Текст книги "Авдеевы тропы"

– Достославный Кожедей приказывает, чтобы ты, князь, поклонился ему.

Глаза Ярослава вновь сверкнули гневом:

– Он ещё не взял меня в полон, чтобы приказывать мне.

Толмач перевел это усатому. Тот опять стал брызгать слюной.

– Достославный Кожедей сказал, что вся Русь в полоне, что вся она разбита.

– А ты скажи своему хозяину, – презрительно обратился князь к толмачу, – что моё войско не разбито. Ежели он хочет попробовать, пускай пробует. Померяемся силой!

Толмач перевел это Кожедею. Усатый с силой ударил того плёткой. Он упал на пол и заскулил, как собака. Ярослав отрешённо смотрел на эту сцену. Надменность сошла с лица монгола, и Ярослав понял, что Кожедей этот послан кем-то в Володимир с каким-то поручением. И не в его задаче ссориться, а желание, чтобы князь унизился, потешило бы душонку мелкой сошки.

Кожедей пнул толмача сапогом и что-то сказал ему. Тот поднялся и перевёл:

– Не князь ли ты Ярослав Всеволодович?

Ярослав усмехнулся:

– Вот с этого и надо бы начинать разговор. Да, перед тобой тот, кого ты хочешь видеть.

Кожедей, придав лицу торжественный вид, начал важно и медленно. Толмач точно так же переводил за ним:

– Бату, ясноглазый и солнцеликий бог на земле, военачальник всего монгольского народа, покоривший многие страны и поработивший их царей, хочет, чтобы ты, урусский князь, прибыл под светлые его очи.

Призадумался князь, что же отвечать:

– А откуда я знаю, где живёт твой хан?

– Я прислан, чтобы сопроводить тебя! – опять с торжественностью произнёс Кожедей.

Призадумался Ярослав. Не по душе ему было то, что кто-то решал за него, что ему делать. Не привык к этому.

– А коли не тронусь я, не захочу ехать? Ведь я не ведаю, что ждёт меня у твоего хана. Лучше уж погибнуть в бою, чем в полоне.

Лицо усача расплылось в добродушии:

– Не опасайся, князь, ты не воевал против хана, потому-то тебе ничего не грозит, – после этого Кожедей нахмурил лоб. – А не приедешь или не дашь мне уехать назад, в скором времени здесь будет ханское войско, и остатки вашей Уруссии сотрут с лица земли.

Духмян

Радостно у Духмяна на сердце. Всю-то жизнь был подневольным человеком. То отец в отрочестве за всякие вольности да шалости бивал, то от сверстников за ябеды и поганый нрав перепадало. А уж когда в дружину записан был, тоже свободы да радости не видел. Всё кто-то над ним стоял. А тут княжич Александр дал ему под начало двух дружинников для тайного дела. Никому не раскрыл Духмян сути этой тайны.

– Пока ничего не можно говорить, – загадочно улыбался в ответ на расспросы.

Попросил он у Александра, чтобы выделили ему из дружинников Вассея да Никиту, якобы самых подходящих. Но были у него особые к ним счёты и обиды. Никита не раз его подзатыльниками угощал, а Вассей изводил насмешками. Вот теперь-то он им вспомнит всё, что откладывалось в душе, не даст спокойно жить.

Дружинники никак не могли взять в толк, почему этот чернявый плюгавый вдруг возвысился над ними, за какие такие заслуги. И в битвах он всё время был позади, и в мирное время ничем хорошим не отличался. Так себе, пустопорожний человечишко. И в дружине-то был только для счёта. Если бы воевода Жирослав Михайлович не скончался, то ни за что бы не посоветовал княжичу возвышать Духмяна. А ведь из всей Юрьевой дружины остались живыми десятка два людей: кто по своей бесшабашной отваге, кого судьба помиловала. И только вот Духмян из-за того, что во время битвы где-то прятался. Меч у него остался совершенно чистым, без засохшей крови, а тело без единой царапины. А у каждого из оставшихся в живых ран не счесть: битва была страшная.

И вдруг ни с того ни с сего самые храбрые дружинники отданы под начало этого поганца. Но не будешь же идти против воли княжеской? В дружине Ярославовой никого они не знали. Почему княжич Александр поверил Духмяну? Не говорит ничего чернявый, только улыбается загадочно.

