Текст книги "Русь против половцев"

Нет! Князь Мономах был из иного теста! В тот самый момент, когда противники, казалось бы, загнали его в угол, когда оставалось лишь обиженно бухтеть на судьбу, князь проявил находчивость и дерзость! Нюх бывалого вояки подсказал ему пусть и рискованное, но всё же единственное решение проблемы. Как только последние надежды на мирное урегулирование проблемы растаяли, он тут же начал действовать. А надежды растаяли скоро. Из Киева в Переяславль приехал к Владимиру от Святополка боярин Славата «за каким-то делом», говорит летопись. За каким делом, она не уточняет. Да и какое сейчас дело могло быть у этих двух князей? Из ситуации ясно, что денег Святополк не дал, но прислал человека доверенного, уважаемого, да не одного, а с небольшим отрядом, каждый боец в котором мог избу плечом свернуть, и, видимо, любую другую помощь он родственнику на словах посулил. Судя по всему, Славата, как всякий истинный русский витязь, ненавидел степняков. Может быть, он был одним из тех, с кем спасся Святополк из жестокой битвы под Триполем? Может, он был из тех, кто выжил на Стугне? Это лишь предположение, тогда как то, что боярин обладал и определённой властью, и авторитетом, а также пользовался полным доверием князя Святополка, несомненно. Именно с его приездом и началась дерзкая тайная операция по уничтожению половецкой орды. Двух половецких орд. Кроме доверия и власти, боярин явно обладал недюжинным воинским талантом, опытом и храбростью. Возможно, это было лучшее, чем сейчас смог бы помочь Святополк своему родственнику. Летопись именно Славату называет инициатором дальнейших действий. «И оный Славата, уведав, что Итлар во граде стоит в доме у Ратибора, тотчас склонил Ратибора советовать Владимиру, чтоб Итлара с товарищами, а если можно и Китана, побить. И, придя, стал Славата Владимиру о том представлять». План, предложенный киевским боярином, в изложении летописца выглядит эмоциональным, родившимся буквально в одночасье. Однако если вдуматься, то действия боярина Славаты в чужом городе, в чужом княжестве, не в своём краю, выглядят как минимум странно. Это не его вотчина, не его земля, не его владения, к тому же князь его, Святополк, совсем недавно породнился с именитым половецким ханом Тугорканом, пусть даже мера эта была вынужденная. Мало того: за все действия, на которые Славата подбивает переяславского князя, в любом случае ответ нести князю Владимиру, а никак не Святополку, и уж тем более не боярину. А последствия в случае неудачи могут быть страшными. Если дерзкий замысел провалится, бог весть, удержит ли ещё Владимир власть – вернее, ту тень власти, которая останется пока ещё у него в родимой земле! До этого дня половецкие воины чаще бьют русских витязей, а не наоборот. Неожиданно скоро выросла в грозную силу и продолжает расти мощь половецкая, опустошая землю Русскую набегами, город за городом и волость за волостью. Дрожит земля родная под копытами степной конницы. Удача почти всегда на их стороне – только раз отчаянная храбрость Святополка Ярославича растопила её непостоянное сердце. Любое неосторожное действие Мономаха вновь развяжет войну. Даже не войну, бойню. При нынешней расстановке сил половцы плотно контролируют и город, и окрестности, а не наоборот. Но теперь, когда последние надежды расплатиться с половцами деньгами, а не кровью, иссякли, испарились, Владимиру ничего не оставалось делать, кроме как только предпринимать самые решительные действия, пока их не приняли сами зажившиеся гости. Тем более что и Святополк, по всей видимости, готов был его поддержать в случае необходимости. Поэтому он и прислал вместо серебра небольшой отряд отборных бойцов, волкодавов, с доверенным человеком, который половецкие ханы приняли за эскорт. А для чего ещё нужны были эти парни с крутыми плечами? То, что боярин Славата был ключевой фигурой в этом деле, несомненно. Именно поэтому с его прибытием события начинают развиваться почти мгновенно. Да иначе и быть не могло. Всё. Приезд Славаты запустил отсчёт времени, остановить который не имел возможности уже никто. Половцы видели отряд и сделали вывод, что их откуп прибыл, дольше тянуть им не было нужды. Теперь они могли в любой час потребовать денег, которых нет. И всё… Тогда наступала трагическая развязка. В открытой борьбе шансов у русских не имелось. Слишком разорён и слишком беззащитен был сей край, коему ныне вновь угрожали война. То немногое, что ещё осталось неразорённым, необходимо было сохранить. А главное, сохранить людей!

