Текст книги "Семья Берг"

12. Шахтинское дело

До занятий, после занятий, а иногда и вместо них в институте бурлили политические дебаты между сторонниками Сталина и Троцкого. Сторонников Сталина было большинство, поэтому другому лагерю приходилось туго. Слушатели института, будущие красные профессора, вместо лекций и кабинетной учебы, вместо чтения в тиши библиотек без конца сходились на собрания и вели между собой бесконечные диспуты. Павел Берг старался избегать участия в этих встречах, хотя ему не всегда это удавалось.

Так, слушатели ходили на открывшийся недавно, в мае 1928 года, шумный судебный процесс, известный под названием «Шахтинское дело». В зал заседаний суда допускали только делегации трудящихся, а перед зданием расхаживали тысячи демонстрантов с лозунгами, требуя сурового наказания преступников. Специальное заседание Верховного суда под председательством ректора Московского университета Андрея Вышинского, юриста по образованию, продолжалось 41 день.

Вместе со всеми попал туда на одно заседание и Павел Берг. Процесс проходил в Колонном зале Дома союзов, бывшем здании Дворянского собрания. Павла ошеломило первое впечатление от величественной красоты широкой мраморной лестницы с громадными вазами и скульптурами в нишах по бокам. Ему еще не приходилось бывать в таких громадных и шикарных зданиях. Сразу бросился в глаза контраст между богатой архитектурой и серой, бедно одетой толпой представителей рабочих и крестьян. Павел подумал: «Как это современно и символично – там, где раньше ходили богатые разряженные дворяне, теперь идет сермяжная народная толпа». Еще больше его поразила архитектура самого Колонного зала – длинные ряды стройных мраморных колонн и невероятно высокий потолок, с которого свисали тоже невероятно большие люстры.

Впереди были отгороженные и охраняемые вооруженными бойцами длинные скамьи для подсудимых, на них сидело более ста человек. Это были инженеры, специалисты дореволюционного поколения, все среднего и старшего возраста – солидные, интеллигентные люди. Они сидели, понуро опустив головы. Их обвиняли в умышленном вредительстве на шахтах и в горных районах, в организации аварий и взрывов, в получении инструкций и денег от крупных заграничных фирм, даже в планах подготовки вооруженного восстания. И все они уже признали себя виновными. В передовых статьях «Правды» и «Известий» и в выступлениях Сталина за много дней до решения суда говорилось о «контрреволюционной организации буржуазных спецов» этой группы.

«Разработкой» их вины занималась большая группа следователей, перед ними была поставлена задача: любой ценой добиться от обвиняемых «чистосердечных признаний» и придать делу общегосударственный характер. К подследственным применяли методы «физического воздействия» – их лишали сна на трое и более суток, беспрерывно повторяли им их будущие показания о «совершенных ими преступлениях», запугивали угрозами репрессий в отношении их семей. Это приводило обвиняемых в состояние физического и нервного истощения и отчаяния, «обработанные» такими методами, они признавались на следствии в преступлениях, которых не совершали.

Творцом «новаторского положения о презумпции виновности» был Вышинский. По этому положению считалось, что признание своей вины обвиняемым на допросах имеет для суда решающее значение. Каким путем «выбивали» это признание – в положении не уточнялось. Сорок два общественных обвинителя на судебном процессе доказывали вину подсудимых, не приводя никаких доказательств, кроме признания самими осужденными их вины.

Вышинский – высокий, стройный, в хорошо сидящем заграничном костюме – сам выглядел как интеллигент старого времени. Он им и был, родился в семье провизора-поляка в Одессе, рос в Баку, стал секретарем Бакинского революционного совета, там же стал меньшевиком. Он окончил юридический факультет Киевского университета и был одним из наиболее образованных активистов партии. В 1908 году Вышинский сидел в бакинской тюрьме в одной камере со Сталиным и они близко сошлись. Он повлиял на мировоззрение малообразованного грузина. Очевидно, это и спасло его, потому что до 1920 года Вышинский оставался членом партии меньшевиков, а это считалось преступлением.