Поутру велел Духмян Никите и Вассею собираться, и пошли они втроём по владимирским улицам, вернее, по тому, что когда-то было улицами. Где печки торчали, где каменные остовы стен. Всюду заглядывал Духмян, за каждый угол, за каждую печку. Ходил, как пёс, вынюхивая что-то, налегке, скорым шагом. А дружинники в полном снаряжении еле успевали за ним. Так он велел. Умаявшись к полудню, первым не выдержал Никита, рослый крупный мужик. Он остановился и опустился на какое-то возвышение: кочку ли, груду ли заплывших кирпичей. Приостановился и Вассей вслед за ним. Духмян сначала не заметил, что отстали они. А когда углядел это и вернулся, брови его были нахмурены, глаза вытаращены от гнева.

– Пошто вы встали?! – зло выкрикнул он.

Никита, освобождая себя от амуниции, степенно ответил:

– Отдохнуть-то следует?

У Духмяна задрожали губы от досады:

– Да разве я велел отдыхать?

– Не велика ты птица, чтобы мне велеть, – спокойно пробасил Никита.

– Так ведь вы под моим началом! – аж взвизгнул чернявый. – Не вам ли меня и слушаться?

– Ну так и что? – всё так же спокойно продолжал Никита. – В холопья пока тебе не дадены.

Вассей, глядя на товарища, тоже стал рассупониваться.

– Да я!.. Да вы!.. – топал ногами Духмян, и из его рта летели брызги.

– Охолонись, выплеснешься весь от злости-то, – насмешливо промолвил Вассей. – Дай передохнуть.

– Да я доложу княжичу Александру али князю Ярославу! – орал Духмян. – Они вас в железы, да в плети, да в поруб!

– Поди, поди, жалобись, – басил Никита, развёртывая тряпицу с едой.

Духмян ещё немного потопал и повопил, но, видя, что это совершенно не действует на подчинённых, понял, что малость перестарался со своей местью. Дружинники спокойно сидели и жевали, не обращая на него внимания. Тут-то он почуял, что и сам устал, ходивши полдня и не евши. Вот только терзала его изнутри мысль, что не боятся его и не уважают ни Никита, ни Вассей. А спуску давать нельзя. Что-то надо придумать.

А Никита, поев, отёр тыльной стороной ладони губы и, поднявшись, сказал:

– Ну, теперча можно идти.

За ним последовал и Вассей.

Это снова уязвило Духмяна. Да что же они совсем с ним не считаются! Вот поэтому-то теперь он уселся сам, ничего не говоря, и развернул свою еду. Дружинники потоптались-потоптались около жующего Духмяна, а затем Никита пробасил:

– Отчего мы полдня по городу ходим, кого ищем-то? Сколь ещё шляться-то?

От этой неуверенности дружинников радостно стало на сердце у чернявого. Вот ведь, без него всё же они не ведают, что делать. Ещё немного продержал их Духмян в неведении и промолвил как бы нехотя:

– Велено мне представить пред ясными очами княжича Александра некоего татя.

– Кого же? – вопросил Никита.

– Пока сие тайна! – поднял кверху указательный палец Духмян, нахмурив брови.

– Так как же мы его спознаем? – недоумевающе спросил Никита.

– Я его ведаю, – лицо чернявого приняло важное и значительное выражение. – Вот я во все щели-закоулки и заглядываю.

– Ну так и ищи сам. Мы-то с Никитой пошто надобны?

– А вас об этом и позабыли спросить! – снова сорвался на крик Духмян, и его губы от ярости задрожали. Он вскочил и пошёл вперёд, оглядываясь и бормоча что-то.

Не стали больше спорить Никита с Вассеем. Пошли вслед. Служба есть служба. Хотя слушаться этого поганца им было сверх сил.

Два дня ходили они вот так без толку, порой по одним и тем же улицам. Духмян всё всматривался в людей, которые стояли ли, шли ли навстречу. Обращал внимание не только на мужчин, но и на детей. Порой подскочит к какой-либо девчушке и внимательно смотрит ей в лицо. Ребятишки от него шарахались, прятались, убегали. Это казалось странным Никите и Вассею. А спрашивать у Духмяна было бесполезно. Он ничего не говорил, только хмурил брови.

