Текст книги "Это Америка"

19. Семья Штейнов летит в Израиль

В самолете, летящем в Израиль, настроение у всех было прекрасное – наконец-то на пути к осуществлению мечты.

Михаилу от радости не сиделось на месте, он ходил по проходам, заговаривал с людьми, шутил, смеялся. Роза тайком обжималась в углу с Леней, они договаривались о встрече:

– Тебя, наверное, ждет в Израиле невеста, – грустно говорила она.

– Нет у меня невесты. Есть родственники из Одессы, они давно уехали. Занимаются коммерцией, разбогатели.

– И ты хочешь заниматься коммерцией?

– Может быть. У меня филологическое образование, с ним много не заработаешь.

– А хибру ты знаешь?

– Ты имеешь в виду иврит? Да, я три года учил, пока был в отказе.

– А я не знаю, я английский учила. И что буду делать в Израиле – тоже не знаю.

Ему стало жалко девушку, он сжал ее руку:

– Роза, мне родственники обещали помочь начать свое дело. Как только у меня пойдет, я разыщу тебя и мы решим, что делать.

– Обещаешь?

– Вот мой адрес в Тель-Авиве, напиши мне, – и он целовал ее, прижимаясь покрепче.

Маруся украдкой наблюдала за ними и недовольно качала головой.

Самолет стал снижаться, подлетая к Тель-Авиву со стороны Средиземного моря. По радио торжественно объявили: «Мы подлетаем к берегам Израиля», заиграл израильский гимн. Все прильнули к иллюминаторам, Михаил со счастливой улыбкой громко подпевал.

В аэропорту «Бен Гурион» новых израильтян торжественно встречали с музыкой и песнями, кричали: «Шалом!» Роза тоже кричала, радовалась, смеялась, хлопала в ладоши. Смущенная Маруся испуганно оглядывалась на Михаила, а тот подмигивал ей:

– Ох, как же хорошо я себя чувствую, точно домой прилетел. Ну, теперь заживем!

Им вручили традиционные подарки – маленькие флаги Израиля и еврейские сладости, спросили, куда они хотят ехать, предложили на выбор несколько мест. Маруся шепнула мужу:

– Просись куда-нибудь, где можно огород завести.

Он так и сказал встречавшим:

– Мы хотим поселиться так, чтобы иметь при жилье свой огород.

– Около города Беэр-Шевы построен специальный поселок, там всех определяют в свои дома, и при каждом доме участок земли. Есть и ульпан для изучения иврита.

– Далеко этот город?

– Да в Израиле все недалеко.

Прежде чем они уселись в автобус, Роза подбежала к Лене:

– Мы едем в Беэр-Шеву, в поселок для беженцев, найди меня, – и поцеловала его.

* * *

В пригороде Беэр-Шевы был построен небольшой поселок для эмигрантов из Советского Союза – деревянные коттеджи из трех комнат с кухней, холодильником, душевой комнатой и туалетом, каждый на одну семью. При домах небольшие участки земли. Каждую семью встречали у дома говорившие по-русски активисты-израильтяне, недавние выходцы из России. Они помогали новичкам в первые дни, давали необходимые объяснения.

У дома Штейнов стоял молодой ортодоксальный еврей с бородкой и пейсами. Он держал в руках молитвенник, заглядывал в него, раскачивался и молился. Завидев Михаила с семьей, он прошел на пару шагов вперед и радостно приветствовал их:

– Шалом, добро пожаловать в Израиль! Меня зовут Яша.

Михаил покосился на его одежду, тоже сказал «шалом» и стал заносить вещи. Войдя, он поставил чемоданы на пол, оглядел все комнаты, вытер пот со лба. Суетливый Яша семенил за ним и восторженно причитал:

– Вы теперь алия[32]32
  Алия (иврит) – евреи, возвращающиеся из диаспоры на свою историческую родину; реэмиграция.


[Закрыть] и наконец-то можете жить и умереть как евреи. Мазал тов!

Михаил добродушно откликнулся:

– Спасибо на добром слове, только умирать мы, конечно, пока не собираемся.

Он потрогал мебель, довольно сказал Марусе:

– Вот как евреи встречают евреев – по-хозяйски, как надо.

Маруся, войдя, украдкой перекрестилась и с удивлением уставилась на Яшу: никогда ей не приходилось видеть ортодоксальных евреев. Мужу она сказала:

– Участочек-то больно маленький, землицы для огорода мало, не как у нас в Саранске.

