Текст книги "Неверия. Современный роман"

23

Чёрный и, вероятно, дорогой джип Полякова скрылся за поворотом, а Комов пошёл пешком, размышляя по дороге о хороших заработках сотрудников следственного комитета.

Однако раздумья о чужих доходах занимали его не слишком долго – воображение уже всецело поглотили мысли о жалком котёнке с удавкой на шее, который медленно и неумолимо продвигался в мусоропроводе к конечному пункту своего маршрута.

Комов затосковал – ему не хотелось быть жалким и слепым котёнком, кувыркающимся по чей-то прихоти в вонючем мусоропроводе.

«Стать бы простой шавкой… Хоть с намордником, хоть с ошейником, но на поводке у хозяина, желательно сильного, – рассуждал он. – Но сперва необходимо всё-таки узнать содержимое флэшки… А без этого цеплять ошейник нет смысла!»

Поляков на роль такого хозяина ему не подходил. Упоминание же про УФСБ, сделанное им в разговоре, насторожило Комова, но не более. И он, успокоившись, вспомнил давнюю историю про то, как один мент на своей иномарке не смог разъехаться в узком переулке с тачкой фэсбэшника ещё круче, чем у него… И повздорив из-за этого, они устроили перебранку, а затем и перестрелку чуть ли не в центре Москвы.

«Сейчас не 90-е годы – теперь они дружат, по крайней мере, наверху и вертикаль власти подпирают, как могут, – подумал Комов. – А проговорился Поляков не зря, наверное, чтоб проверить: побегу ли я после этой встречи в УФСБ или нет?.. Побегу – значит, у меня что-то есть!»

Колебался Комов недолго и тут же решил, что никуда он не побежит, пока не узнает самолично – какие и чьи тайны хранит в себе флэшка Гришина?..

Комов, в отличие от обывателей, был равнодушен к криминальным историям с бутафорской кровью вперемешку с притягательным гламуром и подобные увлечения считал просто вредными для себя. По Комову такие истории с претензиями на правдоподобность только замыливали взгляд на реальную жизнь и атрофировали профессиональное чутьё.

В обычной жизни, как для Комова, так и для большинства людей, за её невзрачной обыденностью, лишённой киношной и литературной шелухи, всё вокруг происходило куда проще, но гораздо страшнее… И порою нельзя было понять, что чудовищнее в ней по своей сути: примитивная, тупая бытовуха или ужасающая изощрённость расчетливого преступного деяния… И всё это творили люди, но уже не на экране, а рядом – и каждый день!

Дома он просмотрел электронную почту и обнаружил письмо от Марины, из которого узнал, что господин Изволин Алексей Иванович, шеф неоднократно судимого Гришина, в базе данных МВД не обнаружен. И хотя Комов не спешил с выводами, однако уже не сомневался в том, что этих людей связывал не только туристический бизнес.

Он полагал, что если бы на флэшке хранилась очень важная, но сугубо коммерческая информация, то фигуры Зарубина и Полякова на жизненном горизонте Комова вряд ли появились. Но сейчас ему было безразлично: в каких картотеках значится нынче Изволин, когда и какие судимости он имел в прошлом и имел ли их вообще?.. Комова тревожило другое: он опасался, что в результате экспертизы, будет установлено фактическое время удаления флэшки из порта ноутбука Гришина.

«Флэшку стырил я, – размышлял он. – Если экспертиза установит время, то этот факт заработает против меня… А прижать таким фактом можно запросто и кого угодно!»

И Комов, не раздумывая, приступил к сочинению послания для Марины – теперь лишь она оставалась для него единственно доступным и надежным консультантом по этой проблеме.

Чтоб составить необходимые вопросы и при этом не вызвать у Марины каких-либо подозрений, Комову пришлось потратить полчаса. А когда он отправил сообщение, то вспомнил про обещание дать ответ на волновавший её вопрос.

«Тянуть больше нельзя, – подумал Комов. – Решение принято – надо действовать!.. Только, как порвать с Мариной?.. Каким образом?»

Выбирать что-то особенное или обсуждать столь болезненный вопрос в интимной обстановке ему не хотелось. И Комов решил, что в следующую встречу, которую лучше провести где-нибудь в городе, он обязательно всё с Мариной обговорит и разрешит проблему их непростых отношений.

Вечером Комов получил ответ от Марины. Она писала, что установить время удаления съёмного носителя информации из компьютера принципиально возможно и для этого имеются специальные программные средства. И шансы для установления такого факта возрастали, особенно, если носитель удалялся с несоблюдением правил при отключении его от работающего компьютера.