С целью уничтожения противника был составлен заговор. Древние листы передают нам тайный разговор князя Владимира с его ближайшими советниками, но только речи, прописаные там, выглядят довольно наивно, и всё это для того, чтобы никакие интриги не касались светлого образа, который себе создавал Владимир Мономах.

Выглядело всё это так: «Тогда недостойные советники предложили князю воспользоваться оплошностию ненавистных врагов, нарушить священный мир и не менее священные законы гостеприимства – одним словом, злодейски умертвить всех половцев. Владимир колебался; но дружина успокоила его робкую совесть, доказывая, что сии варвары тысячу раз сами преступали клятву…» (Карамзин).

Робкая совесть князя ещё боролась, но на неё давили со всех сторон. «Владимир им отказал, что он не может против закона Божия и своей чести клятву нарушить; также неудобно ему за убиение Итлара отдать на равное убийство сына своего, что в залоге. На оное отвечали ему: “Поскольку половцы всегда клятву дают, что им Русской земли не вредить, а взяв за то дары, снова придя, землю разоряют, людей пленят, кровь христианскую проливают не переставая, извиняясь только тем, что не они сами, но их братья или дети то учинили, того ради и тебе таким клятвопреступникам клятву преступить греха нет. Да сие же тебя не касается, что мы учиним, если только нам не воспретишь. О сыне же не имей печали, мы потрудимся его сей ночью от половцев возвратить. Ты же видишь, что сих злодеев Бог к тебе в руки привёл, не следует их отпускать”. Владимир же сказал им: “Вы можете делать, как хотите, но я не хочу ни ради чего, дав единожды клятву, преступать её и век о том сожалеть”».

Или более сжатый вариант. «Владимир отвечал им: “Как могу я это сделать, давши им клятву?” Те сказали ему на это: “Князь, не будет на тебе греха: половцы всегда дают тебе клятву, и все губят Русскую землю, льют кровь христианскую» (С.М. Соловьёв).

После всех этих железных аргументов робкая, трепетная совесть князя сдалась, и ближние бояре Владимировы начали действовать. Самое важное и достоверное во всём этом официальном документе – не сомнения князя Владимира в том, нарушает ли он законы гостеприимства (повторюсь, не было нарушения ни клятвы, ни законов гостеприимства, ибо это всё было вынуждено), а беспокойство за жизнь сына, находящегося в заложниках. Вот то единственное, что останавливало князя перед серьёзным шагом.

