Текст книги "Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том II: В Палестине (1919–1942)"

Нельзя не отметить, что, будучи дитем своего времени и определенной среды, Рутенберг перенес в собственную деятельность многое из того, от чего сам настрадался в годы революционной молодости. Нет ничего необычного в том, что как глава Palestine Electric Company он в каком-то смысле реализовал модели поведения, сложившиеся в школе революционного террора. В этом были, разумеется, свои сильные, но и свои слабые стороны.

В заслугу ему следует сказать о редчайшем – даже для тех, кто, как и он, вырос в сени старомодных заветов и привычек, – чувстве ответственности. К сожалению, на том фоне, на котором строились его деятельность и отношения с людьми в Палестине, это только усугубляло душевное напряжение. Нежелание или неумение гасить электрические разряды больших или малых конфликтов со временем все более и более отрицательно сказывалось на здоровье: больное сердце не упускало случая быть отмеченным очередным рубцом почти после каждого такого столкновения.

Далеко не во всех из них Рутенберг был стопроцентно прав, бывали и такие, где он и вовсе бывал неправ. RA хранит множество немедицинских документов, по которым вполне объективно можно изучать историю его болезни. Вот один из них – письмо Моше Шертоку (Чертоку), в то время молодому профсоюзному деятелю, по поводу особенно острого инцидента, произошедшего в руководимой Рутенбергом компании, к которой он привык относиться как к собственному детищу.

История завязывается в конце 1928 г., когда в Хайфе был построен металлообрабатывающий завод по производству столбов для линии электропередачи, обслуживающей готовящуюся вступить в строй рутенберговскую электростанцию на Иордане. Главой заводской администрации стал инженер Шалом Пахтер. Не успели работы вступить в надлежащую стадию, как на заводе вспыхнул конфликт, связанный с дневным заработком рабочих, который разрастался и наконец перешел в острую стадию забастовки. Рутенберга в это время в Палестине не было. Когда его помощник Икутиэль Багарав запросил, как быть в этой ситуации, Рутенберг ответил из Лондона телеграммой, в которой однозначно предлагал объяснить бастующим, что если к установленному сроку они не вернутся к рабочим местам, завод Пахтера будет закрыт (никаких других заказов в хозяйственно неразвитой Палестине завод не имел). Однако Багарав, полагавший требования рабочих справедливыми, проигнорировал распоряжение босса. По возвращении из Европы Рутенберг воспринял произошедшее как предательство со стороны ближайшего помощника, как легкомысленное поведение со стороны поддержавшего его Моше Шертока и как нарушение трудового договора со стороны рабочих. Была назначена комиссия для выяснения причин забастовки и отказа выполнять распоряжение руководителя компании. Комиссию возглавил сам Рутенберг. Вывод, к которому он пришел, был неумолим: главным виновником забастовки, угрожавшей поставить на грань срыва важнейшую в стране работу, от которой фактически зависела вся остальная ее жизнь, был профсоюз, под чьим «благотворным» влиянием в рабочей среде возникли паразитические, на его взгляд, настроения, упала дисциплина, проявились своеволие и потеря чувства ответственности.

2 июля 1929 г. Рутенберг обнародовал решение, к которому пришел в результате выяснения причин, приведших к забастовке:

Пахтер должен выплатить рабочим разницу, установленную комиссией <36 груш в день, а не 33, как было¹²>, никакой компенсации за дни забастовки рабочим выплачено не будет (цит. по: Shaltiel 1990, II: 610).

Наиболее пострадавшей от этого скандала стороной оказался Багарав. Э. Шалтиэль пишет, что, полный обиды на собственную компанию, на партию, в которой состоял, – Ahdut ha-avoda, на профсоюз, которые не сумели его защитить от несправедливых, как он считал, обвинений Рутенберга, Багарав во все эти адреса направил письма об увольнении, уехал в Цфат и заперся в одной из гостиниц. Рутенберг отправился на его поиски. После тяжелого обмена мнениями («hetikhu ze be-ze milim kashot») Багарава все-таки удалось вернуть на прежнее место (Shaltiel 1990, И: 610).

