Текст книги "Русские богатыри"

Считая, что враг его попросту боится, он решил действовать в одиночку. Ему даже в голову не могло прийти, что его просто дурят, заманивают, отделяют от основного войска. Что Субудай просто играет с ним в поддавки. Что все эти победы были из разряда тех, за которыми наступает гибель.

Но, видно, правду говорят, что когда Бог хочет наказать, он лишает разума. Мстислав Удатный уже давно решил не ждать отставших от него со своими полками тёзок, а отважно выйти в поле и до их прихода обратить в бегство монгольскую орду и потому с безоглядной поспешностью бросился вперёд, напрямки в расставленные на него сети.

– Смелый найдет там, где робкий потеряет, – так рассуждал галицкий князь. Риск придаёт остроты.

Всё случилось как он и хотел, да только повернулось против него. Все его проделки вернулись ему бумерангом, и то, что он сеял – взошло, созрело и дало свои плоды, только момент был для этого совсем не подходящий. Видимо, Бог, который действительно отзывчив на горячие просьбы, часто насмешлив.

Утром следующего дня всё и началось. Солнце ещё ничего не успело окрасить своим нежным светом, как галицкие полки и полки его союзников задвигались, негромко лязгало оружие, и на переправе возникла небольшая возня. А через час на том берегу реки, где стояло русское войско, уже никого из тех, что располагался рядом с Мстиславом Удатным, не было, отряды скрылись из поля зрения, продолжая свой путь в степь, а воды Калки старательно смыли все следы.

Перейдя речку и вновь как следует утвердившись в седле, Мстислав усмехнулся и, вздернув плечо, гордо оглядывал своё войско. Было чем гордиться. Дружинники, бородатые загорелые дядьки в добротных кольчугах и шлемах, с мечами, сулицами и луками, для которых вся жизнь – борьба, проезжали перед его очами. Следом позванивали уздечками, резвя своих коней, двигались половцы. И замыкали всё это великолепие пешие колонны, уверенные в себе настолько, что только сумасшедший мог встать у них на пути. Впереди их должна была ждать только победа… Но из летописей мы уже знаем, что это было не так.

Чтобы оценить талант того или иного полководца, не нужно много критериев. И уж если ты не можешь по-человечески выстроить операцию, тем более такую простую, то ты кто угодно, только не командир и уж тем более не полководец. Как говорят французы: характер – это судьба. Мстислав всегда полагался на удачу, а не на умение и расчет, он был в первую очередь политик, воин лишь по необходимости. Его стихия как полководца была когда лоб в лоб, не уклоняясь, а дальше – у кого сил больше. Планирование боя никогда не было его сильной стороной.

Что произошло на Калке? Что привело к разгрому? В первую очередь полная неуправляемость войсками в бою. Каждый воевал по собственному усмотрению, как хотел, как умел, как мог. Какой тут общий план, какие установки, какое взаимодействие войск в бою? Полный раздрыг и анархия.

В истории можно найти немало упущенных побед, но таких, за которые до слёз обидно даже сейчас, спустя столько веков, можно посчитать на пальцах одной руки.

Ошибки, допущенные галицким князем, слишком ясно видятся нам теперь, и допущены они именно Мстиславом. В этот раз переложить свою вину на чьи-то плечи не вышло даже у такого говоруна, как он. Единственное, что сделал галицкий князь, это дал противнику бездарно перебить тысячи доверившихся ему людей. Да, большинство из них избрали военное ремесло, и им положено помирать в бою по должности, такая профессия, но смерть смерти рознь.

Катастрофа, случившаяся с войсками Мстислава Удатного и его союзниками-половцами, осталась скрытой от глаз как Поповича, так и обоих Мстиславов: Черниговского и Киевского. Им не удалось увидеть, как половцы, сорвавшись по своей инициативе всей конницей с места, атаковали монголов, как войска вводились в начавшуюся битву по частям и разрозненно, как отвага и доблесть русских воинов не могли одолеть железную дисциплину монгольских туменов, как Мстислав Удатный, торжествуя победу, под чёрным, вышитым золотом знаменем лично повёл в атаку свою дружину, надеясь этим ударом сломить хребет врагу и снискать лавры победителя, и как изменилось его лицо, когда в оголённые фланги ударила свежая вражеская кавалерия. Им было не дано видеть, как их недавние союзники-половцы, ещё совсем недавно такие грозные, хищные, безжалостные и отважные, улепётывали со всех ног с поля боя, спасая свои жизни и круша и сметая на своём пути всё, включая русскую пехоту.