И вот однажды, когда они малость отстали от него, он вдруг выволок откуда-то девчушку в шубейке, сорвал у неё с головы плат и, цепко схватив её за ухо, победно улыбнулся. Девчушка вопила, визжала, рвалась из его рук, а он повторял ликующе:

– Ага, попалась, злодейка! Попалась!

Никита с Вассеем подбежали к ним и узнали в девчонке Авдееву дочку Настёнку, с которыми они выходили после битвы на Сити с телом великого князя в Володимир. Никита схватил Духмяновы руки и сжал их крепкой хваткой. Тот заскулил и выпустил Настёнкино ухо.

– Ты чего это над дитятей измываешься, пакостник!

Вассей в это время подобрал со снега упавший её плат и накинул ей на голову. Настёнка тёрла ущиплённое ухо и горько рыдала, сотрясаясь всем телом.

Духмян извивался в Никитовой руке и орал:

– Держите её, не упускайте! Её отец и есть тать, которого я ищу! Его велел мне княжич Александр поймать! Упустите, ответите перед княжичем!

Но куда Настёнке бежать? Она стояла ни жива ни мертва. От испуга как будто приросла к одному месту.

– Пошто мучить-то дитя, коли отец её провинился? Пошто ястребом-то нападать? – басил Никита, встряхивая Духмяна.

– Пусти меня, анчутка! – исходил злостью чернявый. – Она пособница отца-то, я всё про них знаю. Я всё рассказал княжичу Александру.

Настёнка, надев плат, испуганно прижалась к Вассею, глядя во все глаза на орущего Духмяна и боясь, что он опять схватит её за ухо. Она никак не могла уразуметь, о чём кричит этот бешеный человек. Ей только хотелось, чтобы дядя Никита не выпускал его.

– Мне допрос надобно с неё учинить! – кричал Духмян и, когда Никита выпустил его, ухватил было Настёнку за рукав.

Та взвизгнула, отстранилась.

– Не трогай дитя, ты что, с цепи сорвался? Никуда она не денется. Ведь правда, Настёнка? – спросил Никита девочку.

Та всхлипнула и качнула утвердительно головой.

– Где твой отец?! – закричал Духмян, подавшись вперёд. – Говори!

– Не ведаю, дяденька, – снова зарыдала девочка.

– Тут, что ли, где прячется? – Духмян огляделся вокруг.

Но окрест были только заснеженные останки домов с чёрными обгорелыми печами, которые торчали из сугробов страшно и неуютно.

– Пошто тебе мой тятенька? – всхлипывала Настёнка.

– Вор он – вот пошто. Поймать его надобно! Я заставлю тебя сказать, где он! – и Духмян снова попытался схватить девочку за плат.

– Полегше, полегше… – стукнул ему по руке Никита.

Чернявый взвился как ужаленный:

– Вы пошто мне татя ловить мешаете? Да вас за это княжич Александр сказнить велит. Вы же мне в помощь дадены!

– Для того, чтобы с детями воевать? Так, что ли? – сурово вопросил Никита.

– А это не твоего ума дело. Исполняй что велено!

– Да ты у нас на князя-то не больно похож, – рассмеялся Вассей. – Князь-то так вот, поди, делать не будет.

– А и правда, – забасил Никита. – Пойдём-ка, Вассей, ко княжичу Александру, приведём и Настёнку. Он разберётся. Пойдёшь, Настёна?

Та утвердительно кивнула и опасливо покосилась на Духмяна. А тот, видя, что дело поворачивается нежелательной для него стороной, малость присмирел. Ещё неизвестно, как княжич отнесётся к тому, что наговорят ему дружинники. Может случится так, что вообще отстранит от дела. И останется Духмян сбоку припёка. Ведь он не единственный, знающий Авдея. Тут надо быть поумней.

Когда пришли к княжескому дому, Духмян сказал, что доложит княжичу о девчонке. Вассей с Никитой согласились, будучи уверены, что Духмян при княжиче не обидит Настёнку. Когда чернявый ушёл, сели дружинники на лавку, а Настёнка доверчиво уселась между ними.

– А что натворил отец-то твой, не ведаешь? – спросил осторожно Никита девочку.

Настёнка недоумённо пожала плечами, а глаза её были полны слёз.

– Ну, ладно, ладно, – Никита провёл по Настёнкиным волосам ладонью. – Княжич Александр хороший, он разберётся.

В это время из княжеской залы вышел довольный Духмян и сказал, что княжич велел привести под его очи девчонку.