– Ничего, Маруся, Израиль не Россия, земли мало, зато какая земля – все родит.

Яша семенил за ними по комнатам и продолжал с энтузиазмом предлагать:

– Первым делом давайте помолимся! – Он открыл молитвенник и снова начал раскачиваться: – Барух Адонай, Барух Адонай…

Михаил скептически посмотрел на него:

– Да погоди ты, погоди! Первым делом, на радостях, давай выпьем водки, с приехалом. Маруся, где там у нас бутылка «Столичной»?

Она протянула мужу бутылку.

– И закуску давай – шматок сала нашего, с черным хлебом.

Услышав это, Яша изменился в лице, улыбка сменилась ужасом, и он воскликнул:

– Сала? Ой, что вы такое говорите!.. Еврею нельзя есть свинину, это грех. Упаси вас Бог даже думать об этом!

Михаил миролюбиво ответил:

– Нельзя? А я думал, что мои религиозные предки заслужили мне право есть сало. А сало у меня вкусное – грудинка слоеная. Сам хряка растил, сам заколол и сало коптил.

– Ой, ой! – Яша в ужасе закрыл уши. – Я даже слышать не хочу.

– Ну раз ты так нервничаешь, не буду. Маруся, мы там рыбку копченую захватили, давай.

– А она кошерная? – робко поинтересовался Яша.

– С чего бы это ей быть кошерной? Да я толком и не знаю, что такое «кошерная».

Яша аж подпрыгнул:

– Как, вы не знаете, что такое кошер?

– Рыбка моя – первый сорт, это я знаю, сами с Марусей коптили.

Яша принялся уговаривать его:

– Но послушайте, если пищу не благословил раввин, значит она не кошерная.

– Какой раввин, да и зачем? Моя рыбка и без него вкусней всякой кошерной. Ты попробуй.

– Нет-нет, я кошерный человек, я, знаете, кушаю только самое кошерное, я не могу есть не кошер. И мой раввин мне не разрешит.

– Да мы ему не скажем.

– Нет-нет!.. Ни за что!

Вошла, припевая, нагруженная вещами Роза, покосилась на Яшу, увидела свисающие из-под пиджака белые тесемки, фыркнула и что-то прошептала матери. Маруся принесла завернутую в газету копченую рыбу и тоже зашептала мужу:

– Скажи ты ему, чтобы он тряпки свои в штаны подобрал, неудобно ведь, у нас дочь девушка, стесняется.

Михаил обошел Яшу вокруг, оглядел его, увидел тесемки, покачал головой. Яша удивленно следил за ним. Михаил сказал:

– Слушай, ты туалет-то свой хасидский приведи в порядок, наша дочка стесняется.

Яша поразился, ощупал ширинку, подтянул брюки.

– Ты тесемки от кальсон своих спрячь.

– Ой, так это же не тесемки от кальсон, это же ци-цит от талита[33]33
  Цицит – то же, что и цицес, атрибут ортодоксальной еврейской одежды, свисающие с концов особой одежды – талита.


[Закрыть]. Это так полагается.

– Цицит-шмицит… лучше все равно спрячь: девушка, говорю, стесняется.

– Но это наша гордость, символическая часть традиционного еврейского одеяния!

Михаил подмигнул Марусе:

– Слышь, пусть Роза не стесняется, это такое еврейское украшение и даже гордость – цицит называется, – и спросил Яшу: – Ты водку-то с нами пить будешь?

– Водка? Кажется, она кошерная, из зерна. Это даже нашим раввинатом признано.

– Это еще что за штука такая – ваш раввинат?

– Как, вы про раввинат ничего не знаете? Эй, это же самые умные люди, это Высший совет раввинов! Там сидят такие умы, такие умы!..

– Ясно, что умы, раз водку признали кошерной. Ну, значит пить можно, а то душа водки просит. Роза, принеси стаканы. Я извиняюсь, конечно, ты откуда взялся?

Яша с радостью воскликнул:

– Меня к вам наш раввин прислал и поручил, чтобы я вас встретил и привел в синагогу.

– В синагогу? Чего нам там делать?

– Вместе молиться.

– Да я отродясь в синагоге не был и молиться не умею.

– Ой, вы же не знаете нашего раввина! Он вас научит. Это такой мудрец, такой мудрец! Он даже знаком с самим Шнеерсоном, главным любавичским раввином.