Ещё раньше, когда он подробно анализировал свои действия при осмотре квартиры, Комов убедился, что обращался с ноутбуком Гришина и флэшками корректно. И сообщение Марины лишь укрепило его уверенность в том, что если он и наследил каким-то образом в ноутбуке в результате своих действий, то не слишком сильно, чтоб опасаться каких-либо серьёзных последствий.

Комов в коротком ответе поблагодарил Марину за консультацию и выразил желание встретиться с ней в городе, после работы.

Вечером он получил от неё сообщение на мобильник. Марина согласилась на встречу и указала подходящее, как выразилась она, место на нейтральной территории, а через два дня сама позвонила ему. Звонок оказался, кстати, поскольку Комов возвращался со служебного задания, и ему требовалось какое-то время, чтоб сориентироваться в городе и добраться до нужного места.

Нейтральной территорией стал скверик недалеко от платформы, на которой останавливались пригородные электрички – Марина частенько на них ездила, когда возвращалась домой с работы.

До встречи оставалось больше четверти часа и Комов, припарковав машину в удобном месте, решил пройтись до платформы пешком.

Путь его пролегал по протоптанной и местами асфальтированной дорожке, мимо гаражей, вдоль железнодорожного пути и длинного забора, разукрашенного надписями и рисунками. Не очень густая посадка из ещё голых деревьев не скрывала их, и Комов разглядывал бетонные плиты забора.

«Где-то слышал, что интернет – это вроде забора… Да, интернет прочно вошёл в нашу жизнь, но заборы от этого чище не стали…» – подмечал он на ходу.

Иногда он замедлял шаг, чтоб лучше рассмотреть рисунок или прочитать надпись. Одна надпись его чем-то привлекла и он остановился. На сером фоне большими, кровавыми буквами было начертано: «Дайте малышу Моцарту калаш, и он исполнит для вас реквием!»

Удивлённый Комов задумался и простоял пару минут на месте, пока не вспомнил о встречи с Мариной и не продолжил свой путь. Увиденная надпись, поразившая своей пронзительной простотой и одновременно каким-то ускользающим от него смыслом, немного отвлекла Комова от предстоящего неприятного разговора.

Марину он увидел на эстакаде. Она неторопливо спускалась по ступенькам, вглядываясь в сторону скверика у платформы, а когда заметила Комова, стоящего возле торгового киоска, то заулыбалась и помахала ему рукой.

Комову вдруг стало не по себе от нахлынувшей тоски и от каких-то новых и, наверное, ещё неиспытанных ощущений, возникших у него в душе от неизбежного расставания с Мариной.

Они поздоровались. Комов слегка привлёк Марину к себе, вдохнув знакомый аромат волос любимой женщины, и поцеловал её в щёчку. Выглядел он обычно, но внутренняя напряжённость никуда не подевалась. И Комов решил объясниться с ней как можно быстрее, чтоб избавиться от назойливых и мучительных мыслей.

Они прошлись немного по скверу и Комов, остановившись, сказал:

– Помнишь, я обещал ответить на твой главный вопрос.

Марина загадочно улыбнулась и ответила почти весело:

– Помню, а как же!.. И что же ты надумал?!

Комов сделался серьёзным и медленно проговорил, глядя на неё:

– Нам надо расстаться… Возможно, навсегда… Про обстоятельства не спрашивай – не скажу.

Лицо у Марины дрогнуло на миг, но почти не изменилось. Она, по-прежнему, улыбалась, словно ничего не произошло… И Комов, не обнаружив на дорогом ему лице ни следов удивления, ни огорчения, поразился этому.

«Она уже давно приготовилась услышать именно эти слова, – промелькнуло у него, – или просто не расслышала меня…»

Последнее ему только показалось – Марина всё слышала, всё поняла и, отвернувшись в сторону, лишь спросила:

– А как же наши планы?.. Наш отпуск, наше путешествие в теплые края к морю…

– К морю можно и без меня – невелика потеря… – устало проговорил Комов. – На то жизнь и прочие непредвиденные моменты.

– Жизнь… Ты говоришь про жизнь?! – слегка усмехаясь, переспросила Марина и тут же, повернувшись к нему лицом, произнесла с ожесточённостью в голосе:

– Мальчишка!.. В таких делах ты ещё не всё понимаешь… – и, не дожидаясь от него возможного возражения, продолжала говорить:

– Зато я понимаю… Хочешь пожить в своё удовольствие, только для себя?!

