Текст книги "Король и Злой Горбун"

45

На двери овощного магазина висел огромный замок. Как символ. Когда я этот замок увидел, сразу стало понятно, что это навсегда. Безлюдье и запустение. Я пару раз обошел магазин кругом, от этого ничего, естественно, не изменилось. Тогда я отправился к обувной мастерской, расположенной на перекрестке.

Мастер был немолод, лыс и тучен.

– Что несем? – спросил он, едва я переступил порог.

Даже не поднял глаза – так был занят работой. За его спиной висела карта несуществующего СССР. Москва на карте была почему-то заклеена фотографией Майкла Джексона.

– Я по делу, – сказал я. – Не выручите?

– Чего ж, конечно, выручим.

Отложил в сторону чиненый сапог и только теперь поднял голову.

– О! – сказал он. – Это вы?

Узнал и даже покачал головой.

– Для конспирации, да? – показал на мои бинты. – Чтобы девчонки не приставали?

– Это в драке, – пояснил я. – Мы там на телевидении передрались из-за мест в программе телепередач. Неужели не слышали? Драка была знатная.

– Почему же, – не очень уверенно сказал мой собеседник. – Конечно, слышал.

– Но речь сейчас не о том. Я приехал вон в тот магазин, – показал рукой через пыльное окошко, – а там никого нет.

– И не будет, – флегматично ответил мастер.

– Почему?

– Место такое – непутевое. Ничего там толком не получится. Один выход – сровнять с землей.

– Зачем же так жестоко?

– Говорю же – место непутевое. Невезучее, в общем. Как при Брежневе еще этот магазин открылся, так там счастья не видать. Сколько завмагов попересажали, почитай, каждый год тут ОБХСС работал. Потом повадились поджигать. Три раза магазин горел. Потом, это уже при новой жизни, рэкет, шмекет и прочая дрянь полезла. Три года назад хозяина убили.

– Хозяина магазина?

– Ну да! Говорят, не делился с кем надо. Другой хозяин пришел, да что-то не заладилось у него, потом еще один, потом магазин стоял заколоченный, снова открылся, да проработал месяца два – и вот.

Мой собеседник кивнул за окно.

– Два месяца? – не поверил я.

– Может, и меньше.

– Вы что-то путаете.

– У меня, уважаемый, здесь все перед глазами. – Он опять показал за окно, за которым действительно как на ладони виднелся магазин.

– Стоял магазин заколоченный, потом привезли прилавки, шкафы какие-то, началась работа. Но плохо работали, у них никогда ничего не было. Как завезли в самом начале морковку и картошку, так у них все и гнило два месяца. К ним никто и не ходил. Не магазин, а недоразумение.

– А до этого магазин долго простоял закрытым?

– Год. Нет, больше.

Я выложил фотографию Гончарова.

– Этот человек вам знаком?

Мастер всмотрелся.

– Видел, как же.

– Он работал в магазине?

– Наверное. Встречал я его, по крайней мере.

– Долго?

– Что? – не понял он.

– Как долго вы его встречали? Год?

– Какой год? Говорю же – два месяца они проработали.

– А до того?

– А до того ничего здесь не было.

– И его вот – тоже? – Я указал на снимок.

– Конечно.

– А раньше? При прежнем хозяине?

– Так это когда было!

– Значит, не припоминаете этого человека? Не работал он?

– Нет!

Он так твердо ответил, что я понял – дальше спрашивать бесполезно. Гончаров здесь появился всего два месяца назад. Хотя говорил, что проработал грузчиком год, в этом самом магазине. И Нина Тихоновна это подтверждала. И Колпаков. Колпаков?! Я обомлел. Уж ему-то с какой стати было лгать? Он мне сказал, что директорствует десять месяцев. А на самом деле выходило не больше двух.

– Директора магазина вы знали?

– Лично не общался. Но видел.

– Он тоже только два месяца как появился?

– Они все появились вместе.

Оставалась последняя надежда.

– А продавцы у них откуда? Кто-то из местных?

– Нет. Пришлые.

– Точно?

– Я здесь всех в округе знаю, мастерская пятнадцать лет на этом перекрестке стоит.

Значит, и продавцов не сыскать.

