для армии; эвакуировались на судна раненые, отправляемые вглубь страны на излечение, и демобилизованные по состоянию здоровья; медсёстры при лазаретах в белых косынках с красными крестами бросались в глаза в разных частях города; везде движущиеся, гружёные, задействованные и пустые телеги, солдаты в серых шинелях и всюду газеты кричали про войну, для войны и о войне…

Серафим жил у жены. Теперь с сыном их было трое. Какое счастье делить радость на троих! Маленький Георгий спал и ел мамино молоко. Ева не стеснялась мужа при кормлении, но просила, чтобы в эти минуты он ни на что её не отвлекал – у неё было сокровенное минуты общения с сыном. Откуда она придумала такое – уму непостижимо, однако, супруг строго подчинялся таинственному процессу. Днём семья гуляла на бульваре или на набережной Волги. Неделя пролетела – не заметили, точнее, заметили, что назавтра убывать в столицу на дальнейшую службу. Кто бы знал, как не хочется уезжать и расставаться!

В вагон садились втроём. Егор шёл по стопам Серафима на кораблестроительное отделение политеха, так как морским офицером можно было стать лишь имея высшее образование, стаж службы или закончить кадетскую школу. Их провожал весь дом с детьми и соседями. Ребята обещали скоро вернуться с победой. Василий Степанович взял слово и произнёс:

– Служите честно, мы мысленно с Вами, и дай нам Бог увидеться снова. Счастливого пути!

– Счастливо оставаться! Не поминайте лихом! Рыбинск, мы вернёмся!

Поезд тронулся и медленно, с натугой набирая ход, понёс троицу парней в неизвестность. Церкви и домики пропали из виду, и замелькали столбы с проводами, деревья, ёлки да берёзы. Для Егора всё было внове, и искушённые уже старшие ребята по-доброму посмеивались над восторженностью юноши.

В Питере, как обычно, переночевали на Каменном. Как же рады были старожилы и слуги дачи, не передать. Мальчики выглядели бравыми мужчинами, кроме Егора, конечно, но чувствовалось, он парень не промах. Утром добрались до института, показали его будущему студенту и определили абитуриента на кораблестроительный. Общежитие находилось через дорогу. Борис и Егор отправились вселяться, а Серафим зашёл в церковь. Воспоминания нахлынули: венчание, «принцесса» Алиса, новенькие стены и антураж… Серый поставил свечи за здравие живущих и за упокой умерших. Он попытался представить своих рыженьких дочек, но защемило сердце, и пилот морской авиации пошёл искать братьев Щаплеевских, которые ждали его в бывшей комнате Серафима. «Во, и надпись сохранилась: «Грызи, пока грызётся!», – улыбнулся бывший хозяин, и они отправились к землякам, Лепёшиным.

– Боже мой, мои мальчики! – воскликнула Анна Терентьевна, принимая гостей, – а это Ваш брат, – сказала она, указывая на Егора. – Как зовут Вас?

– Егор, – ответил за него Борис. – Он стеснительный, Анна Терентьевна, не то, что мы с Серафимом. Мы его сегодня определили студентом, так что просим любить и жаловать.

– Проходите в гостиную, будем чай пить с моими пирожками.

Ребята ввалились в комнату, которая была гостиной и кабинетом Митрофана Афанасьевича. Везде на полках знакомо привычно лежали рулоны бумаги с чертежами и без, а в углу стоял кульман с разрезами сложной детали, как сразу определили военные, казённика орудия. Митрофан Афанасьевич слегка приболел и работал на дому. Он вышел навстречу молодёжи с шарфом на шее, потирая уставшие руки и предвкушая военные и иные истории.

– Коньячку?! – сказал он, улыбаясь и обнимая каждого парня по отдельности.

– Мы Вам привезли нового помощника, Митрофан Афанасьевич, – сказал Борис и представил Егора. – Он с детства любит технику, чертить и рисовать.