Комов присел на скамейку и закурил. Он не торопился с ответом, подыскивая подходящие слова, но у него ничего не получалось – он чувствовал себя школяром, немеющим у классной доски от невыученного урока.

– Да, я хочу пожить в своё удовольствие… Только для себя, – промолвил, наконец-то, он с трудом, замолчал, а потом тихо спросил: – А разве так нельзя?

Марина задумалась и ничего не ответила. Она, похоже, либо не расслышала его последних слов, либо приняла их за обращение Комова к самому себе, на которое отвечать ей не следовало.

– Да, я хочу пожить в своё удовольствие и только для себя, – повторил Комов твердым голосом и добавил негромко, даже как-то робко: – И при этом ни огорчать, ни беспокоить близких мне людей… Поэтому мне надо… надо просто исчезнуть из их жизни.

Марина странно посмотрела на Комова и заговорила взволнованным, незнакомым ему голосом:

– Конечно… Можно всё… Я понимаю… Бабы – дуры, мужики – сволочи, тут – козлы, там – воры… А где народ?!.. Где, Витя, люди?.. Как с ними?!

– Люди?! – удивлённо переспросил Комов и, не зная, как ответить Марине, лишь повторял, меняя интонацию в голосе: – Люди?!.. Люди?.. Люди…

Наконец он замолчал и стал сосредоточенно разглядывать свои ботинки.

Посторонний шум и голоса редких прохожих заполняли пустоту и возникшее между ними отчуждение, уже угнетающее их обоих.

Марина молчала, отвернувшись от него, и так продолжалось какое-то время, пока она не спохватилась, посмотрев на часы.

– Скоро электричка, – сказала она и, привстав со скамейки, проговорила глухим, чужим голосом: – Прощай, Виктор…

Комов ничего ей не ответил, уткнувшись взглядом в землю, а когда поднял глаза, то увидел, как фигурка Марины в светлом плаще мелькнула и скрылась за торговыми киосками.

Комов ещё некоторое время всматривался в ту сторону, но Марина нигде больше не появлялась. Тогда он встал и медленно направился обратно, но уже не по той дорожке, по которой шёл на эту встречу.

Комов сел в машину, задумался на мгновение, а потом неожиданно для себя самого громко произнёс первое, что пришло ему на ум:

– Баба с возу – кобыле легче!

Но оперуполномоченный Комов не был ни резвым рысаком, ни сивым мерином и даже той самой кобылой, но от того, что он только сейчас сотворил, выполняя поставленную перед собой задачу, и порвал с Мариной, легче у него на душе не стало.

Весь остаток недели Комов выглядел унылым и, чтобы как-то отвлечься от грустных мыслей, вернулся к чтению текстов из файла Гришина.

24

В центре Найбы располагалась единственная аптека, куда Жека изредка заходил в будние дни или заглядывал иногда по выходным.

В аптеке хозяйничала молодая, яркая дама-фармацевт со статной фигурой.

Работала она там по распределению, однако не найдя среди местного мужского населения свободного и достойного кавалера, явно скучала в здешней глуши от одиночества. А вот среди условно освобождённых уголовников, которые прибыли этапом в Качкар, а затем в Найбу, такой оказался. Её избранником стал условник Ермохин или просто Ермоха – рослый и видный из себя парень.

По слухам, он был не то из Питера, не то из Москвы; держался со всеми ровно, но чуточку особняком, а когда Ермоха довольно быстро сошёлся с аптекаршей, то совсем пропал из виду и больше не появлялся на стройке, где, как и Жека, числился в бригаде бетонщиком.

За это время Жека лишь несколько раз случайно видел его в Найбе, обычно вечерами, недалеко от продмага, где Ермоха караулил аптекаршу, которая закупала там продукты и водку. Он встречал её, забирал у неё увесистые сумки и они исчезали в тёмных улочках посёлка.

Не трудиться на стройке условно освобождённым зэкам было непозволительно и противозаконно. И это означало, что такой человек, пропавший из поля зрения качкарского СМУ и спецкомендатуры, подлежит розыску. А незаметно скрываться в Найбе от старшего участкового уполномоченного Митяева пока никому не удавалось.

Страстный роман, захлестнувший Ермоху с аптекаршей, вскоре, как бывает со всякой малиной, закончился: загулявшего условника накрыл милицейский наряд во главе с Митяевым у неё на квартире, и Ермоху отправили в колонию досиживать срок, а аптекарша снова оказалась в одиночестве.