Я спрятал фотографию Гончарова.

– А меня заснять не хотите?

– Что? – не понял я.

– Для передачи своей. Я видел, как вы с тем армянином сняли, который тоже по обуви мастер и вроде как главный армянский мафиози. – Мастер засмеялся, вспомнив сюжет со старым Ашотом, к которому приезжали рэкетиры. – Здорово получилось! Мне бы так!

– А вам зачем?

– Э-э, – сказал мой собеседник и поднял палец к потолку. – К армянину этому народ пошел! Потому как знаменитость. Он теперь, наверное, масло чаще ест.

– Я подумаю. Но не обещаю.

– Да я понимаю.

К вечеру я уже знал нечто такое, что еще больше запутывало дело, но кое-что и объясняло, как ни странно. Оказывается, никаких торгов по овощному магазину не было и никому он не передавался. К торгам его еще только наметили – на декабрь. А от зимы до лета срок немалый. О существовании человека по фамилии Колпаков тоже никто не ведал. Он появился из ниоткуда и исчез в никуда. Вместе со своими горе-продавцами. «Пришлые», – сказал про них обувщик. Именно пришлые. Пришельцы.

46

Я встретил Виталия на «Мосфильме». Приехал туда, Чтобы присмотреть павильон для съемок нашего очередного сюжета, и в одном из многочисленных кабинетов столкнулся с Виталием нос к носу. Он был с двумя телохранителями и выглядел не очень славно – наверное, обуревали проблемы. Сдержанно поздоровался и предложил:

– Поговорим?

Телохранители увязались за нами, но Виталий глянул на них – даже не сказал ничего, – и они поотстали. Не хотел присутствия рядом лишних свидетелей.

– Я как раз хотел с вами встретиться.

– Зачем? – спросил я.

– Сказать, что к происшедшему я не имею никакого отношения.

– О чем вообще речь?

– Об инциденте на Ленинградском проспекте.

Я хотел сказать ему, что у меня и в мыслях ничего подобного не было, но он меня опередил:

– Глупо было бы с моей стороны поступать так необдуманно. Я все-таки надеюсь, что мы сумеем договориться.

Он по-прежнему считал меня двигателем всего. Как будто я заварил всю эту кашу и стремительно развивал наступление, все больше и больше тесня его компанию. И он, оказывается, очень не хотел, чтобы случившееся на Ленинградском проспекте как-то связывали с ним, хотя и мог бы устроить нечто подобное, как дал понять. То есть, если я не иду на компромисс со «Стар ТВ», эти ребята могут обеспечить неприятности.

– И я жду ответа, – напомнил Виталий. – Предложение было сделано. Теперь слово за вами.

– Мне неясен предмет разговора.

– Зря вы так! – попенял Виталий, и мне показалось, что он взбешен. – Никогда нельзя свой успех воспринимать всерьез, как что-то постоянное. И те, кого вы вроде бы победили, еще достаточно сильны, чтобы сопротивляться!

– Это угроза?

– Никаких угроз! – Он все-таки умел владеть собой. – Вы можете продолжать делать то, что делаете, тесня нас из эфира и упиваясь собственной победой, но поверьте мне – даже с побежденными всегда лучше жить в мире, чем постоянно иметь под боком тлеющий костер недовольства. Той «Стар ТВ», которая была прежде, при Боголюбове, уже нет, все изменилось, поймите, и я хочу быть вам не врагом, а компаньоном. Вам гораздо выгоднее сохранить «Стар ТВ» как структуру, чем выплясывать на пепелище, обжигая собственные пятки.

– Это угроза? – опять повторил я. – Я, кстати, хотел кое-что у вас спросить. С Гончаровым – это я о его убийстве говорю – Боголюбова была идея?

– Не знаю.

Но глаза отвел, и я проявил настойчивость:

– И все-таки? Мы здесь одни, свидетелей ведь нет.

– Олег никогда не прощал хамства.

Откровеннее он вряд ли ответил бы. Но и так достаточно красноречиво.

– Хотелось бы думать, что лично вы не имели к этому отношения, – сказал я.

– Мне претят подобные методы. Говорю же, теперь все будет по-другому.

Я вздохнул, потому что мне предстояло его разочаровать.