В 1917 году он работал в прокуратуре Временного правительства и, будучи начальником милиции Замоскворецкого района, подписал и опубликовал ордер на арест вернувшихся из Швейцарии Ленина и Зиновьева. Большевики скрылись, и арестовать их не смогли, но этот факт лежал пятном на биографии Вышинского. В 1920 году он наконец решился перейти в партию большевиков. Рекомендацию ему дал сам Сталин (это была его единственная рекомендация). Но положение бывшего меньшевика, совершившего к тому же ужасную тактическую ошибку, ставило самого Вышинского в рискованное положение. С тех пор он и старался выслужиться перед Сталиным: стал одним из главных идеологов большевистской законности, в 1923 году был прокурором уголовно-судебной коллегии, а в 1925–1928 годах – ректором Московского университета.

* * *

На суде в Колонном зале Вышинский произносил длинную обвинительную речь, говорил красиво, громко, отчетливо, по произношению сразу было видно образованного и культурного человека. Иногда он поворачивался в сторону группы подсудимых и тогда переходил на злобный крик, указывая на них пальцем. Павел с любопытством и недоверием слушал его выступление:

«Товарищ Сталин в своем историческом докладе «О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников» дал блестящий анализ этих недостатков и указал практические меры к их устранению…»

«Товарищ Сталин беспощадно вскрыл ошибки тех наших товарищей, которые неправильно представляют себе эти вопросы. Эти товарищи забыли, говорил товарищ Сталин, о законе взаимоотношений между буржуазными государствами, в силу которых каждое из этих государств систематически засылает своих разведчиков, шпионов и диверсантов в тыл соседних государств».

«Профессия шпиона стала самой массовой профессией в СССР…»

«Вся наша страна, от малого до старого, ждет и требует одного: изменников и шпионов, продавших врагу нашу Родину, расстрелять, как поганых псов!»

Павел не мог себе представить, чтобы так много высококвалифицированных интеллигентных людей, которые не сбежали за границу, а остались работать с новой властью, делали так много заведомо преступного на шахтах и затем так легко признались в этом. Чем больше Павел слушал, тем больше ему становилось ясно, что Вышинский заменял доказательства вины подсудимых бранью в их адрес и одновременно все больше и больше восхвалял Сталина. Вся речь его казалась Павлу странной, а обвинения – бездоказательными. Но каждый раз, когда Вышинский произносил имя Сталина, аудитория прерывала его аплодисментами, а сидевший рядом с ним слушатель Института Юдин, рабочий-большевик, толкал Павла под локоть и с восторгом говорил:

– Здорово сказал товарищ Сталин! Так им и надо, шпионам и врагам народа!

* * *

«Шахтинское дело» имело широкий резонанс в обществе: в большевистско-пролетарской прослойке оно возбудило еще большее недоверие и агрессивность по отношению к беспартийной интеллигенции, а в среде интеллигентов вызвало подавленность и страх. А Сталин на это говорил: «Чего бояться? Надо работать»[18]18
  На самом деле через 60 лет, только в 1980-х годах, стало известно, что «шахтинское дело» было сфабриковано сотрудниками безопасности Евдокимовым и Зоновым с целью выслужиться перед Сталиным.


[Закрыть].

На диспутах в Институте красной профессуры тоже участились споры о том, кто из лидеров партии прав – Сталин или Троцкий. Не в силах погасить свой революционный пыл, студенты формировали многочисленные внутренние фракции. Павлу это не нравилось, идеологические диспуты отвлекали его от учебы, но приходилось присутствовать на них, чтобы не вызывать излишних подозрений. Он злился сам на себя: он, храбрый командир, который с шашкой наголо водил в бой своих бойцов, теперь должен прикидываться послушным, как все. Но на митингах он был только пассивным слушателем, выступать никогда не хотел: того, что думал сам, сказать не мог – это было опасно, а повторять за другими то, во что не верил, – это было не в его натуре.