Пока одни русские гибли в степи, другие ещё только продирали глаза.

Когда утром обнаружилось отсутствие Мстислава Галицкого, его друзей и половцев, киевский и черниговский князья повели себя совершенно по-разному. Черниговский Мстислав, боясь, что все трофеи соберут и поделят без него, дал приказ срочно собирать лагерь и готовиться к выступлению. В отличие от суеты в лагере черниговском воинский лагерь киевского князя никакой спешки не проявлял, скорее проявлял полное безразличие к происходящему. Мстиславу Старому надоело гоняться по степи за монголами, за половцами, за Мстиславом Удатным, притом цели можно было переставлять в любой последовательности. Он не мальчик. Своим утренним манёвром галицкий князь нарушил последние рамки приличия. Поэтому киевский князь выступать в поход не собирался, чем несказанно огорчал Поповича. По этой самой причине богатырь был не в духе с самого утра, и это было не от нехорошего предчувствия или озарения, а по причине сугубо личной. Он остался куковать в лагере, когда все уже перешли речку. Испытывая потребность борьбы, богатырь нервничал и раздражался, сейчас он был похож на льва в клетке, которому забыли дать мяса.

В этот самый момент будто специально для того, чтобы его ещё больше разозлить, черниговские полки стали переходить Калку в брод. Тут и полоснула богатыря мысль, несерьёзная в силу своей маловероятности, но крайне неприятная в принципе. Что налети сейчас на черниговцев степная конница, они окажутся в крайне опасной ситуации, проще говоря, беспомощны, как младенцы. Даже охранные отряды вперёд не выслали и не выставили, как торопились. Что за горе-вояки!

Исчерпав запас занятий, он вперился взглядом в степь, всматриваясь в даль, будто чуял – вот-вот должно ему что-то открыться. И точно. В поле его зрения появились слаборазличимые за дальностью фигурки. Они быстро увеличивались в размерах. Что-то в их движениях было не так, что-то смущало и беспокоило. Когда они немного приблизились, то стало ясно, что они бегут, и это были не татары, а половцы. Не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, что произошла катастрофа, что каждый спасается, как может. Кроме того, раз столько народу бежит, значит, так и надо, значит, это правильно… Неужели разбиты?! Да быть того не может!!!

Половецкая конница стремглав летела к переправе чёрной тучей, сзади, отставая всего на чуть-чуть, с горловым заливистым кличем летели вскачь монгольские нукеры. Всей кучей они влетели в черниговцев, которые не успели даже построиться в боевой порядок, как были опрокинуты в реку.

Теперь Поповичу нужно было срочно готовить оборону собственного лагеря.

– Худо, ой худо! Доигрались! Оно видно: счастье наше собаки съели… Мать твою!

Он стоял на холме и, глядя на этот позорный разгром, морщился, кусая от бессилия губы, и слезы текли по его щекам. Он пытался не слышать хриплого карканья Мстислава Черниговского и его воевод, все еще стоявших лицом к врагу… Кругом бежали. Бежали позорно, роняя оружие; падая на колена и прикрывая руками головы, ждали ударов татарских сабель. Позор!

Да разве уйдешь на безлесье от сытых коней?!

Но не один Попович от этого зрелища ошарашился. Мстислав Старый, так тот вообще чуть не умер от инфаркта. Сначала тоже глазам своим не поверил. Разве могут монголы гнать русских, а не наоборот? Такое только в кошмаре может привидеться!

– Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй! – только и повторял киевский князь, забыв все другие слова.

Что произошло, где была допущена роковая ошибка и в чем?

Однако в этой сложной обстановке киевский князь в истерику не впал и головы не потерял. Видя со своего холма всё происходящее, Мстислав Старый держался одной рукой за сердце, а другой, сжатой в кулак, грозил непонятно кому, то ли Мстиславу Удатному, то ли монголам.