– Ты иди, иди, Настёнка, не бойся, мы тебя тут подождём, – утешил Никита задрожавшую было при виде Духмяна Настёнку. А Духмян не возражал. Он был рад, что Никита не пошёл к княжичу. Ведь он ничего не рассказал Александру Ярославичу про свару. Конечно, хорошо было бы выведать у девчонки, где её отец, чтобы привести сразу и его. А уж он, Духмян, смог бы это выпытать. Тогда бы милость княжеская была бы ещё щедрее. А так после сообщения о поимке девчонки промелькнуло в глазах княжича одобрение и всего-то. Ну да ладно. Сейчас он припрёт эту маленькую воровку, заставит её всё поведать княжичу.

Привёл Духмян Настёнку в княжескую светлицу. Вошла он, дрожмя дрожа, взглянула из-под плата на княжича, а тот молодёхонький и совсем не страшный. Почти такого же возраста, как и княжич Володимир, только порослее да поплечистее будет. А лицом так же кругл, и глаза не злые. Взглянул Александр на девочку и удивился: уж никак она на злодейку не похожа. В глазах слезинки блестят, нос свеколкой да подбородок подрагивает. А Духмян уж, как коршун, насупился:

– Признавайся, воровка, где отец твой? Говори княжичу!

– Дяденька, – всхлипнула Настёнка. – Да пошто ты меня воровкой-то обзываешь? Что я у тебя украла?

– Не у меня ты украла, воровская дочь, а у князя Ярослава.

– Да и не видывала я в жизни ни разику Ярослава-то князя.

– А перстень великокняжеский, скажешь, в руках не держала? – с торжествующим видом подскочил к ней Духмян. – И с отцом не советовалась, в какую бы потайку его схоронить?

Вскрикнула Настёнка от неожиданности, закрыла лицо ладонями.

Душа Духмянова парила от радости, сердце сладко сжималось. Теперь уж не отнекается девчонка, и княжич поймёт, что не зря он поручил это дело ему, Духмяну. Вон как он разоблачил воровку! Вон как она перепугалась!

Схватил Духмян девочку за руки, оторвал её ладони от лица и прорычал:

– Говори, где отец? Куды перстень сховали?

Упала Настёнка на колени и забилась в рыданиях.

Нахмурился Александр и велел Духмяну отойти от девочки. Удивился Духмян: сейчас ещё бы немножечко, и призналась бы она, всё бы выложила. А княжич подошёл к девочке, поднял её с пола, поправил сбившийся плат и стал успокаивать:

– Как тебя звать-величать, девица? Где твоё семейство?

Настёнка, дрожа всем телом и еле выговаривая слова от всхлипываний, назвалась и молвила далее:

– С тятенькой живу да с братцем названым Корнюшей, да с бабкой Овдотьей…

– А где живёте вы? – продолжал допытываться Александр, мягко и покойно. – Избёнка имеется, что ли?

– Да кака избёнка? Так, ходим с места на место по добрым людям. Мы ведь недавно только в Володимир и пришли с дружиной великого князя Юрия и его самого, усопшего, принесли, и головы его сыновей, порубанных нехристями…

Голос Настёнки подрагивал и прерывался.

– А правда ли, Настёнка, что видела ты перстень великокняжеский? – решился спросить Александр, заглядывая ей в глаза.

– Да, княже, и видела, и в руках держала, – молвила она шёпотом от волнения.

– Ну и где же он у тебя, милая девица? – погладил Александр её по голове.

Вновь слезинки покатились из Настёнкиных глаз, и пролепетала она:

– Не ведаю, княже, где он ныне обретается…

Духмян снова подал голос:

– Врёт она, врёт, не слушай её, княже! Они с отцом спрятали перстень.

– Да тятенька мой и в рученьках-то его не держивал! – отчаянно вскрикнула Настёнка. – Я да бабка Овдотья зрели его.

– Как же сей перстень попал к вам? – спросил княжич девочку, не обращая внимания на Духмяна.

– Так мне его дал сам великий князь, ещё когда его душенька не отлетела ко Господу…

И Настёнка без утайки рассказала про то, как ходила она из леса в Батыев стан, и как вели они монголов в лес, и как перестреляли дружинники врагов, и как куда-то пропал вместе с перстнем толмач Джубе.