Михаилу надоело слушать незнакомые слова:

– Шнеерсон-мееерсон, мне все равно. Я тебя спрашивал – откуда ты приехал и как давно?

– Я? Я из Москвы. Скоро два года будет.

– А чего ты здесь делаешь, какая у тебя работа?

– Работа? Какая работа? – удивился Яша.

– Ну, какую ты работу выполняешь?

– Я херидим! Я изучаю Тору.

– Ну а когда изучишь, что станешь делать?

– Я всю жизнь буду изучать Тору. Тора – это самое главное в жизни еврея.

– Работать не будешь? – поразился Михаил. – Эк тебя перекрутили…

Яша взмахнул руками и даже засмеялся:

– Ой, ну что вы такое говорите? Меня же никто не перекручивал. Иегова, наш Бог, послал мне настоящую веру и показал мне настоящий путь в жизни – стать херидим. Да я счастливейший человек, я принадлежу к хасидскому иудаизму любавичского толка.

Михаил саркастически улыбнулся:

– Не-е, все равно перекрутили. Небось форму эту в Москве ты не носил?

– Какую форму?

– Да вот шляпу эту черную, а под ней еще и тюбетейку, да лапсердак такой. И пейсы небось не отращивал.

– Это потому что мы – хабад[34]34
  Хабад – иудейское религиозное движение, разновидность хасидизма, также называется любавичским хасидизмом.


[Закрыть], мы так должны встретить Мессию, который может прийти в любой момент. Наш раввин говорит, что Он уже совсем близко, что вот-вот.

Михаил давно обнаружил простодушие Яши и решил разыграть его. Он прищурился и с серьезным видом протянул:

– Ага, вон оно что… Близко, говоришь. А как ты его узнаешь, Мессию-то, а?

– Я? Да как!.. Наверное, Он сам скажет, что Он мессия.

– Может быть, и сам… Вот тебя твой раввин почему послал меня встречать, а? А может, я тот самый Мессия и есть?

От неожиданности Яша отскочил на шаг и изумленно посмотрел на Михаила.

– А вы откуда приехали? – нерешительно спросил он.

– Откуда? – Михаил значительно посмотрел вверх: – Оттуда!

Совершенно обескураженный Яша начал трястись:

– Ой, так я побегу сказать раввину… Он говорил, что Мессия, то есть это Вы, что Вы совсем близко…

Михаил удержал его за край пиджака и рассмеялся:

– Да не волнуйся ты, я пошутил. Мы-то сами из Саранска. Слыхал про такой город?

Яша медленно приходил в себя, потом разочарованно протянул:

– Из Саранска… слышал. А там, кроме вас, евреи были?

– Были, были евреи, как не быть. Только потом стали в Америку да в Израиль подаваться.

Яша слушал, но у него было свое на уме.

– Слушайте, давайте помолимся.

– Да погоди ты со своими молитвами. Пить, спрашиваю, с нами будешь?

Яша разочарованно вздохнул:

– Ну, пригублю, чтобы доставить вам удовольствие. У нас в Израиле почти никто не пьет.

Михаил разлил водку по стаканам, повернулся к жене:

– Маруся, слышь: в Израиле, оказывается, водку не пьют.

Маруся суетилась, разбирая вещи, и только откликнулась:

– Вот в это я не поверю. Раз из России народ понаехал, не может быть, чтоб водку не пили.

– То есть евреи из России пьют, конечно, – подтвердил Яша.

Михаил обрадовался:

– Ах, значит все-таки пьют! Компания будет. Ну, выпьем за здоровье, за нашу долгую и благополучную жизнь в Израиле!

Все чокнулись, он опрокинул в рот целый стакан, крякнул, закусил рыбой. Маруся держала стакан и мечтательно говорила:

– Ох, дай бог, чтобы наша жизнь здесь устроилась. Долго собирались, все не решались. Это вот она, доченька наша, Розочка, это она нас все уговаривала: поехали да поехали… А у нас там дом, огород, свой овощ, квасу заготовляли, огурчики солили, капустку квасили, грибочки мариновали…

Роза засмеялась и задиристо сказала:

– А что, другие уезжали, а мы хуже всех, что ли? Мне бы вот хибру вашу выучить, чтобы с настоящими израильскими ребятами познакомиться, которые с автоматами.