Близкое знакомство Рутенберга с одним из действующих лиц этой в высшей степени неприятной истории, Шертоком, произошло еще в начале 20-х гг., когда оба участвовали в создании отрядов хаганы. К той же деятельности, кстати, был близок и Багарав, обладавший не менее крепким, чем его будущий начальник, характером.

Спустя короткое время после того как страсти улеглись, Рутенберг, получив от Шертока письмо, в котором тот высказывал ему ряд претензий, писал в ответ (RA, копия):

Дорогой мой Черток,

Понятия не имел, что Вы были в officee, когда мне сказали о Вас. Я сидел в автомобиле, уезжая по срочному делу, когда мне сказали, что Вы у телефона. Не мог ответить, что позвоню Вам, когда вернусь. Оскорблять Вас не имел в виду. И Вам учить меня хорошему обращению с людьми не приходится. Вы еще слишком молоды для этого. Кроме того, Вы слышали, вероятно, что я вообще человек очень занятый и последнее время больной, и если Вам надо было видеть меня по важному делу, Вы могли снестись, чтобы устроить свидание со мной за полмесяца, а не за полчаса до Вашего отъезда. Сообразили ведь сделать так и сумели говорить со мной по другим поводам. Совсем недавно еще.

Что касается сущности Вашего письма, то Вам известно, что в делах P<alestine> E<lectric> C<ompany> я обходился до сих пор без Ваших советов и могу обойтись и сейчас без них. It is no your damned business. По какому праву и на каком основании Вы позволяете себе вмешиваться в отношения с моим персоналом, объяснять мне, что кто вынес на своих плечах и как я могу себя скомпрометировать тем или другим моим решением. Ничего в этом деле не зная и ничего в нем, следовательно, не понимая. Вы бы лучше хорошо подумали о той невероятной легкомысленности некоторых, Ваших лично, поступков в деле стачки Пахтера, принесших неоценимый вред рабочим Палестины, интересы которых Вы обязаны сохранять и защищать всемерно. О «душе» дела, не Вами созданной, Вы должны были думать до того, как натворили Ваши непростительные глупости, а не после. И нужны ли Багарав и Кац для сохранения этой души, я более компетентен судить и решать, чем Вы. Самый факт Вашего вмешательства и особенно его форма – недопустимый скандал, непростительный.

Знаю, что Багарав разговаривал с Берлом <Кацнельсоном> и Вами о деле. Для Вашего сведения – дело еще не кончено. Если Багарав и Кац останутся в P<alestine>E<lectric>C<ompany>, это значит, что они признали <на> сто процентов, не под давлением или боязнью, а внутренне, интимно, что они виноваты. Во всем, во всех отношениях. И им дорого придется платить, чтобы вернуть мое прежнее доверие к ним.

Расскажите Берлу содержание Вашего письма ко мне и покажите ему это. Обращаю его внимание на то, как Вы, наше молодое поколение и надежда, легкостью Ваших мыслей и поступков, как много зла Вы можете принести.

Знаю, Черток, что Вы хотите думать и поступать гораздо лучше, чем это выходит у Вас на деле. Well, Вы уже не мальчик, и пора добиться соответствия между желанием и поступками. Давно пора. Чтобы не оказалось поздно.

П. Рутенберг

20 July <1>929

H<aifa>

Письмо Шертока, на которое отвечал Рутенберг, приведено в Приложении IX. Суровый рутенберговский приговор о «легкости мыслей и поступков» молодого поколения, которую он вычитал в письме Шертока, был совершенно в данном случае несправедлив: молодой журналист ни в чем, как кажется, не нарушил положенной субординации и не перешел границ допустимого такта. Письмо дышало искренней болью за дело, и его автор менее всего производил впечатление непрошеного и назойливого советчика.