Слушал Александр Настёнкины признания и восхищался про себя храброй девочкой. Духмян слушал тоже и с каждым её словом понимал, что уходят от него и награды и всё, что он с ними связывал. Ведь то, что говорила Настёнка, могут подтвердить и Никита, и Вассей да и другие выжившие дружинники. И как бы теперь самому Духмяну не попало от княжича. Короткими оказались его торжество и радость. Потому-то быстренько решил поменять он тон:

– Да-да, княже, было такое, помню я.

– Что было? – оборотился к нему с насупленными бровями княжич. – Ты же говорил, что девочка с отцом украли перстень, а теперь подтверждаешь, что его взял монгольский толмач? Что же ты на девочку напраслину наводишь?

Испугался Духмян, а ведь и правда: сначала говорил одно, теперь другое. Совсем опростоволосился. Бес его запутал.

– Так я не про толмача молвлю, – часто-часто заспешил Духмян, – а про то, что они со старухой привели в лес поганых.

– Что ж ты мне об этом ранее не поведал, что ж умолчал? – голос княжича всё набирал и набирал гнев. – А коли бы я поверил тебе, что Настёнка и её отец – тати, да в поруб бы их посадил, да пытки бы произвёл?

– Да я не хотел… да не думал… – онемел от страха Духмян.

– Поди вон! – закричал княжич. – Видеть тебя не могу!

Пригнулся Духмян, как пришибленный, и выскочил из светлицы вон навстречу недоумённым взглядам Никиты и Вассея.

Княжич Александр усадил Настёнку подле себя на лавку и дал ей успокоиться. А она, видя, что тот прогнал этого страшного мужика, облегчённо вздохнула и, отерев последние слезинки с глаз, улыбнулась. Улыбнулся княжич ей в ответ, мол, вот видишь, как мы его… И подмигнул.

И столько задора было в его ещё совсем мальчишеских глазах, что на душе у неё стало покойно и легко. А глаза Александра уже посуровели:

– А что, Настёнка, можешь ли ты узнать в лицо этого самого толмача?

– Нешто не могу! – воскликнула девочка. – Токо где его найтить-то? Он, пожалуй, к своему хану опять убежал.

– Вестимо… – промолвил Александр и о чём-то задумался. Потом объявил об уже твёрдом решении. – Наднесь мой отец, князь Ярослав, поедет к хану Бату. Тебе с твоим отцом тоже надо будет поехать. Может быть, ты там увидишь этого Джубе.

– Тогда надобно брать с собой и тётку Овдотью! – решительно вымолвила Настёнка.

– Для чего? – недоумённо спросил княжич.

– Так этот монгол пуще смерти её боится. Он думает, что она колдунья, и отдаст всё, что она ни велит. А так ведь к нему подступишься ли?

В досаде был Духмян, ничего не получилось из его затеи. Теперь хоть не появляйся на глазах у Никиты и Вассея, осмеют и ославят. Поди уж порассказали всем, как выгнал его княжич Александр. Поддакнул Духмян перед княжичем рассказу Настёнки, чтобы уж совсем не испытать полного княжеского гнева. Но только не верил он, что остался перстень у монгольского толмача. А уж как прознал, что Ярослав отправляется в стан к Батыю, а Александр остаётся в Володимире, подумал Духмян, что не всё потеряно.

Княжич Александр приголубил всё Авдеево семейство. Дожидаются они отъезда в княжеских палатах. Авдей на Духмяна косится, уж, верно, без Никиты и Вассея тут не обошлось. И всё же надо как-то сделать, чтобы тоже поехать с Ярославом. Князь человек крутой, недоверчивый, не как Александр, его слезами не прошибёшь.

Решился Духмян и в ноги к княжичу Александру бросился. Умолял его простить и позволить ему исправиться.

Сморщился Александр:

– Не люблю я, человече, таких, как ты. Но так и быть: как прощал Христос грешников, прощу и я тебя. Но рядом с собой не оставлю. Поедешь с князем.

Возликовал Духмян. Как же ловко всё получилось!

Давно уже жил старик-монгол из милости в походной юрте воина Хучу. Его жена Жулхе ухаживала за стариком, подносила ему душистое варёное мясо, кумыс в миске. Растирала ему бесчувственные ноги. А старик только и мог хрипеть своим безголосым горлом да плакать от умиления, глядя на добрую хлопотливую Жулхе. Хорошо, что у Хучу несколько юрт на колёсах, и некоторые пустыми катятся. Так разве жалко кибитку для немощного старика?