Несколько дней князь просидел в своей гриднице, подперев голову кулаком, и, пока его гонцы, взметая снежную порошу, мчались в Киев, он думал нелёгкую думу, как выйти из столь затруднительного положения. Только дума стройно не складывалась, а приходили на ум все больше мысли тёмные. Мысли тёмные, но дельные. Ибо лишь только таким образом можно было спасти город. Князь Переяславский, коим был сейчас Мономах, просчитывал в своих тонких комбинациях не только варианты спасения жизни сына и уничтожения ненавистных ему врагов. Своим орлиным взором он видел куда дальше, чем на один шаг. Да и не нужно порой быть большим мудрецом, чтобы понимать простых вещей. Уничтожение половцев в Переяславле не может остаться не замеченным в других кланах. Половцы будут мстить, и, для того чтобы разжечь пожар войны, им много времени не потребуется. То есть успешные действия князя в любом случае приведут к дальнейшей войне со свирепыми половцами. Приятных перспектив мало. Что же в таком случае подвигло его на такой рискованный поступок? Во-первых, Владимир, судя по всему, получил через боярина Славату, подтверждение о том, что Святополк однозначно и безоговорочно поддержит его во всех начинаниях, даже если придётся обнажить меч против своего тестя, опасного хана Тугоркана. Об этом можно судить по дальнейшим поступкам киевского князя. Во-вторых, в случае удачного исхода операции половцы не смогут отомстить русским князьям сразу. Пока не наступит весна, пока их отощавшие кони не отъедятся после зимы, половецкая орда мстить не ринется. Значит, у русских есть время подготовиться к организованному отпору, а может, даже нанести упреждающий удар! В случае успеха задуманного в Переяславле время начинает играть уже на стороне Мономаха и его строптивого родственника. К тому же был ещё один аргумент, или случай, о котором Владимир не мог не знать. Воспользуюсь цитатой из летописи. «6603 (1095). Половцы, собравшись во множестве, с князем их Девгеневичем пошли в Грецию и большое разорение учинили. Царь же, победив их, пленил самого Девгеневича и ослепил, а прочие побиты и пленены, мало из них назад возвратилось». Мало возвратилось! Этот жестокий удар подрывал силу половецкую, и, возможно, подрывал значительно. У Руси появился наконец реальный шанс наказать степных воителей и отмстить за многие причинённые беды. Но действовать нужно было решительно и жёстко, даже жестоко, к тому же быстро. Самым важным было не просто уничтожить ничего не подозревающего врага, ожидающего денег, а спасти жизнь сына князя. Без этого начинать любые карательные операции было просто нельзя.

Вернёмся немного назад. Посмотрим на эту историю иным взглядом.

Всё началось, как только на княжеский двор неспешной рысцой въехал сплочённый отряд конных всадников. Не то чтобы их было слишком много, но сила в них определённо была. Старший из них, подъехав ко всходу, спешился, остальные оставались в сёдлах. Он бросил подбежавшему отроку поводья и поднялся на крыльцо.

– Кого я вижу! То-то думаю: куры разодрались – к гостям либо к вестям, – скрывая за усмешкой своё напряжение, сказал приговоркой боярин Ратибор, вышедший узнать, кто пожаловал к его князю. Гостей уже давно и с нетерпением ждали. С их приездом наступил час истины. Дальше тянуть было некуда. Узнал и князь о прибытии визитёров из Киева, велел немедля звать старшего из них в гридницу.

Зимой смеркается быстро, короткий день заканчивается, не успев толком начаться. В тот вечер всё должно было решиться окончательно. Сидели в большой палате, за широким резным столом, покрытым камчатною тканою скатертью. На столе небогатые закуски, квасы и мёд, но это не пир и не дума княжая. Скорее тайный совет. Неслышно скользя по половицам, боясь растревожить, вошли слуги и поставили на стол большие в кованых серебряных стоянцах свечи. Следом за ними вошёл князь. Главное, несмотря на зимние сумерки, было ясно как майский день: денег не будет. Нужен иной выход. Рассевшись, помолчали. Брать сразу быка за рога никто не собирался, поэтому начали издалека. В колеблемом свечном пламени, бросающем долгие тени, вздыхая, говорили о трудном житье-бытье, об утеснениях от пришлых степных орд. Разговор не складывался. Потому и хмурились и больше молчали. Главного не касались. Да и не знали, с чего начать непростой разговор, как лучше подступиться. Так что пока даже случайному любопытному уху, захотевшему узнать то, о чём тут толкуют князь с приезжим боярином промежду собой, было бы сложно. Да и сам разговор, что неизбежно должен был начаться, не предназначен был для чужих ушей.

Наконец стали подавать еду. «Будем вечерять», – сказал князь. Ели не торопясь, обстоятельно. За столом, за чашами с мёдом, квасом и красным иноземным вином беседа потекла живее. Выпили по чаре – полегчало. Налили по второй – совсем осмелели. Первую чару выпили за князя, вторую – как и полагается, за гостя.