– К сожалению, я не могу вам ничего сразу ответить. Сотрудничать с вами? Давайте это обсуждать. Но помочь в чем-либо, а тем более сохранить прежнее положение в эфирной сетке – тут вы обратились не по адресу.

– Вы ведь назначены генеральным продюсером.

– Такое предложение мне было сделано, но все пока очень зыбко, а точнее – совсем никак. И эфирной сеткой занимаюсь не я, а Касаткин. Если вы думаете, что я пойду к нему просить за вас, – этого не будет, я сразу предупреждаю.

– Значит, все останется по-прежнему?

– По-прежнему не остается никогда. Все изменяется.

Изменения кому-то идут на пользу, а для кого-то предвещают скорый крах. Как в случае со «Стар ТВ», например. Я не сказал этого Виталию, но он и сам все прекрасно понял.

– Значит – отказ?

– В этом плане – да, – честно сказал я.

Он кивнул, нахмурившись, щелкнул пальцами, подзывая своих охранников, и пошел по коридору прочь. Даже не попрощался. Это было плохое расставание, очень недоброе. Виталий уходил, унося в себе горечь и уверенность в том, что я был с ним неискренен и несправедлив.

47

Я позвонил Касаткину.

– Мне нужна ваша помощь, – сказал я. – Помните историю с фальшивым удостоверением? Ну, когда у нас пропал человек и я вас попросил навести справки в ФСБ?

– Помню.

– А нельзя ли было бы узнать, что им в тот раз удалось накопать?

– Тебе это зачем?

– Очень надо. Жизненно необходимо.

Я слышал, как Касаткин вздохнул.

– Зайди ко мне, Женя, – попросил он. – Поговорим. Прямо сейчас – хорошо?

Он был в кабинете один. Несколько пухлых папок громоздилось посередине стола, сразу бросаясь в глаза входящему.

– Я их выложил специально, – сказал Касаткин и прихлопнул верхнюю папку ладонью. – Чтобы показать, сколько у тебя накопилось неразобранных дел.

Намекал на мое назначение генеральным продюсером, что было лично для него делом давно решенным. Я сделал вид, что ничего не понял.

– Так я насчет ФСБ.

– А что там с ФСБ? – без особого энтузиазма осведомился Касаткин.

– У вас же связи, Николай Вадимович. Вот если бы вы смогли разузнать, что эфэсбэшники в прошлый раз накопали по Гончарову…

– Зачем тебе?

– Мне нужно знать, кто он, этот Гончаров, кем работал, откуда вообще взялся.

– Я думал, у тебя информация есть. Слышал, что ты целые досье на своих героев собираешь.

– Собираю. Но в данном случае вышла промашка. Все оказалось липой.

Касаткин недоверчиво воззрился на меня.

– Липа, и ничто другое, – подтвердил я. – Ничто из того, что рассказывал нам сам Гончаров и что о нем поведала его жена, не подтвердилось. Выдумки от начала до конца.

– Я не буду этим заниматься.

– Николай Вадимович! – с чувством сказал я, преданно заглядывая Касаткину в глаза. – Мне это очень важно!

– Для этих дел есть прокуратура или что там еще.

– Дело касается лично меня!

– Женя! – строго сказал Касаткин. – Забудь о своем расследовании! За нашим каналом и за тобой, кстати, тоже, тянется такой шлейф недобрых историй, что пора бы уже с этим покончить.

Все скандалы последнего времени – это удар по репутации канала, тут я с Касаткиным был согласен. Но глупо прятать голову в песок и делать вид, что ничего не происходит. Так я ему и сказал.

– Мы поначалу этого Гончарова приняли за чудика. Никогда было не понять, где он серьезен, а где лапшу на уши вешает. То он на заводе работал, а то двадцать лет в тюрьме просидел, по политической статье. Все выглядело как безобидный треп. И вдруг это убийство. Мне случившееся сначала казалось нелепостью, а когда мы биографию Гончарова копнули, совсем чуть-чуть, самый вершочек, – там вдруг такое открылось!

– Ну какое там открылось? – со вздохом спросил Касаткин.

– Там нет ни одного слова правды – в его биографии! Ни од-но-го! Миф, легенда, как хотите называйте, но нет никого, кто мог бы подтвердить его рассказы о себе.

