Текст книги "Так умирают короли"

Глава 18

Роскошный дом встретил нас надменной тишиной. Я впервые задумался о том, что ни от кого не слышал ни о жене, ни о любовнице Самсонова. Мне вообще показалось, что женщины его не интересуют.

Демин доставал из фургона выпивку и закуску. Почему-то именно ему всегда доставались погрузочно-разгрузочные работы. Я, сочувствуя ему, взял одну из коробок, а он почему-то пронзил меня ледяным взглядом, будто я был его личным врагом.

Когда я пришел на кухню, Кожемякин с торопливостью исстрадавшегося в засушливый год человека откупоривал бутылки. Готовившая Светлана бросала на него полные неприязни взгляды, заранее зная, чем закончится для Лехи Кожемякина и сегодняшняя попойка. Все было как всегда. Уж лучше бы я поехал к Марине.

На кухню вошел Самсонов, он уже успел переодеться и выглядел совсем по-домашнему. Я обратил внимание, что Демин старательно прячет глаза, а хозяин демонстративно не обращает на него внимания. Он постоял рядом с Кожемякиным, наблюдая, как тот судорожно расправляется с бутылочными пробками, зачем-то потрепал Кожемякина по плечу – получилось очень по-отечески, дал пару советов занятой тарелками Светлане и даже мне уделил внимание. Он сегодня был мягок и великодушен.

Когда сели за стол, Самсонов поднял первый тост за присутствующих.

– Чтоб вам всем было хорошо, ребята, – сказал он. – Вы – молодцы.

У шефа был всепрощающий и несколько печальный взгляд, как будто он прощался с нами. У меня даже сердце защемило. Но, кроме меня, никто, похоже, ничего не заметил. Все выпили, в том числе и Светлана. Я незаметно погрозил ей пальцем, напоминая о недавней истории с автоинспектором. Она поняла и улыбнулась. Светлана сегодня была какая-то бесшабашная, но не лихо, а надрывно, как будто что-то ее терзало и мучило. Это могло быть связано со мной, и я снова почувствовал укол совести.

– Как вам наш сегодняшний герой? – осведомился Самсонов.

– Я такого дурака еще в жизни не видел, – оценил Кожемякин, деловито намазывая масло на хлеб. – Видит же, что чепуха, железяки, ни на что не сгодятся эти жетоны, – и все равно хапает, хапает. Мне даже тошно стало. Хотелось выйти и сказать ему: «Ты че, мужик, охренел? Куда тебе столько?»

– Азарт, – невозмутимо пояснил Загорский. – Человек забывает обо всем.

Ему подобное чувство было, наверное, знакомо. Но оно приходило к нему не у бутафорского турникета в музее, а за зеленым игровым столом. Дым дорогих сигарет, крупье придвигает фишки, женщины вокруг в глубоко декольтированных платьях. Я представил эту картину, и меня охватила сладкая истома недостижимости мечты.

– Я бы рога отшибал таким козлам, – гнул свое Кожемякин. – Еще прыгать потом начал. – И обернулся к Самсонову: – Он вас достал, Сергей Николаевич?

– Нет, мы обо всем договорились.

– Цацкаетесь вы с ними, – не одобрил Кожемякин. – С этими петухами надо по-простому.

– Не надо, Леша, – мягко сказал Самсонов. – Люди есть люди.

Что за печаль на него сегодня снизошла?

– Тем более что сюжет мы сняли преотличнейший. Я даже не ожидал, если честно, что мы из этой ситуации вытянем что-нибудь путное. А получилось очень неплохо.

– Неплохо, – подтвердил Загорский, царственным жестом поправляя манжету рубашки. – Мне кажется, типаж схвачен очень точно.

Снова налили водки.

– За всех вас! – провозгласил Самсонов. – Вы – молодцы!

– Уже было, – напомнил Кожемякин. – Повторяетесь, Сергей Николаевич.

– За вас и повторно выпить незазорно.

Никто не возразил. Выпили.

– Как там наше «Задержание преступника»? – вдруг вспомнил Самсонов. – А, Илья?

Он впервые за сегодняшний вечер обратился к Демину. Тот ответил., старательно глядя в сторону:

– Нашли машину.

– Остальное все готово?

– Да.

– Значит, можно снимать?

– Да.

В односложных ответах Демина я улавливал тщательно сдерживаемое напряжение.

– На днях этим займемся, – объявил Самсонов.

– Может статься, что времени у нас на все про все не так уж много будет.