Попович буквально подлетел, а не подбежал к Мстиславу.

– Рубят нас по одному поганые. И ты не пойдёшь их выручать?!

– Кого?! – удивился Мстислав. – Ты что, сам не видишь, что их уже не спасти!

– Самому спасаться, когда брат твой гибнет, тоже грех, и грех непростимый!

– Ты же сам всё видишь, сокол. Как только мы спустимся, нас просто сметут. И их не спасём, и сами попусту головы сложим.

– Эх! – прочертил в воздухе черту кулаком Попович.

Над Мстиславом Старым можно было потешаться сколько угодно, но трусом он не был, а был он в этой степи единственным, кто дал врагу настоящий отпор. Он оказался умнее их всех, глупых храбрецов, напрасно сгинувших в этом роковом споре!

Надо сказать, что зло думал киевский князь не только о врагах, но и о Мстиславе Удатном. Во многом виноват был галицкий князь. Если бы он не спешил, если бы дождался двух своих собратьев, шедших за ним по пятам от самого Киева, если бы они объединились, то сейчас не они, а монголы бежали бы с поля брани. Сгубило всех Мстиславово честолюбие. А ведь все могло бы быть совсем иначе.

Скоро всё внизу было кончено.

Монгольский полководец шагом ехал на своём маленьком мохнатом коне по полю битвы, озирая горы трупов. Сколько тут их? Сотни? Быть может, даже тысячи?

А навстречу ему гнали нестройную толпу обезоруженных, израненных пленных. В ожидании приказа остановились.

То, что сказал монгол, с возвышенности было не слышно, да и непонятно, но суть приказа, судя по дальнейшим действиям охраны, была такова:

– Приказываю перебить всех оставшихся пленных!

Тотчас толпу пленных окружили конные и начали рубить безоружных, точно мечущееся, загнанное зверье. Через несколько минут всё было кончено. Только вороны с утробным карканьем припадали к телам на своём вороньем черном пиру, а когда приближались люди, лениво перелетали на новое место.

Казалось бы, бой окончен, и победившие татары, как их называл Мстислав Удатный, подобно всем степнякам соберут свои кровавые трофеи и уйдут восвояси. Но монголы отличались от всех степняков, с которыми имели дело на Руси раньше. Они должны были уничтожить противника целиком. Всех до единого!

Поэтому вскоре, оставив у подножия возвышенности своих скакунов, монголы полезли на штурм киевского лагеря, который, по их мнению, должен был быть деморализован увиденным.

Отсюда, с холма хорошо были видны все приготовления монголов. Даже не глядя вниз, а по сосредоточенным лицам воевод было ясно, что сейчас пойдут на приступ.

И действительно, фигурки внизу пришли в движение и стали приближаться. Стрелы густо падали на разделявшие бойцов преграды. Уже слышался звон мечей и копий. Дело дошло до рукопашной.

Нападающих сразу же постигла неудача.

Другие плюнули бы на все и ушли, но татары ещё несколько раз пытались взять штурмом киевский лагерь, и каждый раз их ожидала неудача. Под опытным руководством бывалых воевод лагерь удалось отстоять. Монгольские военачальники: Черкан и Тешкан, оба в расцвете сил, оба – кровь с молоком, лично водили своих людей в атаку. Но и это не помогло.

Вслед отступающим монголам с холма нёсся оглушительный гогот:

– А побили мы их, чертей!

Накопившееся нервное напряжение нашло выход. Оказалось, что этих страшных кривоногих бесов, растоптавших лучшие русские полки, можно бить. И бить крепко.

Сбивчивы и противоречивы были мысли Мстислава Старого в эту минуту. Он озирал с высоты холма поле победной для него схватки, но даже сейчас его не оставляло чувство надвигающейся катастрофы. Точнее сказать, оно захватывало его. Сейчас им удалось удержаться и скинуть врага, а что будет дальше?

На холме лежали трупы врагов, а в степи у его подножия горели костры, их было очень много, так много, что горизонт светился, будто только что зашло солнце. В пламени костров суетились маленькие темные фигурки, слышались чужие гортанные крики…

Уходить обратно в степи монголы явно не собирались. Они были настойчивы и упрямы.