– А тебе его биография нужна?

– Очень! Вокруг нашей программы происходят события, которым нет объяснения. Это как в случае с НЛО – видеть видят, а что к чему – загадка.

– Хочешь, поговорим откровенно?

– А до этого мы говорили не откровенно?

– Женя, прекрати! – поморщился Касаткин. – Ты прекрасно понял, о чем я говорю.

Он сдвинул стопку папок в сторону, и теперь между нами ничего не было – лицом к лицу, так сказать.

– Бывают истории, которые чем быстрее закончатся, тем лучше. И о них лучше поскорее забыть.

Касаткин говорил с уверенностью человека, который выносил в себе эту мысль и она стала для него родной.

– Этим делом занимается прокуратура. Ничего они не найдут, конечно.

Я возмущенно воззрился на Касаткина, но тот спокойно подтвердил:

– Да, да, Женя, ничего они не раскопают. Об эффективности нашей правоохранительной системы можно было рассказывать сказки раньше, когда информация дозировалась, а как газетчикам позволили писать правду, тут-то и открылось, что наши доблестные защитники порядка могут только бытовые преступления раскрывать, когда человека убивают в пьяной ссоре и убийца даже не пытается скрыться с места преступления, а ложится в соседней комнате и засыпает, мертвецки пьяный.

Зазвонил телефон, но Касаткин только приподнял и тут же снова опустил трубку на рычаг.

– А мы имеем не заурядную бытовуху, Женя, а заказное убийство. Процент раскрываемости, по статистике, нулевой. Пройдет немного времени, дело положат под сукно, и все забудется. Гончарова этого, конечно, жалко, но его ведь уже не вернешь.

– Вам, значит, удобнее, чтобы вот так – под сукно?

– Да, – ответил Касаткин, глядя мне в глаза ясным взором уверенного в собственной правоте человека. – Жизнь продолжается, в этой жизни много забот и проблем, и если хотя бы одной проблемой становится меньше – это какое-никакое, а все таки облегчение.

Он думал, что все в этой истории уже позади и о ней надо забыть как можно скорее. Но мне все представлялось иначе.

– У меня стопроцентная уверенность в том, что Гончарова убили боголюбовские люди, – сказал я. – Но после смерти Боголюбова история не закрыта.

Касаткин посмотрел на меня с нескрываемым интересом.

– История не закрыта, – повторил я. – И если ее положить под сукно, как вы говорите, как бы не пришлось вскорости снова из-под сукна извлекать по какой-нибудь печальной причине.

– У нас действительно пошел откровенный разговор, – оценил Касаткин. – Что ж, очень хорошо.

Он поднялся из-за стола и отошел к окну. Стоял, вглядываясь в бегущие по небу облака, думал. Наверное, прикидывал, как бы половчее подступиться к интересующей его теме.

– Я слышал, ты встречаешься с этими ребятами.

– С какими ребятами? – не понял я.

– Из «Стар ТВ».

Я, конечно, и не скрывал этих контактов, но все-таки осведомленность Касаткина меня удивила.

– Случалось, – подтвердил я.

– И именно поэтому ты утверждаешь, что история еще не закончена?

Касаткин не обернулся, но по его интонации я догадался, что для него очень важен мой ответ на этот вопрос.

– И поэтому тоже, – сказал я.

– Ты связан со всем этим?

– С чем?

– С тем, что происходит.

С убийством Гончарова, понял я. С убийством Боголюбова. Со странным происшествием на Ленинградском проспекте.

– Связан, – сказал я, и Касаткин резко обернулся. – Связан как человек, который помимо своей воли вовлечен в какую-то нехорошую круговерть. Я не понимаю, что вокруг меня происходит, но ведь происходит же! Я как будто нахожусь в коробке, которую кто-то огромный, но мне неведомый, периодически встряхивает, меняя положение вещей вокруг меня. А я не хочу быть человечком из коробки, мне надо знать, что происходит.

– Зачем?

– Чтобы уцелеть. Знать – это предвидеть.

Касаткин долго смотрел на меня. Оценивал, насколько я искренен.

– Я тебе верю, – кивнул наконец.