Это была странная фраза. И все уловили, что за ней что-то стоит, даже Кожемякин, которого я никогда не держал за слишком сообразительного.

– А что такое, Сергей Николаевич? – озвучил общий вопрос Загорский.

Самсонов некоторое время молчал, словно обдумывал, говорить или нет.

– Меня вчера вызывал Алекперов, – сказал он после паузы. – Разговор был о нашей передаче.

Помолчал.

– И обо мне.

Все молчали, понимая, что вот-вот будет сказано самое главное.

– Он выразил неудовольствие общей направленностью наших передач и сказал, что его телеканал не может потерять передачу с таким высоким рейтингом из-за деструктивной позиции некоторых людей.

– «Некоторые люди» – это мы? – все-таки проявил свое тугодумие Кожемякин.

– «Некоторые люди» – это я, – специально для него расшифровал Самсонов.

Потому что мы все и без того его прекрасно поняли.

– Что не нравится господину Алекперову? – осведомился Загорский.

– Ему хочется посмешнее, – коротко пояснил Самсонов.

И опять все, кроме, может быть, Кожемякина, поняли его правильно. Алекперову хотелось добавить «развлекаловки», чтобы передача не могла никого обидеть. Хи-хи да ха-ха, я ведь сам слышал, как он что-то подобное предлагал Самсонову.

– У нас высокорейтинговая передача, – пожал плечами Загорский. – Мы создали славу этому каналу.

– По словам Алекперова, «Вот так история!» потеряла за последний месяц в рейтинге два процента.

Наверное, это действительно было очень много. Потому что все воззрились на сообщившего эту новость Самсонова.

– Может быть, ошибка? – высказала предположение Светлана.

– Вообще-то я тоже слышал что-то подобное, – подал голос до сих пор молчавший Демин.

Самсонов едва заметно вздохнул.

– Возможно, и не ошибка, – признал он. – И по мнению аналитиков, готовивших Алекперову сводку, возможно дальнейшее снижение рейтинга.

– Но почему? – воскликнула Светлана.

Она жила этой передачей, и любые неприятности представлялись ей едва ли не катастрофой.

– Может быть, передача пережила самое себя? – высказал предположение Самсонов и окинул присутствующих взглядом.

Эта фраза могла бы показаться кощунственной, если бы не была произнесена самим Самсоновым. Все замерли, не зная, как реагировать.

– Да, – сказал Самсонов. – Такое возможно.

Вот откуда его сегодняшняя печаль и готовность простить всех и вся.

– Люди не любят видеть себя такими, какие они есть. И не любят видеть свои истинные, а не придуманные и не приукрашенные поступки. Вы никогда не задумывались над тем, почему художественные фильмы с придуманной жизнью люди любят смотреть, а документальное кино находится в загоне? Потому что люди хотят сказку. Они боятся жизни. Боятся жить. И когда мы их показываем такими, какие они есть, они отворачиваются. Нет, не сразу, конечно. Сначала они смеются и тычут в экран пальцами. А потом вдруг узнают в героях передач себя, и им становится тошно. Они начинают протестовать самым доступным им способом – переключаются на другой канал. И наш рейтинг падает.

Он замолчал, и никто не посмел нарушить повисшую над столом тишину. Тишина была такой тяжелой, что я физически ощущал ее. Первым не выдержал Кожемякин.

– И что теперь? – спросил он.

– Я буду делать передачу такой, какой я ее вижу.

Наверное, этими же самыми словами Самсонов обрисовал свою позицию в кабинете у Алекперова.

– До тех пор, пока ее будут у меня покупать. А потом просто закрою этот проект и придумаю что-нибудь новое. Я никогда не буду снимать передачи, сдобренные сиропом.

– А что реально может сделать Алекперов? – мрачно поинтересовался Демин. – Заменить вас в вашей же передаче ему не по силам. Он может разве что отказаться покупать наши программы, но вряд ли пойдет на это – мы уйдем со своей передачей на другой канал, и Алекперов потеряет рекламодателей.

Демин был администратором, потому и мыслил рационально. Он в два счета все расставил по полочкам, и вдруг выяснилось, что ничего особенно страшного нам и не грозит.

– Правильно! – обрадованно подтвердил Кожемякин. – Алекперов нам не указ!

– Я хотел, чтобы вы знали о нашем с ним разговоре, – сказал Самсонов. – Только и всего.

Потянулся к бутылке и самолично разлил водку по рюмкам.

– Давайте выпьем за то, чтобы у нас всегда была возможность делать то, что мы хотим.

