Текст книги "Лига выдающихся декадентов"

Личарды обратились в бегство. Герои приблизились к пострадавшей двери. Достаточно было коснуться, как она сорвалась с петель. Швейцара внутри не оказалось – утёк от греха подальше через другой выход. Фонари, между прочим, стояли уже заправленные.

– Надо ждать, – изрёк Розанов. – Скоро сюда явится орда, и Минцлова – во главе. Больше возможности заманить теософку под землю не представится. Сектанты начнут доискиваться, зачем мы сюда приходили, изловят швейцара, узнают от него про море. Тогда Минцлова на версту сюда не приблизится.

Бугаев между тем наносил угольком на стену контур гриба.

– Боря, я давно хотел узнать у вас, что за гриб вы рисуете на поверхностях?

– Белый, – лаконично отвечал Бугаев.

– Что?

– Гриб, – объяснил Боря. – С той поры как старший товарищ придумал мне литературный псевдоним, не могу отвязаться от ассоциации. Белый… гриб. Отчего бы не использовать контур в качестве личной подписи? Хочу такой вензель на свои книги помещать.

– Ах, вот как… Мне уж мерещилось Бог весть что.

Розанов совершенно успокоился.

Ждать пришлось недолго.

Вот и Минцлова. Сейчас была возможность рассмотреть её. Исчезли мощные жировые пузыри, что распирали платье с изнанки. Бока Минцловой прямотой линии соперничали с отвесом.

– Анна Рудольфовна, вы как будто похудели? – спросил Бугаев.

Теософка смерила его ненавидящим взглядом. Она была как скифская «баба» того разряда, что воткнуты в степях от Крыма до Китая. Огромная, в два обхвата скала – туловище, сверху – грубо высеченная глыба головы, и на темечке – плотный волосяной клубок, размером с кулак. Высеченная из одного куска, слепленная из целого глиняного холма. Отведя пудовую руку в сторону, она растопырила сосиски пальцев и, выдержав пару ударов сердца, согнула мизинец. По этому жесту личарды бросились всей толпой, обтекая тушу Минцловой.

Бугаев бросился навстречу, взревев:

– Я оскорблю вас действием!

– За Достоевского! За меня!.. – выкрикивал Розанов, нанося удары тростью. Трещали кости, выскакивали суставы, соприкасаясь со свинцовым набалдашником.

Личарды выбывали из строя один за другим, но не снижали напор.

Соратники отступили по узенькой лестнице на уровень ниже, сумев запереть дверь, чтобы получить передышку, пока враги будут её ломать.

Розанов закровогубил в ухо меньшевику:

– Где ваша адская машинка? Самое время… Подорвите Минцлову к чертям!

Вольский запустил руку по локоть во внутренний карман – тайник был очень глубок, но извлёк пустую пятерню и с мукой приложил её к лицу.

– Забыл! В другом пиджаке забыл!

– Ну-ну!.. Не печальтесь. Это самой судьбы знак: эра бомб прошла. Обойдёмся. У нас же ещё есть ваш револьвер. Кстати, а что у вас там?

– Где?

– Вместо бомбы.

Вольский застыдился:

– Бутерброд на английский манер.

– Как это?

– Два плоских хлеба, между которыми зажаты: шматок жареного мяса, пласт сыра, тонкий до прозрачности кусочек сальца, капустный лист и всяческая овощная строганина.

– Увесистый, должно быть.

– Могу поделиться.

– Я с удовольствием.

Запах еды привлёк внимание Бори, до сих пор державшегося особняком. Он вмешался:

– Вы упустили вот ещё какой момент: великий роман вызывает дискуссии «по поводу». И вот эти-то дискуссии могут в большей степени изменять действительность, нежели сам роман.

– Очень глубоко, – произнёс с чувством Розанов. – Мне это и в голову не пришло. Боря, вам это часто говорили, но я повторю: вы, мальчик мой, гений.