Нужно проявить большое душевное усилие, – писал он Рутенбергу, – чтобы преодолеть все происшедшее и восстановить нарушенное равновесие. Теперь главное не установить вину – виноваты все, и порчей крови все ее искупили, – а создать возможность дальнейшей работы. Вы один способны на такое душевное усилие, ибо Вы больше всех и всех ответственнее. Вы будете отвечать за все – перед собой и перед другими. Тут должен действовать призыв к высокой сионистской ответственности, носителем коей Вы всегда являлись в моих глазах. Потому что недопустимо, чтобы на таких важнейших стратегических пунктах нашей позиции наша сила и боевая способность зависели от личных трений, к<ото>рых мы не в силе преодолеть.

Рутенберг, однако, прочитал письмо по-своему: как попытку вторгнуться во владения, где он привык ощущать себя хозяином и справляться без чужого совета. Созданную им электрическую компанию и все происходящее в ней он оценивал как собственное, сугубо приватное дело и, подобно собственному прошлому, зорко оберегал от внешнего посягательства, даже когда оно приобретало такие безобидные и более того – глубоко сочувственные формы, как в случае с Шертоком.

К концу 20-х гг. Рутенберг достиг вершины успеха: в его распоряжении было самое крупное в Палестине производство, у него были слава, почет, деньги, власть. Он вполне мог считать свой жизненный проект удавшимся. О том, что это чувство его так и не посетило, мы скажем в последней части книги. Сейчас же хотелось бы коснуться еще одной важной темы – Рутенберг и русская эмиграция.

________________________________________________

1. Письмо Горького Рутенбергу (3(16) мая 1911) // Горький 1997-(2007), IX: 38.

2. Написано на идише – дословно: ‘не завидовать мне', т. е. радоваться за меня.

3. Шошанна Гиллелевна Персиц (урожд. Златопольская; 1893–1969), дочь сионистского деятеля, промышленника и филантропа Г. Златопольского (см. о нем прим. 4 к VI). Получила еврейское и общее образование: прекрасно знала иврит, еврейскую историю и литературу. В 1917 г. совместно с отцом и своим мужем Йосефом, религиозным евреем, окончившим Московский университет (юридический факультет) и иешиву (религиозную школу), открыла в Москве изд-во «Оманут», выпускавшее учебную литературу на иврите (в 1918 г. переведено в Одессу, затем – в Германию и в 1928 г. – в Тель-Авив). Их дом в Москве, который посещали крупнейшие представители еврейской интеллигенции (Х.-Н. Бялик и др.), был центром еврейской культуры. С 1925 г. жила в Эрец-Исраэль. Член кнессета (1949-61).

4. Алтер (Ашер Авраам Абба) Друянов (1870–1938), в 1900-05 гг. секретарь Одесского комитета по заселению Палестины, которую в первый раз посетил в 1906 г., но затем в 1909 г. вернулся в Россию. В 1909–1914 гг. был редактором журнала «Ha-olam», главного органа Всероссийской сионистской организации. Вместе с Х.-Н. Бяликом и И.Х. Равницким редактировал периодические сборники еврейского фольклора «Reshumot» (1918-26). В 1921 г. поселился в Эрец-Исраэль. Письмо к нему М.А. Осоргина от 5 июля 1930 г. см.: Хазан 2001: 291-94.

5. Написано на иврите: ‘главного бухгалтера, финансового контролера.

6. Меир Дизенгоф (1861–1936), первый мэр Тель-Авива.

7. Нам неизвестно, приобрел ли Рутенберг у Яари-Полескина собранную тем коллекцию газетно-журнальных вырезок. Судя по тому, что в RA данный материал представлен в большом количестве, возможно, на этот вопрос следует ответить положительно: вряд ли Рутенберг занимался подобной работой самолично.

Одновременно с этим укажем, что в Архиве Жаботинского (JI 208 р) имеется подготовленный Яари-Полескиным (пронумерованный и отпечатанный на машинке) каталог материалов о Рутенберге, появившихся в периодической печати, а также папка с газетными вырезками о нем. Каталог, который насчитывает 1339 названий, был подготовлен Яари-Полескиным после смерти Рутенберга: на титульной странице указаны даты его рождения и смерти: 1879–1943 (нужно: 1942).

8. Имеется в виду Тавфик Абу ал-Худа (Tawfiq Abu al-Huda; 1894–1956), иорданский политический деятель; глава Исполнительного комитета Трансиордании.