Михаил насмешливо проворчал:

– Да будет вам, завелись. И огород себе здесь насадим, и разговоры разговаривать будем. Вы пейте, пейте. Маруся, где мой баян? Душа музыки просит.

Яша подвинулся к Розе, умиленно посмотрел на нее:

– Послушайте, вы правильно их уговаривали. И иврит вы выучите. Так и быть, выпью за то, чтобы вы здесь почувствовали себя настоящими евреями. – Он глотнул из стакана, и его передернуло.

– Да ты рыбку-то попробуй! А насчет еврейства, так я и в Саранске себя евреем чувствовал. Давай я лучше тебе на баяне сыграю, старый баян-то, с шестьдесят седьмого года служит, а настроен хорошо.

Михаил лихо перебрал клавиши и заиграл «Катюшу». Роза стала приплясывать и подпевать, Маруся тоже вступила, а в разгар их веселья даже Яша стал размахивать руками, хоть и совсем не в такт. А Михаил, играя, смеялся и приговаривал:

– Эх, хорошо-то как! Я так хорошо себя чувствую чуть ли не впервые за шестьдесят лет. Новую жизнь начинаем – надо еще выпить.

Маруся уже с некоторой настороженностью посмотрела на него, шепнула Розе:

– Что-то опять шибко развеселился наш папочка. Боюсь, не к добру.

– Да ладно тебе, мам, опять ты каркаешь – не к добру, не к добру…

– Не каркаю я, а примета такая есть – лишнее веселье не к добру, – поджала губы Маруся.

А Яша сжимал ладони и радостно говорил:

– Это ваше счастье, что вы в Израиль приехали. Вот вы сказали, что в Саранске чувствовали себя евреем, а сами никаких еврейских обычаев не знаете.

– Еврейских не знаю, зато русские обычаи хорошо усвоил: чуть не каждый день меня за спиной жидом обзывали, а потом и вообще с работы выгнали. Тут ясно евреем себя почувствуешь. Вот Маруся у меня русская, а ее тоже жидовкой обзывали, потому что за евреем замужем.

– А вы русская? – Яша удивленно спросил Марусю.

Она засмеялась:

– Чисто-начисто, крестьянская косточка. Как за еврея выходила, так меня все отговаривали. А вот двадцать пять лет живем счастливо и дочку вырастили.

Михаил налил себе еще водки:

– Двадцать пять прожили, и еще столько проживем, – и залпом выпил стакан.

Яша пристально посмотрел на Марусю, помигал, спросил подозрительно:

– И мама у вас русская?

– Конечно, русская, – засмеялась Маруся.

– И ее мама тоже русская?

– Ну да, все мы русские.

Яша отчаянно взмахнул руками:

– Ой, послушайте, это же плохо, очень плохо.

Михаил не понял, ухмыльнулся:

– Чего ты несешь? Чего же в этом «очень плохого», а?

– Так вы же не знаете: в Израиле смешанные браки не признают. Вас не признают.

Маруся уставилась на него и с возмущением воскликнула:

– Это как же так не признают? Что же, здесь я своему собственному мужу не жена?

Михаил снял с плеч ремни баяна, отложил его в сторону, стал успокаивать жену:

– Маруся, Маруся, ты не волнуйся, не может быть таких дурацких законов!

Но Яша настаивал на своем:

– Говорю вам – раввинат Израиля не признает браков евреев с русскими.

Михаил не на шутку обозлился:

– Плевать я хотел на ваш раввинат – она моя жена, и все тут. – Он занервничал, выпил залпом еще водки, откусил кусок сала, явно демонстрируя это Яше. – Что нам твой раввинат-шавинат? Мы теперь в свободном мире обосновались. Там, в России, нам диктовали, как жить. А теперь я буду жить, как хочу. А жить я хочу со своей женой, и долго жить.

Но Яша не унимался:

– Так вы же не знаете, в Израиле раввинат – это главная сила, он правительству все законы диктует.

Маруся чуть не плакала:

– Это что же такое! По его законам получается, что здесь хуже, чем в России, что ли? Там меня за еврея выходить отговаривали, а здесь вообще с мужем развести могут?

– Да ты не волнуйся, – успокаивал ее Михаил. – Мы утрясем это с раввинатом ихним, а нет – и без него обойдемся.