Началась осада. Как назло, в эту пору стояла жара. Солнце плавилось, истекало жаром почти над самой головой. И не было от него укрытия. Только текли, истончаясь, высокие призрачные облака, да коршуны, недвижно распластав крылья, парили в вышине.

Дело принимало дурной оборот. Перспективы радости не представляли. Пробиться без боя монголы не давали, а потому выход из лагеря даже всем войском грозил большими неприятностями. На что способен враг, в русском стане уже хорошо себе представляли. Но оставаться долго на вершине этого холма тоже не представлялось возможным. Жару ещё можно было перетерпеть, а вот отсутствие воды – нет. Даже когда ставили лагерь, никому не могло прийти в голову, что они окажутся в длительной осаде и без всякой возможности добраться до реки, которая протекала поблизости. А сейчас близок локоток, да не укусишь!

Палит. Губы запеклись. Едкий пот заливал глаза, щекотно тёк по спине. «Водицы бы испить. Студёной, – подумал Попович, отирая тыльной стороной ладони горячий пот с лица. – Полжизни отдал бы за глоток грозовой воды».

Заняться было нечем, и все, за исключением часовых, точили оружие и чинили доспехи, готовясь к новой встрече с врагом. Только мокрые физиономии блестели на солнце.

Войско впало в уныние и начало терять надежду: вылазки ни к чему не приводили, а еда становилась все хуже и хуже. Но самое главное, кончалась вода. Надежда только на то, что монголам надоест эта бесконечная и бестолковая осада раньше.

И вот, когда стало уже совсем невмоготу, на склоне холма показался всего один человек, он неторопливо поднимался в гору, активно размахивая белой тряпкой, которую держал высоко над головой. Парламентёр. Дождались. Раз враг идёт на переговоры, значит, есть шанс договориться. С этого все всегда и начинается! С примирения.

Однако жизнь устроена так, что к каждой ложке мёда неизменно добавляется бочка дёгтя, даже если в ней совсем не нуждаются.

Парламентёр был выбран Субудаем из славян, это был вождь бродников, что воевали на монгольской стороне, и звали его Плоскиня.

Встав перед киевским князем, как лист перед травой, он откашлялся, напуская на себя важность. Плоскиня принадлежал к числу тех людей, которые производят впечатление абсолютной лживости ещё до того, как они откроют свой рот. Договариваться с ним о чём-то имело смысл только в случае крайней необходимости. Такие продадут за полцены, и сделают это весьма охотно.

– Уж прости ты, не гневайся, князь, что пришёл незваным. Принёс я тебе предложение от великого полководца Субудая о мирном соглашении.

– Кто будешь-то? Как звать-то тебя? – спросил Мстислав Старый, снимая с пальца золотой княжеский перстень и с любопытством поглядывая на запыленное дорогое платье пришельца. Кожаный пояс с чеканными узорами из серебра красиво стягивал его стан.

– Да ты не из простых, видно? Боярин, чай? – продолжил допрос князь, хотя больше всего в этот момент ему хотелось стащить с себя горячие сапоги, переменить сорочку.

– Я предводитель бродников, зовут меня Плоскиней. От кого я пришёл, я уже сказал. Предлагает вам хан беспрепятственный проход в родной Киев при одном лишь условии. А условие это таково: должны вы спуститься с этого холма, оставив там всё оружие и, само собой разумеется, весь обоз.

По идее, ответ киевского князя должен был быть лишь один: «Как смеешь ты своим нечистым рылом…» и далее импровизация по тексту, но подстраиваясь под ситуацию, Мстислав Старый решил себя перебороть и выслушать, что ещё скажет бродник.

Плоскиня же смолк, ожидая ответа, которого не последовало. Тогда бродник продолжил говорить, выкладывая разом все:

– Предупредить тебя хочу, князь, вовремя не согласитесь, будет только хуже. Гнев лютый у него на вас был, да отошёл, уважает Субудай храбрость, много вы его батыров уложили, а пойдёте на мир, он ко всем будет милостив. Он не аспид какой, а настоящий воин. Он клянётся, что не прольёт, в случае согласия, конечно, ни единой капли вашей крови!