– Что ж, замечательно, молодой человек. Я Вас научу всему, что знаю, – сказал милый старик, и они уселись за стол со скатертью, вышитой руками хозяйки дома. Старики слушали молодёжь, вставляя так нужные всем восклицания и переживая перипетии военных баек.

– Какие Вы молодцы, что не забываете нас, – ворковала старая женщина, довольная приходом молодёжи. – Я уже стала забывать большие компании…

Выпили по стопочке за царя, потом за победу, за здоровье, за Анну Терентьевну. Наступила очередь поведать что-нибудь Митрофану Афанасьевичу. Он задумался.

– Ну, что же Вы замолчали, Митрофан Афанасьевич? – не выдержал нетерпеливый Борис.

– Не давите, – и, вдруг вспомнив прошлое, начал историю.

– А пока она готовит самовар, расскажу я Вам один анекдот, случившийся со мной по молодости, – сел на свой любимый конёк милейший преподаватель. – Знаете, почему я не беру в руки игральные карты? – спросил он, обводя по кругу молодых людей хитрым взглядом из-под пенсне.

– Нет, – ответил за всех Серафим, предвкушая что-нибудь эдакое. – Сейчас он «убьёт» тебя, приготовься, – шепнул Серый слишком доверчивому Егору.

– Ехал я по молодости на перекладных в Симбирск и добрался к вечеру до одной ямской станции, где веселилась компания военных с барышнями, путешествующих в столицу. Шампанское рекой, песни, карты, сальные шуточки… Пригласили и меня сыграть в преферанс. Не томится же одному в номере! Играем, примерно, час, и тут мне приходит сложный пасьянс. Я тормознулся, попивая из бокала искристое, которое-таки пузырьками прямо стучало по моим мозгам, а мне кричат: «Ну, что же Вы, играйте!» В задумчивой концентрации и возникшей отчего-то тишине я так громко и отчётливо выдаю: «Не давите, не давите на лобок!»… Барышень как ветром сдуло, а гусары аж рты разинули. Такого не ожидал никто, даже я. Возникла неловкая пауза, в которой я понял, что ляпнул совершенно непристойное. Морду мне бить не стали, но компания распалась, а я, сконфуженный и проклинающий всё на свете, заперся в своём номере до утра. Молодёжь на следующий день рано умчалась, а я с тех пор не играю в карты, господа, и не пью шампанское!», – закончил подвыпивший любезный Митрофан Афанасьевич.

– С чем мы Вас и поздравляем, – заключил усмехающийся Борис, подливая бесстыжему интеллигентному чертёжнику в рюмку лишнюю порцию коньяка.

Через пять минут Анна Терентьевна уже укладывала на диван «расшалившегося» супруга, а ребята весело засобирались восвояси. До астраханского арбуза, которого они привезли с собой, дело не дошло, но и не важно.

– Егор, вы заходите к нам, не стесняйтесь, я Вас буду кормить вкусненьким, – сказала напоследок Анна Терентьевна, целуя на прощание военных лётчиков и обнимая нового сынка.

– Ты не забывай стариков, – напутствовали на прощание Егора старшие ребята. – Они наши, рыбинские…

Серафим и Борис простились на Варшавском вокзале, выпив на дорожку по маленькой.

– Давай, старик, бей гадов и пиши мне, хоть иногда.

– Я за Егора не беспокоюсь, но ты держи руку на пульсе, тебе тут рядом, – сказал Бор, обнял друга и запрыгнул в отходящий поезд. Серафим отправился в штаб засвидетельствовать прибытие в часть. Он приступил к обычным командирским обязанностям, а на дворе стоял обычный жаркий и душный в Питере август.