Все зазвенели рюмками, сдвинув их в едином порыве одержимых идеей людей. Сейчас я готов был считать всех присутствующих единомышленниками. Самсонов благодарно улыбнулся.

Мы просидели за столом еще пару часов, прежде чем наша компания стала понемногу распадаться. Кожемякин заснул, решив, наверное, сегодня не придавать хлопот окружающим. Загорский вышел из кухни. Самсонов со Светланой о чем-то беседовали в углу. Демин старательно наливал себе рюмку за рюмкой и уже совершенно опьянел, явно готовясь составить пару Кожемякину. Но прежде чем отключиться, он решил побеседовать со мной.

– Не хотел я с самого начала, чтоб ты у нас работал, – напомнил он. – И ведь не ошибался.

– Почему же такая нелюбовь? – удивился я.

И снова он обдал меня холодным взглядом, как тогда, когда я помогал ему выгружать из фургона провизию.

– С твоей подачи на меня Серж взъелся?

Серж – это Самсонов. Единственное, что я понял из всей его фразы.

– Или тебе тоже денег захотелось?

Вот теперь до меня дошло. Вспомнилось, как я вскинулся от удивления, когда Демин в моем присутствии доложил шефу о том, что на обустройство «Обменного пункта» ушла тысяча долларов, в то время как он потратил втрое меньше, и как мое тогдашнее изумление не укрылось от Самсонова. Он что-то заподозрил, наверное, и поэтому сегодня между ним и Деминым и произошел тот нехороший разговор, который я невольно услышал. Демин все сопоставил и решил, что волна пошла от меня. А Самсонов ведь сам догадался. Я посчитал, что переубеждать Демина ниже моего достоинства.

– А ты не воруй! – ответил я фразой из фильма.

Демин окатил меня полным ненависти взглядом.

Даже усы у него встопорщились.

– Полегче, – посоветовал я и выложил на стол кулаки.

Подействовало.

Подошла Светлана, обняла меня мягко и осторожно.

– Ну что ты все здесь сидишь? – прошептала она, обдав мое ухо жадным горячим дыханием. – Пойдем посмотрим этот дворец.

Я взглянул на Самсонова. Тот стоял у окна, повернувшись к нам спиной.

– У него огромный дом, – прошептала Светлана. – И множество укромных местечек. Я с детства люблю прятаться. – И она беззвучно рассмеялась.

– Ты сошла с ума!

Но сам уже знал, что происходит. Это как в тот раз с Мариной в кладовой ресторана. Ощущение близкой опасности распаляет желание.

Я не стал сопротивляться и позволил увести себя с кухни. Загорский, сидя в кресле, смотрел телевизор. Мы крадучись прошли за его спиной и поднялись на второй этаж. Здесь было несколько дверей, Светлана наугад открыла одну из них, и мы оказались в спальне. Широкая кровать под балдахином, вычурной формы трюмо с необычайно богатым выбором косметики на нем. Все-таки я ошибался по поводу роли женщин в жизни Самсонова. Они существовали, хотя и были нечастыми гостьями, судя по всему.

– Нет, здесь я не могу, – заупрямился я.

– Ну почему, глупенький? – шептала Светлана, увлекая меня на безумно мягкие перины.

– Чужая кровать. Мне неудобно. Уж лучше поедем к тебе.

Но она меня уже раздевала – споро, но ласково, приговаривая:

– Глупенький, я же не доживу до своей квартиры. Умру по дороге туда от желания. Прямо в фургоне.

– В фургоне! – воодушевился я. – Давай отъедем от поселка, свернем куда-нибудь в посадку…

Но было поздно, Я лежал без одежды, и все должно было произойти прямо здесь, на самсоновской кровати, что казалось мне почему-то совершеннейшим кощунством. Я думал об этом еще несколько секунд, а потом забыл, потому что женщины обладают удивительным даром лишать мужчин рассудка. Я не знаю, как это им удается, но по этой причине считал женщин существами высшего порядка.

Я, оказывается, соскучился по Светлане. В ней, в отличие от Марины, была какая-то материнская нежность, которой не бывает у восемнадцатилетних. Эта нежность приходит с возрастом, только умный умеет ее ценить.

Светлана поцеловала меня – очень нежно.

– Устал? – спросила она.