Бросая жадные взоры на еду, поэт сказал:

– Мне кажется, ваш сыр покрыт плесенью. Боюсь за вас: отравитесь. Давайте дегустирую?

– Боря, разделите пополам со мной эту скромную трапезу.

– Василь Василич опасается плесневого контагия, – профефекал Боря на ухо Вольскому, отчего тот едва не подавился куском.

С едой было покончено меньше чем в минуту. Наступило время для удовлетворения иных потребностей.

– Всмятку! – проворчал Вольский, разглядывая исковерканный в драке портсигар. Ему удалось кое-что извлечь оттуда. Половина переломленной пахитоски висела на ниточке – жилке кукурузного листа. – Хотите половинку? Как раз посерёдке. Как говорится, преломи хлеб и папиросу с ближним своим.

– Спасибо, но вам нужнее. Позвольте заплаточку наложу! – сказал Розанов. – У меня навык.

Василий Васильевич вырвал из карманного бланк-нота клочок бумаги – уголок страницы, дунул, плюнул, ловко заклеил рану на папиросе.

– Благодарю! Ну вот, спичек всё равно нет… От фонаря не хочу – некрасиво.

– Раздайте клинки! – предложил Бугаев, обратив внимание на футляр в руках Розанова.

Девушка обратилась к мужчинам:

– Я взяла урок фехтования, перед тем как…

– Что же, один только урок? – уточнил у неё Вольский.

– А зачем больше? – делая большие паузы, отвечала запыхавшаяся Мариэтта. – Фехтмистр говорил, я схватываю приёмы на лету.

– Василий Васильевич, ссудите средство защиты и нападения! – торопил поэт.

– Нет, Боря, вам я не доверю холодного оружия. Мариэтта, душечка, возьмите клинок. Второй – Коле.

Поэт вложил в губы тоненькую сигаретку, зажёг, влажно заплюмкал ртом, раскуривая.

– Боря, у вас есть спички?!.. Чего же раньше молчали?

Поэт дёрнул плечом.

Вольский процедил в усы что-то неразборчивое. Розанов сочувственно коснулся его плеча:

– Сдерживайтесь, Николай Владиславович. Боринька не злой. У Бориньки – «характер».

Помолчали. Вдруг меньшевик взмолился:

– Василий Васильевич, давайте бросим эти круги! Груз мешает в драке.

– Ни в коем случае! – вскинулся Розанов. – Товар денег стоит!

Минцлова проломила очередную дверь и, не полагаясь более на личард, двинулась на героев, угрожающе помахивая лорнеткой.

Мариэтта в далёком выпаде выбила кончиком шпаги зрительный прибор из фокуснических пальцев Минцловой. Вещица сверкнула вырвавшейся на свободу птичкой и разбилась о стену.

Тут Анна Рудольфовна сунула руку в горловину своего балахона, рванула с цепочки египетский амулет. Вдела сосиску указательного пальца в венчающее крест кольцо и обломила столбик с перекладинкой.

Не сводя с противницы глаз, меньшевик сообщил:

– Берегитесь, теперь у неё крохотный кастетишко – отравленный, вероятней всего.

– Тут – другое, – ответил Розанов уголком рта. – Ритуал. Кощунство свершилось.

– Проглочу… как кит Иону… – прогудела Минцлова, раздуваясь как жаба.

– А вот мы гарпуном!.. – продребезжал смехом Розанов. – Или в сеть! Боря, отступите нам за спины.

– Никогда не прятался в тылу, – нервно крикнул Бугаев.

– Задавлю… – стонала теософка, и своды пещеры отвечали ей эхом. – Паровым катком проедусь.

Мариэтта пролепетала, от страха прикрыв глаза:

– Не приведи Бог в старости настолько раздаться в боках!..

Из группы личард выпрыгнул человек в оправе без стёкол, замахнулся… Бугаев судорожно вздохнул в рухнул как подкошенный.

– Испищался, цыплёночек! – загрохотала теософка.

Соратники утащили контуженного Борю в нижележащий подвал, закрыв за собой мощный люк.