9. Moshe rabeinu (‘пророком Моисеем’) написано на иврите. Уподобление еврейских политических и общественных деятелей библейским патриархам и пророкам – распространенное клише в сионистской поэтической риторике. Ср., например, обычное сравнение основоположника сионизма Т. Герцля с Моисеем (см. об этом: Хазан 2001а: 68).

10. Здесь Вишняк дает сноску:

И на самом деле, когда появилась автобиография Вейцмана, в ней ни слова не говорилось об интеллектуальных достоинствах автора. Но все его окружение, самые выдающиеся единомышленники и коллеги, не исключая Теодора Герцля, были изображены более чем критически; что по существу, хотя и кружным путем, приводило к тому же самому.

11. Гершон Маркович Свет (1893–1968), русско-еврейский журналист. Учился в Киевском университете. После установления власти большевиков эмигрировал в Германию. В 20-е гг. жил в Берлине, где занялся журналистикой. Покинул Германию в 1933 г., до 1935 г. прожил в Париже, а затем перебрался в Эрец-Исраэль. Поселился в Иерусалиме. Издавал журнал «Musica Hebraica» (вышло два номера в 1938 г.), работал в редакции газеты «Ha-aretz», палестинским корреспондентом нью-йорской «Vorwerts». В1948 г. переехал в Нью-Йорк. Был постоянным автором «Нового русского слова», парижской «Русской мысли», тель-авивской «Ediot aharonot». Умер в госпитале Lenox Hill в Нью-Йорке.

12. Груш – монета достоинством в 10 миллим, 1/100 часть палестинской лиры, введенной в обращение в 1927 г.

Часть V
«…Я не заметил у вас отрицательного отношения к тому, чем мы жили раньше…»
(Рутенберг и русская эмиграция)

Глава 1
«Подателя сего всячески вам рекомендую»

После революции он отошел от нее и от России, целиком погрузившись в сионистское движение и строительство еврейской Палестины.

М. Вишняк

В книге «Из записной книжки беженца» С. Владиславлев вспоминал о том, как И. Бунин когда-то рассказывал

про принца Петра Ольденбургского, что встретил его как-то у Фундаминского-Бунакова, где в то же время был Зензинов и другие эсеры. И принц, очень довольный этим обществом, восклицал: «Господи! Да какие вы все хорошие, симпатичные! Если бы Коля (Николай Второй) вас знал, все в России пошло бы иначе, не нужно было бы никакой революции» (Владиславлев 1963: 81).

Рутенберг не присутствовал на этой идиллической встрече, но вполне можно представить, что мог бы тоже показаться принцу «хорошим и симпатичным» и задним числом ликвидировать свои «грехи» перед самодержавием. Причем вовсе не за заслуги перед палестинской гидроэнергетикой, которой он занялся, отойдя от «русских дел», а именно за то, что, духовно (а по большей части – материально) оставаясь в обществе бывших друзей и единомышленников, сохранил глубокие чувства и «дум высокое стремленье», так поразившее Петра Ольденбургского при ближайшем рассмотрении.

В этой части книги мы намерены развеять одно устойчивое заблуждение относительно Рутенберга: по мнению ряда исследователей, оказавшись в Палестине и переключившись на сугубо национально-региональные интересы, он отошел от своих прежних связей, привязанностей и знакомств, а вместе с этим – от идей и настроений, которые разделял в течение предыдущей жизни. Ср. характерный образчик такого представления – в комментариях С.В. Шумихина:

После Октября уехал в Палестину отошел от политической деятельности, разрабатывал планы обводнения и электрификации юга <?> Палестины (Амфитеатров-Кадашев 1996: 631).

Если касаться темы Рутенберга – «обводнителя» и электрификатора, то следует сказать, что его деятельность в равной степени распространялась по всей стране, а не только происходила на юге, но в данном случае речь не об этом, а о том, что его связи с русской эмиграцией вовсе не оказались прерваны и носили более сложный и многообразный, чем принято думать, характер.