Я не успел ответить, потому что вдруг увидел, как ручка на входной двери начала медленно опускаться. Кто-то хотел войти. Еще секунда – и войдет. Мы лежали на чужой кровати, совершенно голые, и у меня волосы на голове зашевелились от осознания неотвратимости происходящего. Я смотрел на эту проклятую ручку с обреченностью приговоренного; Ручка вернулась в прежнее положение, и ничего не произошло.

– Я закрыла дверь, – спокойно сказала Светлана. – Изнутри. Так что ничего не бойся.

И осторожно погладила мой живот. Я перевел дух. У меня было такое чувство, будто я только что родился заново.

– Не уходи, – попросила Светлана. – Побудь со мной.

Я протестующе замотал головой и поднялся. Не мог больше здесь оставаться. Тогда и Светлана встала. Я еще не успел одеться, а она обняла меня сзади, прижавшись ко мне всем телом. Наверное, она была очень одинока. И как ей сказать о том, что лучше бы нам расстаться? У меня язык не поворачивался.

Одевались мы одновременно. Я справился быстрее и встал у окна, поджидая Светлану. За окном в предвечерних сумерках я видел аккуратный газон перед домом, забор и за забором пустынную улицу, на которой стоял наш фургон и какой-то «жигуленок» чуть поодаль. Через минуту ко мне подошла Светлана. Она долго всматривалась в картину, открывшуюся ей за окном, и вдруг сказала:

– Странно.

– Что странно? – не понял я.

– Вот эта машина, – она кивнула в сторону «жигулей», – Они ехали за нами от самой Москвы.

Я с сомнением посмотрел на нее.

– Мало ли «жигулей» бегает по дорогам. Вряд ли это та же самая машина.

– Нет, нет, – убежденно возразила Светлана. – У них очень приметная солнцезащитная наклейка на лобовом стекле. Обычно там написано что-нибудь на английском. А у них по-простому: «Спартак». Видишь?

Я видел.

– Нечасто встречается. Я сразу внимание обратила.

Я снова выглянул в окно. Невозможно было понять, есть в машине кто-нибудь или нет.

– От самой Москвы за нами тянулись, – изменившимся голосом сказала Светлана. – Я сначала думала – случайность.

Мы вышли из спальни и спустились вниз. У подножия витой лестницы стоял Самсонов. Он окинул нас со Светланой оценивающим взглядом и едва заметно, одними глазами, улыбнулся. Я готов был побиться об заклад, что это он пытался, но так и не смог попасть в свою собственную спальню. Нельзя сказать, что я испытывал такое уж сильное смущение. Как мужчина мужчину он должен меня понять.

– Какой чудесный вечер! – сказал он довольно фальшиво.

Но Светлане было не до шуток. Она отвела Самсонова в сторону и принялась что-то с жаром ему втолковывать, подкрепляя слова энергичными жестами, показывая куда-то за стену, в сторону пустынной улицы, где притаились странные «жигули». Самсонов слушал внимательно, но на его лице я не видел испуга. В конце концов он кивнул и ушел к себе наверх. Светлана вернулась ко мне. Она была возбуждена.

– Что он сказал?

– Что все мы должны уехать.

– А он?

– Останется здесь.

Она считала это опасным.

– Причин для беспокойства нет, – на всякий случай сказал я. – Это не дом, а настоящая крепость.

Спустился Самсонов. Он был в легкой куртке.

– Грузитесь, – приказал он. – Дотемна до Москвы не доберетесь.

Бесчувственного Кожемякина перенесли в фургон. Демин, несмотря на то что был совершенно пьян, дошел сам. Самсонов проводил нас до фургона. Я увидел, как он бросил быстрый и осторожный взгляд в сторону подозрительных «жигулей». Сумерки сгустились, и теперь уже даже с близкого расстояния невозможно было определить, есть ли кто-то в машине.

– Если хотите, я могу остаться с вами, – предложил я.

Самсонов засмеялся и покачал головой. У него сейчас был особенный смех – злой и решительный.

Подошел Загорский:

– Я хотел бы отпроситься у вас на несколько дней, Сергей Николаевич.

– Не сейчас, Альфред. Ты же знаешь – съемки.

– Возьмите оператора из резерва, – проявил упрямство Загорский.

– А что случилось-то?

– Я лечу в Германию. Уже и виза открыта, и билет на руках.

– Что же ты визу открывал, не поговорив предварительно со мной? – удивился такому недоразумению Самсонов.

Загорский молчал. Обиделся. Так благородно обижаться умел только он. Ничего не скажешь – порода.

– В общем, я тебя не отпускаю, – объявил Самсонов.