Вернулся к столу, но не сел в кресло, остался стоять, возвышаясь надо мной.

– И все-таки – что у тебя с этими ребятами из «Стар ТВ»?

– Они ищут дружбы, Николай Вадимович.

– С тобой?

– Со мной, а через меня и с вами. Предчувствуют скорые сложности для себя и пытаются сыграть на опережение.

– Что предлагают?

– Место в прайм-тайм для моей программы. А в более широком смысле – дружбу на взаимовыгодных условиях.

– Чего просят взамен?

– Хотят, чтобы не было кардинальных изменений в сетке вещания.

– Почему обращаются именно к тебе?

– Наслышаны о моем продюсерстве.

Касаткин кивнул, давая понять, что теперь картина происходящего ему ясна. Опустился в кресло, поправил пиджак, как будто хотел из него выйти.

– «Стар ТВ» мертва. Через два, максимум через три месяца об этой компании никто уже и не вспомнит. Эфирная сетка будет перекроена в самое ближайшее время, и никакой «Стар ТВ» там не будет.

Неспроста были произнесены такие слова. Я понял это уже в следующую минуту, когда Касаткин выложил на полированную поверхность стола ключ от дверного замка.

– Так что давай работай, Женя. Дел у нас много. Это ключ от огольцовского кабинета. Ты мне нужен. Вместе мы свернем горы.

Это был символический жест – с ключом. Касаткин дал понять, что считает меня своим союзником и, хотя не знает доподлинно, что там у меня с ребятами из «Стар ТВ», уверен, что за его спиной интриговать я не буду и мы, объединив усилия, завершим начатое. Начатое им, Касаткиным. И опять я подумал, как мастерски использовал Касаткин сложившуюся ситуацию. Или кто-то помог ему эту ситуацию создать?

– А с Гончаровым, значит, не поможете?

Касаткин отрицательно качнул головой.

– Жаль, – вздохнул я и поднялся.

Ключ остался лежать на столе. Касаткин не попытался мне о нем напомнить, но я заметил, как он нахмурился.

48

Если у вас рост метр восемьдесят и больше, если начиная с самой школы за вами табунами ходили тренеры баскетбольных команд, мечтая завлечь вас в мир большого спорта, если, наконец, вам никогда не приходилось надевать туфли на высоком каблуке с единственной целью – чтобы только сравняться с девушкой, предметом ваших обожаний, вам никогда в таком случае не понять терзаний низкорослого человека. Половина комплексов – оттуда. Из детства, где на физкультуре мальчишка замыкал шеренгу. Из ситуаций, когда больше отмечают высоких, – например, девушки. Из случаев, когда высокий часто оказывается более прав, чем низкорослый, – почти в любой стычке.

Сам я об этом не задумывался. К рассуждениям меня подтолкнула Светлана.

– Это будет хороший ход, – сказала она. – Ты заметил, что самый сильный резонанс от наших сюжетов бывает тогда, когда мы затрагиваем тайные струны души сразу многих? Ну скажи, кто из низкорослых не хотел бы подрасти? Давай покажем это! Представь: суперклиника, в которой практикует заезжее медицинское светило. С ростом делает – что хочешь.

Она лукаво посмотрела на меня. Я не сразу понял.

– Что хочешь, – повторила Светлана.

Это была подсказка. Человек приходит в клинику, чтобы подрасти сантиметров на пять, а с ним вытворяют черт знает что. Я засмеялся.

– Задумка хорошая. Но как быть с технической стороной?

– Все в мире относительно, – сказала Светлана. – В том числе и размеры материальных объектов. Они могут быть больше, а могут быть и меньше.

Что я всегда ценил в наших отношениях – приобретенную со временем способность понимать друг друга с полуслова. Она была отличной придумщицей – наша Светлана. Я бы, пожалуй, не догадался сделать так, как она предложила.