Рутенберг регулярно бывал в Европе, в центрах эмигрантского рассеяния – в Париже, Берлине, Праге, Лондоне, и даже если эти визиты носили по большей части характер стремительных налетов – совершались спонтанно, попутно, проездом, это не отменяет самой его вовлеченности в жизнь определенной части российской диаспоры (а в ранние советские годы – не только диаспоры). Он постоянно встречался с друзьями прошлых лет, присутствовал на различного рода собраниях², посещал концерты³ и вообще в глазах «русских парижан» был едва ли не равноправным членом эмигрантской колонии, лишь живущим в иных широтах.

Его благодарит В.Н. Бунина за помощь кружку «Amaur» (AMis AUteurs Russes) – ‘Друзья русских авторов’(^М):

1936 г. 8 ноября

Глубокоуважаемый Петр Моисеевич!

Кружок «Amaur» поручил мне принести Вам глубокую благодарность за Вашу щедрую помощь.

Я лично тоже благодарю Вас.

Прилагаю квитанцию.

Уважающая Вас

В.Бунина

P.S. Если увидите Цетлиных, передайте им, что И<ван> Ал<ексеевич> завтра поедет в Рим.

В. Б.

К нему обращается В. Руднева, жена его друга эсера В.В. Руднева (1879–1940), одного из редакторов журнала «Современные записки» (письмо б/д, написано на почтовой бумаге этого журнала) (RA):

Дорогой Петр Моисеевич! Очень жалко, что не видела Вас на лекции Ж<аботинского> у нас в Париже. И повидала бы с удовольствием, и есть дело, о котором я уже писала Вам в Палестину. Письмо Вас не могло застать и теперь повторяю его содержание – ибо хочу получить тот или иной ответ. В двух словах изложу нашу просьбу к Вам. Один наш общий друг, которого и Вы знаете, И.Н. Коварский⁴, впал в большую нужду. И мы, группа его товарищей (по секрету от него) берем на себя обязательство помогать ему полгода-год. Вы поможете? Мы два года содержали семью Фабриканта⁵. Тогда было нетрудно собирать 1000 ф<ранков> в месяц – все мы были богаче. Теперь же мы мечтаем о меньшей сумме, чтобы обеспечить для И<льи> Н<иколаевича> с семьей квартирную плату, мы разделились на «буржуев» и «пролетариев». Бурцев, Фондаминский, Гавронская Л.С., Цетлина облагаются по 25 ф<ранков> в месяц, и мы, все остальные, по 10 ф<ранков> в месяц. Прошу очень позволить нам записать и Вас в список буржуев. Я знаю, что Вы облагаетесь со всех сторон или, может быть, Вы по каким-либо другим соображениям не хотите участвовать в нашем деле – по-дружески ответьте прямо – мне или Илюше Ф<ондаминскому>. Всего Вам хорошего в Новом году. Главное – здоровья. С большим приветом, В. Руднева

При подготовке к 80-летнему юбилею П.Н. Милюкова к Рутенбергу обращается председатель Юбилейного комитета А.И. Коновалов с приглашением принять участие в знаменательном событии в жизни либерально-демократической эмигрантской общественности (RA)⁶:

Paris, 1е 9 Decembre 1938

Многоуважаемый Петр Моисеевич,

По инициативе ряда общественных, литературных и научных деятелей в Париже возник Комитет по организации чествования Павла Николаевича Милюкова в связи с исполняющимся в начале 1939 года 80-летием со дня его рождения. Комитет объединяет лиц, принадлежащих к разным политическим и общественным группам, но единодушных в признании исключительной роли Павла Николаевича в области русской культуры, науки и публицистики. Юбилейный Комитет выделил из своей среды исполнительный орган – Президиум и Бюро, состав которых Вы найдете в прилагаемом при сем списке⁷.