Сказал все и теперь почуял, что от этих нескольких фраз взмок, словно от долгой, хитро построенной речи. Вынул полотняный плат, отер лицо и стиснул плат в кулаке.

– Ты сдурел, сложить оружие? Они убивали всех подряд! На этих условиях мы не можем принять предложение, – сказал как отрезал Мстислав.

– Это ваше окончательное решение? – переспросил Плоскиня, будто не понял мысль князя.

В случае невыполнения задания или его провала Плоскиня становился крайним, его головой пожертвуют в первую очередь и без всякой жалости. Или кожу сдерут с живого, или колодкой уморят, или по-иному как ни то… На это ордынцы мастера! Субудай не жалует неудачников. И потому он пустил в ход хитрые посылы, увертки и подходы, чтобы любыми судьбами заставить их, уговорить, умолить согласиться.

– Они уже покорили полмира. В мужестве им не откажешь. Ничего им не объяснишь, ничем не вразумишь! К тому же их вера требует крови врагов! Они даже спят при оружии, а живут только войной да охотой, и нет для них ничего более. Норов у них пёстрый. И не так уж они жестоки в бою. В бою – кто не жесток! И ещё. Учти, князь, одно, главное, Субудай два раза предлагать не приучен, – сказал Плоскиня, пытаясь втолковать князю, что даже в этих печальных обстоятельствах есть повод для оптимизма и ещё существуют возможности, при которых они и монголы могут с приятностью разойтись. Все окончится счастливо, очень счастливо для обеих договаривающихся сторон! Всем ещё может быть хорошо!

Попович всё это время находился неотлучно при князе. С первой минуты беседы ему хотелось взять посланца за грудки и, приподняв его над землёй, потрясти хорошенько, а затем сбросить прямо с этого каменистого холма головой вниз. Он всё больше хмурил брови, слушая речь бродника, и даже знаками пытался показать князю, что пора прекращать беседу, но под конец не выдержал и, нарушая все приличия и этикеты, гаркнул:

– Врёшь, перемётная сума! Чёрт говорит устами твоими!

Плоскиня готов был уже обидеться, но понял, что не по рангу.

– Чёрта тебе вспоминать с руки, но нынче только Бог тебе поможет, – повернувшись лицом к богатырю, хрипло прокаркал он пересохшими от зноя губами. Пот градинами сбегал по его челу. В круто сведенных скулах даже сейчас проглядывался зажатый до часу бешеный норов.

– То, что они нарушают слово, злонамеренная клевета! Вот тебе святой истинный крест!

Плоскиня быстро утомился ролью дипломата.

– Соглашайся, князь. Всё одно окажетесь в его власти. – В глазах Плоскини в этот миг можно было прочесть понимание и сочувствие.

На этом князь поднялся, разговор оборвался. Да и так уже было сказано всё, что нужно.

– Завтра я вернусь за вашим ответом, – только и сказал бродник на прощанье.

Это были обычные слова, неписаные установления, соблюдаемые при приеме послов. Настоящего разговора еще не состоялось.

Уяснив себе бесполезность дальнейшей стойкости, киевский князь созвал военный совет. На долгие размышления времени не было, приходилось принимать решение.

– Худо дело, бояре, – сказал он им. – Все вы знаете наше положение. Крах великого дела уже свершился. Замыслы разрушены. Что случилось там, у Мстислава, мы можем только гадать. Ясно одно. Мы проиграли. И нет этому оправдания. Но теперь мы начинаем винить в этом друг друга. Вновь. И вновь каждый за себя и каждый сам по себе. Надо уступить. По крайней мере сейчас.

Однако как только князь кончил, Александр сделал самое покорное и незлобивое лицо, которое он всегда делал, когда был в корне не согласен с кем-либо и не собирался ни в чем ему уступать.

– Битва не проиграна, пока враг не одержал победу. Разве степняки никогда не бегали от нас, даже если их было намного больше? Выдюжим, не впервой!! – осклабясь, ответил Попович, думая, что отвечает за всех.