Наверху крушила и топтала деревянные перегородки Минцлова – кракен, выбросивший своё бронированное тело на берег. Бугаев лежал пластом. Мариэтта в отчаянии всплёскивала над ним руками.

Розанов сел на выступ стены, тяжело вздохнул. Прикрыл глаза, тёр переносицу. В голову лезло сплошное уныние. Свет померкнет. Мир кончится. Раб на аверсе закатившегося под стол дублета будет вести в пыльную темноту лошадь, на которой восседает император. Ну уж нет, мы ещё поживём, потрясём животишками, сварим малиновое вареньице, выхлебаем мильон самоваров чая!

– Зори! – лепетал Боря. – Во всех четырёх сторонах света! Атомные зори, лучевые хвори!

– Бредит? – спросил Розанов.

Вольский ухмыльнулся:

– Боря в своём обычном состоянии.

– Да-да. Он всегда таков, – подтвердила Мариэтта, смахивая набежавшую слезинку.

– Каков? – подхватил Боря. – Остров Каков!

– Это волшебный остров, который Боринька придумал ещё прежде, – прошептала девушка, прижав кулачки к груди. – Для меня придумал…

– А теперь пользуется пляжем в одиночку, – подытожил Вольский.

Розанов пытался привести поэта в чувство.

– Вас, Мариэтта, не смущает, что Боря то и дело со вздохами поминает жену поэта Блока? – шепнул Вольский.

– Ну и что же… Кто-то лешего поминает, Боринька – эту стерву.

Внезапно Боря сел и поглядел на соратников осмысленно, во всяком случае – не менее осмысленно, чем обычно. Знаком предложил соратникам приблизиться. Четыре головы заговорщицки склонились: смоляная шевелюра, воздушный белый пушок, утянутые в косы чернолаковые нити и окружённая венчиком седеньких волос лысинка едва ли не соприкоснулись.

Розанов отстранился и фальцетно воскликнул:

– Чистой воды безумие!..

– Нет. Это – Боря Бугаев в своём репертуаре, – улыбнулся Вольский.

– План, гм… авантюрный.

* * *

Минцлова пробила стену и надвигалась вылитой «командоршей» – огромная, отяжелевшая. Грохали каменные ножищи. Подол инеющего блёстками чёрного балахона листовел металлом. Меньшевик стрелял, всё без толку – пули отскакивали от чугунных телес. Одна из пуль срикошетила дважды – от чугунной плоти и каменной стены, чтобы случайно поразить укрывшегося за Минцловой личарду. Вольский перехватил «бульдог» за ствол – барабан опустел, но оружие могло сойти за дубинку, не против теософки, так хотя бы против её личард, показавшихся из-за своей живой баррикады, едва поняли, что боеприпасы у меньшевика иссякли.

Минцлова торжествующе проревела:

– Только чрез океан возможно изгнать меня из мира живых!

– Ага-ага, – с готовностью согласился Розанов. – А ты попробуй из Геннисарета выберись.

По договорённости Вольский замком из пальцев обеспечил опору. Бугаев с каучуковым грузом на вытянутых руках вскочил на подножку, – але гоп! – кувыркнулся в воздухе, уронив Минцловой на плечи круги, сложенные блинной стопкой. Меньшевик поймал мелькнувшие в воздухе газовые баллоны и сбросил большими пальцами проволочные защёлки, удерживающие питающие клапаны. Шланги заизвивались змеями. Каучуковые блины пухли. Башенка из массивных оранжевых бубликов обстала Минцлову, в мгновение ока сделав своей узницей.

Анна Рудольфовна задавленно вскрикнула, потеряла равновесие и мягко упала, со своеобразной упругой грацией.

Налёгши втроём, мужчины покатили валик. Мариэтта следом несла фонари.

Личарды взвыли и бросились вслед похитителям своей атаманши.

Минцлова ещё раздалась в боках, но первосортный бразильянский каучук выдержал. Она честила недругов на все лады:

– Эфиопы! Рожи!.. Попляшете!.. Орангутанги! Сотру!..