День через день устраивались полёты гидропланов. Как-то в воздухе отказал двигатель, и Серафиму пришлось садиться на полутораметровую волну. Приводнение оказалось неудачным, не вышло скольжения по воде, самолёт клюнул носом и перевернулся. Парень с разбитой ногой еле дождался спасательного катера. Его определили в лазарет Боткинской больницы. Тяжело лежать, когда толком нечем заняться: прочитал историю Карамзина, наигрался в шахматы с офицером пажеской гвардии, лежащим с переломом, стихов и писем написал кучу любимой Еве, писал в Париж Сабрине и Сюзанне, а сестрички-медички ходят, заглядываются. Мысли шальные от нечего делать западают в буйную головушку. Выдержал испытание Серафим, выздоровел, снова ударился в службу. Осенью много не полетаешь, погода мерзкая, дожди и ветра холодные, злые-недобрые, но Балтика не замерзала. Пилотов стали одевать в кожаные брюки и плащи, чтобы не продувало тело. Боевых действий не было, но подразделения находились в постоянной боевой готовности, время от времени вылетая на воздушную разведку моря. Часть кораблей Балтийского и Черноморского флотов стали переоборудовать в авианесущие судна: «Императрица Екатерина I», «Император Николай I», «Императрица Мария», «Император Александр I» и др.

Эти аэропланоносцы и ещё два эсминца 26 января 1916 года блокировали турецкий порт Зонгулдак, снабжавший турок углём, и обстреляли их береговые укрепления, а морская авиация бомбила порт с воздуха. Надо было потопить большой транспорт, стоящий в порту, с чем прекрасно справился гидросамолёт лейтенанта Марченко и прапорщика князя Лобанова-Разумовского. При посадке на воду была обнаружена немецкая подводная лодка UB-7, которая пыталась помешать выполнению задания. Её обстреляли ныряющими снарядами и обезвредили. Авианосное соединение успешно возвратилось домой.

На Балтике активных действий враг не предпринимал, и зарождающаяся морская авиация осваивала матчасть и совершала учебные и разведывательные полёты. Серафиму не фартило: при очередном приводнении он «схватил» гребень волны левым поплавком и перевернулся, при чём гидроаэроплан сломало пополам. Ему зажало ступни в тонущей из-за двигателя носовой части, но, разозлённый, он выдернул с болью ногу и выбрался на поверхность, где ухватился за хвост самолёта. Снова лазарет в Боткинской клинике. Если левая нога была пережата, но не сломана, то правую раздробило и вывернуло. Доктора долго колдовали и решили было ампутировать ступню, однако, после серии примочек опухоль спала, и нога начала заживать. Серый после хирургических операций думал, что карьера его закончена – рано унывал. Лечащий доктор обещал: «Погоди, будешь бегать у меня». Где у меня, куда бегать? – Серафим не задавался. Он терпел сквозь стиснутые зубы и надеялся на лучшее. Еве не писал, не хотел огорчать жену, пока не выяснится состояние ноги. В мае он опять был, как огурчик, и рвался в бой.

Два месяца парень тренировал и приобретал лётные навыки, а 6 июля в составе группы морских кораблей на транспортном судне «Орлица» русские вышли на расстояние выстрела до германских береговых батарей. Гидропланы были спущены на морскую поверхность и взлетели в воздух. В 9 часов утра наблюдатели обнаружили четыре немецких самолёта и вступили с ними в схватку. Наши пилоты из пулемётов подбили два вражеских аэроплана, и, когда один приводнился, взяли немцев в плен. Второму германскому самолёту удалось дотянуть до своей территории. День 6 июля (17 июля по нов. ст.) считается Днём морской авиации России. Серафим в бою получил тяжёлое пулевое ранение в грудь, и опять пострадала правая нога, перелом голени. Серафима наградили Георгиевским крестом и с формулировкой «Живучий как кошка» без сознания отправили лечиться в Питер.

Очнулся он через две недели: белая палата, чёрно-белая медсестра, голова кружится. Серый снова впал в забытьи. Через три дня, открыв глаза, увидел перед собой ангела в девичьем обличье. Ангел что-то говорила, но он просто смотрел в её зелёные, словно вода в Волге, глаза, и не шевелился – не хотелось. Он не чувствовал сил. Потом Серафим стал осознавать, что не умер, а красивая девушка – это сиделка в его отдельной палате. Ему сочинилось:

 
Ест метель липучей пудрой,
Яркий пых —
       в тумане стены,
Белый катафалк и утро,
Я на них, как на арене.
 