По письму мы нашли подходящую кандидатуру. Коля Глебов, двадцать восемь лет, рост метр шестьдесят с небольшим, да и то только в том случае, как пошутил Демин, если встанет на цыпочки. Коля работал тренером по плаванию. Вел женскую группу. Самая низкорослая из его подопечных имела над Глебовым превосходство в росте в четыре сантиметра. Своих женщин он очень любил, они ему отвечали такой же искренней любовью, но в ней, в этой любви, было что-то от любви к ребенку. Письмо прислали Колины подопечные. Про рост там не было сказано ничего, просто женщины хотели сделать Коле приятное – чтобы его показали по телевизору. В доказательство Колиной телегеничности к письму приложили фотоснимок. Коля стоял среди своих спортсменок – вот здесь его рост мы и заметили. Это и решило Колину судьбу.

Самым сложным было встретиться с Колиными подопечными так, чтобы сам он ни о чем даже не догадался. Учитывая, что коллектив исключительно женский, мы опасались за чистоту эксперимента. Все это взяла на себя Светлана. Она встретилась с несколькими женщинами, но не сразу со всеми, а с каждой в отдельности, и каждой смогла внушить, что та и является единственной посвященной, с кем Светлана решила проконсультироваться. Таким образом, хотя о том, что что-то затевается, знали несколько человек, каждый думал, что только ему доверена тайна, и нам удалось избежать шушуканья по углам. Светлана из нескольких претенденток выбрала ту единственную, которой предстояло обрабатывать Колю Глебова. По замыслу Светланы, Коля должен был страстно захотеть подрасти. Точнее, он этого хотел и без нас, Светланино расследование это однозначно установило, но теперь давние, из самого детства, глебовские мечты предстояло перевести в практическую плоскость. Светланина избранница как бы между делом сообщила Коле удивительную новость об американском кудеснике, способном прибавлять едва ли не по полметра роста. После этого Коля впал в глубокую задумчивость и пребывал в таком состоянии неделю. Мы терпеливо ждали, понимая, что любое решение должно созреть. Каким оно будет, это решение, мы не сомневались и потихонечку готовились к съемкам.

Через неделю Глебов обратился к своей советчице с вопросом, а где же, собственно, практикует заокеанский чудо-врач и сколько это удовольствие стоит. Ему был выдан номер телефона, на котором уже дежурила Светлана. В тот же день Коля позвонил. Светлана переговорила с ним, а когда положила трубку – объявила:

– Клиент созрел!

Можно было снимать.

Местом съемок мы выбрали один из медицинских центров. Это было очень важно – соответствующий моменту антураж. Чтоб больничные корпуса, чтоб люди в белых халатах и чтоб непременные таблички на дверях: «Рентгенкабинет», «Старшая медсестра», «Заведующий терапевтическим отделением». Обстановка должна убеждать, а иначе грош цена всем нашим приготовлениям.

Коля Глебов приехал в назначенное время. Поплутав меж больничных корпусов, он набрел наконец на нужный и лифтом поднялся на пятый этаж, как и было условлено. В пятьсот шестом кабинете его уже ждали. Медицинское светило – настоящий, между прочим, американец, еще переводчик и помощник чудо-доктора, которого изображал Демин, и еще один помощник, но это в отличие от двух первых персонажей был настоящий специалист – гипнотизер экстракласса. Он когда-то помогал нам перенести одного из наших героев в одна тысяча девятьсот московско-олимпиадный год – тот сюжет удался на славу, и мы решили вновь привлечь умельца к участию в съемках.

– Здравствуйте, – несмело сказал оробевший Коля Глебов. – Скажите, здесь ли я могу увидеть мистера…

Он собирался свериться с бумажкой, но Демин не дал ему закончить, подхватил и увлек за собой в кабинет, беспрерывно тараторя:

– Вы Глебов? Это вы звонили? Значит, правильно пришли. Вот мистер Маклейн, он из Америки, очень рад вас видеть, вы таких специалистов еще не встречали. Вы, кстати, были в Америке? Нет? А хотите попасть? Мистер Маклейн это может. Сейчас вы ему все расскажете, он вам поможет, будете довольны.

Ошарашенный таким напором Глебов только послушно кивал в ответ. Мистер Маклейн смотрел на него внимательно и чуточку снисходительно, как смотрят на своих пациентов врачи, которым и диагноз, и методы предстоящего лечения уже известны, и они только того и ждут, чтобы начать.

– Я насчет роста, – сказал Глебов и почему-то посмотрел не на Маклейна, а на Демина.