Каток подпрыгнул на камнях, изнутри донеслось потрясённое уханье. Поток ругательств на минуту прекратился.

Личарда восстал на дороге, растопырив руки наподобие шлахтбаума на переезде через «чугунку». Как умудрился их обойти? Наверное, по какому-то параллельному коридору. Мужчины согласно умножили усилия и с разгону сбили, переехали катком. Оглушённый пропылившейся резиной личарда извивался на земле, как раздавленный дождевой червь.

Действительно, ряд кругов, нанизанных вместо оси на Минцлову, был схож с составленным из резиновых шин цилиндром пневмоколёсного парового катка – такими выжимают влагу из заболоченной почвы, трамбуют её перед прокладкой дороги или закладыванием фундамента.

Катакомбы сменялись каменоломнями, те уступали карстовым пещерам, ведущим в разломы геологических напластований.

Как всегда вовремя Боря захотел вытереть пот, и резиново-минцловский валик вырвался из рук, укатился вперёд, подпрыгнул на камушке и ухнул под горку. Спохватившись, соратники ринулись вдогонку.

Одно колесо звучно хлопнуло, обмякло за считанные секунды и зашлёпало по земле.

– Минцлова исхитрилась воздух спустить!.. У неё же кольцо с шипом. Что делать?

– Толкать сильнее! – ответил поэту Вольский.

– А ежели ещё до какого круга дотянется?

– Ну-ка, постой!

Схватившись за испустивший дух круг, Вольский натянул его до предела возможного, для чего упёрся в спину теософки ногой. Завязал каучук великанским бантом.

– На сколько-то времени узел её сдержит! Гоним дальше!

– Извивается! – прокомментировал Розанов. – Чтоб ей ни дна, ни покрышки!..

– Василий Васильевич, будет Минцловой дно. Океаническое!

Из валика донёсся фуриозный визг.

Василий Васильевич болезненным голосом предупредил:

– Сужается проход. Не пройдёт!

– А мы крайние круги – шпагой! – разудало крикнул Вольский.

– А как выберется?..

– Не успеет!

Мариэтта пискнула:

– Вдруг Анна Рудольфовна пятками упрётся в стенку, застопорит каток?

– Не подавайте идей теософке! – обеспокоился Розанов.

– Заставим коленки подогнуть! – уверенно ответил девушке Бугаев.

Через слои резины и воздушную прослойку пробился рёв:

– Заставят они, как же!

Бублики пошли вразнобой – из них пыталась вывернуться живая ось. Высунувшиеся стопы щупали в пространстве упор. Мариэтта сделала мужчинам знак притормозить. Лягнула минцловские ножищи, сбивая башмаки. Хлестнула шпагой как розгой облеченные чулками подошвы, с протяжкой, – раз, другой. Теософка басовито ойкнула и засучила ногами, пытаясь укрыть их в валике.

– Вы учительствуете? – спросил Вольский, разгоняя валик.

– Ни в коем случае. Я хочу писать, как Боря, – ответила Мариэтта. – Не отвлекайтесь, пожалуйста.

В минуту передышки Боря витийствовал:

– Анна Рудольфовна, помните, катком паровым грозили? Ай-ай, боюсь-боюсь. Ну, покатились.

Впереди зиял большой объём пустоты.

– Это оно! – предупредил Боря.

Мужчины остановились, каток умчался вперёд и… пропал. Зато откуда-то снизу донеслось чавканье. Меньшевик взял у Мариэтты фонарь и выглянул с обрыва. В полутора саженях под ним валик торчал из песка неразорвавшейся бомбой. Минцлова высунула голову, ожесточённо вращала плечами, выползая больше и больше. Освободив руки, замерла, точь-в-точь выглядывающая из ступы баба-яга, разглядев в окрестном полумраке одну лишь колеблющуюся поверхность.