 
Белая рубашка смята,
Лязг металла режет уши,
Вьются белые халаты
По мою больную душу.
 
 
На приборах волны света,
Кислород из аппарата.
Ищет зазеркалье: «Где ты?»
Спрашивает ангел: «Как ты?»
 
 
Ртутные зажимы, скальпель,
Кровь из застарелой раны,
Нашатырь, прозрачность капель,
Вата гнойная в стакане
Вместо спирта —
            Вид убогой…
В белую везут палату.
Как за пазухой у Бога,
В тишине лежу стократной…
 
 
Белый потолок и небыль,
Белая постель как поле,
А над ним
         Метель и небо
И вселенныя застолье.
 

– Слышите меня? Как Вы? – спросил нежный несколько детский голосок. Серафим открыл глаза и снова увидел ангела. – Вам плохо? Если плохо, помотайте головой. Ах, нет. Ну, слава Богу, почти месяц в беспамятстве. Вы бредили: звали какую-то Еву и кричали, чтобы не трогали рычаг.

Она помолчала, а потом с улыбкой выдала:

– Я Ваш «рычаг» не трогала, но могу, – она протянула руку, и Серафим невольно вздрогнул, чуть согнувшись. – Вот я проверила, что Вы ещё живой, и Ваши рефлексы вполне заметны. Вы потеряли много крови и веса, но я Вас выхожу. Обещаю.

Она мягко поднялась (она как-то всё делала плавно и мягко) и вышла с высоко поднятой головой. Серафим также медленно и плавно погрузился в сон. Ему снились зима, Рождество и Ева, улыбающаяся и манящая. На следующий день девушка принесла таз горячей воды и губку. Она бесстыдно сбросила одеяло, раздела недвижимое «имущество» и обмыла его тело со всех сторон, натирая и пошлёпывая. Затем она сменила постельное бельё на хрустящее и белоснежное, дала выпить раненому полстакана какого-то чудодейственного бальзама и, забрав грязное бельё, гордо удалилась прочь, бросив напоследок:

– Исхудал, но были бы кости и рычаг, и мы перевернём Землю!

– Пафосная, но дельная, – отметил мужчина, ощущая прилив энергии и падая в бездну сна.

Он выспался к 4 утра и рассматривал тени от фонаря за окном, не представляя, какой сейчас день, месяц и год, не понимая, хочет ли он жить и почему не может пошевелиться. Дверь приоткрылась, и со свечкой в руке подошла плавная красотка, которая обрадовалась и заявила:

– Так Вы не спите, замечательно. Я буду Вас кормить ещё горячей жидкой пшёнкой. Вы любите пшённую кашку? – Не дожидаясь ответа, она принесла свёрток в одеяле, раскутала его, достала кастрюльку и поставила на тумбочку в изголовье Серафима. Она подула на ложку с дымящейся кашей и поднесла к губам лётчика, который осторожно проглотил содержимое.

– Ещё пару ложечек и хватит пока, – сказала девушка. – А «рычаг» неплохой, – подразнила она, уходя и проведя пальчиками в припрыжку по интимному органу парня. Он опять слегка сжался от прикосновений. Серафим снова заснул, словно провалился, а по телу распространилось пшеничное тепло. Кстати, волосы у неё были пшеничного цвета, густые, упруго выбивающиеся из-под косынки с красным крестом. Её звали Анастасией.

 
Изящна в спаленке своей,
Раскроешь жгучие объятья,
Не высказав прощений внятных,
Тебя я обниму нежней.
 