Яша вдруг ударил себя по лбу и радостно завопил:

– Ой, конечно утрясете! Послушайте, для вас это даже очень просто. Я поговорю с нашим раввином, ваша жена примет иудаизм, а потом он устроит вам новую свадьбу, под хулой. И вы заживете новой жизнью как еврейка. Пойдемте сейчас к раввину.

Михаил еще больше рассердился, побагровел, стал наступать на Яшу:

– Ну ты даешь! Зачем нам твой раввин? Какую нам еще свадьбу под хупой? Да нам о дочкиной свадьбе надо думать, а не чтобы я второй раз на своей жене женился.

Яша отступал, а к Михаилу присоединилась Маруся:

– С чего это, скажите пожалуйста, я буду веру менять? Я и в русского-то бога не больно верую, так с чего мне еврейскому богу молиться? И Миша правильно говорит, нам бы вот дочку пристроить, Розочку нашу.

Тут Яша повесил голову:

– И это трудно будет, ой как трудно.

– Чего ты нас все пугаешь? Почему это нашей Розочке здесь трудно будет? Мы от трудного из России уехали, чтобы здесь нам легко стало.

Михаил поморщился и потер грудь, вдруг неожиданно заболело сердце, пришлось сесть. Маруся смотрела на него с тревогой, а Яша продолжал гудеть, как шмель:

– Я вас не пугаю, я рассказываю про порядки в Израиле. Здесь все диктует раввинат, а по его законам ваша Розочка не еврейка, потому что у нее мама русская. Ее не будут брать на работу, и замуж она не выйдет. Ей надо обязательно принять иудаизм.

Михаил вскочил, сжал кулаки и хрипло закричал:

– Как это моя дочка не еврейка, когда я, ее родной отец, – еврей?!

Но Яша не отступал:

– По израильским законам национальность считается по матери, потому что факт отцовства никогда не может быть доказан. Так раввинат считает.

Тут подбоченилась уже Маруся:

– Факт не может быть доказан? Что же, выходит, что я дочку с другим нагуляла?

Михаил опять потер себе грудь, в которой что-то сильней заныло, хрипло выкрикнул:

– А пошел он, твой раввинат, к… матери! – и выпил еще водки.

Руки у него затряслись, Маруся заволновалась, а Роза сконфуженно смотрела то на них, то на Яшу. Потом спросила его:

– И что же мне ваш раввинат велит делать?

– Я же говорю: вам тоже надо принимать иудаизм, иначе нельзя.

Теперь уже и Роза возмутилась:

– Это чтобы я стала верующей, остриглась наголо, носила парик, покрывалась платком и ходила в длинном балахоне? Ни за что! Я всю религию не признаю и ненавижу.

Яша даже испугался, замахал на нее руками:

– Ой, что вы говорите такое, вы же не знаете! Я вам скажу: я был комсомольцем когда-то, но понимание Бога пришло ко мне только здесь, в Израиле. И к вам тоже придет. Давайте помолимся!

Михаил окончательно вышел из себя, простонал:

– Помолимся? Да я!..

И вдруг закачался и упал навзничь на пол.

Это произошло так неожиданно, что все замерли, а потом Маруся кинулась к мужу:

– Миша, Миша!

Он не отвечал, взгляд его остановился, изо рта раздался тихий хрип. Маруся прижалась лицом к его лицу, заглядывала в застывающие глаза, шлепала по щеке – никакой реакции. Тогда она кинулась к нему на грудь и истошно завопила:

– Он умер, умер!.. Батюшки-светы!.. Мой Миша умер!..

– Как умер?.. Надо позвать раввина.

Роза кинулась к отцу, встала на колени, заглядывая в лицо, крикнула Яше:

– Доктора, доктора зови! Скорей!..

– Да я сам доктор…

– Так сделай что-нибудь!

– Но я психиатр, я не знаю…

– Господи, да что же это такое!.. Пошел ты вон! – крикнула она Яше и начала неумело делать отцу искусственное дыхание и массаж сердца.

Так неожиданно и страшно закончилась жизнь Михаила Штейна в первый же день его приезда в Израиль.