Загорский хотел что-то сказать, но Самсонов его перебил:

– Что за черт? Где Светлана?

Ее нигде не было. Самсонов ушел в дом и через пять минут вернулся, ведя Светлану за руку. У нее было злое и расстроенное лицо.

– Марш! – сердито приказал Самсонов. – Чтоб я вас через минуту уже здесь не видел!

И снова бросил взгляд на притаившиеся неподалеку «жигули».

Мы сели в фургон. Самсонов на прощание помахал нам. Куртка у него распахнулась, и я увидел засунутый за пояс пистолет.

– Надеюсь, вы не будете стрелять без предупреждения? – то ли в шутку, то ли всерьез поинтересовался я.

Самсонов только улыбнулся. Улыбка у него была нехорошая. Злая какая-то.

Глава 19

На дорогу уже выползла разбойница-ночь. От подступающей вплотную к машине темноты было неуютно и тревожно.

– Он наорал на меня, – неожиданно то ли пожаловалась мне, то ли объяснила Светлана.

– Не сердись на него.

– Наорал, – повторила она. – Думала, по щекам меня отхлестает.

Светлана вела наш фургон, вцепившись в руль с обреченной решимостью. Огоньки приборной доски бросали в ее лицо неживые зеленоватые отблески.

– Он имеет право выбора поступков, – примирительно сказал я.

– Послушай, почему ты его защищаешь? – сердито спросила Светлана. – У тебя с ним какие-то особенные отношения?

– Я его уважаю.

Светлана отвлеклась от дороги и посмотрела на меня.

– Уважаю, – упрямо повторил я. – Я впервые в своей жизни встретил столь талантливого человека. Раньше только о таких слышал – встречать не доводилось.

Некоторое время мы ехали в полной тишине, только за нашими спинами, за перегородкой, было слышно, как всхрапывает Кожемякин.

– Он талантливый, – констатировала Светлана. – Но очень недобрый.

– Но почему же? – попытался протестовать я.

Теперь уже Светлана проявила упрямство.

– Недобрый, – повторила и вздохнула. – Алекперов по-своему прав. У Сергея получаются очень злые передачи. Скоро мы подрастеряем зрителей. Не всех, конечно, такого никогда не случится, останется какое-то количество фанатов. Но из рейтинговых передач мы выпадем.

– А если Самсонов будет снимать что-нибудь более веселое? Ну хотя бы как этот сюжет с «роллс-ройсом» в конце?

Светлана покачала головой:

– Этого не будет. Я вообще не знаю, почему он на концовку с «ройсом» согласился. Это на него совсем не похоже. – Она невесело улыбнулась. – Под твое влияние, наверное, попал. – И снова ее улыбка погасла. – Он не будет показывать людей лучше, чем они есть на самом деле. Он наблюдатель. С ясным умом и холодным сердцем. Ему интересны люди, но только как объект исследования. Подстроит ситуацию и наблюдает, что из этого выйдет. Наверное, биолог так рассматривает червя. Ткнет его иглой, червь начинает извиваться, а биолог наблюдает. Ему интересно.

– Но ведь всем интересно, – осторожно подсказал я. – Передачу-то смотрят.

– Смотрят потому, что показывают нечто не совсем пристойное, то, что никто не осмеливается, а Самсонов показывает. Это как демонстрация полового акта. Все знают, что это существует, и знают, как это происходит, но тем не менее старательно избегают публичности. Потому что это нравственный аспект, ты меня понимаешь?

– Это разные вещи.

– В каком-то смысле – да. Но их роднит то, что и в первом, и во втором случае люди предпочитают избегать огласки. Ведь нелепые ситуации, в которые попадают наши герои, очень неприятны. И неудивительно, что люди хотят, чтобы их неприятности были известны как можно меньшему числу окружающих. А Самсонов выставляет их на всеобщее обозрение. Точнее, на осмеяние.

– Ну и что, – буркнул я.

Светлана подумала и ответила после паузы:

– Ничего. Я только хотела сказать, что все это выглядит недобро. Мы все для него подопытные кролики. Хотя каждый из нас ему по-своему интересен. Я иногда ловлю его взгляд – такой вроде бы скользящий, скучающий, но вижу в нем затаенный интерес.

Я готов был с ней согласиться. Потому что сам замечал нечто подобное, но не мог четко сформулировать эту мысль. Светлана все привела в порядок, расставив по своим местам.

– Он наблюдает за нашим поведением так, словно мы – герои одной большой передачи. А он в этой передаче режиссер.