13. Что вело к диктатуре Сталина

В 1928 году в Москве и по всей стране звучали отголоски партийных дебатов, начавшихся после смерти Ленина в 1924 году. На всех трибунах распаленные ораторы с пеной у рта старались доказать друг другу, кто настоящий наследник Ленина – Троцкий или Сталин; кому возглавлять партию большевиков и всю страну. В полемических статьях в газетах «Правда» и «Известия» тоже дебатировался этот вопрос, и мнение общества все больше склонялось в пользу Сталина.

Хотя Павел Берг не хотел быть активным участником дебатов, но от настроений своего времени не уйдешь: он прислушивался к ним, читал газеты и все ясней видел, что наступает эпоха доминирования Сталина и навязываемого им единомыслия. Предвидеть, каким вождем станет Сталин, Павел не мог, но ему было не по душе уже само это навязывание.

Сталин впервые встретился с Лениным в Хельсинки в 1907 году и примкнул к большевикам, хотя вначале не во всем с Лениным соглашался. Но, согласно своему властолюбивому характеру, он был тоже убежден, что «единомыслие является главной силой партии».

До 1922 года Сталин оставался на второстепенных должностях наркома по делам национальностей и наркома народного контроля. Тогда секретарем Центрального комитета по техническим вопросам подбора кадров был Вячеслав Молотов, но в апреле 1922 года, еще при жизни Ленина, Политбюро назначило на эту должность Сталина, а Молотова сделали его заместителем. Сталин предложил назвать свою новую должность «генеральный секретарь партии». Слово «генеральный» тогда имело значение «общий, технический», и пост Сталина оставался сугубо административным – на уровне начальника отдела кадров. Вот на этом далеко не самом важном посту он, неожиданно для многих, проявил мрачную незаурядность своего восточного характера: путем манипуляций он продвигал в Центральный комитет своих сторонников и убирал противников, усиливая роль ЧК. Таким образом он сумел превратить этот пост в самую главную позицию и сколотить для себя группу сторонников.

В мае 1922 года Ленин тяжело заболел – у него началась серия мозговых кровоизлияний, он уже не работал, но в 1923 году написал еще несколько статей. Предвидя свою кончину, он составил «Добавление к письму от 24 декабря 1922 года», в котором давал характеристики потенциальным будущим руководителям страны – Сталину, Троцкому, Бухарину и Пятакову. Наихудшую характеристику получил Сталин…

Ленин прохладно относился к Сталину и незадолго до своей смертельной болезни, в декабре 1922 года, продиктовал Надежде Крупской письмо – предупреждение членам Центрального комитета о том, что Сталин захватывает слишком много власти и его надо остановить. Это было его политическим завещанием, которое должны были прочитать на съезде партии в январе 1924 года: «Став генеральным секретарем, товарищ Сталин сосредоточил в своих руках огромную власть, и я не вполне уверен, что он будет всегда знать, как использовать эту власть с достаточной осторожностью». Через несколько дней он добавил рекомендацию заместить Сталина кем-либо «более терпеливым, более верным, более вежливым и учитывающим мнения других товарищей».

Сталин узнал об этом письме от технического секретаря Фатеевой и приказал ей сжечь его, что и было сделано. Это было первым шагом в ряду его моральных и уголовных преступлений, настоящим предательством по отношению к основателю государства и вождю.

Когда состояние здоровья Ленина ухудшилось, Сталин, предвидя его конец, перестал с ним считаться, а на Крупскую очень злился: известно ее письмо-жалоба Льву Каменеву от 22 декабря 1922 года, в котором она упоминает о письме-завещании Ленина и просит оградить ее от «недостойной брани и угроз Сталина». Но в начале марта 1923 года Сталин обругал ее так, что она в слезах пришла жаловаться на него Ленину. Тогда Ленин продиктовал письмо напрямую Сталину, написав, что порывает с ним всякие личные отношения. При этом он так разволновался, что 6 марта у него произошло еще одно, третье, кровоизлияние в мозг, после которого он потерял дар речи и сознание его угасло. Но об эпизоде с последним письмом почти никто так и не узнал.