Вот в этой аптеке Жека и встретил первый раз Ию… Сначала его привлёк голос, который показался ему особенным и завораживающим, словно музыка. Чудный голос хотелось слушать, и он непроизвольно зажмурился от удовольствия, не спеша увидеть его обладательницу.

Когда Жека приоткрыл веки, то увидел женщину, стоявшую к нему пол-оборота. Она была молодой, почти юной, а её глаза и губы улыбались, причём так естественно и женственно, что у него от волнения перехватило дыхание… Ему почудилось, что бирюзовый блеск, исходящий от глаз незнакомки, эта милая улыбка, застывшая на её губах, и едва заметная, и такая прелестная родинка на подбородке – ни для всех, ни просто так, а лишь для него одного!..

В аптеке, на самом деле, кроме Жеки, незнакомки с завораживающим голосом и загрустившей аптекарши, никого больше не было. И пока Жека, отвернувшись, слушал чарующий голос, не слишком вникая в беседу двух женщин и не пытаясь хоть как-то привлечь внимание незнакомки к себе, их разговор закончился. Незнакомка так ловко выпорхнула на улицу, что он едва успел это заметить и тут же, повинуясь непонятной силе, направился за ней следом.

Он вышел из аптеки и застыл, всматриваясь в гибкую фигурку незнакомки, в её походку и чуть наклонённую головку в изящной песцовой шапочке… Вдруг она неожиданно повернулась к нему, и Жека снова увидел её лицо, изумительную улыбку, которая показалась ему такой манящий, будто призывала его следовать за незнакомкой… Но он продолжал стоять, как истукан, щурясь от яркого дневного солнца, слепящего белого снега, и не знал, что ему делать дальше. А незнакомка, чуть замедлив движение, опять зашагала плавной походкой по тропке и вскоре исчезла за поворотом.

– Я могла бы побежать за поворот… я могла бы побежать за поворот, – чей-то поющий мужской голос вывел Жеку из почти неестественного состояния – он обернулся и увидел перед собой весёлое лицо Серёги Грозина.

– Краля зацепила? – спросил Грозин, кивая головой в сторону исчезнувшей незнакомки и, зная про историю печальной любви Зотова к однокласснице Вере, привычно добавил: – Клин клином вышибают!

Грозин был подшафе, а счастливая улыбка не сходила с его лица. Зотов знал, что в пятницу у его друга закончился срок наказания по приговору суда. Грозин уже получил расчёт в промкомбинате и в понедельник собирался ехать в Качкар, чтоб забрать все необходимые документы и вечерним поездом отбыть домой.

– Ты, смотри, не забурись! – предупредил его Жека, зная неуёмный характер Грозина.

– О чем, ты?.. Я же не фуфло… – немного обиженным тоном ответил тот. – Дома жена с дочкой заждались. Вот только дембель мой отметим – и ша!.. Порядок знаем!

По дороге к Зотову, они зашли в продмаг, прикупив там водки и закуски.

Проводы затянулись до вечера… И как не пытался Жека подливать Грозину поменьше, однако тот запьянел; в теплой избе его друга сморило после водки, а их задушевная поначалу беседа превратилась в бессмысленный разговор двух нетрезвых людей.

Жека предложил Грозину переночевать у него, но тот наотрез оказался. Зная его упрямый и неуступчивый характер, Зотов не стал настаивать, а вызвался проводить его до общаги, где Грозину оставалось прожить последние перед возвращением денёчки.

Единственная улица от дома, где проживал Зотов, вела направо, в сторону промкомбинатской общаги, до которой было километра полтора пути.

Ночью, после недавних морозов, разгулялась метель. Идти пешком, по занесённой снегом улице, становилось всё труднее. А Грозин, от выпитого за этот вечер, опьянел уже совсем, поэтому с трудом держался на ногах и часто падал в снег.

Когда по дороге они остановились у столба с фонарём, то Жека разглядел Грозина вблизи. У него был блаженный вид человека, уставшего от праведных трудов, и он, похоже, засыпал на ходу.

Жека завязал на тесёмки свою шапку и шапку у Грозина. Затем чуть подсел под него, положив его руки на свои плечи, обхватил их крепко у себя на груди и так, почти волоком, тащил приятеля последние полкилометра, иногда останавливаясь для передышки.

В общаге он снял с Грозина шапку, ватник, валенки и уложил друга на его кровать, а сам, обессиленный, не раздеваясь, бухнулся на голую, пустую койку рядом.