Мстислав поморщился, голос был хриплый.

– Что мы решаем здесь? О чем спорим? Даже если мы и сумеем оборониться, что само по себе нелегко, то не сегодня завтра останемся без еды и воды. Одна надежда на Бога. Помощи ждать неоткуда. Надо соглашаться на их условия, пока они нас уважают, а может, даже и боятся. Я думаю, мы примем это предложение. – И все присутствующие готовно закивали головами в ответ на его слова. Попович в очередной раз остался в гордом одиночестве. Так судьбоносное решение было принято.

Чему поверил киевский князь? Это была не просто трусость, боязнь страшного врага, а нечто иное. Понимал ли он сам, на что пошел?

Просто ситуация казалась для него настолько безвыходной, что он всем сердцем и душой хотел верить в искренность клятв главаря бродников. Отбрасывая всякую логику, он доверил свою судьбу в руки человека, о чести, совести и достоинстве которого не имел ни малейшего представления, забывая при этом, что излишнее доверие часто открывает дорогу самым низменным инстинктам.

Но ведомо ли кому, на какой тонкой нити порой висит его судьба?

Пришедший на следующий день за ответом Плоскиня не удивился бы, последуй отказ, но киевский князь ответил согласием. Теперь бродник чувствовал приятную раскованность, что и для него всё обошлось, раз переговоры прошли успешно.

– Я рад принятому тобой решению. Мы же не какие-нибудь татары, и вера у нас, князь, с тобой одна – христианская.

– Ну, смотри, чтобы всё по уговору было.

Гордые достижением договорённости и тем, что им удалось уцелеть, избежать худшего, князья расслабились. Выход из лагеря назначен был на утро следующего дня.

Коротка летняя ночь. Только искры костров, кружась и затухая, летели ввысь золотой метелью и исчезали во тьме, да стража переговаривалась негромко, будто бы боялась, что её могут подслушать.

Что думалось Поповичу в тот самый момент? О том, что скоро гусляры-песенники достанут свои гусли и понесут по всей Руси худую славу о неудачном походе. Не ту, о которой он так долго мечтал.

– Вот и опозорились мы на весь крещёный мир. – Он пригладил густые волосы, воткнув в них, будто вилы в копну, растопыренные пальцы. Не спалось. Без всякой на то надобности пошел проверил часового. Снова лёг. Прикрыл глаза и представил себе завтрашнее позорище, когда придётся бросить свою гордость вместе с оружием под ноги хану, а над ним от горизонта до горизонта чернело усыпанное звездами небо. Подложив руки под голову, он уснул наконец, не успевши домыслить иного. Чем-чем, а бессонницей он не страдал никогда.

– Ты им доверяешь? – спросил утром друга Тимоня. – Эти удавят и не воздохнут.

– Тогда бесчестье упадёт на их головы

– Да… но если им всё равно? – глухо пробасил побратим. – Нет ли тут какой ловушки, Лександра?

– Божьей воли не переможешь, Бог не выдаст, зверь не съест.

Но тревога запала в сердце.

– Все ли исполнил по уговору? – спросил Александр князя, не видя бродника. – Уж не хитрит ли Субудай? Не зло ли замыслил?

Завтракали без аппетиту, после чего стали строиться в выжидании. Неясность будущих перспектив нарушала душевное равновесие. Телеги раздвинули.

Оруженосец стоял перед Мстиславом, благоговейно держа перед князем на вытянутых руках меч.

– Нет, друг мой, ныне мне меч без надобности. – И, углядев за плечом полную готовности рожу стремянного, приказал: – Коня!

Ему подвели оседланного вороного. Скорбная усмешка тронула его губы. Даже конь будто бы был в трауре.

Красивые кони в дорогой изузоренной сбруе съезжали с горы, мимо сваленных здесь же мечей и копий, за ними следом гуськом шли пешие. На лице князя застыла маска горького и неуверенного достоинства. Он ехал шагом, опустив повода.

Выражение злобы и безнадёжности на лицах русских воинов, нестройной цепью покидавших своё прибежище безоружными, лучше всего отвечало текущему моменту. Нехорошее предчувствие вновь зашевелилось у Поповича, когда он увидел всадников в полном вооружении по обе стороны от прохода, а глядя на их лица, оно только укрепилось. Он напряжённо следил за их действиями.