Топот и боевые выклики приближались. В глубине туннеля заплясал огонёк керосиновой лампы. Мужчины приготовились к бою. Вольский сжал кулаки и откинулся туловищем назад в боксёрской стойке. Розанов воздел для удара трость. Мариэтта прямила спину в позиции испанского бретёра. Вот личарды выбежали на площадку… На Бугаева летел приснопамятный брюнет в котелке и оправе без стёкол: снова, как давеча в Петербурге в квартире на пятом этаже, он станет… Боря зажмурился, сам не понял, как свернулся на земле в комочек… Сердце отсчитывало мгновения до… Ничего не происходило. Бугаев открыл один глаз, как раз вовремя, чтобы узреть: личарды, не удостоив героев своего внимания, один за одним ласточкой кинулись с обрыва – к Минцловой. Бездна пожрала их в мгновение ока, да ещё облизнулась песчаным языком, прося добавки. Что это было? И было ли? Личарды мелькнули и исчезли как мираж. Только отчаянный вой Минцловой свидетельствовал о каком-то происшествии.

Поэт быстро поднялся и скосил глаза на Мариэтту: не осмеивает ли его за секундную слабость в ногах? Отнюдь нет. Фехтовальщица, проникшись горячкой боя, игнорировала всё, касающееся мирной жизни.

Розанов стёр испарину. Соратники приблизились к обрыву.

– Не тонет, – заключил Вольский. – Вот стерва.

– Подлец Водник подкачал, – добавил Розанов. – Крепко подкачал.

Минцлова блажила:

– Извлеките меня. Я открою тайны розы и креста! Посвящу в мистерии! Дам градус!

Не имею возможности связно говорить по пути сюда, она торопилась выговориться.

– Не нужен нам градус масонский, – выдал амфибрахический экспромт Розанов.

– И Минцлова нам не нужна, – внезапно подпел Боря на смутно знакомый мотивчик.

– Те, кто за мной, отыщут вас! – грозила теософка.

Вольский посетовал:

– Жаль, патроны к «бульдогу» кончились. Продырявил бы резину, и в песок с концами…

Минцлова выдернула – почудилось: из декольте, – чудом сохранившийся в бешеной гонке газовый баллон и, размахнувшись от плеча, запулила в меньшевика. Слишком много силы было приложено: алюминиевая колба звонко ударилась в потолок и пропала в песках.

Мариэтта схватила Розанова за рукав:

– Василий Васильевич, позвольте я нанесу coup de grâce.

– Не сдерживайте себя, моя дорогая! – отечески улыбнулся тот.

Не расходуя зря времени, девушка протянула руку Боре, а тот, крепко сжав узкую ладонь, обернулся на меньшевика:

– Коля, умиленно прошу, сыграйте роль дуба, за ветвь которого я захлестну канат.

– Придержать вас двоих, что ли? Охотно.

Вольский ухватил поэта за свободную руку.

Упёршись башмачками в край обрыва, Мариэтта далеко свесилась, желая достать кончиком шпаги надутую резину. Обманным финтом отвела неуклюжую лапу Минцловой и кольнула бубличный бок круга. Получилось! Крохотная дырочка тоненько запела осанну ловкости Мариэтты. Ободрённая успехом, фехтовальщица изловчилась и пронзила два круга за раз, ещё и клинком сумела протянуть вбок, увеличивая прореху. Теософка изменила тактику: защищала руками круги, но клинок чиркнул резину между её растопыренных пальцев. И вот уже хор крохотных ротиков насвистывал на разные лады мотив, звучавший для одних ушей бравурно и фанфаристо, для других – погребальным маршем.

Розанов захлопал в ладошки:

– Ещё, ещё!

Теперь уже Бугаеву пришлось балансировать на ребре обрыва. Девушка нашла на отвесе крохотную выпуклость, установила туда ногу и согнула в колене, выгадав тем самым ещё пару пядей. Василий Васильевич, заглядывая за край обрыва, заламывал в ужасе руки. Вывернув локтевые и плечевые суставы в отчаянной цирковой растяжке, Мариэтта зацепила четвёртый и пятый круги.