Добрая душа и у Хучу, и у жены его Жулхе. Подобрали они старика полузамёрзшим и простуженным у страшного урусского леса. Так и не смог Хучу привыкнуть к этим лесам, страшили они его. Помимо русских лучников, подстерегающих отставших всадников, ютились там и злые духи. Когда приходилось ехать мимо, ёжился Хучу, сердце у него замирало. Как же можно жить в этих краях? То ли дело степи, зелёные, травянистые. Далеко кругом видно. Никакой враг не подстережёт. А тут… Потому-то, как увидел он лежащего под деревьями старика, почти запорошенного снегом, да представил себя на его месте, аж передёрнуло его. Выскочил он из своей кибитки да втащил его в порожнюю.

Жулхе постелила там шкуры, раздела незнакомца, закутала его в них. А старик весь пылал в горячке, бормотал что-то хрипло, задыхаясь в кашле…

А потом Жулхе предположила, что старик, видимо, важный человек. И одежда у него богатая, и на пальце кольцо немыслимой красоты. Ходил Хучу смотреть на это кольцо и решил на всякий случай никому не говорить про старика до поры до времени, прятать его. Вдруг умрёт, скажут, что убил Хучу его за кольцо. Уж потом, как оклемается, то сам попросит свести его с кем-нибудь.

Много дней не приходил старик в себя, а потом и глаза раскрыл, и есть стал с удовольствием. Вот только говорить у него никак не получалось, одни хрипы. Да и ноги ещё не отошли. Крепко, видать, урусский холод просквозил его.

Как-то Жулхе сказала, что застала старика любующимся на кольцо, и он тут же руку под себя засунул и сжался весь, а потом, уразумев, что оно для неё не тайна, размяк, захрипел горлом, силясь сказать что-то, да только ничего у него не получилось. Но в дальнейшем не видела Жулхе на его пальце этого кольца, куда-то спрятал его старик.

Поначалу Хучу обида в сердце куснула. Не украдут же они с Жулхе это кольцо, раз не сделали этого раньше, когда старик был в бессознательном положении. Чужое добро им не нужно. У них с женой своего вдосталь. В этом походе разбогатели они малость и конями, и рабами, и одеждой, и утварью. Жулхе наряду с ним входила в побеждённые города, а то, что ей нравилось, выхватывала порой прямо из огня. Накидывала аркан на здоровых урусских девок и вела их в кибитки, покалывая в спину саблей, чтобы повиновались ей. Визгливых ребятишек лупила плёткой, загоняя в кибитки, связывая их друг с другом верёвкой по ногам. Несколько кибиток набиты пленниками, и всё равно оставались порожние для ещё большей добычи. Так что ничего от старика им не нужно. Хучу с Жулхе радовались, что закончился поход, повернул хан Бату войско домой. Скоро забудутся эти ужасные урусские леса, и засвистит в ушах родной степной ветер. Приедут они домой как раз к травам. Заржут радостно кобылицы, хватая травинки губами. Будет в табуне Хучу много коней после продажи захваченных рабов. Конечно, и себе оставят сколько-то рабынь и маленьких урусов на вырост. Ведь большого количества пока прокормить не смогут. Наконец-то Жулхе отдохнёт от нудной работы, а будет только покрикивать на рабынь, заставляя их трудиться. О такой жизни давно мечтал Хучу. И, пожалуй, эти мечты сбываются.

С опаской пошёл Хучу в урусский поход. Не хотелось с женой расставаться, только что жить они начали семьёй. И была у них лишь юрта и повозка с одной-единственной лошадью. А потом решили ехать в поход вдвоём, как и многие делали. И как хорошо, что так надумали! Ведь пока он шёл на приступ крепости в рядах других воинов, Жулхе стерегла добро, а уж когда крепость была взята, она вместе с другими бабами лезла за добычей. Тут уж он, отдыхая, охранял кибитки. Вот так за одну зиму они и разбогатели. Но, конечно, опасности было много. Урусы злые как собаки. Бьются до смерти, пока не прикончишь их. А если раненый и мог ещё размахивать мечом, то близко подходить опасно. Однажды Хучу чуть было не убил такой вот раненый. А уж во время приступа сколько раз бог Сульдэ спасал от верной смерти. Рядом с ним идущие батыры падали и от стрел и сваливались с высоких крепостных стен.