Недвижимые телохранители, исполинского роста, с бычьими шеями, в сверкающих на солнце шишаках, прикрыв грудь круглыми щитами, держали копья остриями вверх. В прищуренных глазах угроза. На своих конях они высились по обе стороны прохода. Их рожи выражали самоуверенность и решимость людей, не раз и не два ломавших волю противника, или жертвы.

– Что-то их тут много?! – с сомнением сказал Тимоня Александру.

Показался и сам монгольский полководец. На голове Субудая отороченная пушистым мехом глубокая мягкая шапка. Раскосые глаза дрогнули от удовлетворения. Сказывали люди, что лют Субудай, что нравом он хищный зверь, хуже зверя, что тяжела его рука и не знает он жалости к побеждённым, да только кто те сказы в русском стане слышал. И правда, душа у Субудая суше сухого дерева. Для него всегда было большим соблазном убить невооружённого или разоружённого человека, не желающего сломиться морально, в то время как сам он вооружён до зубов, и он не устоял.

Сейчас ему не так важна была сама победа, как победный шум вокруг нее.

– Убейте их! – неприятным тенором прокричал Субудай.

И началось. Безоружные ратники пятились. Копья кололи со всех сторон. Везде был крик страха и боли, отчаянные стоны умирающих, фонтанами брызгала кровь. Монголы хохотали. Резали мечами. Секунды растянулись и сделались длинными и ёмкими.

Тимоня Резун коротко ткнул ближайшего монгола в зубы, и пока у того было темно в глазах, отобрал саблю и теперь крушил ею направо и налево. Он дрался как обезумевший. Рассек мечом какого-то неосторожного сотника, взмахнул еще раз – и двух воев как не бывало. Вокруг него было около полудюжины врагов, но нападать самому на него никто не спешил. Один из всадников, пользуясь тем, что его не замечают, заехал сзади и рубанул наотмашь, правая рука богатыря, в которой была сабля, упала на землю, срубленная начисто по самый локоть. Тимоня зашатался, монгол оскалил зубы.

Тимоня опустился на колено, грудь вздымалась тяжело, кость торчала из раны красным концом наружу. Он уже знал, что сейчас умрёт. Он закусил губу и потянулся левой рукой к сабле, валявшейся совсем рядом. Пальцы успели стиснуть рукоять, скользкую от крови. В этот момент ему на шею обрушился удар меча.

Попович ничем не хотел уступить своему побратиму, тем более в последние минуты жизни, к тому же отчаяние и стыд удесятеряли силы, которых и без того было некуда девать. Он ринулся на врага. Его пудовые кулаки сами по себе были серьёзным оружием. Со стороны это выглядело так, как будто чемпион мира по боксу в тяжёлом весе ворвался в группу необученных новобранцев. Он слышал только хряск костей и вопли ужаса вокруг себя. Он сам бросался на татар, повергая на землю. Он хохотал дико и радостно, как безумный, чувствуя, что хотя бы умрёт с честью. Монголы трусливо пятились! Но за всем не уследишь, два копья ударили своими острыми жалами в спину. Он всё ещё стоял мощно и красиво, потом качнулся вперёд и упал, не подгибая коленей. Земля вздрогнула.

– Зазря, – только и успел произнести он, и душа его покинула тело.

Участь киевского князя была не менее печальной. Он был взят в плен, и его привели к Субудаю как есть, в разорванной и запятнанной кровью рубахе. Монгольский полководец сдержал данное Мстиславу слово, он решил удавить его, не пролив при этом крови князя. Киевского властителя и его приближённых бросили на землю, а сверху положили на них настил из досок, на котором Субудай со своими воинами уселся пировать. Этим кровавым пиром завершилось первое противостояние Руси и монголов, тогда ещё никто не мог бы предположить, что растянется оно на века.

Битва на Калке навечно осталась в памяти народа, а вот имя славного богатыря, растратившего в ней свою жизнь, постепенно выпало из неё и навечно перекочевало в сказки, где и осталось до сих пор.