После смерти Ленина образовался вакуум власти. По неписаному правилу вождем должен был стать самый глубокий теоретик марксизма. Им был Троцкий – как профессиональный журналист он имел больше всего публикаций, к тому же был хорошим организатором: руководил большевистским переворотом в октябре 1917 года и был фактическим создателем и командующим Красной армии. Ленин сам высоко ценил его организаторские способности. Но Троцкий считался слишком левым коммунистом: против него выступили Каменев и Зиновьев. Некоторое время считалось, что страной руководил коллектив Политбюро партии, но внутри него плелись интриги: Сталин оценил ситуацию и поставил себя между Троцким, с одной стороны, и Каменевым и Зиновьевым, с другой: настоящая борьба за власть велась между Иосифом Сталиным и Львом Троцким. Каждый стремился представить себя одного «продолжателем дела великого Ленина».

* * *

Через четыре месяца после смерти Ленина, 18 мая 1924 года, на закрытом заседании пленума Центрального комитета партии разбирали четыре запечатанных восковой печатью идентичных письма Ленина. Это было то самое политическое завещание с критикой Сталина и предложением заменить его другим человеком. Письмо было большой неожиданностью: даже Сталин не знал о существовании еще четырех копий, подписанных рукой Ленина. Очевидно, у Ленина и Крупской было подозрение, что какие-то экземпляры опять могут пропасть.

По воспоминаниям свидетеля, слушая эти письма, Сталин сидел на ступеньках перед трибуной и выглядел довольно плачевно: он даже предложил подать в отставку. Но разгорелся спор, в основе которого крылись личные и политические интриги, – началась грязная игра. Против письма выступил Григорий Зиновьев (Григорий Евсеевич Радомысльский). Он был другом Ленина, единственный из всех обращался к нему на «ты», звал его просто Володей. Он заявил, что Ленин был уже не в своем уме, когда диктовал это письмо, взял на себя смелость утверждать об ухудшении умственного состояния Ленина, а между тем в это время Ленин был еще вполне вменяемым. Со стороны друга это было неблагородно и даже преступно. Но многие считали Зиновьева низкой личностью: в первые дни революции, став главой Петроградского Совета, он приказывал расстреливать интеллигентов тысячами, а потом превратился в преуспевающего бюрократа-хапугу и в тяжелые времена народного голода не стеснялся заказывать для себя из-за границы деликатесы на государственные деньги.

Скрытой причиной его выступления было следующее соображение: если Политбюро решит поставить на место Сталина другого человека, то, скорее всего, им станет Лев Троцкий (Лев Давыдович Бронштейн), который знал ему цену и был против него. Выступление Зиновьева поддержал другой член Политбюро Лев Каменев (Лев Борисович Розенфельд). Так в Политбюро образовался триумвират – Сталин, Каменев и Зиновьев.

Троцкий считался в партии и правительстве вторым лицом после Ленина, фактически это он выиграл для большевиков тяжелую Гражданскую войну, и он же проводил жестокие репрессии против всех, не примкнувших к большевикам.

В составе Политбюро преобладали евреи и полуевреи – фамилия матери Ленина была Бланк: ее отец был крещеным евреем. Троцкий, Каменев, Зиновьев и Свердлов тоже были евреями. Тысячи евреев активно и успешно участвовали в революционных событиях и потом занимали высокие посты, но возведение одного из них до положения первого лица в стране могло вызвать недовольство русского народа, в котором глубоко укоренилась нелюбовь к евреям и культивировался великорусский шовинизм. Еврейские корни явно мешали членам Политбюро, они изменяли свои имена и открыто отказывались от своего происхождения. Когда Троцкого спрашивали, кем он считает себя – евреем или русским, он отвечал: «Ни тем, ни другим. Я социал-демократ, и этим все сказано!»