– За боярина Славату! – возгласил князь здравицу. Сменилась обстановка за столом, сменилось и настроение гостя. Славата уже посмеивался, говорил незначительное, явно тянул, не торопясь начинать открытую беседу, ожидая какого-то, одному ему ведомого знака. Опрокинув залпом чарку, как будто на что-то решившись, или отметая последние сомнения, он осторожно поставил её на стол.

– Знатные гости у тебя, – насмешливо сказал Славата хозяину. – Куда уж знатней. Да кто они такие? Как вы их, разбойников, не перевяжете всех?! – задал он риторический вопрос и, как бы отвечая сам себе, назвал половцев «псами алчными». – Да покарает их перст Божий, – провозгласил он в заключение тирады. Сказав, понял, что не промахнулся, словами своими в самое сердце княжеское угодил. Боярин, видимо, решив пригубить ещё чару, бережно олапил ближайший к нему глиняный кувшин с вином, подержал на весу, болтанул, словно оценивая, сколько ещё осталось внутри, и, создавая паузу, давая своим словам укорениться в душе Владимира. Прорасти там.

– Вот вино так вино! – сказал он, нагибая кувшин над кубком. – Во здравие твоё, княже!

Владимир нахмурился. Брови сошлись у переносья, потемнели глаза. За больное задел гость. Денег от своего князя не привёз – так чего зубы скалить? Или, скрывая за нехитрой болтовнёй откровенность, он ждал откровенности в ответ? Князь видел обращённые на него взгляды, откачнулся на скамье, для успокоения уложил ладони на стол. У него в сердце уже давно, пусть и медленно, созревало надёжное мщение неосторожным оскорбителям. Спесивые взоры половецких вельмож давно бередили его душу… Возможно, настал момент исполнить задуманное. Ещё бы: не малый это соблазн – покончить со всем без риска и разом. Но совсем без риска не выходило, а выгадывать, рассчитывать и размышлять времени больше не оставалось. Да и время ли раздумывать, ежели сама судьба стучится у ворот?! Или не судьба это вовсе, а бесчестье. Пора брыкнуть, как заезженная лошадь. И почему бы сейчас Мономаху не зарубить нежданно ворогов своих, что и так доставили ему немалые печали? Прихлопнуть одним махом, пока не наделали большей беды? Что останется от них? Только красная лужа крови на снегу. Ноне пришло время железом решать споры с половецкой ордой! Или его собственная нерешительность мешает ответить местью за поруганные святыни, за кровь, за смерть, за гибель близких, любимых, родных?!

Видимо отдавшись на мгновение своим невесёлым думам, Владимир выпустил нить разговора, а когда вновь включился, то, как будто в продолжение своих тайных мыслей, услышал глухой голос Славаты, обращённый к нему: «Самая пора бы, княже! Помысли о сём».

Владимир понимал: без Славаты и его людей никак нельзя – связала их судьба сейчас единой верёвочкой в один узелок.

– А чего мыслить? – в тон боярину отвечал князь. – Аль не мыслили мы до сего дня?

– Я тебе говорил уже: приезжих прогнать я не властен. Денег ты не привёз, так что откупиться я не в силах. Что ещё остаётся мне делать?

В густых волосах переяславского князя кое-где начала проблёскивать седина, которой раньше у него не замечалось. Видимо, последние испытания оставили и на нём свой след. Выжгли душу, как огнём. И сейчас прощать ворогов своих, яко заповедал Христос, он не собирался… Нелюди – и всё тут. Сколько они разорили, в плен увели, уничтожили! Таких не прощают – казнят!

– Отпустить гостей с миром да почестями? И оставить город на позор и разграбление?.. – задал Владимир вопрос не то сам себе, не то собеседникам, но в голосе его слышалась нарастающая угроза. И, будто сбрасывая с сердца груз тьмы унижений, добавил: – Нет. Помолясь, решим дело бранью, ежели миром разрешить не можем. Поработаем этой ночью во славу русскую.