Но всё это позади. Приятно возвращаться, когда на душе хорошо. И этот старик совсем не обуза. Его дети и внуки порадуются тому, что Хучу спас его и пригрел. Надо подарить ему урусскую рабыню, пусть она ухаживает за ним, пока не найдёт он своих родственников. Ведь не жить же найденному в семье Хучу вечно. Жулхе сказала, что тот уже разговаривает и может рассказать, кто он и откуда. Возможно, надо помочь ему близких отыскать.

Пошёл Хучу в кибитку невольников. Вытащил, не глядя, за руку одну из женщин и повел её к старику. Невольница с растрёпанными волосами, с опухшим от слёз лицом, с накинутым на плечи тряпьём упиралась и пыталась что-то сказать Хучу. Но тот её не слушал. Да и что толку: непонятна ему урусская речь. Хлестнул он плёткой её по спине, чтобы была покорнее, и потащил дальше. Она зарыдала, затряслась вся. Конечно, всё понятно: не нравится ей быть в неволе. Но что поделать, такова её судьба.

Удивлённым взглядом встретил старик Хучу с плачущей рабыней. А тот сердито прикрикнул на неё и подтолкнул к лежащему на шкурах больному. Она упала и, приподнявшись на локте, испуганно озирала юрту.

– Это тебе мой подарок, незнакомец! – широко улыбнувшись, молвил Хучу.

Обрадовался старик. Его морщинистое лицо расплылось в улыбке, глаза превратились в узкие щёлочки. Он протянул руку к распростёртой на полу невольнице и ущипнул её за тугую белую кожу на щеке. Она отпрянула от старика, вскрикнула от боли. А он цокнул удовлетворённо языком и вкрадчиво молвил:

– Благодарю тебя, мой добрый спаситель! Достоин ли я такого подарка?

Хучу уселся на шкуры, поджав под себя ноги, показывая, что хочет поговорить:

– Ты в таких летах, что тебе помощь необходима. А рабыня будет и пищу варить, и ноги твои снадобьем натирать, всё будет делать, что ты ей велишь.

Покивал в ответ старик, и из его уст полилась красивая речь:

– Да, много я в жизни трав потоптал, но без тебя, благородный и великодушный воин, закончилась бы на земле моя судьба, и остался бы я в снегах злой Уруссии. Великий бог Сульдэ вознаградит тебя за твою щедрость и участие во мне.

Приятно было слушать это Хучу. Да и говорил старик витиевато, не то, как простой неотёсанный монгол. А тот продолжал:

– Не только Сульдэ, но и солнцеликий хан всех ханов Бату вознаградит тебя за спасение своего верного слуги. Я его сам лично об этом попрошу.

Кровь ударила в голову Хучу. Так и есть – этот старик важная птица. Вот удача так удача.

Тут невольница, оправившись от щипка, что-то забормотала, обращаясь уже к старику. Тот её выслушал и стал расспрашивать на непонятном для Хучу, видимо, родном её языке. А она, увидев, что её понимают, с ещё большим жаром принялась лопотать, размахивая руками. Старик велел ей замолчать и обратился к Хучу:

– У этой женщины здесь где-то две маленькие дочери. Так ли это?

Хучу непонимающе смотрел на старика. Взрослые рабыни и дети находились в разных кибитках. И кто они, и есть ли среди них чьи-то дети, откуда знать. Вопят и взрослые, и маленькие, а о чём, ему, Хучу, неведомо. Да и ни к чему ему это. Почти все взрослые пойдут на продажу, да и дети тоже. Но, конечно, по отдельности. Кто тут будет разбирать? Поэтому-то Хучу недоумённо пожал плечами. Невольница завыла, умоляюще протянув к нему руки, и, упав на шкуры, что-то запричитала. А старик продолжал:

– Одна девочка постарше другой, у обеих белые волосы, зовут Фрося да Катя.

Неприятно стало на душе у Хучу. Зачем старик говорит все эти подробности? Уж не хочет ли он, чтобы Хучу отдал ему и девчонок? Разве мало ему этой рабыни? Хитрый старик.

– Нет у меня таких, – холодно произнёс Хучу, показывая, что ему совсем не нравится этот разговор.