На фоне такой сложной раскладки сил и влияний на закрытом заседании Политбюро 18 мая 1924 года Каменев и Зиновьев предложили оставить генеральным секретарем партии Сталина, и под их напором члены Политбюро проголосовали «за».

* * *

В теоретической подготовке и по деловым качествам Сталин уступал Троцкому, но превосходил его в политическом коварстве. Имея всего лишь неоконченное образование, полученное в духовной семинарии в Тбилиси, он до поры до времени скрывал свою моральную сущность, которую под конец сумел распознать Ленин.

Для Каменева и Зиновьева поддержка Сталина на заседании в 1924 году оказалась роковой ошибкой. На следующий год они попытались объединиться с Троцким – уже против Сталина, но он захватил слишком много власти, так никогда и не простил им измены и проявил в отношении их максимум своего коварства. Интригуя, он создал у большинства членов Центрального комитета отрицательное мнение о Троцком, а в 1927 году обвинил его, а вместе с ним Каменева и Зиновьева в создании «объединенной оппозиции» и задержке темпов экономического роста страны. Сначала он выслал их в далекую провинцию, потом, в 1929 году, Троцкий был официально изгнан из Советского Союза. С момента его изгнания Сталин стал преследовать кадровых военных, подозревая каждого из них в приверженности Троцкому: не было для него хуже врага, чем «троцкист»[19]19
  С Каменевым и Зиновьевым Сталин окончательно разделался в 1936 году на первом показательном процессе против «врагов партии». Их обоих и еще 11 человек обвинили в предательстве как «троцкистов» и приговорили к высшей мере наказания – смертной казни.


[Закрыть].

* * *

21 декабря 1929 года в России, разоренной революцией, Гражданской войной и новой сталинской политикой коллективизации, отмечалось 50-летие Сталина. В газете «Правда» был опубликован список членов Политбюро партии. Обычно список печатался в алфавитном порядке, этим подчеркивалась демократичность коллективного правления. Соответственно, фамилия Сталина стояла в конце списка. На этот раз новый редактор «Правды» Лев Мехлис поставил его фамилию впереди всех, и это стало первым официальным знаком установления диктатуры Сталина.

14. Учитель Павла Берга

Настоящей тяги к знаниям у большинства слушателей Института красной профессуры не было, а был только отчаянный запал на полемику по идеологическим вопросам. Одним из самых активных сторонников Сталина был Павел Юдин, ровесник Берга, сын крестьянина из Нижегородской губернии, с идеальным послужным списком: с 1917 года был рабочим-токарем, в 1918 году вступил в партию большевиков, а в следующем году – в Красную армию, потом работал в Нижегородском губернском комитете партии. В институте он был секретарем местной ячейки большевиков, занимался только политическими дебатами и строго следил, чтобы все в них участвовали. Он пытался привлечь к этому и Павла:

– Товарищ Берг, ты чего это не был на последней дискуссии по поводу работы Сталина «Троцкизм или ленинизм?» Не хочешь изучать эту работу с анализом современной идеологии?

Павлу был неприятен фанатизм Юдина и других активистов, и он отвечал:

– Ты, товарищ Юдин, неправ, я эту работу товарища Сталина много раз читал, а терять время на болтовню мне некогда. Я сам боролся за новую Россию, и теперь она уже существует. Я считаю, что нам надо налаживать в ней нормальную жизнь, вести хозяйственную работу, заниматься научными вопросами, а не политическими дебатами и интригами.

– Ты, Берг, политически отсталый элемент, – ругал его Юдин. – Как можно вести хозяйственную работу и заниматься какой-то там наукой, если на первом месте все еще стоит классовая идеологическая борьба?

Павел не хотел углубляться в спор, потому угрюмо отвечал:

– Я поступил сюда учиться.