* * *

Через полчаса запыхавшийся Яша снова вбежал в дом Штейнов, за ним семенил, прихрамывая и задыхаясь, старый раввин в черном шелковом лапсердаке и широкополой шляпе. На ходу он бормотал какие-то молитвы и мял в кулаке длинную седую бороду. Это был тот самый раввин из Малаховки, через которого Мойша-Миша за большие деньги доставал приглашения для желавших эмигрировать из России. Он стал глуховат и забывчив, и даже казался не совсем нормальным. Но он привез с собой древнюю малаховскую Тору[35]35
  Малаховская синагога и ее тора описаны в третьем томе «Крушение надежд».


[Закрыть], и раввинат Израиля сделал его раввином для русских иммигрантов в Беэр-Шеве.

Маруся и Роза уже успели перенести тело Михаила с пола на топчан и теперь стояли возле покойника. Маруся гладила лицо мужа, вглядывалась в него, лила слезы и тяжело и горько вздыхала, Роза всхлипывала в платок. Пришедших они даже не заметили. Яша встал у дверей и тихо сказал раввину:

– Ребе, я сам видел – вот сейчас был жив, и вот сейчас сразу помер.

Раввин забрал бороду в кулак, вырвал волос и повторил, как эхо:

– Ай, ай, вот сейчас был жив, и вот сейчас помер… – И оба стали качаться, тихо бормоча молитвы. Женщины глянули в их сторону с безразличием и отчаянием. Раввин костлявым пальцем ткнул в них, сказал Яше:

– А почему женщины не сидят на полу с распущенными волосами? Еврейским женщинам после смерти мужа полагается сидеть на полу, оплакивать и молиться.

– Ребе, они из Саранска, они не знают обычаев, – тихо объяснил Яша.

– Так-так… из Саранска? Они что – гойки?[36]36
  Гойка (идиш) – нееврейка.


[Закрыть]

– Гойки, жена русская, дочка русская по матери.

– Ай-ай, гойки и не знают обычаев… – и раввин опять закачался в молитве.

Яша встал перед ним, загородил от женщин и прошептал на ухо:

– Ребе, можно я скажу что-то? Надо подумать о захоронении тела. Они бедные, они только что приехали.

– Да, да, да, он умер, значит, его надо хоронить… Да, да… Надо о кадише[37]37
  Кадиш – специальная молитва над покойником, ее должны три дня читать десять мужчин.


[Закрыть] подумать, надо набрать десять евреев для кадиша.

Яша опять шепнул:

– Ребе, я наберу десять евреев, и мы сделаем шиву[38]38
  Шива – семидневный траур после погребения.


[Закрыть]. Но надо поговорить с женщинами. Они не знают еврейских обычаев.

Раввин вдруг воскликнул:

– Как, они не знают еврейских обычаев?!

– Я же сказал, они гойки, ничего не знают, и они в горе. Надо сказать им про похороны.

Раввин стал быстро-быстро дергать бороду:

– Ай, ай… Но я не могу говорить с гойками, мне нельзя по нашим законам. Вы и поговорите. Похороны надо делать завтра. Ай, ай, какое горе!.. Кто бы мог подумать? Вот сейчас был жив и вот сейчас умер… Поговорите с женщинами, скажите, что похороним за счет синагоги.

Яша подошел к женщинам и заговорил:

– Он сказал, что похороны надо устраивать завтра.

Маруся вздрогнула, посмотрела на него мутными глазами, полными слез:

– Почему завтра? Я хочу побыть с моим Мишей подольше, двадцать пять лет прожили душа в душу… В России всех три дня дома держат, а вы говорите завтра.

– Так в России три дня держат, а по еврейским законам надо завтра, до шабата.

– Какого еще шабата? – недовольно вступила в разговор Роза.

– До субботы, в субботу евреям нельзя ничего делать, надо только молиться.

– Господи, опять молиться?..

– И на кладбище должны быть только мужчины, надо набрать десять мужчин.

– Как так, почему только мужчины? – поразилась Маруся. – А мы с дочерью?

– Послушайте, по еврейским законам на кладбище должны быть только мужчины. Зато вам это ничего не будет стоить, синагога возьмет на себя все расходы. Послушайте, он же еврей, и его надо хоронить на еврейском кладбище по еврейским обрядам.

Раввин все время молчал и прислушивался, но неожиданно вступил в разговор:

– А на смешанном кладбище с вас запросят столько! Вы даже не представляете.

Роза тяжко вздохнула:

– Мама, наверное, надо соглашаться. Выхода нет, где мы столько денег возьмем?

У Маруси на лице застыло отчаяние:

– Ах, мне теперь уже все равно, моя жизнь кончилась с моим Мишенькой.