– Жизнь нельзя срежиссировать, – буркнул я.

– Можно. Просто не каждому дано. Вот Самсонов умеет. Ты правильно сказал – он талантлив. Очень. Он умеет провоцировать наших героев так, что люди раскрываются со всеми их недостатками.

– А смысл?

– Не знаю, – пожала плечами Светлана. – Мне кажется, что это своего рода болезнь, лекарства от которой нет.

Впереди показались огни Москвы.

– Ты боишься за него? – спросил я.

– Да, – после долгой паузы ответила Светлана.

Для меня это было откровением. Может, она действительно влюблена в Самсонова? Подчиненная и шеф, безответная любовь. Такое бывает, я слышал.

– Все замыкается на деньгах, как мне кажется, – сказал я. – Эти умопомрачительные суммы, бесконтрольно переходящие из рук в руки, – вот на чем можно быстро погореть.

Светлана слушала меня с сосредоточенно-напряженным выражением Лица.

– Сегодня в музее я увидел рекламу банка. Наверное, это и есть та самая «скрытая реклама», о которой мы говорили?

Светлана утвердительно кивнула:

– Да. Я сама видела, как к Самсонову приезжали люди из банка.

– Привозили деньги?

– Ну, наверное. Это всегда происходит без свидетелей, ты же понимаешь. Заплатили, и сегодня Загорский так поставил свою камеру, что в рамке все время была эта чертова реклама.

– Он жадный?

– Кто? Самсонов? Нет.

Светлана ответила очень уверенно, даже не задумываясь.

– Нет? – удивился я. – А по-моему, он деньги любит.

– Любовь разная бывает. Для него деньги не самоцель, он их в сундук не складывает. Они нужны ему для того, чтобы иметь возможность ставить свои роскошные спектакли. Например, свадебный банкет, который он оплатил, – это ведь тоже продолжение съемочного дня. Только без видеокамер. И постановщик, и единственный зритель – это Самсонов. Самсонов не живет, он играет. Жизнь для него – один большой спектакль. Он оглянется, выдернет из толпы кого-нибудь и показывает всем – смотрите каков, и взгляд у него при этом такой недобрый-недобрый.

Я вспомнил Маринину свадьбу. И Самсонова в тот вечер. И его взгляд. Изучающий, холодный, чуточку насмешливый. Да, все правда. Он срежиссировал все, что там произошло. Конечно, он не мог заставить меня найти в кладовой Марину и обласкать ее, пока молодой муж в растерянности метался по банкетному залу. Но без Самсонова этого и не случилось бы. А чтобы уж совсем наверняка получилось по его, он в конце вечера подбросил мне телефон Марины.

Поняв это, я несколько растерялся. Но потом подумал, что ничего серьезного там не было; я даже благодарен Самсонову, потому что против знакомства с Мариной ничего не имел.

Мы въехали в Москву. Полтора часа ушло на то, чтобы развезти всех по домам. Когда мы остались вдвоем, Светлана поинтересовалась, глядя не на меня, а в пространство перед собой:

– Ко мне?

Я не хотел возвращаться в свою пустую квартиру и потому согласился легко и быстро. Но только дома у Светланы я почувствовал, как сильно устал.

– Будешь ужинать? – спросила Светлана, Вместо ответа я привлек ее к себе. Она была какая-то вялая и безвольная.

– Устала?

– Ничего, – качнула головой. – Сейчас приму холодный душ и буду в порядке.

У нее был такой вид, словно она о чем-то мучительно размышляла.

Я разделся и лег в кровать. Было слышно, как в ванной льется вода. Она лилась и лилась, звук был слишком уж монотонный. В конце концов я не выдержал и поднялся. Светланы не было. Нигде. Обескураженный, я прошелся по квартире, и наконец догадался выглянуть в окно. Нашего фургона у подъезда не было. Светлана уехала. Уехала в такой спешке, что даже не предупредила меня. Я сразу догадался, куда она умчалась. К Самсонову.

Она позвонила часа через два. Голос у нее был очень усталый.

– Извини!

– Ты у Самсонова?

– Нет, он меня прогнал. Я звоню от его соседей.

– Возвращайся, – попросил я.

– Нет, останусь здесь, переночую в фургоне.

– Идиотка! – Во мне все кипело от злости. – К чему этот почетный караул?

– Они здесь.

– Кто? – не понял я.

– Эти люди.

Она говорила о подозрительных «жигулях». Я хотел ее успокоить, но она положила трубку.