25

Утром, проснувшись, Жека увидел Грозина.

Тот сидел за столом и с невозмутимым видом пил чай, стакан за стаканом, отдуваясь и добавляя в него варенье из пол-литровой банки.

Жека знал, что Грозин никогда не опохмеляется, разве что пивом, но этот напиток в здешней глухомани был редкостью, а чай всегда под рукой, поэтому он предпочитал в таких случаях чай. Пил много и с каким-то наслаждением, присущим лишь ему одному.

Жека, наблюдая за другом, любовался зрелищем чаепития.

– Ты чего?! – чуть удивлённым голосом спросил Грозин, заметив столь пристальное внимание к своей персоне. – Что, хреново?.. А то давай… Пролетарии всех стран, присоединяйтесь!

– Так себе… Не хочу, – ответил Жека, вяло улыбнувшись.

– Дурдом… Натуральный дурдом! – продолжал говорить Грозин. – Бежать надо отсюда – вечером в Качкар уеду. Там земелю встретил – у него заночую, а в понедельник – домой!.. Не могу больше здесь… Дурдом натуральный!

– А там, что ждет? – невольно спросил Жека.

Он уже знал от самого Грозина, что тот женился не по любви, а, скорее, чтоб остепениться, но дочурку свою обожал и сильно по ней скучал. Грозин перестал отхлёбывать чай из стакана, и на лице у него застыла растерянность.

– Не знаю, Жека, не знаю… Другой дурдом, наверное, только родной, – ответил Грозин.

Они замолчали и каждый задумался о своем…

Жека думал о странностях их жизни в этой огромной стране. Он удивлялся тому, что вдали от дома, в такой глуши, как Качкар, можно встретить земляка, как случилось с Грозиным или случайно узнать, что неласковая секретарша из качкарского СМУ много лет назад жила рядом с Жекой в далеком Неверове, возможно, даже на одной улице.

Грозин, покусывая обветренные губы, вспоминал свои последние дни, пытаясь найти что-то особенно интересное, чтоб рассказать об этом Жеке, понимая, что это их последний разговор, и они наверняка уже больше никогда не встретятся.

Он вспомнил про беседу с пожилым и бывалым на вид мужчиной, с которым познакомился на прошлой неделе в Найбе. В закусочной, которая располагалась неподалёку от речки Имши, они за интересным разговором опорожнили тогда пару трехлитровых банок пива.