Яша принялся ее утешать:

– Ой, что вы! Ваша жизнь еще будет красивой. В Израиле все люди живут счастливо.

Раввин оттащил Яшу в сторону и тихо спросил:

– Послушайте, а ему обрезание делали? В России было много необрезанных евреев.

– Не знаю, точно нельзя сказать: он из Саранска.

– Но мы должны точно знать, мы не можем хоронить необрезанных. Ой, что будет, если мы похороним еврея без обрезания, ой что будет!..

– А как нам узнать?

– Да-да, как узнать?.. Послушайте, я вам скажу – вы спросите у жены.

– Я?..

– А кто же еще? Не мне же разговаривать с гойкой. Вы, вы идите!

Яша смущенно стал подступать к Марусе, тронул ее за плечо:

– Могу я задать вам вопрос по секрету?

Она припала лицом к руке покойника:

– Какой еще секрет? Нет моего Мишеньки дорогого, а вы тут…

Яша сказал еще более робко:

– Конечно, я понимаю, его нет, но есть очень важный вопрос. Отойдемте в сторонку. Видите ли, чтобы быть похороненным на еврейском кладбище, надо обязательно…

Она занервничала:

– Что надо? Вы же сказали, что синагога все расходы возьмет на себя.

– Конечно, конечно, расходы синагога возьмет… Но надо знать, делали ли ему обрезание.

– Обрезание? – Маруся уставилась на него непонимающим взглядом.

– Ой, вы не нервничайте, это по закону раввината.

Маруся схватилась за голову:

– Человек умер, лежит в этой же комнате, еще теплый, а вы меня спрашиваете такие глупости!.. Как вам не стыдно?!

“Так вы же не понимаете, это важно.

– Чего ему от нас нужно, вашему раввинату?

– Так ему только нужно знать, делали вашему мужу обрезание или нет?

Маруся тяжело вздохнула:

– Ах, боже мой! Да ничего я об этом не знаю, он мне не говорил никогда.

– Вы не знаете? Он не говорил?

– Никогда у нас об этом не было разговора.

Яша беспомощно оглянулся на раввина, пролепетал:

– У вас не было разговора? А вы, вы сами…

– Что я сама?

Яша замялся, опустил глаза:

– А вы сами что, не видели?

– Молодой человек, что за вопросы вы задаете пожилой женщине? Стыдитесь! – Рыдая, она отошла от него и снова встала возле тела.

Раввин потянул Яшу за рукав:

– Что она сказала?

– Она сказала, что не знает.

– Так-так, так… не знает. Послушайте, как это она не знает?

– Говорит, что он ей не рассказывал.

– Не рассказывал? Ой, ой, ой… Послушайте, а она сама, она что, не видела?

– Ребе, она говорит, что это неприличный вопрос.

– Ай, ай, ай… двадцать пять лет прожили, и она не видела? Но нам надо знать. Иначе мы не можем его хоронить на еврейском кладбище.

– А как нам узнать?

– Да, да… как нам узнать? Послушайте, а вы сами посмотрите.

– Я? Ребе, ну почему я?

– Ну вы же доктор. Вот и посмотрите.

– Но я же психиатр. И как я могу это сделать?

– Как? Я вам скажу: спустите с него штаны и посмотрите.

– Но эти женщины, они же рядом.

– А иначе мы не можем его хоронить. Знаете, вы устройте так, чтобы женщины вышли, и потом мы вместе посмотрим.

– Они не захотят уйти. Как их увести? На сколько?

– Ну, надо брюки спустить и обратно натянуть за пять минут. Ушлите их на пять минут.

– Я придумал! Я скажу, что мы должны прочитать над покойником особую мужскую молитву.

Раввин в восторге обнял Яшу:

– Ах, голова! Настоящая еврейская копф! Как придумал – молитву прочитать!

– Я скажу, что на пять минут. – И Яша направился к женщинам. – Я очень извиняюсь, но наш раввин хочет прочитать над вашим мужем особую мужскую молитву.

– Пускай читает, нам все равно, – ответила Роза безразлично.

– Так вы же не понимаете, это такая мужская молитва, особая, женщины не могут присутствовать. Всего пять минут, я очень извиняюсь.

Маруся опять застонала:

– Господи, да что же это такое? В последние часы я не могу посидеть возле мужа.

Все-таки Роза увела ее.