– Странный ты человек, Берг. Вроде и орденоносец, и с троцкистами не якшаешься, и к нам, сталинцам, не примыкаешь. Кто же ты?

– Я учащийся института и хочу учиться.

Павлу больше по душе было часами заниматься в библиотеке, но кроме политических брошюр там был довольно скудный выбор книг. Он нашел старый словарь французского языка и решил учить по нему французский. А кроме того, читал те немногие книги по истории, которые ему попадались: история прошлых веков привлекала его больше, чем та, что происходила у него на глазах. За год учебы он, сверх программы, самостоятельно выучил французский язык так, что мог свободно читать на нем, и узнал многое о революции 1789–1791 годов.

Курс истории в институте читал профессор Евгений Тарле, один из тех «спецов» старого режима, которые должны были вести преподавание под контролем большевиков. С самой первой его лекции Павел был поражен изысканно-культурной речью Тарле. Он так тонко и ярко описывал факты далекой истории, что она вставала перед глазами как вчерашний день. И еще более интересно было, что в конце лекции он всегда делал очень четкие выводы. Такую культурную и насыщенную речь Павел слышал раньше только от художника Якова Минченкова в Каменском, и теперь буквально заслушивался содержанием и звучанием лекций профессора.

Юдин, наоборот, был недоволен ими, грубо перебивал Тарле, задавал неуместные и неумные вопросы:

– Зачем нам нужны эти подробности? Нам известно, что восставший французский народ сверг короля, как у нас в России прогнали царя Николая Романова. Вот и все. Вам, бывшим спецам, поручено учить нас основному, а не мелочам.

Тарле вежливо и терпеливо ответил:

– Видите ли, товарищ Юдин, истина всегда кроется в деталях. Особенно в исторических деталях.

– Большевикам детали о буржуазии и дворянстве ни к чему. С ними раз и навсегда покончено.

Павел еле сдержался, чтобы не затеять с ним спор прямо на лекции, но потом, возмущаясь грубостью Юдина, сказал ему:

– Как это ты набрался наглости перебивать профессора? Да еще такого профессора! Он интересные и полезные вещи нам рассказывает.

– Я перебил потому, что эти спецы должны знать свое место и говорить нам только самое главное, – и добавил выразительно: – Недавно в выступлении на выпуске курсантов товарищ Сталин сказал, чтобы мы учили ту науку, которая нам нужна, а не ту, которая нам не нужна. Понял?

Павел понял только, что спорить и доказывать что-либо бесполезно.

* * *

Павел нашел в библиотеке редкую книгу – «Революционный трибунал в эпоху Великой французской революции», изданную небольшим тиражом. В ней Тарле косвенно осудил красный террор, описав террор во время французской революции. Хотя книга была издана семь лет назад, она сохранилась как новенькая, страницы были даже не разрезаны. Описанные в ней методы террора довольно прозрачно намекали на то, что происходило в России теперь. Павел поразился, как историк смог таким тонким, непрямым путем подвести читателя к пониманию сегодняшнего дня. После этой книги он стал понимать, что борьба за власть в новой России очень напоминает борьбу за власть во время Французской революции: сначала Робеспьер казнил своих противников, после этого казнили самого Робеспьера. Нечто весьма похожее происходило теперь в России.

Однажды Тарле зашел в библиотеку и увидел Павла за чтением своей книги:

– Товарищ Берг, вам нравится изучать историю?

Павел встал перед ним:

– Очень нравится, товарищ профессор, я с детства любил читать про историю. Вот особенно про Французскую революцию. И очень нравится, как вы пишете об этом.

Тарле увидел на столе еще и русско-французский словарь:

– Вы французский изучаете?

– Стараюсь. Читать уже могу, со словарем, конечно. А вот разговаривать пока не могу – практики нет.

Этот молодой высокий блондин, герой с орденом, был очень не похож на большинство слушателей института и заинтересовал Тарле:

– Вот как! Знаете, вы зайдите ко мне домой, мы поговорим подробней, – и дал ему адрес.