Президиум полагает, что представители русской общественности в Хайфе – Палестине пожелают разделить почин Юбилейного комитета и настоящим просит Вас сообщить, согласны ли Вы взять на себя организацию в Хайфе – Палестине Комитета или объединить группу лиц, почитателей П.Н. Милюкова, которые достойным образом и в соответствии с местными условиями отметили бы 80-летие со дня рождения выдающегося русского историка, публициста, общественного и политического деятеля. В случае Вашего на это согласия Президиум просил бы Вас ныне же войти для этой цели в сношения с местными представителями русской общественности и поставить Президиум в известность о результатах предпринятых Вами шагов.

Если бы по характеру местных условий оказалось бы затруднительным сконструировать особый Комитет, Президиум просил бы Вас оповестить отдельных представителей русской общественности о предстоящем чествовании, имея в виду возможность отклика в индивидуальном порядке.

Одновременно Президиум считает обязанным осведомить Вас о намеченных формах чествования Павла Николаевича. Юбилейный комитет постановил:

1. Собрать и выпустить отдельным изданием «Материалы для биографии П.Н. Милюкова»;

2. Устроить торжественный прием в присутствии юбиляра представителей русских общественных организаций и отдельных лиц, пожелающих приветствовать Павла Николаевича;

3. Организовать совместно с Ассоциацией иностранных журналистов во Франции завтрак с широким участием французских и иностранных литераторов, ученых и парламентариев.

Самое чествование состоится в Париже 22-го и 23-го марта 1939 года.

Прошу принять уверение в совершенном уважении и искренней преданности.

Председатель Комитета

А. Коновалов

<От руки:> Шлю мой сердечный привет. Сожалею, что просьбу свою не могу передать Вам лично.

С уважением к Вам, А. Коновалов

Чествование Милюкова проходило у него на квартире 22 марта (Хроника 1995-97, III: 548). Мы, к сожалению, не знаем о том, присутствовал ли там Рутенберг и вообще, какова была степень его участия в юбилейных торжествах во Франции или Палестине, однако нет сомнений в том, что он занял ненавистную для антисемитов всех стран позицию поддержки этого события. И, стало быть, ему также предназначалась та доля желчи и раздражения, которую изливал на юбиляра и на его окружение один из представителей праворадикального лагеря эмиграции, назвавший свою гневно-пламенную статью «Дедушка русской революции»:

Для многочисленных русских евреев, по тем или иным причинам проживающих за границей, и для левых кругов русской эмиграции, к счастью, малочисленных, наступил знаменательный, высоко-тор-жественный день: их любимому вождю и учителю, выразителю их лучших дум и чаяний, Павлу Николаевичу Милюкову, исполнилось восемьдесят лет (Мейер 1971:105).

В Записной книжке Рутенберга имеется запись, сделанная для памяти (RA):

Юбилей Павла Ник<олаевича> Милюкова – 23 марта. Поздравить!

В I: 1 приводилось письмо Л.Г. Дейча Рутенбергу, в котором шла речь о финансовой помощи, связанной с упорядочением, хранением и публикацией наследия Г.В. Плеханова. Два заключительных фрагмента из этого письма как не относящиеся к теме были опущены. Вот они:

1. Перед отъездом из Москвы мы с женой пришли на помощь одному существующему там образцовому детскому дому, в котором больше 50-ти сирот бедных, отчасти из голодных губерний. На днях мы получили от заведующей трагическое письмо, в котором она сообщает, что если мы не сможем организовать отсюда значительную помощь как присылками «Ага»⁸, так и деньгами, то придется закрыть этот образцовый приют, и сироты очутятся на улице. Я надумал обратиться с просьбой о содействии к Mrs Fels⁹, с которой, как я слышал, Вы хорошо знакомы. Как Вы полагаете, имеет ли смысл мне написать ей – выйдет ли что из этого?

2. Мой друг А. Зунделович сообщил мне, что обратился к Вам с просьбой о принятии его на службу. Присоединяю и свою просьбу: не говоря уже про то, что он оч<ень> нуждается, это на диво способный, аккуратный, честный человек, быстро осваивающийся с любым делом; я уверен, что куда бы Вы его ни определили, он окажется неоценимым работником.