Главное слово было сказано. Можно было ещё отступить, но уже не нужно.

– Яко князь повелит, тако и свершится. Милостию Божиею начнём, – отвечали в тон князю бояре. Стали говорить о задумке своей, более не таясь. Да и кого теперь таиться? Себя таиться? Зачем, коли уж на дело этакое решились?! Разговор шёл уже второй час, уточняли детали, перебирая нюансы, и за многое, сказанное тут, можно ответить головой. Не шёл больше и мёд – не пил хозяин, воздерживались и гости. Славата уже распахнул кафтан, обнажив грудь с золотым крестом поверх нательной рубахи.

– Дело боится шуму, – излагал он свою задумку, – мыслю я сына твоего выкрасть из половецкого стана нынче же, в ночь! Пока те дурни спят, мы сына твоего выкрадем, а их перебьем! А уж с утра будем шерстить тех, кто останется!

Прищурясь, глядя Славате в глаза, Владимир слушал.

– Но коли что… Твоя голова в ответе!

– Волков бояться – в лес не ходить… Людей отберу добрых. Таких, что им сам чёрт не страшен.

– Одних твоих для такого дела будет мало, Ратибор даст тебе ещё верных людей. Но немного, чтобы половцев не переполошить. Всё должно быть тихо.

Когда план действий был выработан, настал час приводить его в исполнение. Теперь всё зависело от удачи! Слава Всевышнему, что ему одному известны тайны сердец человеческих!

Славата с Ратибором начали действовать незамедлительно, Владимиру же оставалось только ждать и надеяться, что всё пройдёт успешно.

Карамзин превращает великолепную, дерзкую операцию в трагедию, о которой стыдно молвить и которая уложилась у него в несколько строк. «В глубокую ночь россияне, вместе с торками, им подвластными, вышли из города, зарезали сонного Китана, его воинов и с торжеством привели ко Владимиру освобождённого Святослава». Ах, если бы и в жизни всё складывалось так просто, как в текстах великого историка! Пришли, зарезали, протрубили. Нет! Всё было неясно, неверно и зыбко было до поры! Даже простым оком было видно, как близко к гибели подошёл князь Владимир. Любое неосторожное действие могло погубить и сына князя и его самого.

Может быть, он и совершит великий грех, убив под своей крышей гостей, коим дал, хоть и под нажимом, заверения в их безопасности, но этот грех можно будет отмолить. Ведь, не соверши он его, всё наверняка обернётся ещё большей трагедией, а из двух зол следует выбирать меньшее. Ох, не подвели бы люди Святополка, да и сам Святополк Киевский! А ежели из-за неудачи возникнет большая война, то по всей здешней стороне пройдёт, обращая города в руины, а сёла в пепелища, степная конница. Ошибёшься единожды – и столица своя сожжена и в развалинах. Не хочет русский князь добром уступить своё разорённое и разоряемое княжество – уступит силе неисчислимой.

Как только ночь полностью подчинила себе город и на небо высыпали россыпью звёзды на княжий двор, по одному, по двое стали являться молчаливо-сосредоточенные дружинники, скрывая оружие и доспех под длинными тяжёлыми плащами. Промеж них была и небольшая группа легковооружённых торков, что должны были служить не только помощью, но и проводниками. В полутьме княжеского двора началось осторожное шевеление, топот и звяк. В морозном воздухе раздавался приглушённый говор множества кметов. Дружинники переговаривались между собой вполголоса, кони тревожно фыркали, растревоженные собаки разноголосо и хрипло лаяли. Когда перевалило за полночь, просторный двор был до края полон воинами. Дюжие молодцы деловито седлали коней.