Павел еще никогда не бывал в богатых домах настоящих интеллигентов и никогда не разговаривал один на один с таким важным профессором. Он робко вошел в его кабинет, до потолка уставленный массивными шкафами с книгами в красивых переплетах. Это напомнило ему библиотеку в гимназии Рыбинска, куда их пригласил учитель Боде. Теперь, сидя в удобном кресле, он незаметно оглядывался на книги. Тарле сказал:

– Товарищ Берг, так вы говорите, вам нравится читать про историю, и особенно про эпоху Французской революции?

– Так точно, товарищ профессор, очень нравится.

– Знаете, ведь на наших с вами глазах тоже творится история. Время наше интересное, когда-нибудь о нем будут писать историки. Может, и вы захотите написать.

– Я, товарищ профессор?

– Да, вы. Но для этого вам нужна большая культурная подготовка. Ходите по Москве, смотрите, узнавайте, записывайте.

– Спасибо за совет, товарищ профессор.

– Зовите меня Евгений Викторович. А пока я вот что подумал: почему бы вам не написать диссертацию о времени Французской революции?

Павел обомлел:

– Товарищ профессор… Евгений Викторович… диссертацию? Какой же из меня ученый? Я ведь выходец из бедной еврейской семьи, не получил даже среднего образования, только и знал, что грузы таскать на пристанях да шашкой рубить.

– Я ничего этого о вас не знал. Но, по-моему, вы себя недооцениваете. Я давно приглядываюсь к вам и думаю, что вы способный человек и можете стать ученым, настоящим советским интеллигентом в первом поколении. Задача нашего института как раз в том и состоит, чтобы вырастить новую советскую интеллигенцию.

Павел смутился:

– Задача-то такая есть, это точно. Но только, извините, если я скажу, что думаю, – из нас хотят выковать идеологически правильную, то есть во всем послушную интеллигенцию.

Тарле поднял брови и посмотрел на Павла долгим внимательным взглядом:

– Ну и как – вы с этим согласны?

– Мне это не нравится. Я так считаю, что идеология тут ни при чем, надо становиться специалистами своего дела.

– Ну, если вы так думаете, то наверняка вырастете в интеллигента.

От слова «интеллигент» в применении к нему Павел даже замер. А Тарле продолжал:

– Я хочу вам привести цитату из одного произведения французского писателя Гюстава Флобера. Вы его читали?

– Пробовал, но мне это еще трудно.

– Так послушайте, что он говорил, – профессор открыл лежавшую на столе книгу и прочитал: – «Мыслитель не должен иметь ни религии, ни родины, ни каких бы то ни было общественных убеждений. Участвовать в чем бы то ни было, вступать в какую-нибудь корпорацию, в какое-нибудь братство, в какое-нибудь дело, даже носить какой бы то ни было титул – значит бесчестить, значит унижать себя…» А, каково сказано!

– Интересно, конечно. Только вот насчет родины… Правильно ли это?

– Неправильно. Вы тонко заметили. Мыслителю родина тоже нужна, он должен о ней думать, помогать ей стать лучше. Скажу вам откровенно, именно поэтому я и не уехал из России. Ну и насчет титулов Флобер тоже не совсем прав. У меня вот есть титул академика, мне это не мешает, а даже помогает. Так вернемся к вопросу о вашей диссертации. Вы согласны?

– Я не знаю, что сказать. Диссертацию писать – это ведь много знать надо. А у меня какие знания?

– Приобретайте их. Еще Магомет писал в Коране – приобретайте знания везде, даже в Китае. И потом, есть поговорка – не боги горшки обжигают.

– Так ведь то – горшки.

– Да, горшки. Но эта поговорка была, очевидно, сложена на заре цивилизации, когда лепить и обжигать глиняные горшки было высшим уровнем развития технологии. Не так ли?

– Не знаю, что сказать, Евгений Викторович.