Что-то опять сказал старик невольнице. Та запричитала громко и надсадно. Он прикрикнул на женщину и вдруг стал щипать её с вывертами и очень больно за руки, за щёки, за грудь и за живот. Она завыла от боли. Но старик опять закричал на неё, уже перестав щипать. Невольница смолкла и только, постанывая, тёрла побагровевшие места. Опять было хотела что-то объяснить, но тот, нахмурившись, угрожающе потянулся к ней рукой. Она испуганно отпрыгнула и затихла.

Хучу ободряюще кивнул головой: ну и старик, справился с рабыней. И раздражение прошло: не требует девчонок, просто так спросил.

– Ты знаешь по-урусски, старик?

– Я Джубе, любимый переводчик солнцеподобного и великого хана Бату! – горделиво ответил больной, и его лицо стало таким важным, что не подступись. – Сам бог Сульдэ послал меня к тебе, воин. Ты должен гордиться этим и благодарить судьбу. За моё спасение Бату осыплет тебя щедротами… А я назначу тебя главным нукером своей охраны.

С противоречивыми чувствами шёл Хучу от Джубе. То, что его ожидают награды от самого Бату, это было неплохо, а вот то, что переводчик решил привязать его к себе, очень не нравилось. Ведь возвратившись в степи, хотел Хучу забросить саблю и начать кочевую мирную жизнь, развести табуны, заиметь детей. Больше ему ничего не надо было. А тут всё меняется. И так, как ему бы не хотелось.

Жулхе тоже расстроилась. Ведь если Хучу будет нукером у переводчика, то куда деваться ей, жене. С собой он её брать не сможет. А сама она пасти табуны не сумеет, не бабье это дело. Приуныли они. Жулхе предложила:

– Может быть, отдать толмачу дочерей этой рабыни?

– Да они ему не нужны. Раз он при дворе у хана, то он, верно, очень богат.

– Он сказал тебе об этом? – спросила Жулхе, подавая мужу чашу с кумысом.

Хучу отпил несколько глотков, вытер губы:

– У него не поймёшь. Он ведь не говорит попросту. Но он велел мне набирать из воинов охрану для него. Я так думаю, что если он сможет содержать отряд нукеров, значит, богат. Да ты и сама рассказывала, какой у него на пальце перстень.

Жулхе кивнула головой:

– Такой красоты я ещё не видела в жизни… А он тебе не говорил, как же очутился в лесу без охраны, полузамёрзшим, брошенным?

– Да я и робею теперь спросить. Ведь он переводчик у самого Бату. Может быть, и нельзя об этом говорить.

Жулхе обняла мужа, горестно вздохнула:

– А что же нам теперь делать? Как же заведём табун? Ведь если ты станешь нукером, то будешь ездить с войском.

Хучу успокаивающе поцеловал жену:

– Может быть, старик передумает. Ведь он ещё даже на ноги не встал. Приедет к себе домой, у него нукеров-то, наверное, хоть отбавляй. А мне он это просто из благодарности предложил. Ведь я, считай, спас его. И, верно, не будет против, если я откажусь и не захочу быть его нукером.

Два солнца не виделся Хучу со стариком. Днём их караван нудно тянулся путями-дорогами. Но до степи было очень далеко. Когда смеркалось, вставали на ночлег. Кибитки ставили вокруг костра. Варили и жарили баранину и конину. Окрест вились вкусные запахи. Помимо кибиток Хучу неподалёку расположились и кибитки других возвращающихся на родину воинов. Ведь всё ещё надо быть начеку, всем вместе. Не уехали монгольские воины с урусской земли. То и дело проезжали они мимо сгоревших деревень, почти засыпанных снегом. Попадались и руины городских крепостей, которые они же и брали приступом. В лесах ещё прятались недобрые урусы. Бывало, выскакивали они с воплями из лесочков и нападали на караван. Особенно старались отбить пленных. А урусские дети и женщины, заслышав шум нападения, начинали визжать и кричать, указывая, где они. Потому-то решили монголы останавливаться на ночлег посреди поля, подальше от лесков и перелесков. Если было вдоволь сушёного творога хурута, то не стали бы они и костры жечь. Поели бы его и насытились. Но кончился хурут, хотя много было в мешочках, когда только ещё шли на Русь в начале зимы. У урусов нет еды, пригодной для путешествий и кочевий. Привязаны они к своим домам и деревням, и скот их жирный и ленивый, не привыкший к долгой дороге, не выдерживает и дохнет.