Княжеский терем утонул в темноте, когда Славата садился на своего скакуна. Он не по возрасту легко взмыл в седло, а четверо отлично вооружённых воинов уже ждали верхами своего командира. По мановению его руки немногочисленный отряд осторожно выехал из ворот. Широкоплечие рослые всадники, такие, что им дубы на спор выворачивать, все один к одному, вооружённые как должно, составляли его основу. Они молча пробирались по тревожно дремлющему городу. Не стоило будить и без того напуганных горожан, а уж тем более незваных гостей. Насторожатся, испугаются, почуют тревогу – всем конец. Те же, жители кто в эту ночь не спал, слыша приглушённый снежной пылью топот коней и бряцанье брони, замирали в тревоге и, лишь только пугающий звук удалялся, растворялся в пустых улицах, говорили: «Слава богу, миновала беда!» И крестились. Но вот тихо скрипнули створки городских ворот, выпуская наездников на волю, и притихший город остался позади. Глухо ударили копыта в заснеженный деревянный настил моста. И всё, потревоженная полуночная дорога вновь уснула. Как будто и не было здесь никого. Как будто и не проезжал совсем недавно никто через город. Только снег клубился по ветру столбами.

Казалось, всем пора спать, но князю Владимиру было в эту ночь не до сна. Решалась его судьба. Казалось, что чернота февральской ночи всё усиливалась. Она давно уже вползла в комнату, положила свою лохматую руку на княжье плечо, заполнила горницу и теперь давила его своей непроглядной силой. Лишь угрюмая ущербная луна смотрела на князя в рубленое окошко. Ночь – время сомнений. То, что ещё днём было предельно ясно, просто и понятно, в темноте теряет свою очевидность. В такое время может привидеться всякое. Сам князь сидел в своей горнице без всякого дела, терпеливо ждал вестей. Хотя прекрасно понимал, что ждать ещё предстоит очень долго. Пробовал молиться, но тут и молитва не помогала. Не привык он быть в стороне от главного дела. Не привык настолько зависеть от обстоятельств. Он рывком встал с колен, последний раз осеняя себя крестным знамением. «Не дай бог неудача, – подумал он люто. – На кон поставлено всё».

Оказавшись за воротами, всадники ехали в полной темноте, гуськом, вслед за проводниками по незнакомым, известным лишь им одним, лисьим тропам. Шли скоро и скрытно, пробирались молча, только снег сухо скрипел под копытами. Этому небольшому отряду предстояло решить сложную задачу. Осторожно обошли половецкий лагерь с надветренной стороны и остановились рядом с привалом степняков. Темень вокруг была такая, что протяни руку – и не увидишь своих пальцев. Почти на ощупь пробрались в указанное проводником место. Остановились, таясь, прислушиваясь к шорохам пробегающего по верхушкам деревьев ветра.

– Никак прошли. Потише бы надо… – шёпотом сказал боярин, спешиваясь. Часть воинов поступили так же, как и Славата, остальные остались в сёдлах, ожидая команды.

Людей, которые приехали с ним, Славата отбирал сам – по старой памяти, по приятству, по навыкам проверенным боевым, взял только тех, в ком был уверен, как в себе самом. Знал: не подведут, не оплошают – один стоял десятка. Княжеских людей было втрое меньше числом. Воюют завсегда не числом, а уменьем! А в себя он верил.

Перво-наперво нужно вызволять Святослава. Вторым делом, нужно было отрезать половцев от их коней, чтобы ни один не ушёл! И то и другое было предельно важно.

– Скоро ли? – нетерпеливым шёпотом спросил один из гридней.

– Скоро… ожидайте знака, – скорее выдохнул, чем произнёс боярин.

– Добро.

Ночь медленно умирала. Стража, утомлённая борьбой с морозом, мирно дремала, поплотнее завернувшись в тёплые тулупы, вконец разморившись, не слышали шума, отвыкли за всё это время от опасности. Копья стояли рядом, прислонённые за ненадобностью к опоре. За заложником никто не следил. Куда ему бежать среди ночи? Совсем ещё мальчишка. Да и вёл он себя спокойно. Верил, что опасность ему не угрожает. Да и не имело ему смысла злить радушного хозяина. Что толку? Вот поэтому и часовые распустились, разнежились, разнюнились. Сладок сон часового на свежем воздухе, только часто за него смертью платить приходиться. Так и вышло. Пока часовые видели свои последние в жизни сны, к ним уже подкралась смерть.