Не представляется возможным установить, было ли что-либо сделано в отношении первой просьбы Дейча, но сама по себе ситуация, когда старый революционер призывал палестинского инженера принять участие в судьбе московского «образцового детского дома» и тем самым поспособствовать борьбе с беспризорщиной в Советской России, выглядит крайне незаурядной. Что касается второй просьбы, имени А. Зунделовича среди сотрудников Рутенберга нам найти не удалось: как мы убедимся далее, исполнять просьбы такого характера он не мог по чисто физическим причинам – их количество в десятки, а то и в сотни раз превышало наличие реальных рабочих мест в Electric Palestine Company.

* * *

Выше уже шла речь об отношениях Рутенберга с бывшим премьер-министром Временного правительства А.Ф. Керенским, который летом 1922 г. вместе с другими эсерами (Н.В. Чайковским, Н.Д. Авксентьевым) встал на его защиту от оголтелой травли в антисемитской английской печати. Отношения Керенского и Рутенберга и дальше сохранили отпечаток взаимного уважения и помощи. Не исключено, что Рутенберг принимал участие в профессиональной судьбе сына Керенского Глеба (1907–1990). В RA сохранилось письмо к Рутенбергу М. Гавронской от 26 сентября 1927 г., которая просит посодействовать в устройстве «где-либо на заводе в Германии или другом месте на службу» Глеба Керенского.

Он, – писала Гавронская, рекомендуя молодого инженера, – окончил политехнич<еский> институт, и очень ему нужна работа. Я подумала, что Вы могли бы что-либо сделать или посоветовать, так как у Вас есть связи в Германии и дела с заводами. Буду Вам очень признательна.

Нет никаких документальных данных, свидетельствующих о том, что именно Рутенберг помог Глебу Александровичу в устройстве на службу. Однако, судя по тому, что с 1928 г. тот начал работать в English Electric Company, где у всесильного Рутенберга имелось немало личных связей, не исключено, что назначение младшего сына бывшего главы Временного правительства не обошлось без его вмешательства¹⁰.

Особую роль Рутенберг сыграл в поисках источника финансирования еженедельника Керенского «Дни».

«Дни» как ежедневная газета начала выходить в Берлине 29 октября 1922 г. Спустя почти три года она перебралась в Париж и с 16 сентября 1925 г. выходила там, а в 1927 г. (с № 121) ее возглавил Керенский. Однако материальное положение «Дней» с течением времени становилось все хуже и хуже, и 29 апреля 1928 г. Керенский писал Рутенбергу (RA):

Газету уже требуют в России, и я не могу примириться с мыслью о ее закрытии. Хочу и Вас заразить этим чувством.

30 июня газету все же пришлось закрыть, и вместо нее появился одноименный еженедельник (позднее, с 1931 г. – двухнедельный журнал). № 1 еженедельника «Дни» вышел 9 сентября 1928 г., он просуществовал до 4 июня 1933 г.¹¹ (всего вышло 173 номера). В том, что «Дни» смогли возникнуть в виде еженедельника и бесперебойно выходить в течение почти пяти лет, известная заслуга принадлежит Рутенбергу. Об этом, в частности, свидетельствует письмо главного редактора, сохранившееся в RA (отпечатано на машинке):

Париж, 5-го марта 1929 г.

Милый Петр Моисеевич,

Случайно узнал, что Вы в Лондоне. Мне писал Глеб, что он видел Вас на Промышленной Выставке, где он давал объяснения в отделе своей фирмы.

Не знаю, заедете ли Вы на обратном пути в Париж и, заехав, дадите ли мне знать или проскочите так же, как и на пути в Лондон. А у меня, конечно, к Вам все то же дело.

Почти год прошел с тех пор, как мы говорили с Вами летом в Париже и, благодаря Вашему внушению, «Дни» получили достаточно солидную поддержку. Как Вы знаете, с тех пор мне пришлось перейти на еженедельник (он высылается Вам на лондонскую контору и, надеюсь, пересылается).

«Дни», в их новом виде, имеют большую информацию, оригинальную из России, и читателями как будто одобряются. Для России мы имеем особое, подогнанное под условия пересылки, название. Оно идет туда, но далеко не в том количестве, какое вполне свободно сейчас можно бы было проталкивать.