– Это можно, – уверенно ответил Демин. – Что делаем с ростом? Увеличиваем? Уменьшаем?

Насчет уменьшения – это, конечно, выглядело как издевка, куда уж меньше, но Глебов не оскорбился и поспешно пояснил:

– Я бы увеличить хотел.

– На сколько? – быстро спросил Демин, делая какие-то пометки в блокноте.

– А на сколько можно?

– На сколько угодно.

– Пять сантиметров, – начал с малого Глебов.

Демин оценивающе смерил собеседника взглядом, вероятно, решил, что пяти сантиметров для Глебова будет маловато.

– А можно больше? – осмелел Глебов.

– Можно, конечно.

Но оставалось еще одно препятствие, и Глебов тотчас же озвучил свои сомнения:

– Сколько один сантиметр стоит?

– Что? – приподнял бровь Демин.

– Почем сантиметр, я спрашиваю. Сколько стоит подрасти?

– Единый тариф, – веско сказал Демин. – Независимо от количества приращенных сантиметров. У них в Америке, – кивнул в сторону Маклейна, – с этим строго.

Про американский порядок Коля был наслышан. У них там, говорят, даже налоги все платят. Так и есть, наверное, хотя верилось с трудом.

– Тогда на десять, – сказал Глебов.

– У вас какой рост? – вздохнул Демин.

– Метр шестьдесят… пять.

Соврал почти на пять сантиметров.

– Прибавьте десять – и что будет? – сказал Демин.

По Коле было видно, что он в уме прибавил, потом, порозовев, отнял те пять сантиметров, на которые приврал, и убедился, что подрасти-то он, конечно, подрастет, но все равно до поручня в трамвае тянуться будет сложновато.

– Тридцать! – рубанул Илья.

Глебов изменился в лице. Я видел из соседней комнаты, откуда мы через зеркало снимали происходящее, как у Коли начался лихорадочный процесс подсчета. Цифры, конечно, круглые, но Глебов так разволновался, что у него никак и не сходилось, или в сумме получалась такая величина, что он боялся поверить в правильность подсчетов.

– А чего? – вкрадчиво сказал искуситель Демин. – Уж если делать, так делать на совесть, а?

– Многовато, – дрогнувшим голосом признал Коля.

– Зато все девки твои, – незаметно перешел на «ты» Илья. – И шпана тебя стороной обходить будет. И вообще…

«Вообще» – это он хорошо сказал. Смог выразить то, чего и сам Глебов не понимал до конца. Он считал себя обделенным и втайне мечтал об исправлении природной ошибки. Зачем ему большой рост, он и сам не мог бы объяснить. А вот вообще – хочется! И Демин смог затронуть в нем эту струну.

– Я согласен, – решился Глебов.

Демин обернулся к Маклейну и сказал тому пару фраз по-английски, использовав сразу весь свой словарный запас. Американец отвечал долго и обстоятельно. У меня самого познания в английском были не очень-то, но я уловил, что Маклейн несет полную тарабарщину, что от него в данном случае и требовалось. Когда он закончил говорить, а благоговейно внемлющий ему Глебов приготовился выслушать перевод, Илья коротко объявил:

– Мистер Маклейн готов вам помочь.

Я видел, что Глебов крайне изумлен и обеспокоен такой краткой интерпретацией, но выразить свое удивление вслух он не успел, потому что Демин уже сорвался со своего места и затараторил:

– Сейчас мы с вами проследуем в манипуляционную, мистеру Маклейну необходимо подготовиться, но это займет не очень много времени, так что пока мы с вами…

– А что – прямо сейчас? – обмер Глебов.

– Ну конечно!

Глебов не был готов к подобному. Он шел проконсультироваться и, возможно, договориться о предстоящих процедурах, но чтоб вот так сразу…

– Это очень быстро! – объяснил Демин. – У вас что – какие-то сомнения? С сомнениями, дорогой, к нам не приходят. Нам надо верить. У нас не церковь, у нас не обманывают. У нас, если хочешь знать, есть лицензия от Минздрава.

Тотчас же была продемонстрирована лицензия.

– Да я верю, – сказал Коля. – Но все так неожиданно!