В тусклом свете костров торки приближались неслышно. Ночными призраками, тенями бесплотными скользили они меж шатров. Мгновение – и кинжал с хрустом вошёл в горло как раз на палец выше воротника. Оборвался приглушённый крик. И всё. Теперь путь к бегству был свободен. Можно было осторожно выводить княжича из не потревоженного лагеря врага. Как только Святослав оказался за чертой половецкого стана, настал черёд атаки, даже не атаки – уничтожения орды. Смысл таиться практически отпал. Но внезапность всё ещё была необходима. Половцев было много больше, и нужно было брать так, чтобы никто не ушёл.

Остальных удалось взять без особого шума. Постовой, что стоял возле ханской юрты, увидевший прямо перед собой возникших из темноты угрюмых чёрных всадников, надвигающихся на него, хотел было ударить в барабан, чтобы поднять тревогу, но не успел. Его голова слетела с плеч раньше, чем он успел поднять руку. Конные, молча шпоря коней, мчали в лагерь, выдёргивая из ножен мечи. Выбегавших из шатров сонных и невооружённых душегубцев секли, как траву. Не ожидавшие нападения половцы были опрокинуты в один миг. Те, что успели взять в руки оружие и теперь бросались с саблями на врага, валились под русскими мечами. Сражением это было нельзя назвать – происходила беспощадная резня. Во тьме слышались возня, хруст, треск да сдавленные крики. Славата сумел даже в полутьме выделить хана. Пятеро дружинников, расшвыривая воинов Китана, кинулись к нему. Коротко хряпнул железный гранёный кистень, и получивший удар в висок Китан начал, теряя сознание, заваливаться на бок, падая в истоптанный ногами и копытами снег. Когда его подняли, он был уже мёртв.

Скоро кончилась битва. Славата посмотрел вокруг себя. Почти все половцы лежали убитые. Из тех, которым чудом повезло уцелеть, большинство порезали тут же, далеко не уводя, самых везучих княжеские люди повязали. Не с кем было более драться. Недаром Славата сам набирал людей. Не подвели молодцы, что подобраны были один к одному.

«Сие учинилось с субботы на воскресенье», – как говорят старинные свидетельства. В летописном изложении вся эта рискованная операция умещается в три строки. «Славата усмотрел половцев Китана со всеми без опаски и без стражи спящими, собрав несколько войска, пришёл пред светом в станы их и всех их побил, лишь без нескольких, которые бегом спаслись». Но это уже было не опасно. В город пробраться и предупредить соотечественников они не могли. Когда один из гридней сообщил боярину, что нескольким половцам в суматохе всё же удалось утечь, боярин лишь беззлобно усмехнулся: «Далеко не уйдут без коней. Не привычны пешими бегать! Изловим!»

Заспанное солнце ещё не успело выпутаться из крон замёрзших деревьев, а Славата уже вернул князю сына. Первый этап операции прошёл успешно, пришла пора её завершать. И хоть руки у Владимира были уже развязаны, соблюдать осторожность, чтобы избежать ненужных потерь, было необходимо.

Хан Итлар, что ночевал на дворе Ратиборовом, так и не узнал, что сделалось с его соратником Китаном. Вечером в субботу Итлар ещё безмятежно пил и веселился, не ведая, какая над его головой собирается гроза. Веселье растянулось, утомлённый вином хан уснул тяжёлым беспробудным сном. И пока он пребывал в состоянии глубокого опьянения, его собратьев резали, как баранов.

Утром пришёл черёд Ратибора действовать. Солнце только взбиралось по крышам домов, когда он вооружил своих людей и начал готовить западню, для чего «велел избу, где Итлар будет обедать, истопить тепло».