– Ничего и не надо говорить. А тема для вас вот какая – «Войны Французской революции периода 1792–1802 годов». Вы человек военный, вам это будет близко и понятно. Начинайте собирать материал и по каждому вопросу обращайтесь ко мне. Когда накопится достаточно материала, мы с вами вместе составим план диссертации, а потом вы уже самостоятельно станете писать ее.

Видя все нарастающее смущение Павла, Тарле с едва заметной улыбкой добавил:

– Вы напишете черновик, а я помогу вам его отредактировать.

И вот, единственный из всех студентов Института, Павел Берг начал работать над диссертацией. Чем больше он вчитывался и вдумывался в исторические материалы, тем ясней видел, что события политической и военной жизни вокруг него во многом похожи на то, что происходило в эпоху Французской революции.

Но как писать диссертацию? Павел заглянул в энциклопедию Брокгауза и Ефрона и прочитал, что диссертации писались в первых университетах еще с древних времен. Это были труды по собственной интерпретации религиозных доктрин, а позже – и научных фактов. Он заглянул в словарную статью «интеллигент» и прочитал: «Человек, стоящий в оппозиции к правительству».

После нескольких месяцев упорной работы Павел поехал к своему учителю – показать сделанное. Он ведь успел получить от профессора только первые наводящие инструкции.

Тарле уверенно сказал:

– Диссертация уже просматривается. Я думаю, что хорошей идеей было бы написать книгу на эту тему и представить ее для защиты как диссертацию. Я теперь пишу про Наполеона, а вы углубите описание времени рассказом о войнах до начала его правления. Старайтесь проводить побольше анализа событий и сравнивайте их с другими историческими событиями. Тогда книга получится монументальней. Первый исторический писатель, который использовал сравнения и проводил анализ, был Иосиф Флавий, автор «Иудейской войны». Вы читали?

– Нет, не приходилось. Я даже не слышал о нем.

– О, тогда вы просто обязаны прочитать. Он сам был участником событий войны в Иудее в I веке нашей эры, был генералом, потерпел поражение от римлян, был взят в плен римским командующим Веспасианом. Его собирались казнить, но, по легенде, Иосиф предсказал Веспасиану, что тот станет императором, и так оно и случилось. Тогда Веспасиан его помиловал и сохранил ему жизнь. Свою книгу об истории войны он написал якобы тоже по заказу императора. Они даже стали друзьями, и Иосиф взял себе его фамилию – Флавий. Конечно, то, что он был участником событий, давало ему преимущество, но, с другой стороны, у него почти не было предшественников, разве что книга Юлия Цезаря о галльской войне.

– Эту я читал.

Тарле достал с полки «Иудейскую войну» и дал Павлу:

– Вот, возьмите и вчитайтесь дома.

Павел знал, что он не любил давать книги из своей богатой библиотеки, хотя позволял близким людям сидеть и читать прямо там. То, что он нарушил свое правило, было знаком доверия.

Павел бережно взял книгу:

– Спасибо, Евгений Викторович, я быстро прочту.

– Не торопитесь, обдумывайте, анализируйте. Историк должен анализировать. И обращайтесь ко мне без стеснения.

Павел вышел от него вдохновленный, с новыми знаниями и новой энергией. Он думал: «Вот что значит настоящий Учитель – он дает знания и пробуждает вдохновение. Если я напишу книгу, я посвящу ее ему. Так и напишу: “Моему Учителю Евгению Викторовичу Тарле”».

Читать «Иудейскую войну» Павлу было очень интересно – это был труд почти двухтысячелетней древности, но написанный так живо, как будто автор был его современником. Павел впервые узнавал настоящую историю еврейского народа, об этом тогда совершенно не писали в России. Он делал выписки, думал и работал над своей книгой-диссертацией. И чем больше он работал, тем больше у него вырабатывалось умение сравнивать современные события с историческими, видеть действительность с исторической точки зрения. Такое видение дается немногим людям, оно требует широкой информированности и глубокой проницательности.