– Давай, давай! – поторопил его не знающий сомнений Демин. – У нас еще после тебя двадцать человек записано, у нас конвейер, это же Америка, дорогуша, тут потогонная система, тут тебе не социализм, тут без перекуров и простоев.

Он провел Глебова в соседнюю комнату, в которой была несколько иная обстановка, чем в кабинете, где остался Маклейн со своим помощником. Здесь стоял стол, несколько стульев, была кушетка – прямо посредине комнаты, но главное – развешанные на стенах большие плакаты, которые свидетельствовали об успехах метода мистера Маклейна. На каждом плакате человек был изображен дважды – судя по всему, до и после манипуляций чудо-доктора. Сначала – маленький, потом – большой, и в каждом случае прибавка в росте была сантиметров двадцать, не меньше.

– Видал? – горделиво осведомился Демин, как будто это он, а не Маклейн вытворял такие чудеса. – И сам не заметишь, как жизнь изменится. В Америку-то хочешь?

– Хочу, – признался Коля, хотя и не понял, какое отношение это его желание имеет к сегодняшним процедурам.

– Будешь в Америке, – пообещал Демин. – Ты ложись, – указал на кушетку.

Глебов подчинился, но в его движениях угадывалась неуверенность.

– А одежда?

– Что – одежда? – не понял Демин.

– Я же вырасту…

– А, черт, – сказал Демин. – Забыл! Извини, брат. Тебе ж переодеться надо, а иначе вся твоя одежка на тебе полопается.

Он принес больничную пижаму огромного размера. Глебов запутался в ней, переодеваясь.

– Это ничего, – успокоил Демин. – Вырастешь, и будет как раз.

Сцену переодевания мы вырежем, конечно. А все остальное, наверное, войдет без изъятий.

Появился мистер Маклейн. Он уже был не в тройке, а в белом халате, и теперь-то уж точно походил на врача. За ним тенью следовал наш гипнотизер.

– Готовы? – спросил по-русски Демин.

Американец понял и кивнул.

– Начинаем, – сказал Коле Демин.

– Уколы будут, да?

– Тут, брат, без уколов. Цивилизация как-никак. Ложишься, глаза закрываешь, открываешь через время, а ты вырос.

По Колиному лицу было видно, что он не очень-то в это верит, но распоряжение Демина занять кушетку Глебов выполнил беспрекословно.

Маклейн приблизился к пациенту. Коля думал, что доктор сейчас же приступит к манипуляциям, но тот лишь склонился, заглянул Коле в глаза и тут же отстранился, уступив место гипнотизеру.

– Глаза! – сказал гипнотизер.

– А? – встрепенулся Коля.

– Закрыть!

Коля закрыл.

– Дыши глубоко!

Коля задышал.

– Тебе тепло. Тепло. Тепло. Тебе тепло?

– Тепло, – признался Коля.

Гипнотизер колдовал над ним, и со стороны это смотрелось как пассы шамана над доверчивой жертвой, но через несколько минут Глебов задышал ровно и глубоко, и гипнотизер, приняв устало-озабоченный вид, отступил в сторону, коротко сказав:

– Готово!

Все тотчас же пришло в движение. Появились люди, много людей, но, несмотря на их количество, не было ни бестолковщины, ни суеты. Каждый знал, что ему предстоит делать. Пребывающего в безмятежном бесчувствии Глебова переложили на каталку и перевезли в другую комнату. Эту комнату мы готовили долго, и именно в ней и был главный секрет нашего сюжета. Она была такой же, как и та, в которой впал в забытье Коля Глебов, но только вдвое больше. И вдвое же был больше дверной проем. И окно, хотя и было бутафорским, тоже увеличилось в два раза. Здесь увеличилось все: и стол, и стулья, и кушетка, на которой лежал ничего не подозревающий пока пациент. И плакаты, подтверждающие успех методов американца, увеличились. И даже пижаму на Колю надели другую – еще большую, чем прежде. Он в ней утонул и вряд ли мог бы выбраться самостоятельно.

Я обвел комнату взглядом. Все на месте. Можно было начинать. Я хлопнул в ладоши. Все бросились вон. Остались гипнотизер и я.

– Можно начинать? – осведомился «помощник Маклейна».

– Сразу, как только я уйду.