 
Ты трепетна в пучине дней,
Тревожишься девичьей статью,
В полупрозрачном белом платье
Ты – нежность, и уже ясней
 
 
Я понимаю, что верней
Мне не любилось – это плата
За бесконечные растраты
Эмоций, разума сильней.
 
 
Что слава, замки, свод корней? —
Стихии гневны, но навряд ли
Они не повернут обратно,
Когда соприкоснутся с Ней.
 
 
С любовью ты зари милей,
Которая восходит штатно,
Если душа бытьём занятна,
И слов испортился елей.
 
 
Молю, будь тоньше и вольней,
Я изменю вселенной даты,
А ты склонишься у кровати
И станешь для меня родней.
 

Она сидела на табурете в ногах больного Серафима и читала журнал по химии.

– О чём пишут? – тихо спросил Серый.

– О, говорящий лётчик! Это даже интересно. Пишут о …рефлексах мужского организма на обнажённое женское тело, – соврала «Пшёнка», как окрестил её Серафим, и не покраснела. Отнюдь! Она скинула платок, тряхнула волшебными волосами, расстегнула платье сзади и медленно оголила бюст.

– По Вашим расширенным зрачкам вижу, что реакция нормальная. О, и «рычаг» приподнялся, – весело сообщила медицинская бандитка. – Пока рано Вас серьёзно беспокоить, но хочу сообщить. Так как я вытащила Вас с того света, Вы принадлежите мне, и я могу делать с Вами всё, что захочу. Вам понятно?

– Да, – мотнул головой Серафим. Что ж тут непонятного! Против женской непостижимой логики отсутствуют здравые аргументы.

– Какой понятливый мужчина! Право надо быть осторожнее, а то влюблюсь ненароком, – промолвила соблазнительница, возвращаясь к дежурному образу медработника. Она шикарно вскинула волосы, надела косынку, «зашторилась», открыла дверь, отодвинув шпингалет, и вышла за обедом, который готовила дома на Выборгской улице.

– От неё не убежишь и не спрячешься. Надо сказать ей, кто такая Ева, потом я не просил спасать меня… Для Анастасии, похоже, это всё слабые доводы, – догадался Серафим, блаженно засыпая. Интересно, что больные всегда мудрее здоровых.

– Знает, что я пошла за едой и дрыхнет, – начала она зудеть, когда раненый очнулся, – остынет же!

«Пшёнка» стала кормить его, и вдруг почувствовала его руку, нежно сжимающую её бедро. Девушка покраснела, но почти мгновенно попыталась принять наглую маску распутницы. Тогда Серафим переместился к её упругой груди.

– Та-а-ак, – сказала хищница и поцокала закрывать дверь…

– Я знаю, что ты счастливо женат, у тебя семья, сын, – вдруг призналась Анастасия, лёжа голышом рядом в постели. – У меня нет семьи и вряд ли будет, потому что я застудилась, когда на Неве провалилась случайно под лёд и долго не могла выбраться. Доктора поставили на мне крест относительно детей. – Горячая слезинка соскользнула с её длинной реснички и прокатилась по рёбрам Серафима.

– Ты выздоровеешь и укатишь далеко, забыв о бедной Анастасии, – прошептала жалобно девушка, а мужчина прижал её как мог и поцеловал красивые волосы.

– Будет и у тебя счастье, Пшёнка, – тихо, но твёрдо скорее не промолвил, а приказал он.

У Серафима появился аппетит, и медсестра приносила каждый раз количественно большие порции, а неделей позже неожиданно для себя с жадностью уплела бабушкины пирожки с луком и с яйцом, почувствовав внизу живота, будто проросла… Она не вышла в лазарет и перестала выходить на связь, боясь спугнуть нежданный дар Божий, а Серого через день выписали на реабилитацию в военный пансион на станции «Горская», откуда он, наконец, сообщил родным и друзьям о ранении, о выздоровлении и о том, что думает перейти в морской флот. На воде спокойнЕе. Серафим записался на курсы капитанов и ждал рассмотрения своего дела у командования.