Дальше в интригу вступил сам князь Владмир. Как только рассветать стало, он послал служителя своего Байдука к половцам и велел знатнейших Итларовых товарищей звать к себе опохмелиться: «Обувшись и позавтракавши в тёплой избе у Ратибора, приезжайте ко мне». Байдук, придя, им повеленное от князя объявил. Итлар же сказал: «Я сам со всеми немедленно буду». Видимо, Итлар решил, что князь Владимир готов расплатиться с ним киевским серебром.

Тёплая изба, приготовленный завтрак, приглашение к князю – всё говорило о том, что желанный миг настал. Избалованные непротивлением половцы не ждали каверз от русских. Наоборот, ждали хорошего угощения. Ратибор всё это время всячески угождал гостям, так отчего же было и не зайти, не откушать? Половцев погубила не доверчивость, а жадность. Как только они оказались в избе и расселись за столами, так люди Ратибора их тотчас же там и заперли. Трудно сказать, заметили ли половцы сразу, что попали в западню, или очнулись лишь тогда, когда сын Ратибора Олбяг, мужик здоровый и отчаянный, с несколькими верными товарищами забравшись наверх, подняли несколько потолочин и начали в них из луков стрелять. Итлар погиб первым. Стрела Олбяга пробила ему сердце. Итлар завопил, заорал надрывно и, исказясь ликом, упал на пол, оперённый конец стрелы торчал прямо у него из груди. Его предсмертный крик похож был на волчий вой. Следом ещё одна стрела исчезла в толпе безоружных половцев, тут же найдя себе цель, которая отозвалась подраненным стоном. Дальше началось избиение или расстрел. Стрелы сыпались одна за другой. Надеясь ещё спастись, половцы ринулись было на задний двор, но все двери были предусмотрительно заперты. Пробовали в окна выскакивать, но там их поджидали дружинники с вострыми мечами и отточенными копьями. Половцы в панике метались по дому, пытаясь укрыться, но не было им спасения. В палатах слышались их душераздирающие крики. Внезапно запертые двери распахнулись и вбежали дружинники. Помещение в момент заполнилось вооружёнными людьми, чьи лица были угрюмы и исполнены решимости. Дружинники набросились на половцев, распоряжались умело и жёстко, быстро и нещадно рубили пытавшихся утечь в открывшуюся лазейку. Пощады не было никому. Кто-то поскользнулся на тёмной луже и выругался. Но скоро всё стихло, и тогда из зияющего чернотой дверного проёма вышел на крыльцо рослый русский воин в полном воинском доспехе, в его руке тускло блеснул меч, с острия которого скатились на снег тяжёлые тёмные капли.

К утру город был освобождён от страхов и напряжения последних недель. Люди Ратибора хорошо знали своё дело, побили всех, не оставив ни одного степняка живым. Как говорит Татищев, «сии злодеи испустили коварный дух их февраля 20 в неделю Сыропустную».

Половцы оказались беззащитными пред грозным величием власти русского князя! Какие трудности теперь ожидают Мономаха – неважно. Сейчас он наглядно показал всем силу своей власти, которая даже каждому смерду должна давать уверенность в завтрашнем дне.

«Несчастный Итларь, со многими знаменитыми товарищами, был жертвою гнусного заговора, который лучшему из тогдашних князей российских казался дозволенною хитростию!» (Карамзин). «Долговременные несчастия государственные остервеняют сердца и вредят самой нравственности людей», – выводит мораль Карамзин. Подведу и я свой скромный итог – в противовес глыбе отечественной истории. Князю Владимиру предстоял сложный выбор, но он вышел из положения с честью. Он отстоял службу в соборе, замаливая грех; но, выйдя из него, снова будто обновился, утвердившись во мнении, что не сотворил он никакого дурна, а постоял лишь за правду.

Кочевническое (половецкое?) погребение XII в.:

1 – погребение; 2 – железное стремя; 3 – костяная обкладка лука; 4 – клепаный котел из листовой бронзы; 5 – зооморфная костяная подвеска колчана