– Не могу, – всхлипнула. – Тяните меня.

Меньшевик отбуксировал Бугаева подальше от края, а тот рывком извлёк девушку.

По мере истощения воздушных камер альты проколов грубели и хрипли. В панике Минцлова ладонями шлёпала по обмякающей резине, пытаясь зажать прорехи, но только выдавливала остатки газа. Погрузилась более прежнего, но и только – остающиеся целыми круги могли поддерживать очень долго. Нужно было что-то предпринять.

– Придумала!..

Посмотревши с восхищением на девушку, Боря патетически сказал:

– Мариэтта, вы поступаете правильно. Вы самая лёгкая, и вы, может быть, не утонете. Распластайтесь, ползите к Анне Рудольфовне с острием и жальте, жальте резину. Но прежде чем собою жертвовать, узнайте, что всеми фибрами души я вас…

Мариэтта фыркнула. Став на одно колено, она перехватила шпагу как дротик, примеривалась, зажмуря левый глаз и качая рукой. Бросок оказался удачным. Фехтовальная игла пронизала два нижних спасательных круга.

Совокупное давление минцловского веса и окружающего песка заставляло газ вырываться со свистом. Песчаная бездна засасывала Минцлову, обмякший каучук выгнулся воронкой, низ которой затыкала глыба её головы, увенчанная клубочком волос, уже находящаяся ниже уровня поверхности «моря». Наконец напор мокрого песка промял эластичную плотину и хлынул в воронку.

– Те, кто за мной… – булькнула Анна Рудольфовна и ушла с головой во хлябь.

– Сейчас тоже мистифицирует? На пороге?.. – быстро спросил поэта Василий Васильевич.

Ещё какое-то время на поверхности виднелся кончик соединявшего круги с баллоном шланга, потом извернулся змеиным хвостиком и исчез в тотчас сомкнувшейся норке.

Всё кончилось: драки, погоня, проклятия и ругань. Было ли вообще? Ни следа не осталось, ни намёка. Какая-то опечатка в хронике бытия.

– Носители теософской скверны согласно библейской притче нырнули в Геннисаретское озеро, – подытожил Розанов. – Теперь с Водника не взыскать денег, – посетовал он, впрочем, без особого сожаления, ибо тут же пошутил: – Если проводы в загробье всякой антимузы будут обходиться мне в неполных пять червонцев, я разорюсь. Ну-с, друзья, успеем наверх к ужину? Чур, каждый платит за себя сам!

* * *

Ранним утром, покамест Мариэтта ещё доглядывала последний сон, Борис Николаевич Бугаев, умытый и завернутый в мариэттину кацавейку, локтем сбросил со стола бумажные полосы с цветными графиками собственной «линии жизни». Отставить забавы! Пора!.. Дар всему миру, в том числе – надоедливому Василию Васильевичу. Но прежде…

Он торопливо занёс в дневник: «Анна Рудольфовна, которая Минцлова, часто твердила нам: примет её лишь – бездна: океаническая. Двинулась Минцлова в западный край: берег Атлантики в мании зрела. Мы проводили её толпой на вокзале… Верно, утопла».

На губах ещё блекла усмешка от проделанной литературной мистификации, когда поэт вбирал взором план-проспект первой главы, пришпиленный французской булавкой к обоям над письменным столом. Боря бахнул печатную машинку на стол – жалобно звякнула серебряная ложечка в любимой мариэттиной чашке, уже испуганно жавшейся в углу, предчувствуя неминуемое щербатое состояние, замялась под бубочками ножек любимая мариэттина скатерть. Для ритмической прозы лучше всего подходит «Ундервуд». К тому же, величайший роман двадцатого века должен быть написан с применением современнейшего технического средства. С наслаждением Боря ударил по тугим клавишам, под гром, треск и испуганные крики проснувшейся Мариэтты, – выбивая наверху чистого листа:

«Андрей Белый. Лига выдающихся декадентов».