Издание «Дней» мне бы не хотелось сейчас ни останавливать, ни свертывать – развитие событий в России этого не позволяет. Во всяком случае «Дни» должны просуществовать до июля будущего, 1930-го, года. У меня есть твердое ощущение, что за этот год какие-то переломные события обязательно наступят.

Как ни велика разница в размерах Ваших сборов и моих, мне для продолжения существования «Дней» приходится делать чрезвычайные и постоянные напряжения. Помните, в прошлом году Вы сказали: допустить закрытие «Дней» невозможно. Пока этот запрет осуществляется. Но для дальнейшего мне нужна опять некоторая Ваша помощь.

К январю 1930-го года найти деньги есть еще время. Но сейчас необходимо обеспечить до конца год 1929-ый… Тут мне не хватает шестьсот фунтов, которые можно внести в три, даже <в> четыре срока.

Милый Петр Моисеевич, я твердо рассчитываю на Вас и уверен, что эту маленькую сумму Вы мне найдете, не касаясь вовсе прошлогоднего источника, к нему я очень прошу не обращаться¹².

Мне трудно убеждать Вас в совершенной необходимости моего, скорее даже Вашего дела. Оно нужно и вносит свою роль в общую борьбу.

Жду и крепко жму руку

А. Керенский

P.S. Передайте мой привет М.А. <Новомейскому>. Читал в «Рассвете» о Ваших успехах¹³. Звоните, если будете в Париже.

Любопытно, что Керенский с некоторым объяснимым креном в сторону дипломатической риторики, но, вероятно, все же не совсем безосновательно, пишет о том, что финансовая поддержка «Дней» является не столько собственно его, главного редактора, делом, сколько делом Рутенберга, как будто палестинский инженер служил по меньшей мере финансовым директором парижского эмигрантского еженедельника¹⁴.

Следует заметить, что это лишь один из многих примеров того, как Рутенберг добровольно принимал на себя функции мецената или «толкача» по отношению к разнообразным эмигрантским проектам и инициативам. Позднее, как это вытекает из публикуемого ниже письма Фондаминского Рутенбергу от 6 августа 1936 г. (см. V: 3), он продолжал поддерживать Керенского (и/или издание двухнедельного журнала «Новая Россия», который тот издавал в Париже во второй половине 30-х).

В эти годы Палестина рассматривалась в эмигрантской среде как одно из возможных мест приложения сил: евреи-эмигранты стремились в Землю обетованную далеко не всегда по сионистским убеждениям, а нередко потому, что оказывались невостребованными в Европе или из-за отсутствия жизненного выбора (одну из достаточно экзотических историй о том, как там оказался русский моряк, дворянин и православный, см. в нашей книге «Одиссея капитана Боевского», Хазан 2007с). Однако в силу политических обстоятельств (искусственное сдерживание британскими властями притока в страну евреев) и по причине социально-экономической отсталости возможности устройства в Палестине даже высококлассных специалистов – инженеров, врачей, людей «свободных профессий» и пр., были крайне ограниченными. К Рутенбергу стекался нескончаемый поток писем – просьб, предложений, ходатайств, рекомендаций из эмигрантской Европы. Впрочем, не только из Европы и не только от эмигрантов: писали даже из Советской России. В RA имеется адресованное ему письмо от екатеринославских субботников, или, как они себя величали, «месиан-сионистов», с просьбой помочь им добраться до Палестины.

Субботники – секта, основанная на законоположениях иудаизма, возникшая в среде русских крестьян на рубеже XVII–XVIII вв. Впоследствии она охватила разные социальные слои – мещан, выходцев из купечества, даже казаков. Субботнические общины, которые при царском режиме квалифицировались как распространители еврейской ереси среди христиан, сурово преследовались. Переселение субботников в Землю обетованную началось в конце 1880-х – начале 1890-х и продолжалось вплоть до 20-х годов, т. е. происходило уже при советской власти. Обычно субботники селились в Галилее, основывая там сельскохозяйственные колонии, которые через несколько десятилетий полностью ассимилировались и слились с еврейским населением.