– Слышь, Жека! – обратился он к Зотову. – На неделе с дядькой занятным повстречался – тёзкой оказался и таким же вроде меня пивохлёбом… Я в «Голубой Дунай» направлялся – глянь, навстречу мужик. Мужик, как мужик, но по виду бывалый. Вежливо меня останавливает и спрашивает: «Где у вас тут пивком побаловаться можно?.. Лет девять уж не пил, только во сне и снилось». Ну, думаю, бывает такое: просто чудит мужик, а сам-то, небось, с похмелья… Познакомились, в общем, и пошли с ним в закусочную. Там пива заказали, лещей вяленых взяли, выпили пивка, разговорились. «Повезло тебе, друг! – говорю ему. – Первый раз в Найбе и так удачно!» – «Ты о чем, тёзка? – спрашивает он, а ему на банку с пивом киваю и говорю: – В этих краях пиво – большая редкость, считай праздник!» – «Подфартило, значит, – усмехается бывалый. – Девять лет этот праздник ждал». Дело понятное – чего тут соображать!.. По всему видно, что мой знакомый недавно откинулся… Зон в этих местах, сам знаешь, хватает, правда, не все дороги ведут через Найбу. Смотрю я на него и думаю… Мужик он хоть и бывалый, однако не простой… Ручищи как у молотобойца, а башка-то профессорская и глаза не мороженные, не воровские… Перекуриваем, а я его спрашиваю: «За что, тёзка, столько лет на хозяина лес валил?» А он задумался и отвечает: «Ты, Серёга, гляжу, жизнь тоже здесь не по учебникам изучаешь и присказку про лень наверняка слыхал. Так вот, все эти годочки я себе просеку на свободу за собственную лень в тайге рубил». А я ему: «Да, наш брат знает эти присказки – и про лень, и про срока́ за три колоска… Так это ж давно было!.. Что и сейчас за анекдоты и лень срока́ дают?» – «Дают и ныне, – отвечает он. – А, по-честному, тогда, да и сейчас многие тайгу валят не только по своей, но и по нашей общей лени!» – «Мудрёно, – говорю я, а сам спрашиваю его: – И много нарубил здешней тайги?» – «Много… – отвечает он. – Плешь в тайге сделал – с Луны увидать можно». – «Как с Луны? – спрашиваю его с подвохом. – Неужто и там успел побывать?» – «На Луну вертухай не пустил, – отвечает он, а сам улыбается. – А так бы неплохо смотаться туда… Посмотреть лунные пейзажи и узнать, как там живётся… А сравнивать можно и расчётным путем, понимаешь?» – «Понимаю, как же не понять, – говорю ему. – В школе геометрию проходили – помню!» А сам достаю матрёшку-вертухая, такую, что тебе в прошлом году подарил, и ему протягиваю. Взял он её в руки, повынимал из матрёшки куколки вертухаев и зэков, повертел перед глазами, покачал головой и говорит невесело: «Забавно, Серёга, очень забавно… Не знаю, как сейчас, но лет этак тридцать тому назад за этих матрёшек срок могли впаять не шуточный – и забавно не показалось бы!» – «Возьми на память, – говорю ему шутливо, – возьми от греха подальше!» Собрал он всех вертухаев и зэков в одну матрёшку, держит её в своей ручище и говорит: «Вот так по всей нашей раздольной стране: зоны, зоны… Из одной вышел и тут же в другую сразу попал. И так до пограничного столба, да и там следовая полоса и три ряда колючки». – «И когда ж это всё кончится?» – спрашиваю его. «Всё когда-то кончается, тёзка, и хорошее, и плохое, – отвечает он. – Ты ещё молодой, может, доживешь… А что будет тогда?.. Не знаю… не знаю, кто и что из этой скорлупы вылупится… Народ, Серёга, кончается». – «Как кончается? – говорю ему. – Мало Мань и нету Вань, так что ли?!» – «Тайги у нас повалили много, а людей порубили ещё больше, – отвечает он мне. – Вот народ и кончается… Мельчает народ, Серёга!.. Сначала народ, затем народец, потом людишки всяки-разны, а потом, тёзка, – кранты!.. Вот и вся диалектика…» – «А, по-простому, без науки?» – спрашиваю я, хотя вроде и так ясно. «А куда ещё проще, тёзка? – отвечает он, а сам задумался о чем-то и затем говорит: – От геологов слышал, что если в тундре вездеход по вечной мерзлоте пройдёт, то следы гусениц остаются на сотни лет… Так вот, что-то похожее с нами произошло – в нас впечаталась память страха».

– Память страха?! – с удивлением спросил Жека у друга.

– Да, так и сказал, – ответил Грозин, умолк на время, добавляя кипяток из чайника в стакан, а потом, будто передразнивая Жеку, забурчал: – Что ждёт?.. Что там ждёт?.. А не хрена… – и затем громко добавил, словно отчеканил: – Вот и вся диалектика!

Ближе к полудню Грозин неожиданно засуетился, вдруг решив ехать в Качкар не вечерним, а дневным автобусом. По его виду Жека понял, что оставшиеся часы пребывания становились для Грозина тягостными и другу не терпилось поскорее уехать из Найбы.

Он быстро собрался, закинул на плечо полупустой, тощий рюкзак и они вышли на улицу.

До дорожной развилки шли, молча, покуривая – там остановились. Жеке надо было идти налево, а Грозину – прямо, по запорошенной снегом улочке с немногими домами, круто по ней сползающими к трассе, ведущей на Качкар.

Грозин прибодрился и сейчас светился улыбкой уверенного в себе человека, который совершил свой первый, но такой долгожданный шаг для достижения чего-то очень важного в жизни.

– Как приеду, обязательно тебе напишу. Обещаю одно письмо – железно! – сказал Грозин, прощаясь.

Они пожали руки, похлопали друг друга по плечу и разошлись по сторонам. Зотов направился домой, поднимаясь по улице в гору, а Грозин спешил под гору и вскоре пропал из виду за горбатой улочкой.

Жека загрустил – ещё один добрый человек удивительно быстро скрылся в окружающей природе и не просто растворился в скупом зимнем пейзаже, а исчез из его жизни, наверное, навсегда.

День был ясным и грунтовая трасса, идущая из Найбы на Качкар, виднелась издалека. Жека увидел, как рейсовый автобус, покачиваясь в ухабистой, заснеженной лежнёвке, стал медленно спускаться с косогора.

«Успеет?! – подумал он о Грозине и тут же отогнал тревожную мысль. – Успеет… Должен успеть!»